Текст книги "Профессионалы"

Глава 10

Мэнсо отправился в путь в половине седьмого. Заглянул в четыре ресторана, руководствуясь имеющимся у него списком, в каждом выпил по «Кровавой Мэри». Водка в этом коктейле на него практически не действовала. В каждом ресторане он проводил около пятнадцати минут, потом садился во взятый напрокат «плимут» и отправлялся к следующему.

В четвертом ресторане после четвертой «Кровавой Мэри» Мэнсо почувствовал, что проголодался. Ресторан этот находился в Клифтоне и назывался по имени знаменитого в прошлом боксера, который и работал там метрдотелем. Над стойкой бара висели фотографии других известных боксеров, естественно, с дарственными надписями. Обеденный зал украшали запечатленные в масле боксерские поединки. Все блюда также носили имена боксеров. Желающие могли заказать сандвич Джейка Ламотта или жареную курицу а-ля Рэй Робинсон. Присутствовало в меню и фирменное блюдо Джерси Джо Уолкотта – особым образом приготовленный лобстер.

Принадлежал ресторан не боксеру. Его владельцем был Альберт Платт, он же был хозяином и трех остальных ресторанов, что значились в списке Мэнсо. Он не рассчитывал на встречу с Платтом, но решил, что попробовать стоит. Судя по тому, как, Платт проводил время в Лас-Вегасе, по вечерам он не должен был отсиживаться дома. А многие гангстеры любили погулять в собственном ресторане.

О гангстерах Мэнсо знал более чем достаточно. Когда после демобилизации армейский самолет доставил его в Штаты, в кармане у него было почти три тысячи долларов, и он прямиком отправился в Лас-Вегас. Три первых вечера Мэнсо только выигрывал и пришел к выводу, что лучшего способа зарабатывать на жизнь ему не найти. На четвертый вечер в казино «Сэндз» он подошел к столу, за которым играли в кости, имея в кармане уже восемь с половиной тысяч. К полуночи выигрыш достиг двадцати тысяч. Без двадцати три утра от них остались пятьдесят долларов, спрятанные в башмаке.

Заместитель управляющего купил, ему завтрак, сказал, что номер можно не оплачивать, и вручил билет на автобус до Лос-Анджелеса. На автовокзале Мэнсо сдал билет, получил деньги, снял комнатку в пансионе и устроился работать на автоматическую мойку автомобилей. Каждый вечер он проводил в городских казино. Играл по минимуму, так что не проигрывал больше пяти долларов за вечер, в основном наблюдал.

Питался Мэнсо консервами, экономил на всем. Говорил с людьми, читал книги. Все тщательно обдумал и пришел к выводу, что игорные столы не обманешь. Однако продолжал ходить в казино, ставить пяти– и десятицентовики, делая в уме куда более крупные ставки. Несколько месяцев спустя он изменил свою точку зрения. Остаться в выигрыше можно, но для этого необходимы три условия: знания, капитал и, что самое главное, чутье.

Но даже в этом случае казино не обчистить. Ты можешь научиться настраиваться на игру, ловить миг удачи, ковать железо, пока горячо, и давать задний ход, почувствовав, что везению пришел конец. Разбогатеть на этом нельзя, но, имея приличный стартовый капитал, жить можно припеваючи, ни в чем себе не отказывая.

Мэнсо потребовалось немало времени, чтобы скопить тысячу долларов. Но к этому моменту он уже был готов сыграть по-крупному. Он вновь пошел в «Сэндз» и не покидал казино восемнадцать часов кряду. Мэнсо делал маленькие ставки за столом, где играли в кости, ожидая, пока возникнет ощущение, что ему по силам покорить мир. Если оно не возникало, он уходил к одноруким бандитам. К трем часам пополудни, после шестнадцати часов, проведенных в казино, он стал богаче на триста долларов. К тому же у него кончились десятицентовики, поэтому он перешел к автоматам, игра на которых стоила четверть доллара, бросил единственную монету и сорвал банк.

Мэнсо тут же перешел к столу с костями и довольно быстро выиграл пять тысяч долларов. Все шло как по маслу. Он поставил очередную тысячу долларов и готовился бросить кости, когда в его голове что-то щелкнуло, поступил какой-то сигнал. Мэнсо снял тысячу со стола и поставил фишку в пять баксов в сектор «Не выпадет».

