Текст книги "Нацисты: Предостережение истории"

Карл Бем-Теттельбах занимал должность атташе министра обороны генерала фон Бломберга, который был ему «вторым отцом». «Бломберг знал толк в военном деле, – вспоминает Бем-Теттельбах, – но даже он видел в Гитлере хорошего военачальника». По более поздним рассказам Бломберга, в 1933 году назначение Гитлера на должность канцлера принесло веру, любовь к фюреру и глубочайшую преданность идее. От случайного доброго слова из уст Гитлера у Бломберга слезы наворачивались на глаза, он даже поговаривал, будто дружеское рукопожатие фюрера исцеляло его от любой простуды. Бему-Теттельбаху было особенно хорошо известно, как искренне Бломберг почитал Гитлера, потому как он постоянно возил начальника в автомобиле после встреч с фюрером: «Едва ли можно припомнить хотя бы одну поездку, когда он не превозносил бы фюрера до небес и не рассказывал, какие прекрасные тот высказывал мысли»².

Уничтожив Рема, Гитлер стал главой государства, а не просто канцлером (после смерти Гинденбурга), и торжественно привел армию к присяге на верность. Власть Гитлера стала абсолютной. Помимо нацистской партии, он подчинил себе всю Германию. Гитлер проводил простейшую политику – политику перевооружения. Что же до текущих бытовых вопросов, которые всегда неподъемным грузом ложатся на плечи большинства политических лидеров, то их Гитлер либо делегировал, либо просто оставлял без внимания. Хаос на улицах, возможно, исчез, но внутри нацистской администрации и правительства он рос и процветал.

Фриц Видеман, один из адъютантов Гитлера, писал, что фюрер «ненавидел бумажную волокиту. Иногда он принимал решения, даже касающиеся важных вопросов, даже не ознакомившись с соответствующими документами. Он придерживался мнения, что многие вопросы разрешатся сами собой, если в них не вмешиваться». В результате, по словам Отто Дитриха, пресс-секретаря Гитлера, «за двенадцать лет правления в Германии Гитлер внес такую сумятицу, какой не знало прежде ни одно цивилизованное государство».

Да и распорядок дня Гитлера в те времена не походил на типичное расписание трудоголика от политики. Фриц Видерман упоминал, что «Гитлер обычно появлялся незадолго до обеда, перебирал газетные вырезки, подготовленные пресс-секретарем Дитрихом, а затем уходил обедать. Когда Гитлер оставался в Оберзальцберге (гора в Южной Баварии, на склонах которой Гитлер построил свою резиденцию – Бергхоф), дела обстояли еще хуже. Большую часть дня он проводил в прогулках, а вечером, сразу после ужина, смотрел кино».

Альберт Шпеер, архитектор, которому суждено было стать рейхсминистром вооружения нацистской Германии, рассказывает, что когда Гитлер оставался в Мюнхене, то отводил на официальные встречи самое большее «часа два в день»: «Большую часть времени он гулял по строительным площадкам, отдыхал в различных студиях, кафе и ресторанах или просто держал пространные речи перед своими подчиненными, которые уже достаточно хорошо были знакомы с неизменными темами фюрера и мучительно пытались скрыть скучающие выражения на лицах»³. Бездарная трата рабочего времени Гитлером стала настоящим проклятием для Шпеера – человека, всякую минуту своей жизни проводившего в трудах. «Когда же, – часто думалось Шпееру, – этот человек работает?» Вывод напрашивался невольно: «В глазах народа Гитлер выглядел вождем, денно и нощно следившим за судьбой нации. Но дело обстояло совсем иначе»⁴.

Гитлер не был диктатором, похожим на Сталина, рассылавшего бесконечные письма и приказы, вмешивавшегося во все сферы политики, – но обладал не меньшим авторитетом, и положение его было не менее надежным, чем у любого диктатора в традиционном понимании этого слова. Как возможно подобное? Как могло современное государство существовать при вожде, большую часть времени проводившем в постели или в кафе? Ответ на этот вопрос дает профессор Ян Кершоу, который тщательно изучил речь Вернера Вилликенса, статс-секретаря Министерства продовольствия и сельского хозяйства. Речь произнесена 21 февраля 1934 года; ей прежде не уделяли особого внимания. Вилликенс сказал следующее: «Все, у кого есть возможность лично общаться с фюрером, знают, что он не диктует свою волю, а лишь говорит о своих намерениях, которые предполагает осуществить рано или поздно. По сей день все, кто занимают важные должности в новой Германии, работают лучше, если, так сказать, служат фюреру и его идее… По сути, это долг каждого – служить фюреру, выполнять его волю. Каждый, кто допустит ошибку, довольно скоро вынужден будет исправить ее. Но для каждого, кто честно работает на фюрера, следуя его политике и цели, наступит день – не сегодня, так завтра, – когда его удостоят наивысшей награды, официальной похвалы за проделанную работу»⁵.

