Текст книги "Моя жизнь – что это было?"

Отстойные годы

Шёл 1975 год. 1 сентября в свои 6 лет и 8 месяцев Юленька пошла в школу, французскую, в которую надо было возить ее или на одном, или на двух трамваях остановок пять, но до самой остановки еще дойти минут 15. Мы с мамой возили ее по очереди. Забегая вперед, скажу, что эту школу она и окончила. (Был момент, когда решили перевести в ближайшую к дому школу, в которую ходить три минуты, но через две недели перевели обратно).

В конце мая уехал навсегда!!! Хоакин. Выполнять трудную и опасную миссию. В душе была пустота. И в памяти тоже не осталось особых следов о последующих нескольких годах. Помню, что осенью позвонил и потом приехал друг Хоакина и начал «кадриться». И он мне совсем не нравился, но я так скучала о Хоакине, что поддалась на ухаживания. Не странно ли звучит? Да, так бывает. (Я даже фильм какой-то смотрела с похожей коллизией). Закончилось с ним всё месяца через два-три и очень гадко: в чем-то я его заподозрила и проверила его записную книжечку, в которой нашла телефон с женским именем; позвонила, договорились о встрече; и оказалось, что девица от него была беременна и только что аборт сделала. Да, противно и гадко мне было, но поделом! Прогнала я этого козла сразу, конечно.

Мне казалось, что жизнь проходит мимо меня. В 9 уходить из дома, на работе рутина: привязка зданий и как руководителю группы давать задания трем инженерам и проверять их исполнение, в 18:30 окончание рабочего дня, в 19:30 я дома, уставшая, мама подаёт еду. Потом немного побыть с дочкой, может быть, проверить ее уроки, немного телек. И всё. 35 лет. Любви нет, мужа нет.

Время от времени у меня случались истерики: я остро ощущала своё одиночество, меня точила нанесенная Хусейном травма, мне, как бы, не хватало кислорода в той жизни, какая у меня была. Мама должна была выносить эти истерики, успокаивать, утешать, и она утешала, приносила воду, давала лекарство, но она, человек трезво и крепко стоящий на земле, не понимала меня, а я эгоистично требовала этого понимания и мучила её, мои рыдания не прекращались, иногда она не выдерживала и уходила, и тогда я кричала, нет – выла от ещё большего отчаяния, я страшно душевно страдала… Иногда, раз в полгода или чаще, я уезжала куда-то или одна, или по турпутевке. В Таллин, Киев (с Юленькой), на Украину, на Кавказ. На какое-то время я успокаивалась.

В 77 году я стала оформляться для командировки в Анголу в качестве переводчика испанского языка. (Хотя там говорят по-португальски, но, т.к. с португальским было туго, подходил и испанский). Требовалось пройти треугольник подписей: предс. профсоюза института, где я работала, секретаря партийной организации и самого директора института. Чего это стОило, знают лишь мои современники! После месяца с лишним экзекуций, получив их подписи, дело отдавалось в органы для проверки, которая длилась месяца два-три. Эти месяцы я жила в напряженном ожидании отказа. У меня были все основания его опасаться, ведь я была мать-одиночка, таких, как правило, не выпускали ни в какую заграницу. И отказ последовал: якобы, нерезонно было отправлять специалиста такого ранга, как я, работать переводчиком в ангольском пту. Может, и правда, причина была в этом, ведь это и в самом деле нерезонно, но меня этот отказ ударил очень сильно. Он, можно сказать, отнял у меня последнюю надежду вырваться на свободу. В то время я думала, что и умереть в борьбе за идеалы лучше, чем от старости в своей кровати. Поэтому я и жаждала вырваться от всей рутины, и от личной, и от общественной, советско-брежневской, в которой я жила, в которой жили все мы. После того, как мне было отказано, – а все сослуживцы знали о моем процессе, – мне было унизительно оставаться на работе в этом институте, к тому же я понимала, что ещё раз упомянутый треугольник не даст мне добро на выезд заграницу. И я решила уйти.