– Вы ставите против себя, – заметил крупье.

Выпало пять[5]5
  Для выигрыша надо выбросить семь.


[Закрыть]. Мэнсо обратил фишки в наличные, получив пять тысяч и пять долларов. Он оплатил счет в отеле, вернул долг заместителю управляющего и первым же самолетом улетел в Лос-Анджелес. Когда полковник позвонил Мэнсо, тот работал на авиационном заводе, подумывая над тем, не вернуться ли ему в армию.

Вопроса, что делать со своей долей, полученной после первой операции, у Мэнсо не возникало. Две необходимые составляющие – знания и чутье – он уже имел, теперь появился стартовый капитал. С такими деньгами он уже мог иной раз и проиграть.

И Мэнсо зажил как в сказке. Из Лас-Вегаса кочевал в Пуэрто-Рико, потом в Нассау, возвращался в Вегас. Летал в Европу, но тамошние казино не пришлись ему по вкусу: слишком все чопорно, формально. А вот американские, в отелях, очень нравились. Роскошные номера, вышколенный персонал, всевозможные развлечения, красивые, готовые на все женщины, отменная еда и возможность играть в любое время дня и ночи, без всяких ограничений. Выигрывал он больше, чем проигрывал. Уходил от столов, как только чувствовал, что удача отвернулась от него. Теперь у Мэнсо не было желания играть двадцать четыре часа в сутки. Он мог потратить время и на другие не менее приятные занятия.

Кого он не любил, так это гангстеров. С ними он сталкивался постоянно. И в Лас-Вегасе, и на Карибах. С некоторыми Мэнсо раскланивался, с другими выпивал. Они признавали в нем классного игрока, который не слишком много оставляет на их столах, но и не старается сорвать крупный куш. Они с ним мирились. Он же их презирал, но мысли свои держал при себе.

А теперь в ресторане Платта Мэнсо перешел с полупустым стаканом за столик у дальней стены и заказал бифштекс и салат, гадая, покажется все-таки Платт или нет.

Мэнсо допивал вторую чашку кофе, когда гангстер вошел в ресторан. Его сопровождали трое. Мужчина, на полголовы выше и на сорок фунтов легче, чем Платт, с запавшими глазами и ввалившимися щеками. Чувствовалось, что на этом свете он не жилец. И две блондинки лет двадцати семи, как показалось Мэнсо, высокооплачиваемые шлюхи. Он смотрел на спутницу Платта, прикидывая, ждет ли ее тот же трюк с револьвером.

Мэнсо допил кофе и попросил чек. Пока он дожидался сдачи, в дверях появился Бадди Райс. Мэнсо тут же опустил глаза и обхватил пальцами подбородок, словно пребывая в глубокой задумчивости. Платт дважды посмотрел на него, но не признал. Да и не мог признать. А вот Райс, его телохранитель, признал бы обязательно. Запоминать лица и вспоминать, где он их уже видел, – это его работа.

Мэнсо осторожно огляделся. Бадди сидел у другой стены, чтобы держать под наблюдением и зал, и столик Платта. Официант принес сдачу и получил от Мэнсо скромные чаевые. Как только бывший боксер, а ныне метрдотель лично подошел к Бадди Райсу, чтобы засвидетельствовать свое почтение и поинтересоваться, чего желает уважаемый гость, Мэнсо поднялся и вышел из ресторана.

На тротуаре он закурил и зашагал налево. Райс появился в ресторане через пять минут после Платта. Вероятно, парковал лимузин. Мэнсо прошел мимо автомобильной стоянки ресторана. Обслуживал ее один человек, худосочный юноша в плохо подогнанной униформе. Интересно, ставит ли он автомобили на стоянку или только охраняет их? Мэнсо пересек улицу, чуть отошел в сторону, нырнул в дверную нишу и постоял несколько минут, пока к стоянке не подкатил автомобиль. Юноша сменил водителя за рулем, въехал на стоянку и припарковал автомобиль. Значит, Райс высадил Платта и его компанию у дверей ресторана, отогнал автомобиль за угол, к въезду на стоянку, и передал его юноше.