Принцип «служения фюреру и его великой идее» лег в основу удивительной политической системы, опиравшейся не на тех, кто был у власти и раздавал приказы, а на тех, кто находился в самом низу этой иерархии и действовал по собственной инициативе, согласно тому, в чем они видели дух режима, останавливаясь лишь тогда, когда им указывали на ошибки. Подобное происходило в британской истории лишь во времена Генриха ІІ, когда он, если верить источникам, однажды спросил: «Избавимся ли мы от этого строптивого священнослужителя?» Бароны тут же бросились в Кентербери, чтобы заколоть Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского. Не требовалось отдавать непосредственного приказа – придворные подхалимы сами догадались, как и чем порадовать государя.

Профессор Кершоу считает, что практика «служения идее фюрера» – ключ к пониманию движущей силы, благодаря которой нацистское государство функционировало не только в 1930-х, но и во время войны. При ближайшем рассмотрении эта идея представляет исключительную ценность, если расценивать ее как источник многих административных решений, принимаемых на оккупированных территориях. И это сводит на нет оправдания, которыми объясняют свое поведение некоторые нацисты, утверждая, что всего лишь «выполняли приказы». В действительности, они сами отдавали себе приказы в духе того, что, как им казалось, от них требовали. Однако эта практика не снимает ответственности и с самого Гитлера. Причиной действий всех нацистских функционеров было то, что они осознанно пытались предугадать, чего бы хотел от них Гитлер, и в большинстве случаев их решения вступали, по существу, в законную силу. Система не могла действовать как без самого Гитлера, так и без тех его подчиненных, которые воплощали в жизнь то, что, по их мнению, отвечало интересам фюрера.

Принципом «работать ради фюрера» можно объяснить механизм принятия решений во многих сферах внутренней политики, которым Гитлер, в силу своего темперамента, постоянно пренебрегал. Большинство политических партий, например, строят свои манифесты на тщательно продуманной экономической политике. Нацистов же это не заботило. Более того, один мой знакомый лектор как-то пошутил: дескать, на вопрос «в чем заключалась экономическая политика Гитлера?» очень легко ответить – «ее вовсе не было». Однако в каком-то смысле это утверждение несправедливо, поскольку, несмотря на отсутствие политики, у Гитлера всегда были экономические цели. Он обещал избавить Германию от безработицы и перевооружить страну, хотя последнюю, жизненно важную в его глазах цель он широкой огласке не предавал. Изначально он видел лишь один способ воплотить в жизнь этот план – обратиться за помощью к Ялмару Шахту, бывшему президенту Рейхсбанка и блестящему экономисту, которому было вполне под силу «справиться с такой задачей» (см. главу 3). Не считая вопросов перевооружения и укрепления армии, Гитлера мало интересовала внутренняя политика.

К удивлению тех, кто полагал, будто экономические реформы могут иметь успех лишь тогда, когда их проводит политический предводитель страны, очень скоро оказалось, что передача полномочий в экономических вопросах Шахту отлично способствовала восстановлению государственной экономики. Благодаря займу, Шахт искусственным путем возобновил инфляцию и одновременно внедрил программу создания рабочих мест, основанную на обязательной трудовой повинности для всех безработных. Для обычных граждан, которые не принадлежали к числу «расово неполноценных недочеловеков», или политических врагов режима, жизнь стала налаживаться. Они мало знали об экономической теории, стоявшей за «рефляцией» экономики. Они также не догадывались о бездеятельности Гитлера в вопросах внутренней политики. Вместо этого они собственными глазами видели, что именно привнес в их жизнь новый режим. Большинству нравились нововведения. Почти все из тех, с кем нам удалось побеседовать, подчеркивали, что при нацистском режиме значительно сократился уровень безработицы, а с улиц исчезли обездоленные жители, ищущие пропитания. Количество безработных (хотя последующие цифры явно были подтасованы) сократилось с шести миллионов по состоянию на январь 1932 года до 2,4 миллиона в июле 1934-го. Программа общественных работ – в частности, по крупномасштабной постройке скоростных автострад – стала ярким свидетельством положительной промышленной динамики в новой Германии. «Все были счастливы, – рассказывает Карл Бем-Теттельбах (хотя, очевидно, и преувеличивает). – Вот люди говорят теперь: мол, мои жена и дочери могут ночью прогуливаться по парку, не боясь, что кто-то к ним станет приставать, но нет – в наши дни такие прогулки снова рискованны в отличие от тех времен. Тогда в стране царила безопасность, и все были счастливы».