С этой поры истерики мои закончились. Я стала работать переводчиком по договорам с ГКС (Гос. комитет по экономическим связям с заграницей). Первая моя работа была с кубинскими строителями в г. Владимире. Признаюсь, что мне было нелегко с моим тогдашним уровнем испанского переводить незнакомые строительные термины. Но я старалась: записывала по ходу бесед и лекций незнакомые слова, а дома, т.е. в пансионате, куда нас поселили, в номере до ночи сидела со словарем и выписывала их перевод. Результат не замедлил сказаться, и я с каждым днем работала уверенней. Так прошли два месяца работы.

Следующей работой по договору была работа с кубинскими моряками в Ленинграде в Балтийском пароходстве. Тут мне подсобил с морскими терминами Сергей Доренко, которого я и сменила по этой работе: он отработал с моряками два месяца и должен был продолжать учебу в своем РУДН. Я созвонилась с ним в Москве, подьехала к его общежитию на Миклухо-Маклая, и он передал мне свой наработанный словарик очень специфической морской терминологии. Было парню 19лет, но он уже очень прилично владел испанским. (Теперь, после его гибели, особенно часто вспоминаю этот эпизод). Три месяца жила я в Ленинграде, в гостинице Советская, которая в 10 минутах от дома т. Люси, сестры моего отца. На Новый год приезжала Юленька, она как раз и находилась у т. Люси и Марины. Зима была холодная, трамваи, в которых приходилось ездить на работу, нетопленые, все кубинцы и я, мы мерзли ужасно пока добирались туда и обратно. Зато очень много ходила в театры, а основном, в Малый оперный. Покупала дешёвый билет, садилась на свое место и оттуда высматривала хорошие незанятые места в партере, и в антракте пересаживалась на такое место. (Что невозможно сделать в Европе – здесь билетеры очень строго следят за тарификацией и категорией зрителей, капиталисты чёртовы!)

А в феврале – апреле я, теперь уже в Москве, работала с кубинской специалисткой по организации хранений информации. Работа была неинтересная, но мы с Виолетой сдружились. Она была моим частым гостем дома и очень полюбила мою дочку. Эта работа тоже длилась пару месяцев. (Расскажу один курьез, касающийся национальных привычек. Виолета попросила у моей мамы воды, она очень много ее пила, а, т.к. мы зимой пьем не воду из под крана, а чай (бутилированной воды тогда вообще не было), мама решила, что вода нужна, чтоб запить лекарство, и подала ей воду в мензурке для лекарств. У Виолеты глаза на лоб полезли от удивления. Пришлось объяснить маме ее ошибку и налить из-под крана полный стакан воды. А в другой раз Виолета у нас дома сварила кофе и предложила его и маме. Мама охотно подставила ей стакан, чтоб налили кофе, а Виолета уже налила ей кофе в маленькую 50граммовую чашечку, в таких кубинцы и пьют свой крепчайший кофе. Тут уже маме пришлось удивиться. Прямо по басне: «Лиса и журавель»…)

Наступило лето 78 года. Мама очень беспокоилась о том, что из-за временных договоров у меня прервался стаж, и это плохо отразится на моей будущей пенсии, и вообще, что эти договора не будут учитываться для общего стажа. Мне тоже было немного неспокойно в этом плане. И я нашла себе работу в Дирекции строящейся автомагистрали Москва-Рига, которая должна была стать самой продвинутой автодорогой из Москвы. Меня взяли на место ст. инженера-инспектора по строительству мостов на этой дороге. Где-то раз в две недели за мной приезжали представители субподрядных организаций и везли меня на объекты, где я должна была проинспектировать и подписать наряды на выполненные работы, чтоб рабочим выдали зарплату В основном, я это делала, но иногда, видя явное несоответствие бумаг и работ, отказывалась подписывать, я была против всякой халтуры. Закончилось это конфликтом с директором, и я ушла оттуда, проработав почти год. Но прежде, чем уйти, я нашла себе новое место работы, и это место называлось Интурбюро, а моя должность – гид с испаноязычными туристами. И об этом следующая глава.