А вот когда придет время забирать автомобиль, Райсу, судя по всему, не придется объезжать угол. Развеселившиеся Платт и его друзья скорее всего пройдут пешком несколько десятков ярдов, что отделяют двери ресторана от въезда на стоянку. Но в любом варианте вне стоянки выполнить намеченное Мэнсо не успевал.

Еще какое-то время он постоял в нише, обдумывая ситуацию. Затем направился к своему автомобилю, припаркованному за перекрестком. Отъехал чуть подальше, оставил автомобиль напротив дома, в котором не светилось ни одно окно. Снял пиджак, галстук, сменил начищенные кожаные туфли на кроссовки. Вернулся назад, к дому, что примыкал к автостоянке. По подъездной дорожке прошел во двор. Почва на лужайке мягко пружинила: днем траву обильно полили водой. Когда вспыхнул свет в одном из окон, Мэнсо мгновенно распластался на мокрой траве. Ему тут же вспомнилась Боливия, операция по уничтожению партизан. Он так же вжимался в болотную траву, а совсем рядом партизаны чирикали на своем странном испано-индейском языке. Свет погас. Мэнсо полежал еще секунд десять – пятнадцать, потом легко вскочил, бесшумно двинулся к забору и внимательно осмотрел его.

Металлическая сетка высотой до подбородка. Ячейки слишком малы, чтобы всунуть носок. Верхние концы вертикальных проволок оголены, торчат, как копья. Мэнсо разделся до пояса, затем вновь натянул рубашку. А майку скатал в плотный цилиндр и положил поверх забора.

Присел на корточки, замер.

Глава 11

Вывеска над дверью гласила:

«КНИГИ СВОБОДЫ»

Витрина пестрела написанными от руки цитатами из Библии, Декларации независимости и Конституции. Помимо нескольких десятков книг, ее украшали фотографии Джорджа Вашингтона, Адольфа Гитлера и губернатора одного из южных штатов, объявившего о своем желании стать президентом. Наклейка на бампер, каким-то образом оказавшаяся на стекле, рекомендовала читателю поддержать местную полицию.

Мердок долго и с видимым интересом изучал витрину, затем вошел в магазин. Когда он открывал дверь, звякнул колокольчик. Несколько секунд спустя из задней комнаты появился хозяин магазина в байковой рубашке с отложным воротничком и закатанными по локоть рукавами. На одной руке синела татуировка «Моя мать – моя страна». «Боже ты мой!» – подумал Мердок.

– Добрый день! – поздоровался он. – Проходил вот мимо, увидел вашу витрину и решил зайти, перекинуться парой слов.

– Всегда рад хорошей компании, – ответил мужчина.

Мердок пригляделся к нему. В возрасте, но парень крепкий. Отрастил, правда, живот – наверное, пьет много пива, но сила все еще при нем.

– Таких мест больше тут, поди, не осталось. Все заполонили так называемые либералы. Нормальных людей уже днем с огнем не сыскать.

Мужчина улыбнулся, но взгляд его остался настороженным.

– Каждый думает как хочет. Свободная страна, и все такое.

Произношение показалось Мердоку знакомым. Хозяин магазина рос или в Огайо, или в Индиане.

– Свобода бывает разная. Дома меня учили, что одно дело – уличная преступность, а совсем другое – думать, о чем хочется.

– Вы, видать, тоже с юга?

– Теннесси. Округ Хэмблен.

– А я знаю, где это!.. – Выговор стал совсем южным. – Ратледж? Нет, это другой округ. Морристаун?

– Административный центр нашего округа, вы попали в точку. Я и представить себе не мог, что так далеко на севере встречу человека, который слышал о Морристауне или об округе Хэмблен. Я-то родился недалеко от Расселлвилла. Каких-нибудь восемь миль, и ты в городе.

– А мои предки жили в сотне миль оттуда. Округ Клей. В Кентукки. К северо-западу. В Гузроке. Еще не встречал человека, которого угораздило там родиться.

– О Гузроке не слышал, но округ Клей знаю. Черт, да я бывал в этом округе! – Мердок помолчал. – Фамилия моя Купер. Но обычно меня зовут Бен.

– Джон Рей Дженкинс. Бен, раз ты знаешь округ Клей, тогда тебе известно, чем славятся наши края. Подожди.