В отличие от большинства офицеров, в 1930-х Бему-Теттельбаху представилась возможность познакомиться с правящей верхушкой нацистов. Будучи помощником фельдмаршала фон Бломберга, он сидел бок о бок с ними на званых обедах и не уставал удивляться тому, что видел. Так, Герингом все восхищались из-за его подвигов в эскадрилье истребителей под началом Рихтгофена во время Первой мировой войны. Геббельс был «любезен», частенько интересовался за бокалом шампанского, какие фильмы видел фельдмаршал, а затем рассказывал о своих любимых фильмах, например о картине «Унесенные ветром», которой не уставал восхищаться. Был и еще один нацистский главарь, о котором Бем-Теттельбах отзывается тепло – Генрих Гиммлер, глава охранных отрядов СС, а с 1936 года – глава политической и уголовной полиции всей Германии: «Он всегда был приятным, обходительным гостем, часто заводил разговоры с молодыми людьми вроде меня, любил расспрашивать о моей службе в военно-воздушных силах, о том, как я справляюсь со своими обязанностями, о том, как долго работаю с Бломбергом и нравится ли мне это, что мне запомнилось из последней поездки в Венгрию и о многом-многом другом». Бему-Теттельбаху казалось тогда, что эти люди прекрасно знают свое дело. Когда, много позже, он узнал об ужасах, которые творил Гиммлер, то просто поверить не мог, что воспитанный человек, с которым он виделся на званых обедах, мог творить подобное. Неприятно признавать это сегодня, но дело было не только в нацистском режиме, который пользовался повсеместным признанием в 1930-х годах, но также во многих представителях нацистской элиты, чьи имена навсегда превратились в синонимы зла»⁶.

Эрна Кранц была подростком в 1930-х годах. Сегодня она уже растит внуков и живет за городской чертой Мюнхена. Она помнит первые годы нацистского правления. 1934 год она называет «лучом надежды… не только для безработных, но и для всех остальных, потому что все чувствовали тогда, как восстаем из пепла». Она вспоминает о том, какое влияние оказала нацистская политика на ее собственную семью, и рассказывает следующее: оклады жалованья тогда выросли, у Германии снова появилась жизненная цель. «Я, разумеется, могу говорить лишь о себе самой, – снова и снова подчеркивает она во время нашей беседы, несомненно понимая, что сегодня ее взгляды вряд ли сочтут верными и правильными, – но мне казалось, что время было хорошим. Все нравилось. В стране не было сегодняшнего достатка, но были порядок и дисциплина». После того как мы попросили Эрну Кранц сравнить свою жизнь сегодня с тем, что было при нацистах, в 1930-х, она ответила: «Думаю, тогда нам жилось лучше. Знаю, говорить такое рискованно, и все равно скажу».

Эрна Кранц с теплотой вспоминает о различных увеселениях, которые нацисты организовывали для молодежи, например шествиях и торжествах. Одним из известнейших «театрализованных» шествий была «Ночь амазонок», которую ежегодно устраивали в Мюнхене на протяжении четырех лет начиная с 1936 года. В уцелевшем цветном фильме, запечатлевшем это необычайное событие, мы видим немецких девушек с обнаженной грудью, едущих верхом в карнавальной процессии. Предполагалось, что полуголые молодые женщины представляли живописные исторические картины, включая сцены охоты из греческой мифологии. Эрна Кранц тоже принимала участие в таком параде, правда, не в качестве полуобнаженной девы, а в роли мадам Помпадур, в платье с глубоким вырезом и кринолине. Она не видит в этом представлении ничего, даже близко напоминающего порнографию: «Девушки представали перед зрителями такими, какими их создал сам Бог. Думаю, настоящей целью этих парадов было просто порадовать зрителей и стать примером для подражания». В конце интервью она даже добавляет: «В Сикстинской капелле ведь тоже все голыми изображены!»