Я – гид

Летом 1979 года я поступила в Интурбюро внештатным, а с осени уже штатным гидом. Интурбюро относилось административно к Московскому управлению по туризму и экскурсиям, а методически – к ЦК Профсоюзов (ВЦСПС) и принимало интуристов, приезжающих по профсоюзной линии. Взяли меня на работу гидом без высшего филологического образования потому, что на следующий год в Москве должна была состояться Олимпиада, и необходимость в гидах с испанским языком возрастала, а кроме того и регулярный поток групп из Испании тоже увеличивался, правда, в основном, в летние месяцы. У меня, конечно, были сомнения материального плана, ведь оклад гида просто низкий (я это знала и по Интуристу, куда годом раньше наведывалась, но там человеку с одним только языком мало что светило, и я тогда успокоилась на время). Но здесь мне очень понравилась атмосфера, она была дружеская, неформальная, офис располагался в нескольких номерах гостиницы Дружба, что на пр. Вернадского (сейчас там что-то уже другое), ко мне были очень приветливы. И я подумала, что материально меня выручат поездки, где мне не надо будет тратиться ни на что. И я согласилась! Вот это был поворот в моей жизни! Мама, как следовало ожидать, встретила мое решение очень плохо. Она ворчала: «Была хорошим инженером, а променяла свою работу на проводы туристов в туалеты». А я – была счастлива!

И я никогда не пожалела о своем таком рисковом крутом решении! Во-первых, мне нравилась сама работа гида-экскурсовода. Я сопровождала группу на протяжении всего недельного или двухнедельного, а были группы особого внимания и с трёхнедельным пребыванием в стране, и на мне была полная ответственность за всё. Во-вторых, я самостоятельно вела экскурсию по Москве, по Кремлю и некоторым другим объектам, что мне тоже очень нравилось. Конечно, я эти экскурсии учила и потом сдавала нашей комиссии. А учиться мне нравилось всегда. И, в-третьих, моя работа в Советском Союзе, стране, закрытой для выездов, очень высоко котировалась, и я выглядела очень престижно в глазах окружающих. А в общем и целом, это было окном в Европу! Но о том, что туристы по окончании тура мне будут дарить подарки или что новые друзья из Испании будут присылать джинсы и прочее для моей дочки, я тогда не думала и не предполагала.

Да, но начало – как всегда – было нелегким: первый мой перевод экскурсии по Эрмитажу оставлял желать много лучшего. А дело было в том, что я как советский человек Библию не читала, и перевести названия картин на библейские сюжеты мне было очень трудно. Хорошо, что их – эти сюжеты – знали сами испанцы. Приходилось опять, как тогда во Владимире, ночью с помощью словаря поднимать свою квалификацию.

В 1981 году случился у меня кратковременный, но довольно острый роман с одним мексиканским туристом. Это была, как раз, группа «особого внимания», когда работают два гида и есть сопровождающий из ЦК ВЦСПС. Один, очень приятный внешне мужчина-мексиканец, на третий день пребывания сломал ногу. Наш сопровождающий поручил мне везти его в травмопункт. Было это то ли в Риге, то ли в Вильнюсе. Потом я сопровождала его на разные процедуры, в аптеку и т. д. И по ходу – влюбилась, хотя влюбился-то раньше он. Сначала, в знак благодарности за мою помощь, он купил мне офигительное платье в «Березке» (валютный магазин только для иностранцев). Потом он всегда искал место за столом рядом со мной во время завтраков, обедов и ужинов. Вскоре это заметили другие туристы, и одно место рядом со мной всегда оставалось свободным для него, а приходил он на костылях, как правило, последним. Потом его товарищ, который располагался в одном с ним номере, профессиональный исполнитель песен на гитаре, приглашал к себе в номер, где вместе с Альфредо они пели мексиканские песни, посвящая их мне. «Malagueeña salerossaa…» Не забуду этих минут женского счастья! Да, Альфредо вскружил мне голову несмотря на то, что моя напарница – гид Марина полупрезрительно называла его мелкобуржуазным аристократишкой (у него, действительно, был свой небольшой магазинчик, а тогда в нашем понимании это был уже капиталист). И у него, и правда, были определенные «мелкобуржуазные замашки» (например, когда мы после экскурсии опаздывали на ужин в отеле, всех туристов просили идти прямо в столовую, не заходя в номера, но Альфредо говорил, что сначала примет душ, т.к. предпочитает «сomer a gusto» (есть с удовольствием). И в этом, точно, было что-то против коллективной солидарности… Да, наверно, Марина была идеологически более стойкой натурой…

В очередной экскурсионный день на экскурсию с группой поехала моя напарница, (можно было ехать одному гиду и вызвалась ехать Марина), я осталась в отеле; остался вдруг и Альфредо, объяснив это трудностями передвижения на костылях, что тоже понятно. И в то утро он вызвал меня из номера и объяснился в любви. Но ни он, ни я не могли пойти дальше наших объяснений и взглядов – нас, гидов и туристов, всегда блюло КГБ. Правда, туристы, вернувшиеся с экскурсии, смотрели на нас тогда очень многозначительно, решив, что мы специально подстроили наш невыезд и не теряли время.

