Текст книги "История Французской революции. Том 3"

Для этой цели Карно предписывал именем Директории разделить Итальянскую армию на две части, одну под началом Келлермана оставить в Ломбардии, а другую под началом Бонапарта отправить на Рим и Неаполь. Этот пагубный план возобновлял старинную и всегдашнюю ошибку французов углубляться вглубь полуострова, не обосновавшись сначала в Северной Италии. Не у папы и неаполитанского короля следовало оспаривать обладание

Италией, но у Австрии, и тогда операционная линия оказывалась не на Тибре, но на Адидже. В нетерпении обладать всей страной французы торопились занять Рим и Неаполь, и каждый раз, пока они победоносно шли по полуострову, неприятель запирал за ними дорогу. Естественно, республиканцы желали наказать папу и Бурбонов, только они повторяли при этом ошибку прежних королей Франции.

План Бонапарта – вторгнуться в долину Дуная – имел в виду только австрийцев и выдавал до крайности прозорливый, но молодой ум; имея такие убеждения, Бонапарт не мог согласиться идти вдоль полуострова; притом он отлично чувствовал всю важность общего командования при завоевании страны, которое требовало столько же политического гения, сколько и военного; он не мог перенести мысль о разделении командования со старым генералом, храбрым, но посредственным и притом крайне самолюбивым. Это был естественный эгоизм гения, желавшего решить задачу, которую, как он чувствовал, он один в состоянии решить. Бонапарт выказал себя и в этом случае так же, как на поле сражения; он рискнул своей будущностью и подал в отставку в письме столь же смелом, сколь и почтительном. Он чувствовал, что отставку не примут, но решился бы лучше потерять звание главнокомандующего, чем, повинуясь Директории, потерять свою славу и погубить армию, выполняя дурной план.

Представляя самые убедительные доводы в опровержение ошибочных предположений Карно, Бонапарт настаивал на том, что французской армии следует выступать лишь против одних австрийцев; для того же, чтобы держать в страхе весь полуостров и принудить к покорности Рим и Неаполь, вполне достаточно расположить эшелонами за По до Анконы лишь одну дивизию. Он предполагал выступить из Милана к Адидже для осады Мантуи тотчас же, как придут новые приказания Директории и ответ на его донесения.

Вместе с тем, чтобы ободрить своих солдат и повлиять на папу и короля Неаполитанского, Бонапарт обратился к армии с новой прокламацией.

«Солдаты! – писал он. – С вершин апеннинских скал, как бурный поток, низверглись вы в долины, опрокидывая и разрушая всё, что противилось вашему движению. Освобожденный вами от австрийской тирании, Пьемонт предался естественным чувствам мира и дружбы к Франции. Милан ваш, и знамя Республики развевается над всею Ломбардиею; Парма и Модена обязаны своим сегодняшним существованием только вашему великодушию. Армии, столь недавно и столь гордо угрожавшие вам уничтожением, бегут перед вами и не могут найти оплота против вашего могущества. Ни По, ни Тичино, ни Адда, эти вечные оборонительные линии Италии, не смогли удержать вас; вы перешли их так же быстро, как хребет Апеннинский. Эти успехи распространили радость в вашем отечестве, представители народа устраивают празднества в честь побед ваших; ваши отцы, матери, жены, сестры и все милые сердцу радуются успехам вашим, гордятся честью принадлежать вам.

Да, воины! Вы многое сделали… Но неужели нам не остается сделать более ничего? Позволим ли мы сказать о нас, что мы умели побеждать, но не умели пользоваться победами? Не упрекнет ли нас потомство в том, что мы нашли в Ломбардии новую Капую[10]10
  Процветающий город Капуя был разгромлен в 455 году вандалами по пути в Рим. – Прим. ред.


[Закрыть]?.. Но вы уже хватаетесь за оружие! Постыдное бездействие томит вас: вы знаете, что дни, потерянные для славы, потеряны и для вашего счастья… Идем же! Нам предстоит еще совершать усиленные переходы, и поражать неприятеля, и пожинать лавры, и мстить за обиды…

А вы, раздувавшие пламя междоусобной войны во Франции, вы, которые так низко умертвили наших посланников и сожгли корабли наши в Тулоне, трепещите!.. Настал час отмщения! Но да будет священно спокойствие народов, и в особенности потомков Брута, Сципиона и других великих мужей древности. Восстановить древнюю столицу мира, воздвигнуть в ней статую героев, ее прославивших, пробудить народ римский от сна, в который его погрузили многие столетия рабства – вот цель ваших побед, солдаты! Вам будет принадлежать слава преобразования прекраснейшей страны Европы. Торжествующая Франция даст Европе славный мир, который вознаградит наш народ за все шестилетние усилия и жертвы; тогда вы возвратитесь на родину, и граждане, с восторгом встречая вас, будут говорить: “Он служил в Итальянской армии!”»