Такие мероприятия, как «Ночь амазонок», были не просто торжественными шествиями, устраиваемыми для того, чтобы воплотить в жизнь фантазии нацистских вождей, – в них заключался гораздо более глубокий смысл. По словам Эрны Кранц, цель таких парадов состояла в том, чтобы подчеркнуть избранность немецкой нации: «Немцы уверенно заявляли, что их нация – особенная, что в их жилах кипит чистая кровь новых немцев, что они стоят выше остальных». Идея оказалась заразительной: «У нас тогда поговаривали, мол, если молодым людям твердить каждый день, что они – особенные, то рано или поздно они и сами в это поверят».

Сегодня, когда мы знаем обо всех немыслимых ужасах, ответственность за которые лежит на режиме, людей, которые утверждают, что при нацистах им жилось лучше, чем в наши дни, в лучшем случае высмеют. Однако очень важно, чтобы они, подобно Эрне Кранц, говорили и дальше, потому что без их свидетельств у людей современности может создаться упрощенное, менее опасное видение нацизма – будто люди мучились под гнетом диктатуры с самого начала. Научные исследования показали, что Эрна Кранц – не единственная, кому тогдашняя жизнь представляется в радужных тонах. Более сорока процентов немцев, опрошенных во время исследовательского проекта после войны, подтвердили, что 1930-е годы остались в их памяти как «хорошие времена». А поскольку опрос проводили в 1951 году, когда немцы уже были прекрасно осведомлены о зверствах лагерей смерти военного времени, наличествующая статистика отражает действительное положение вещей.

Сейчас кажется непостижимым или по меньшей мере едва ли понятным с культурно-исторической точки зрения, почему немцы, удивительно разрозненный народ, так легко поддались влиянию одного политического деятеля, хотя и пользовавшегося неслыханным влиянием. Но этому есть и другое объяснение, и чтобы его понять, достаточно представить себя на месте Эрны Кранц и ее семьи в 1934 году. Что хорошего случилось с ними за последние двадцать лет? Война, которая оставила страну без мужчин и обернулась национальным позором; завершилась мирным соглашением, нанесшим стране гибельный экономический ущерб и значительно сократившим ее территорию; принесла свирепствующую инфляцию, которая полностью уничтожила народные сбережения; породила бесконечное множество политических партий, которые только и знали, что грызться между собой, развязала уличные бои между вооруженными приверженцами соперничающих течений, вызвала на свет безработицу, возросшую до невиданного прежде уровня. Разве кажется теперь удивительным тот факт, что очевидная устойчивость, которую принес с собой нацистский режим в 1934 году, была встречена населением радушно?

Какой бы неожиданной ни казалась реакция немцев на режим в 1930-х годах, она меркнет на фоне недавно появившейся информации о печально известной нацистской тайной полиции – гестапо. Если верить сложившемуся стереотипу, гестапо – всемогущее, всевидящее орудие террора, вселяло ужас в людей и держало в страхе все население. Но это весьма далеко от правды. Чтобы докопаться до истины, мы отправились в небольшой городок Вюрцбург в Юго-Западной Германии. На первый взгляд Вюрцбург ничем не отличается от других немецких городов, но кое-что выделяет его среди остальных: он – один из трех городов во всей Европе, где в конце войны нацисты не успели уничтожить документы гестапо. Здесь, в вюрцбургском архиве, покоится около восемнадцати тысяч папок, уцелевших благодаря скорее везению, нежели чьему-то дальновидному замыслу; сотрудники гестапо как раз начали жечь дела, когда в здание вошли американские солдаты. Бумаги жгли в алфавитном порядке, поэтому папок от «А» до «D» уцелело совсем немного; а остальные документы сохранились в полном объеме.

Профессору Роберту Джеллатели из Канады первому удалось ознакомиться с секретными сведениями, содержавшимися в этих папках. Как только профессор приступил к работе, к нему подошел пожилой мужчина из местных, увидевший, чем занимается американец, и сказал: «Не могу ли вам помочь? Я живу здесь издавна, так что много знаю». Профессор Джеллатели побеседовал с ним за чашечкой кофе и спросил его, сколько сотрудников гестапо работали в этой части Германии. «Они тут повсюду были»⁷, – ответил старик, подтверждая тем самым общепринятый миф о немецкой тайной полиции.