У нас с Альфредо, была только одна ночь. Это была последняя ночь пребывания группы, когда вечером все вернулись из тура в московскую гостиницу, а наутро должны были улетать. Возможно, я могла бы пригласить его в свой номер гостиницы, хотя этого следовало избегать по понятным причинам. Но я хотела, чтоб он побывал у нас дома, посмотрел московскую квартиру. Он, разумеется, был еще с костылями. Мы поехали ко мне домой, я познакомила его с мамой, она еще не спала, хотя было часов 12 ночи. А в пять было заказано такси на его возвращение в отель – Центральный Дом Туриста, известный огромный отель в конце Ленинского проспекта, и это далеко от Семеновской. Я не помню, какой у меня был секс с Альфредо, с его загипсованной ногой, – мне была важна телесная близость, объятия, жаркие поцелуи – все, что сопровождает романтическую влюбленность. В 8 часов утра я приехала в отель на завтрак, а в 9 мы с группой ехали в аэропорт, где мы с ним простились. Он ушел последний…

Альфредо прислал мне одно письмо, другое, с записями романтических песен популярного в те годы Роберто Карлоса, он писал, что хотел бы приехать в Советский Союз, хотел бы жить со мной, но всё же климат у нас не очень подходящий, система тоже, а по-другому, чтобы приехала в Мексику я, пока невозможно; и это было так на самом деле. А потом пришло письмо от его жены – то, что он был женат, я знала, да и скрыть бы ему не пришлось: часть из его группы была из его маленького городка Мичиоакан, где все друг друга знают. Жена мне писала, что знает о чувствах ее мужа ко мне, но что он должен остаться с ней, т.к. у них маленький ребенок, и просила меня ему больше не писать. Письмо повергло меня в горькие рыдания. Как раз мама была дома и она меня сочувственно утешала, (наверно, вспомнив что-то своё). Писем я, конечно, Альфредо больше не писала, он прислал еще одно письмо, спрашивая меня, почему молчу, на это я отослала ему письмо его жены. Точка была поставлена.

За почти три года работы гидом я приобрела много друзей и в Испании, и в Мексике, и в Венесуэле; в моей записной книжке было много адресов. Но я не представляла, что когда-то могла бы ими воспользоваться. Правда, в Испанию я всё же поехала по приглашению именно моих друзей, и в первый раз – в 1988 году, и во второй в 1990, и в третий, решающий – в 1991. Работая гидом я побывала в таких городах как Киев, Минск, Кишинёв, Тбилиси, Ереван, Самарканд, Бухара, Ташкент, Рига, Вильнюс, Мурманск, Владимир, Тверь, Новосибирск, Иркутск, Хабаровск и, конечно, всегда Ленинград.

Но я думала о дальнейшем. Я подала документы на работу переводчиком в УпДК (Управление Дипкорпусом) – чем черт не шутит, зная проколы в моей-то биографии одинокой матери! Но – кто не рискует, тот не пьет шампанское. И я ж не претендовала на капстрану, а только на кубинское представительство. Кубу вёл Иван Иваныч – толстый румяный (полуалкаш, конечно) мужик с хитрющими глазами. Но – я всё же обладала харизмой – принял он мои бумаги, и ждала я решения по мне около трех месяцев. И вот – он позвонил и сказал, что направляет меня в кубинское торгпредство. И осенью 81 года я начала новую ступень в своей служебной карьере.