Дженкинс прошел в заднюю комнату и вернулся с бутылкой, на две трети наполненной беловатой жидкостью. Ее хватило, чтобы пару раз наполнить стаканы. Потом Дженкинс бросил пустую бутылку в корзину для мусора.

– Ну и лето! – вздохнул Мердок. – С каждым днем все жарче. И одному Богу известно, как подействует солнце на этих, что с курчавыми волосами.

– Черт, да здесь об этом даже нельзя говорить! – Дженкинс рыгнул, сплюнул. – Ниггеры могут бить окна, стрелять, а белому человеку замечать этого не положено, а не то его обвинят в дискриминации его цветных братьев.

– Слышал, в прошлом году у вас было плохое лето?

– Плохое! Наверное, можно сказать и так.

Мердок долго изучал пол.

– Парни, которые из наших мест, они знают, что держаться надо вместе. Это страна белых людей. Округ Клей, округ Хэмблен, вы понимаете, о чем я говорю.

– Черт, конечно, понимаю!

– Так вот, может, вы знаете, с кем мне можно потолковать: кто не дружит с неграми и сам не приехавший из-за границы еврей. Понимаете, я живу в двух кварталах отсюда, и погром они могут начать в любой момент. А я не могу пойти в магазин и купить себе револьвер. И это называется свободной страной!

– Свободные люди имеют право носить оружие, – покивал Дженкинс. – В Конституции так и записано. Право на ношение оружия.

– Да разве эти слюнтяи из Вашингтона хоть раз заглядывали в Конституцию?

Дженкинс облизал верхнюю губу.

– Слушай, окажи мне услугу. Закрой дверь на засов и опусти жалюзи. Покупателей в этот час ждать не приходится. Знаешь, Бен, мы не в округе Клей и не в округе Хэмблен, однако и здесь есть люди, которые считают, что эта страна должна быть свободной. Пойдем-ка со мной.

* * *

Симпатичная негритянка в платье свободного покроя и кожаных сандалиях поставила на карточный столик три тарелки с едой. Мужчины с ней не разговаривали. Девушка молча вышла из комнаты. Мужчина поменьше ростом, которого звали Чарлз Мбора, тут же отправил в рот вилку окры[6]6
  Блюдо из плодов окры.


[Закрыть], пожевал, проглотил.

– Еда для души! – воскликнул он. – У хонки души нет. Хонки ест мертвую пищу, у него мертвая белая кожа, а внутри – мертвая душа. Мертвые душа и сердце. Знаешь, почему он остается на ногах?

Говард Симмонз кивнул.

– Крадет нашу душу.

– Высасывает ее, как вампир. Наши кровь, сердце, душу. Сейчас они стараются нас убить, поверишь ли, брат, у них уже готовы газовые камеры. Хонки не знает, что с нашей смертью умрет и он. Он живет за наш счет, брат мой. Мы умрем, и он погибнет. Не будет крови, которую можно сосать, сердца, которое можно сосать, души. Хонки просто погибнет от голода.

Третий мужчина, черный, как уголь, и толстый, как Будда, промолчал. В присутствии Симмонза он еще не произнес ни слова, а Симмонз провел вместе с ним и Мборой уже три часа – сначала в кафетерии на Атлантическом бульваре, потом на пятом этаже кишащего крысами дома в самом сердце негритянского гетто в Ньюарке. «Еда для души», – думал он. – Как только они купили дом, он наказал Эстер: никаких бобов, никакой окры, никакой требухи и, ради Бога, никакой кормовой капусты. «Никакой еды для ниггеров, – твердо заявил он, словно не замечая, как не понравилось ей последнее слово. – И я говорю это, потому что так оно и есть. Триста лет наши люди ели это дерьмо, ибо ничего другого им не доставалось. Все знали, что есть это могут только ниггеры. Знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы наши дети выросли, не зная, что такое еда для ниггеров».

«А нынче, – думал он, – она стала едой для души». Еда черных людей, а ты должен гордиться тем, что ты черный. Он понимал, что без гордости им не выжить, а чем еще можно гордиться, если на улицах убивают без счета, а в вонючий подъезд страшно зайти.