Уже после того, как он изучил дела, профессор Джеллатели обнаружил, что гестапо просто не могло «пребывать повсюду». Вюрцбург принадлежит к административному округу Нижняя Франкония, где проживает около миллиона человек. На всю эту местность приходилось только двадцать восемь сотрудников гестапо. Двадцать два из них размещались в самом Вюрцбурге, почти половина занималась исключительно административной работой. Очевидно, что здесь, как и в иных местах, гестапо не могло своими силами постоянно следить за населением. Но как же случилось, что ничтожное количество людей обладало невообразимой властью? Ответ прост – гестапо пользовалось широчайшей поддержкой среди простых немцев. Как и все современные системы охраны общественного порядка, само по себе гестапо едва ли руководствовалось бо́льшим количеством моральных ценностей, чем те, чьей помощью оно так успешно пользовалось, – а судя по документам, население было полностью на стороне тайной полиции, что и делало гестапо исключительно действенной секретной службой. Только десять процентов политических преступлений за период с 1933 по 1945 год были раскрыты непосредственно сотрудниками гестапо; еще десять процентов передавались в гестапо регулярной полицией или партией нацистов. Это значит, что остальные восемьдесят процентов политических преступлений были раскрыты обычными гражданами, рядовыми доносчиками, работавшими на полицию или гестапо. Из документов также видно, что большая доля неоплачиваемой помощи поступала от людей, которые даже не состояли в нацистской партии, от «простых» граждан. Таким образом, никто никого не заставлял доносить. Большинство дел в вюрцбургских архивах были заведены лишь потому, что каждый раз находился человек, не состоящий в партии, но добровольно доносивший на своего же товарища. Так что едва ли в гестапо занимались упреждающей деятельностью, самостоятельно и целенаправленно разыскивая политических врагов режима. Они всего лишь собирали и проверяли доброхотные доносы граждан.

Истории, зафиксированные в документах, не сообщают, чем же, собственно, руководствовались доносчики. В одном из дел говорится о еврее – торговце винами из Вюрцбурга, который вступил в любовную связь с женщиной нееврейских кровей, овдовевшей в 1928 году. С 1930 года он стал оставаться у нее на ночь, потом объявил, что хочет жениться. Из документа видно: с приходом Гитлера к власти соседи вдовы начали возмущаться ее близостью с еврейским мужчиной, начались скандалы на лестничной клетке. В итоге еврей перестал ночевать у этой женщины, однако помогал ей деньгами и обедал вместе с нею. Тогда пятидесятишестилетняя соседка написала донос в гестапо. Суть ее жалобы заключалась в том, что она против отношений вдовы с евреем, хоть это и не преступление. Из переписки партии с полицией становится ясно, что соседи взывали к партии, требовали «принять меры». Местная нацистская ячейка в свою очередь давила на СС. В августе 1933 года эсэсовцы сопроводили обвиняемого еврея в полицейский участок. На шею ему повесили плакат с унизительной кроваво-красной надписью, который сохранился и по сей день, приложенный к документам. Старательно выведенные буквы гласят: «Еврей, господин Мюллер. Жил в грехе с немецкой женщиной». Герр Мюллер попал в тюрьму на несколько недель, после чего в 1934 году выехал из Германии. Этот человек не нарушил ни единого немецкого закона.

Доносы стали для немцев способом заставить систему, все менее походившую на демократию, прислушаться к ним: попался на глаза человек, который должен служить в армии, а сам разгуливает по улицам – пиши донос; услышал, как кто-то рассказывает анекдот о Гитлере – пиши донос. Доносы делали и ради собственной выгоды: хочешь вселиться в квартиру, где живет еврейская старушка, – сообщи куда следует, соседи раздражают – донеси на них.