Надо было много печатать – пока еще на эл. машинке – технических переводов, а вскоре меня стали брать на переговоры между советскими и кубинскими представителями, техническими и торговыми специалистами по поставкам на Кубу различного оборудования. Самые тяжелые переговоры были по ценам. Тогда, как правило, прибывала кубинская делегация или один делегат-спец по ценам; такие переговоры длились по много часов, а самое плохое – все курили, а я не переношу запаха, и в конце дня я была никакая, я приезжала домой с больной головой и с устойчивым запахом курева; мама меня жалела. Но зарплата была неплохая – 220р. плюс недельные заказы хороших продуктов (не забывайте, в какое время постоянного дефицита мы жили) плюс возможность организовать посещение дипломатического отдела ГУМа, чтобы купить престижную одежду. (Так я отоварила и одела мою ближайшую подругу Свету, ее дочь и зятя. Там же я купила маме красивую дубленку, о которой она и не мечтала!). Я была у кубинцев на хорошем счету, а наши переводчики меня выбрали секретарем профсоюзной ячейки.

В общем, всё шло хорошо. До 1983 года, когда я вышла замуж за кубинского гражданина и должна была покинуть УпДК в связи с нарушением внутренних указаний не вступать в личные отношения с иностранцами. Об истории знакомства с Франсиско и вообще о нашей с ним истории я напишу дальше. Здесь только поясню, что, когда Франсиско прислал мне приглашение на поездку на Кубу, и я принесла Иван Иванычу это приглашение на предмет оформления разрешения (помните, подписи производственного «треугольника», необходимые для ОВиРа, который дает разрешение на выезд), он достал лист бумаги и сказал: «Пиши заявление по собственному желанию и тогда взамен получишь наши подписи». Получалось, что он ничего не знал о моем замужестве, ему никто не настучал! А, значит, я, может быть, и могла бы продолжать работать. Но надо знать меня. Мой свободолюбивый склад натуры не допускал ни рамочно-клеточных условий, ни предательств по отношению к своей жизни и жизни Франсиско. Я написала это заявление и вскоре получила разрешение, а затем и визу на выезд на Кубу.

Франсиско

Представить страшно мне теперь

Что я не ту открыл бы дверь

Другой бы улицей прошёл

Тебя не встретил, не нашёл

(Долматовский/Экимян, песня «Случайность»)

– Представить страшно мне теперь, что я б не ту открыла дверь, другой бы улицей прошла, тебя не встретив – не нашла!

В этой главе я не буду описывать все годы моей жизни с Франсиско де ла Нуэс Марреро, опишу лишь события до моего отъезда в Испанию в 1991 году.

Познакомилась я с ним случайно, когда поехала в общежитие МГУ передать через одну кубинку вьетнамки для Виолетты (той кубинки, с которой я работала в Москве в 1978 году и с которой подружилась), это она посоветовала передать эти вьетнамки (на Кубе и этого не было!) с кубинкой из МГУ. Найдя ее комнату, я прочитала на двери, что ее пока нет, но «по любым вопросам обращайтесь рядом в комнату No…» Ну, не ехать же мне обратно с Ленинских гор на Семеновскую безрезультатно, и я постучалась в обозначенную комнату. Открыл мне кубинец не слишком молодых лет небольшого роста европейской внешности, в общем, так себе, дядя. Я объяснила цель приезда, и он любезно согласился передать мою посылочку своей соседке для последующей передачи по адресу. Он не спешил отпускать меня, хотя очень извинялся, что не может предложить чая, т.к. вся посуда уже упакована, и через дня два-три они должны освободить общежитие для подготовки комнат к принятию гостей Олимпийских Игр. А дело было 15 апреля 1980 года, я почему-то запомнила этот день, может быть потому, что он был очень теплый, я была от солнца разрумяненная и сама чувствовала, что выгляжу очень симпатично. И я заметила, что он это заметил. Он вышел из комнаты, чтобы проводить меня до лифта и спросил мой номер телефона «на всякий случай», когда вернется, а вернуться должен был только к октябрю.