Однако ему-то было чем гордиться. Он гордился тем, что он Говард Симмонз. Он гордился собой, и ему не было нужды подкармливать свою гордость рассуждениями о том, что он черный, ест кормовую капусту и обожает негритянскую музыку. Он слушал Рея Чарлза и Отиса Реддинга, потому что они ласкали слух, но он слушал и Владимира Горовица, и будапештский струнный квартет по той же самой причине. Симмонз находил Махали Джонсона талантливым, но занудным и не любил Мамашу Мэбли. Он гордился своим домом, лужайкой, женой, детьми, собой и деньгами, которые мог заработать руками и головой. Так что поводов для гордости ему хватало и без окры.

Однако он съел все. Еда ему не понравилась. Будь его воля, он бы к ней не притронулся, но приходилось притворяться, что его угостили роскошным лакомством.

А Мбора все говорил и говорил:

– И вот что еще. Два человека, один сосет кровь другого, и что сие означает? Один – сущее зло, а второй – круглый дурак, и дурак заслуживает того, чтобы зло кормилось с него. Покорная жертва ничуть не лучше злодея. Эти евреи шли в газовые камеры, словно овцы на бойню, и есть ниггеры, которые поведут себя точно так же. Сейчас они позволяют сосать свою кровь, потом покорно пойдут на смерть. Овцы на бойню!

– Не все из нас – овцы.

– Одни разговоры. Разговоры и разговоры... – Мбора поднялся, заложил руки за спину и заходил по комнате, словно зверь в клетке. У него были глаза навыкате, прикрытые стеклами очков в роговой оправе. Одевался он, впрочем, как белый человек. Пиджак на трех пуговицах, белая рубашка, черный узкий галстук. Худой, угловатый, он кого-то напоминал Симмонзу, но тот никак не мог вспомнить, кого именно.

– Вот что я тебе скажу. Знаешь, почему я трачу на тебя время? – Его палец мелко подрагивал у носа Симмонза. – Потому что, поговорив с тобой две минуты, я понял, у тебя есть голова на плечах. А в голове не опилки, а мозги. Ходишь по этим улицам и видишь, до чего же невежественный у нас народ! Мы не успеваем родиться, как нам начинают вдалбливать, что ниггеры тупы. Тверди об этом ребенку с колыбели, и он действительно вырастет тупицей. Так оно и происходит. Голова есть, а как ею пользоваться, никто не знает. Поэтому, когда я встречаю брата, который умеет думать, я остаюсь с ним, говорю с, ним, стараюсь, чтобы мои слова выдавили яд хонки из чистой и прекрасной чёрной души. Ты понимаешь меня, брат?

– Я тебя понимаю.

Мбора прошествовал к окну, помахал кому-то рукой.

– Люди там, внизу, не думают. А начинать надо с теми, кто мыслит, мыслит правильно, мыслит как черный, а те, что внизу, способны только следовать за тобой. Или как овцы на бойню, или на священную войну за права черных. Чтобы идти за лидером, ума не надо.

«Кого же он мне напоминает?» – думал Симмонз. Память отказывалась ему помогать. А мысли эти мешали сконцентрироваться на разговоре.

– Мы тряхнем этот город, брат. Тряхнем так, что мало не покажется. Не только город – весь штат и другие штаты...

Симмонз еще мог понять, почему такие дома надо сжигать. Так поступали в Детройте. Были там дома, которые никто не хотел реставрировать или сносить, и люди, которые в них жили, поджигали их, потому что лучше жить под открытым небом, чем в этих клоповниках.

Но убийства и грабежи... Нет! С этим он согласиться не мог. Результат-то предсказуем: истекающие кровью черные тела на асфальте. Если такое случится, расисты прямо заявят: «Видите, мы были правы, черные – те же звери». Симмонз знал, что такое война, как она начинается и как протекает. И он давно уяснил, что участвовать можно лишь в той войне, где у тебя есть шансы на победу. Вьетнам или Ньюарк – разницы никакой. Если нет уверенности, что будешь со щитом, лучше остаться дома.

– Мозги у тебя есть, брат. – Дрожащий палец вновь оказался перед носом Симмонза. – Но одних мозгов недостаточно. Отличные черные мозги надо кое-чем подкрепить. Знаешь, чем? Оружием, которое поможет мозгам.

Симмонз энергично кивнул. «Сукин сын», – подумал он. Ему даже не пришлось поднимать этот вопрос. Мбора все сделал сам. И тут же Симмонз понял, кого напоминает ему Мбора. Черного Вуди Аллена, в этом сомнений у Симмонза не было.