В долгие месяцы, проведенные среди вюрцбургских архивов, профессор Джеллатели тщетно пытался найти хотя бы одного «героя» – того, кто попытался восстать против режима, – обнаружить некое «противоядие», если можно так выразиться, которое спасло бы профессора от гнетущего чувства, посещавшего каждый раз при виде гестаповских бумаг. Однажды Джелателли показалось, что он нашел такого человека – Ильзу-Соню Тоцке, которая приехала в 1930-х в Вюрцбург учиться музыке. Согласно документам гестапо, она стала вызывать подозрения у окружающих. Первым на нее донес собственный дальний родственник, который сообщил, что она слишком дружна с евреями и слишком много знает о вещах, которые женщин заботить не должны – например, хорошо разбирается в военном деле. Этот родственник рассказал также, что заявляет об этом в гестапо лишь как офицер запаса (хотя офицеры запаса не обязаны становиться доносчиками). Гестапо установило за Тоцке наблюдение, которое приняло странную форму: сотрудники тайной полиции просто попросили соседей приглядывать за девушкой. Сразу за этой пометкой следует стопка противоречивых соседских доносов. Оказалось, что Тоцке не всегда использует «гитлеровское приветствие» («Хайль Гитлер!») и ясно дает понять, что не собирается прекращать общение с евреями, хотя тогда это и не считалось преступлением. Один анонимный информатор намекнул, что Тоцке – лесбиянка («Госпожа Тоцке, по всей видимости, обладает необычными половыми склонностями»). Не нашлось ни единого свидетельства о том, что Ильза-Соня совершала какие-либо преступления. Тем не менее для гестапо этих доносов оказалось достаточно, чтобы вызвать ее на допрос. Отчет о допросе, подшитый к делу, свидетельствует, что ее открыто предупредили о всеобщих подозрениях, но сотрудники гестапо все же не сочли ее «шпионкой» и признали несостоятельными все нелепые обвинения по ее адресу. Ильза-Соня просто отличалась от прочих. Однако продолжали поступать все новые и новые доносы, и в итоге дело оказалось на столе одного из самых кровожадных сотрудников гестапо в Вюрцбурге – герра Гормоски из отдела II-Б, который занимался делами евреев.

28 октября 1941 года Тоцке вызвали на допрос. Сотрудники тайной полиции записали порядка ради каждое слово. Тоцке подтвердила, что осведомлена о том, что «если буду снова замечена с евреями, то меня отправят в концентрационный лагерь». Все же она не оборвала отношений со своими друзьями и снова пришла в гестапо – отчитываться. Вместе с приятелем она попыталась пересечь швейцарскую границу, но сотрудники швейцарской таможни передали обоих немецким властям. В ходе долгого допроса, устроенного в Юго-Западной Германии, Ильза-Соня сказала: «Лично я нахожу Нюрнбергские расовые законы и нацистский антисемитизм абсолютно неприемлемыми. Считаю недопустимым само существование такого государства, как Германия, больше не хочу жить в этой стране». В конце концов, после еще одного, не менее продолжительного допроса в Вюрцбурге Тоцке выслали в женский концентрационный лагерь в Равенсбрюке, и мы так и не обнаружили никаких свидетельств о ее освобождении. Смелость стоила жизни.

Мы решили продолжить изучение этого дела и найти живых свидетелей и обвинителей Тоцке. В конечном счете нам удалось встретиться с Марией Краузе, которая жила вместе со своими родителями менее чем в сотне метров от дома Тоцке. Ко дню беседы ей было семьдесят шесть лет, и внешне г-жа Краузе ничем не отличалась от остальных уважаемых престарелых дам, гуляющих по Вюрцбургу, превратившемуся в прекрасный, почтенный город. Но в деле Тоцке мы обнаружили донос от 29 июля 1940 года, подписанный двадцатилетней Марией Краузе. В комментарии к нему написано следующее: «Мария Терезия Краузе родилась 19 мая 1920 г.; явилась утром в тайную государственную полицию». В беседе с этой женщиной мы процитировали ее заявление, в котором среди прочего говорилось: «Ильза-Соня Тоцке живет по соседству с нами, в собственном домике. Я обратила внимание на вышеназванную особу потому, что она походит на еврейку… Следует отметить: госпожа Тоцке никогда не отвечает на нацистское приветствие «Хайль Гитлер!». Из разговоров явствует, что г-жа Тоцке враждебно относится к Германии, сочувствует Франции и евреям. Кроме того, она рассказала мне, что немецкая армия вооружена гораздо хуже французской… Время от времени к ней приходит одна женщина, лет тридцати шести, похожая на еврейку… Думаю, госпожа Тоцке ведет себя подозрительно. Думаю, она принимает участие в подрывной деятельности». Под заявлением значится подпись – Рези Краузе. Мы спросили фрау Краузе, ей ли принадлежит эта подпись. Она подтвердила, что это действительно ее подпись, но сказала, что не понимает, откуда взялось это заявление. Она отрицала, что когда-либо писала такое донесение, настаивая на том, что не припомнит, чтобы ей доводилось когда-нибудь бывать в гестапо. «Не знаю, – недоумевает она. – Адрес точен. И подпись – моя. Но откуда взялась эта бумага, понятия не имею». Сегодня мы не можем с уверенностью сказать, имеет ли амнезия Рези Краузе под собой какие-либо медицинские основания или же представляет собой вполне понятный дипломатический ход. Конечно же в наши дни едва ли найдется человек, который захочет сознаться в том, что донес на соседа в гестапо. Но в конце нашего короткого разговора она отпускает многозначительное замечание: «Разговаривала сегодня с подругой, и она сказала: “Боже милостивый! Только подумать, что кто-то поднял дела полувековой давности”. Поверьте, я никого не убивала. Я не хотела никого убивать».