Когда он вернулся, он позвонил мне уже где-то в ноябре и спросил, могу ли я помочь ему с переводом его диссертации. Он учился в аспирантуре на юридическом факультете. Мы встретились, где – я не помню, кажется, на Ленинских Горах, помню только, что он поехал меня провожать и в метро сильно кашлял через каждое слово, что меня слегка раздражало, потому что связного разговора не получалось, он все время кашлял и закрывал рот, и это не способствовало моему женскому интересу к нему. (Он потом рассказывал, что страшно нервничал, и кашель от этого только усиливался). От м. Семеновская до моего дома ходу минут 12—15. Он шел со мной, но, когда надо было пройти уже последний участок пути до дома, я, вообразив, что он, чего доброго, намеревается напроситься на чай, остановилась и сказала ему (наверно, не слишком вежливо), что дальше провожать меня не надо, сама дойду. На это он (страшно обидевшись) ответил, что я, возможно, имела дело с другими мужчинами, но что до него, он собирался довести меня до дома и там распрощаться, и что никаких других мыслей в голове не держал, просто привык быть галантным с женщиной и проводить ее считает своим мужским долгом. Всё это было правдой, и Франсиско был такой, вот только я имела опыт и с другими cubanos… Потом я уехала с группой туристов на маршрут и не помню, то ли я ему позвонила недели через две, то ли он сам. Сказал, что простудился и болел. Мне надо было как-то замять свою неудачную фразу, и я предложила куда-то сходить. Он с радостью согласился. Так мы не очень часто встречались, моя работа не способствовала частым встречам, да меня и не тянуло. Наши отношения стали развиваться уже весной, когда я стала приезжать к нему в комнату общежития, чтобы заниматься переводом его темы. Тема диссертации была связана с Уголовным Кодексом Кубы.

Франсиско родился в 1930г., вырос в очень бедной многодетной семье иммигрантов с Канарских островов, приехавших на Кубу, как и многие испанцы, искать Эльдорадо от бедности и нашедших ту же бедность. Ходил босым лет до 14, учился в школе лет 6—7, а потом поехал в Гавану работать. Самостоятельно научился печатать на пишущей машинке, и его взяли в одну нотариальную контору печатать бумаги. Рано женился и рано родил трех детей. Когда началась движуха Фиделя, сразу принял сторону революционеров, позднее вступил в Коммунистическую партию. (В отличие от своих братьев-сестёр, отчаливших в Америку от «коммунизма»). Победа кубинской революции дала ему всё! Сразу пошел учиться, экстерном закончил среднюю школу и затем поступил на юрфак Гаванского университета, который успешно закончил и стал адвокатом. По призывам Фиделя выезжал на сафры и участвовал в битве в долине Кочинос.

По характеру это был человек необыкновенный: неприхотливый – он мог бы выжить в любых условиях; очень добрый, великодушный, даже сентиментальный; в то же время честный и очень принципиальный – сломить его было нельзя. Вот он как раз из тех редких героев, кто выдержал бы любые пытки за идею! Недаром фамилия была de la Nuez, что значит – «из ореха». Ещё он хранил в себе свои тайны, не любил кому-то чего-то передавать, ненавидел сплетни (так типичные для испанцев) и вообще умел не показывать виду. Сам готовил еду, сам себя обстирывал, мыл посуду и пел при этом, и ни в каком уходе, в общем, не нуждался. В общем, таких людей сегодня земля уже не рождает…

Только оценила я его совсем не сразу. Во-первых, он был на 12 лет старше меня, и его возраст соответствовал его лицу; во-вторых, у него не было выигрышной внешности: маленький рост, маленький носик, небольшие залысины, (правда, большие глаза смотрели добро и внимательно); и, в-третьих, он плохо говорил по-русски (несмотря на то, что уже несколько лет жил и учился в Москве, и я стеснялась его речи, когда он говорил с мамой или еще с кем-то в моем присутствии).

Но я видела, что он очень в меня влюблен, и это нельзя было игнорировать. Ведь лет мне было уже под сорок. У нас начались (не сразу, не сразу) близкие отношения, и я столкнулась с, так скажем, запущенным его мужским состоянием. Это означало, что у него давно не было интима. Он сказал, что давно уже, лет пять не спит со своей женой, но живет ради детей и дети ничего не знают об их разрыве. Ему я поверила. Но – был еще один фактор: Франсиско не мог справиться с нервами, когда оказывался рядом со мной, его охватывала эмоциональная дрожь, он, казалось ему, был рядом с кинозвездой что ли, и это ему мешало еще очень долго… (Знакомая коллизия, только наоборот – не правда ли?).