Глава 12

Кассиршу звали Патриция Новак. Лет двадцати восьми, как предположил Джордано, последние два или три года в разводе. Двое детей, с которыми Джордано познакомился, когда заехал за ней в дом ее родителей. Двадцать восемь лет, разведенная, с двумя детьми и живет в доме родителей. Добавить, пожалуй, нечего.

Обычная женщина, не красавица, но и не страшненькая. Ростом чуть повыше Джордано, лицо чересчур широкое, талия и бедра тяжеловаты. От этих недостатков она могла избавиться без труда, если б на несколько месяцев заменила в своем рационе углеводы на белки. А вот что прилипло к ней навечно, так это глупое выражение лица. Причем по отдельности – с носом, губами, скулами, подбородком – у нее все было в порядке. Но Джордано знал, что отдельные черты – это не главное. Лицо определяет характер человека. И если женщина выглядит глупой, значит, она и впрямь глупа...

– Отличный обед, Пат, – улыбнулся он ей. – Едва ли я сам смог бы найти такой хороший ресторан.

– Я не знала, нравится ли тебе итальянская кухня.

– Да с ней не может сравниться никакая другая!

– Все говорят, что это лучший итальянский ресторан.

«Значит, эти все – сумасшедшие», – подумал Джордано. Макароны переварены до неприличия, а соус... Его мать поставила бы на стол бутылку кетчупа, если бы ей предложили попотчевать семью таким соусом. С другой стороны, всем известно, что неаполитанцы не могут даже толком вскипятить воду. Ресторан-то назывался «Дыхание Неаполя». Выходило, что на семьдесят процентов Неаполь дышал горчицей.

Он открыл для нее дверцу автомобиля, помог ей сесть, обошел автомобиль и скользнул за руль, подумав: интересно, сколько раз в жизни ей открывали дверцу автомобиля. «Прекрати! – одернул он себя. – Ты должен не просто провести с ней вечер, но привязать ее к себе на неделю, потому что она работает в нужном тебе месте и знает ответы на вопросы, которые ты еще даже не сформулировал. И если уж ты собираешься целую неделю долбить этот кусок мяса, тебе необходимо максимально расположить ее к себе. Соблазнить ее скорее всего не проблема, сложнее соблазнить себя, а для этого первым делом надо перестать жалеть эту крошку».

Джордано завел двигатель, но не притронулся к ручке переключения скоростей.

– Знаешь, Пат, я вот думаю насчет кино.

– Я с удовольствием, Джордан.

Джордан Льюис – так представился он Патриции. С вымышленными именами у него была проблема: он их все забывал. А вот сочетание Джордан Льюис как-то прижилось: в прошлом он часто им пользовался и наконец запомнил.

– Я тут заглянул в газету, посмотрел, где что идет. Выбор небогатый.

– В каждом городе Джерси три кинотеатра, так что по всему штату идут три фильма.

– Это называется блок-показ. – Он решил, что вправе показать свою эрудицию, поскольку сказал ей, что работает рекламным агентом для нескольких радиостанций. – Но дело в том, Пат, что фильмы эти мне в общем-то не показались. Один я бы посмотрел, его показывают в открытом кинотеатре, но, честно говоря, не люблю я смотреть кино, сидя в автомобиле.

– Полностью с тобой согласна.

– Экран впереди, а звук доносится сбоку. Как-то все нереально. Да еще эти чокнутые подростки, которых в таких местах полным-полно.

– Ты абсолютно прав.

Он повернулся к Патриции и застенчиво посмотрел на нее.

– Знаешь, Пат, кино для меня уже не праздник. Мне приходится бывать в кинотеатрах три-четыре раза в неделю.

– Не может быть!

– А что еще делать в незнакомом городе, где ты никого не знаешь? Для меня кинотеатр ассоциируется с одиночеством.

– Как я тебя понимаю! Все равно что сидеть один на один с телевизором...

– Именно так.

Джордано тронул автомобиль с места и медленно поехал вперед; обе руки его лежали на руле.

– Чего я бы хотел, действительно хотел, так это поговорить с кем-нибудь. Мне это так редко удается...

– Но ты же постоянно встречаешься с разными людьми, Джордан.