Я никак не могу выбросить из головы фрау Краузе, когда мы оказываемся после беседы на мощенной булыжником площади Вюрцбурга; обыкновенная женщина в свое время приложила руку к обличению ни в чем не повинной девушки. Если и вы по-прежнему верите в то, что в те времена существовали люди, которые сотрудничали с нацистским режимом, и те, кто всецело избежал этого, то встреча с фрау Краузе, несомненно, стала бы открытием и для вас. Ведь несмотря на лежащий среди гестаповских документов донос, подписанный ее именем, она оказалась обыкновенной, добропорядочной женщиной – из тех, кто дружески расспрашивает вас о детях, о том, сколько им лет, и о том, куда вы собираетесь поехать летом.

Если даже фрау Краузе была доносчицей (хотя сама этого и не помнит), то что уж говорить о сотрудниках гестапо? При ближайшем рассмотрении оказывается, что подобно рассказам о том, что «гестапо было повсюду», к мифам можно отнести и образ гестаповцев, фанатиков из СС, которые с момента становления нацистского режима оттолкнули прочь законопослушных, честных полицейских служак и заняли их места. На самом же деле с появлением нового режима большинство полицейских остались при своих должностях, они просто начали работать несколько иначе, безо всяких ограничений. При нацистах немецкая полиция получила полную свободу действий – теперь можно было игнорировать права подозреваемых и делать то, чем, по ее мнению, должна заниматься сильная полиция, поддерживающая правопорядок.

Генрих Мюллер, печально известный начальник тайной государственной полиции, заступивший на эту должность в 1939 году, не был исключением из этого правила. До прихода нацистов к власти он служил в полиции, работал в политическом ведомстве, где особое внимание уделял партиям левого крыла. Вообще-то Мюллера трудно звать ревностным нацистом, поскольку местная партийная ячейка советовала в 1937 году отказать ему в повышении: Мюллер не обладал качествами, необходимыми для службы на благо нацистов. При оценке его деятельности против объединений левого крыла до того, как нацисты оказались у власти, партийные деятели писали следующее: «Надлежит отметить: его действия против данных движений были крайне жестокими, отчасти он даже пренебрегал законом. Однако несомненно, что Мюллер действовал бы не менее ожесточенно и против правых партий, будь ему такое велено». В отчете высказывают страшную догадку о мотивации, которую предположили у Мюллера нацисты: «С его величайшими амбициями и бесконечным запасом энергии он готов на все, чтобы получить признание в глазах своего руководителя в любой системе». Несмотря на такую отрицательную оценку, Мюллер все же повышение получил. Его непосредственные руководители, Генрих Гиммлер и Рейнхард Гейдрих, должно быть, подсознательно почувствовали: гораздо лучше будет отдать эту должность кому-то суровому и честолюбивому, но умелому и знающему свое дело, чем тому, кто просто чуть более соответствует занимаемой должности согласно своим политическим убеждениям»⁸.

Большинство немцев, разумеется, никогда бы не стали связываться с гестапо. Если человек был законопослушен (в глазах нацистов), он пребывал в безопасности. Террор редко принимал произвольные очертания – конечно, если его жертва не принадлежала к числу преследуемых – к нищим, к отбросам общества, коммунистам или евреям.

Хаотичная природа нацистской управленческой системы в Германии указывала на то, что даже нацистская политика антисемитизма до начала Второй мировой войны была не слишком последовательна с точки зрения партии, столь ревностно преследовавшей евреев. Основные положения антисемитизма всегда оставались неизменными, однако у твердокаменных нацистов они приняли особо непримиримые очертания, а потому гонения постоянно ужесточались.