Я переводила текст его диссертации полчаса, час, а он обхаживал меня: что-то вкусное готовил, что-то сладкое предлагал, покупал цветы, фрукты. Потом не выдерживал, начинал целовать меня, и работа заканчивалась… Тем не менее, я всё успела, мы всё успели. Франсиско успешно защитился. Правда, когда отмечалась защита в его комнате, пришло много кубинцев, я обиделась на то, что он не сказал тост в честь своей помощницы, т.е. меня (он, кажется, был или полупьян уже или слишком эмоционален), и я демонстративно ушла. Мне было очень обидно, а ему было очень неприятен мой демонстративный уход. Мы потом не общались некоторое время.

Наступило лето, ему надо было лететь на Кубу. Он сказал, что ещё должен будет где-то к зиме вернуться. Я ему ответила, что, если он думает продолжить со мной отношения, то ему следует оформить развод с женой. Мы расстались. Франсиско писал мне письма о том, как скучает по мне, а также о том, что разговаривал с женой и что она развода не хочет и плачет. Что я могла сделать? Я, кажется, написала, что писать ему не буду больше, если он так ничего и не сделал. Шли месяцы. Он тоже больше не писал. Я решила, что и не вернулся.

Как-то в феврале я была в гостях у одной знакомой, она мне гадала на картах, и говорит: «тут кавалер, он в годах, он в казенном доме, и он стремится к тебе». Ну, как-то так, смысл такой. Тогда я приезжаю домой, звоню в общежитие МГУ и прошу к телефону Франсиско (телефон общий на этаже в коридоре). Почти уверена, что услышу: нет тут такого. Но пошли звать, я жду в недоумении и вдруг слышу его глухой голос: алё? Я опешила. Говорю: это Франсиско? Ответ: Si, mi amor. Я спрашиваю: а ты знаешь, кто звонит? – Si, mi amorcito lindo. Я думаю: ну, попала, точно, это не со мной, это он кому-то ещё, после стольких-то месяцев молчания. Как он будет выкручиваться, когда поймет, что это я звоню, а не его какая-то новая «аморсито». И самой так горько, что он меня забыл, выходит. А он мне: «это ты, Люденка, я тебя сразу узнал». Ну, ладно, полегчало мне. Спрашиваю, когда приехал? Говорит: сразу после Нового года. «А почему же не позвонил? – „Но ты же сказала, что всё со мной кончено, если не разведусь. А я пока не смог. Правда, я ушел жить в другой дом“. Ну, ладно, хоть так. Предложила ему встретиться как-нибудь. Он говорит: " Завтра можно?» – «Можно, я думаю». Мы встретились. Он рассказал мне, что несколько раз приезжал к метро Семеновская и стоял на выходе, надеясь увидеть меня, идущей после работы из метро. И раз или два увидел. Но не подошел: «Ведь я не выполнил обещание!»

Франсиско начал процесс заочного развода. Летом он сообщил, что развод состоялся. Тем летом 1983 года он не поехал на Кубу. Я договорилась с семьей наших хороших знакомых Бунтовниковых поехать вместе с ними на Волгу, они каждое лето ездили на устье Волги, жили в палатках и ловили рыбу. Мы втроем – Юля, Пако (домашнее имя Франсиско) и я сели на поезд и поехали в Волгоград. Там переночевали у моей двоюродной сестры Нины и вместе с семьей Бунтовниковых сели на теплоход, провели там ночь и на рассвете в 5 часов высадились на какой-то станции. Нас встретило полчище комаров, а нам нужно было прождать еще 2 или 3 часа, чтобы какой-то катерок перевез нас на другой берег, туда, где Бунтовниковы закапывали свои кухонные и прочие принадлежности каждый год, когда уезжали оттуда. Мы втроем жили в нашей палатке; крупы мы взяли недостаточно, поэтому Пако каждый день уходил рыбачить. Ему приходилось хуже всего, т.к. он рыбу не ел, но, когда был голоден, приходилось. А рыбы было достаточно. Там мы провели дней 12. Возвращение было также на перекладных, и Фр-ко пришлось тащить тяжеленную поклажу несколько километров; потом, на пристани мы ночевали, еды не было, мы были страшно голодные; потом 6 часов в какой-то жаркой многоместной каюте до Волгограда, где наконец, мы отмылись, наелись и отоспались. Ну, всё равно, этот экспириенс был интересный, особенно для Фр-ко.