– Встречаться-то встречаюсь, а вот со многими ли можно поговорить? По-настоящему поговорить. Расслабиться, сказать то, что думаешь.

– Ты прав. Ведь в банк приходит много людей, и я чувствую, что ты имеешь в виду. У меня та же проблема.

«Неплохая она девочка, – подумал Джордано. – Очень неплохая. Просто засунули ее в клетку, вот она там и сидит. С ней можно будет поладить».

Он остановил автомобиль на красный сигнал светофора и повернулся к Пат.

– Есть у меня одно желание, только боюсь тебе сказать.

– Какое?

– Ну...

– Мне ты можешь сказать все, что хочешь.

– Я это чувствую. Чувствую, что ты меня поймешь. Но как-то... Знаешь, я хочу, чтобы мы поехали ко мне, посидели, поговорили, получше узнали друг друга. Но я боюсь, ты подумаешь...

– Но я тебя понимаю!

– Правда? – Красный свет сменился зеленым. Автомобиль набрал скорость, и Джордано, не отрывая глаз от дороги, продолжил: – Жизнь у меня одинокая. Каждый день новый город. Я не пью, но, может, нам купить бутылку хорошего вина? Мой отец всегда говорил, что одно дело – напиваться и совсем другое – пить вино.

– Мудрый человек!..

– А какое вино нам подавали в ресторане? Я пил его раньше, но названия не запомнил.

– "Кьянти".

– Совершенно верно. Мы можем купить бутылку и поехать ко мне. Я понимаю, что ты можешь подумать, но не люблю я шумные вечеринки и ночные клубы, тушуюсь в присутствии незнакомых людей. Слушай, если тебе это не подходит, так и скажи, я больше об этом и не упомяну.

Он посмотрел на нее и удивился, как изменилось ее лицо. Оно сияло.

А потом ее рука сжала его руку.

– Многие мужчины, если девушка соглашается на такое, воспринимают это однозначно. Но ты совсем другой, я это вижу. Я думаю... да. Я тоже не люблю ходить в кино, Джордан. Я совсем как ты, и не надо рассказывать мне об одиночестве. Да, я поеду к тебе. С удовольствием.

* * *

Когда Мердок свернул на автостоянку у мотеля, Симмонз уже ждал его. Открыв дверцу, он сел рядом с водителем. Сделав широкий круг по стоянке, Мердок вновь вырулил на шоссе.

– Как успехи? – спросил он Симмонза.

– Две штуки. И всего за пятьдесят баксов. Братья по духу должны держаться вместе. Он не наварил на мне ни цента.

– У меня тот же результат, только заплатил я в три раза дороже. Больше, чем в три раза. Девяносто за «ругер» и семьдесят пять за «смит-и-вессон».

– Калибр?

– "Ругер" – сорок пятого. Старый, но надежный. «Эс-и-ве» – тридцать восьмого, из такого же убили охранника.

– У меня оба тридцать восьмых, но один заряжен патронами «магнум», какие, насколько я помню, достались кассирше.

– Ей могло оторвать руку.

– Без руки мог остаться и тот, кто стрелял. У «магнума» отдача дай бог.

– Уж это ты знаешь. – Они закурили. Мердок, глубоко затянувшись, выпустил струю дыма. – Они поймут, что револьверы не те.

– Конечно. Для того и делается баллистическая экспертиза. Но они знают, что профессионал второй раз одно и то же оружие не использует, однако марку револьвера или пистолета не меняет. Полковник называет это фактологичностью.

– И что это должно означать?

– Что ты должен носить бюстгальтер, если хочешь, чтобы люди принимали тебя за женщину.

– Держу пари, так и написано в толковом словаре. Слово в слово.

– Только словарь этот называется «За пределами английского языка».

– Я всегда говорю: научишь ниггера читать, так он и не знает, где остановиться.

– Святая правда! Ирландцам, знаешь ли, с этим проще. Еще не встречал ни одного, кто умел бы читать.

– А что тут удивительного, ты не хуже меня знаешь, как сложно научиться ходить в обуви. Тебе бы послушать, что я только сегодня говорил о ниггерах! И я просто обязан рассказать тебе три-четыре истории, которыми поделились со мной.

– Считай, что мы квиты. Я сегодня пару часов соглашался с тем, что хонки – самое чудовищное создание всевышнего.