Приведу один эпизод, характеризующий Пако. В Волгограде мы пошли на Мамаев курган, героическое место, где увековечена память сотен тысяч защитников Сталинграда. И Франсиско нашёл острый камень, разрезал им свою ладонь и приложил свою окровавленную ладонь к памятнику. Этот жест многого стоит и много говорит о человеке…

Осенью мы подали заявление во Дворец Грибоедова (только там расписывали иностранцев), а 27 декабря 1983 года наш брак был зарегистрирован. Нашими свидетелями были Света и одна моя коллега из Интурбюро. Мы вчетвером скромно отметили наш праздник в ресторане. Моя мама в этом не участвовала. Она никогда не одобряла моих отношений с бедным кубинцем, плохо говорящим по-русски и по этой причине не способным произвести на нее впечатления своим умением вести беседу – а этого у него было не отнять, ведь он же был адвокат и обладал способностью спокойно красочно говорить и убеждать людей, на испанском языке, разумеется.

Думаю, что читателю ясно, что я не была влюблена в Пако. Но зато он, он меня любил очень, его любовь я просто ощущала; ему во мне нравилось всё, и он не раз и потом говорил, что так, как он, меня никто не мог и не сможет любить… А я? – мне был 41 год. И я выпила чашу одиночки сполна!..

В первых числах января Фр-ко улетал на Кубу – все его аспирантские дела закончились. Через пару месяцев я получила от него официально оформленное приглашение поехать к нему. Он жил в каком-то доме своей старой дальней родственницы. О том, как происходило мое получение разрешения на выезд из страны, я уже написала.

Денег на билет у Франсиско, разумеется, не было. Билет на самолёт стоил рублей 800 – это почти четыре моих месячных зарплаты, а я получала хороший оклад в Торгпредстве. Но такая сумма появилась у меня после того, как я ушла из УпДК и устроилась – неофициально – референтом в Консульство Перу. Там меня ждал оклад в 400 руб. и какая-то дополнительная сумма в валюте. Посол Перу взял меня на испытательный месячный срок, посадил в архив, и после того, как я разобрала и привела этот архив в порядок, оставил и очень хорошо ко мне относился. Но в июле я опять, уже добровольно, оставляла свою редкую по удаче работу, и полетела на Кубу. Наш медовый месяц был прекрасен, несмотря на дикую жару и духоту в помещении – типа ангара, с алюминиевой крышей, – где обитал Франсиско; это была задняя пристройка к старому деревянному дому, состоявшему из четырех проходных, постоянно открытых комнат, в которых проживала старая хозяйка дома, которую я сразу не взлюбила, т.к. она была gusanа, т.е. против кубинской революции и Фиделя. И она меня взаимно. Она, например, открывала всё время из форточку, выходившую из её кухни в наш душ, а я ее упорно закрывала, т.к. не хотела, чтобы слышали наши разговоры. Я была, в общем-то, неправа; с возрастом я поняла, как не хватает старому человеку воздуха в жарком климате. Но тогда мне казалось, что она это делает из-за вредности и любопытства. Но мы редко находились дома, а чаще в доме старшего брата Фр-ко, его приветливой жены Исабель и двух их выросших детей. Пако возил меня в Матансас, его родину, ездили на пляж Варадеро, который рядом с Матансас; мы ходили по ресторанам, мне всё было в новинку, мне всё было интересно, я пила самый вкусный коктейль Дайкири – нигде больше он не был таким вкусным; на мой день рождения мы побывали на концерте знаменитой Тропикана, были в Национале, Интуристе и конечно. ездили на пляжи Гаваны. Правда, он был очень недоволен, когда я встретилась с Виолетой и осталась у нее ночевать, и спали мы в одной кровати, т. к. другой не было, как и места для нее (она жила в маленькой комнатушке), Франсиско недоумевал, как можно было мне спать в одной кровати с женщиной, а я возмущалась его инсинуациями. – в нашей культуре это было нормально, в те времена она не предполагала никаких извращений. В середине августа я возвращалась в Москву – виза была дана на один месяц. Когда я после долгого перелета (16 часов!) проснулась в своей квартире и, открыв глаза, увидела стены нашей комнаты, я застонала от досады, что я вернулась в нашу убогую серую действительность и что, когда ещё я смогу снова оказаться на Кубе рядом с Пако?