– А кто такие хонки?

– Ирландцы.

– Будь я проклят, никогда не слышал такого слова! Откуда оно взялось?

– Понятия не имею.

– Да уж, голь на выдумки хитра. – Мердок притормозил. – Аптека. Ты позвонишь Кроссу или я?

– Давай я. Все равно мне звонить жене.

– Зачем?

– Я звоню ей каждый вечер. Узнать, как она там, и сказать, что у меня все в порядке.

– Понятно, – кивнул Мердок.

Он остановил пикап, подождал, пока Симмонз войдет в аптеку, посмотрел на окурок и выбросил его в окно.

– А вот мне звонить некому, – произнес Мердок вслух.

«Некому, – думал он. – Вот так набрать номер, поговорить. Некому». Не то, чтобы у него часто возникало такое желание. Но все-таки. «И почему Симмонз упомянул об этом? Хочется позвонить жене, так звони, чего говорить-то? Или он хотел подколоть меня? Ерунда все это, – вздохнул Мердок. – Только начни о чем-то задумываться, так сразу сойдешь с ума». Он взглянул на два бумажных пакета на полу с двумя револьверами в каждом, и при мысли о том, откуда они взялись, тяжелые раздумья смыло, словно волной. Мердок расхохотался.

* * *

«Это та же азартная игра, – думал Мэнсо. – И здесь наиглавнейший фактор – умение выждать. Быстро и вовремя – так формулировали этот тезис в армии. Сделать, что требуется, надо быстро. Но прежде нужно дождаться благоприятного момента».

Мэнсо лежал на спине под черным «линкольном» Альберта Платта. Лежал уже больше часа. Сначала он сидел у изгороди, дожидаясь, пока служитель будет ставить очередной автомобиль. Когда же юноша сел за руль и поехал в дальний конец стоянки, Мэнсо отошел на три шага, бросился к ограде, схватился руками за скрученную в цилиндр майку и сделал над изгородью сальто. Мягко приземлившись на носочки, он двумя секундами позже уже спрятался за автомобилем, засунув майку за пояс.

Еще через несколько минут он нашел машину Платта. Номер и модель он уже знал – сестра полковника умела добывать информацию. Двери не заперты, ключ в замке зажигания. Мэнсо решил было спрятаться у заднего сиденья, но тут же отказался от этой мысли. Вместо этого, опять же дождавшись, пока служитель отвлечется, он нырнул в кабину, чтобы дернуть за рычаг, открывающий капот. Когда же служитель по каким-то делам отправился к входу в ресторан, Мэнсо поднял капот и отсоединил проводок, идущий к распределителю зажигания.

Затем забрался под автомобиль и до сих пор лежал там, готовый в любую секунду перейти к активным действиям. Мысленно он прошелся по всем этапам намеченного плана и не нашел подводных камней. Недостаток заключался лишь в его ограниченной подвижности. Не так-то просто быстро выбраться из-под автомобиля. Однако он полагал, что особо спешить ему не придется.

Мэнсо напрягся при звуке шагов. Служитель! Он уже узнавал юношу по походке. Тот открыл дверцу «линкольна» и сел за руль. Корпус автомобиля чуть качнуло. Юноша повернул ключ в замке зажигания, сработал стартер. «Хорошенькое будет дело, – подумал Мэнсо, – если я отсоединил не тот проводок и этот чертов автомобиль все-таки двинется с места. Он же меня просто переедет пополам. Впрочем, если я не могу отличить нужный проводок от ненужного, то другого и не заслуживаю».

Двигатель, однако, не завелся. Юноша терзал и терзал стартер, но искра в цилиндры не попадала. «Остановись, – мысленно приказал Мэнсо. – А не то посадишь аккумулятор. Выметайся из машины, недоумок!»

Дверца открылась, юноша вылез из кабины и ушел. Мэнсо выждал несколько секунд, затем начал выбираться из-под машины со стороны сиденья пассажира. Присев за колесом, он увидел, что юноша возвращается с Бадди Райсом. Тот явно злился. Юноша пытался что-то объяснить, а Райс сердито отчитывал его за то, что он, должно быть, еще не научился заводить мотор и залил этот чертов карбюратор. А пора бы научиться, потому что неучей мистер Платт увольняет сразу.