Бонапарт пробыл в Милане только восемь дней; он выступил к Адидже 21 мая (2 прериаля), но неожиданное обстоятельство вызвало его опять в Милан. Дворяне, монахи, прислуга бежавших семейств, множество людей, живших за счет австрийского правительства, задумали восстание против французской армии. Они распускали слухи, что Больё получил подкрепление и возвращается с 60 тысячами; что в то же время принц Конде выступает из Швейцарии в тыл французской армии, которой теперь нет спасения. Духовенство, пользуясь своим влиянием на крестьян, пострадавших от прохода армии, подстрекало их взяться за оружие.

Воспользовались благоприятным случаем, когда Бонапарта не было в Милане, Ломбардию возмутили в его тылу. Сигналом к восстанию послужила вылазка миланского гарнизона. Тотчас же во всех окрестных деревнях забил набат, и вооруженные крестьяне двинулись на Милан, но дивизия, оставленная Бонапартом, принудила гарнизон возвратиться в цитадель и разогнала крестьян.

В окрестностях Павии инсургентам повезло больше. Они вступили в город и заняли его, несмотря на 300 человек, оставленных там Бонапартом; те – отставшие или больные, спасаясь от резни, заперлись в форте. Мятежники окружили их и потребовали сдачи, а между тем схватили проезжавшего через Павию французского генерала. С ножом к горлу его принудили подписать приказ гарнизону капитулировать. Приказ был подписан и исполнен.

Это восстание могло иметь пагубные последствия; оно могло вызвать общее возмущение во всей стране и привести к гибели всей французской армии. Развитие народа не одинаково в городах и селах: в то время как города единодушно высказались в пользу французов, крестьяне, убеждаемые монахами и страдающие от военных постоев, были против них.

О событиях в Милане и Павии Бонапарт узнал в Лоди 23 мая; он повернул назад с 300 кавалеристами, батальоном гренадеров и шестью артиллерийскими орудиями. Так как в Милане уже восстановили порядок, он двинулся на Павию, впереди же него поехал миланский архиепископ. Инсургенты выставили свой авангард до местечка Бинаско, но Лани его рассеял. Бонапарт, желая выказать свою решимость и силу и остановить зло в самом начале, поджег местечко, чтобы напугать Павию пожарищем. Подойдя к городу, он остановился. В городе проживало 30 тысяч человек, он был кругом обнесен старинной крепостной стеной и занят 7 или 8 тысячами восставших крестьян, которые заперли ворота и встали на стены.

Взять город с 300 кавалеристами и батальоном пехоты было делом нелегким; но Бонапарту нельзя было терять времени: его армия стояла уже на Ольо, и было необходимо присутствие главнокомандующего. Ночью Бонапарт прибивает к воротам Павии угрожающую прокламацию; в ней он объясняет, что обманутая толпа без реальных средств к сопротивлению решается противостоять армии, победившей королей, и таким образом хочет погубить народ итальянский; но он, Бонапарт, упорствует в своем намерении не вести войны с народом, он хочет простить это безумие и дать возможность заблуждающимся раскаяться. Те же, кто не сложат оружия немедленно, будут считаться бунтовщиками, и их деревни будут сожжены, чему Бинаско может послужить примером.

Но утром крестьяне, занимавшие город, отказываются сдаться. Бонапарт велит обстреливать стены картечью и гранатами, затем отправляет вперед гренадеров, и те выламывают ворота топорами, проникают в город и завязывают с его защитниками бой на улицах. Сопротивление оказывается непродолжительным; крестьяне разбегаются и оставляют несчастную Павию гневу раздраженного победителя. Солдаты требуют разрешить грабежи; Бонапарт решает подать суровый пример и отдает город во власть солдат на три часа. Их была едва тысяча человек, и они не могли произвести большого опустошения в таком большом городе, как Павия. Солдаты бросаются к ювелирным лавкам и завладевают драгоценностями. Самым осуждаемым проступком оказывается ограбление городского ломбарда; но и тут, по счастью, вещи заложены лишь тщеславным и расточительным высшим классом. Дома Спалланцани[11]11
  Ладзаро Спалланцани (1729–1799) – известный итальянский натуралист и физик. – Прим. ред.


[Закрыть] и Вольты[12]12
  Алессандро Умберто Вольта (1745–1827) – итальянский физик, химик и физиолог. – Прим. ред.


[Закрыть] охраняли офицеры, добровольно взявшиеся оберегать жилища этих знаменитых ученых.

Бонапарт выслал из города своих кавалеристов и перебил значительное число бунтовщиков. Это быстрое подавление восстания везде восстановило спокойствие и усмирило партию, враждебную свободе и Франции. Всегда жаль прибегать к подобным мерам, но Бонапарт должен был на них решиться, если не хотел пожертвовать своей армией и судьбами Италии. Партия монахов дрожала; слухи о несчастье Павии, переходя от одного к другому, естественным образом преувеличивались, и французская армия вновь возвратила себе свое страшное обаяние.

Окончив эту экспедицию, Бонапарт вновь повернул на соединение с армией на Ольо, готовой вступить на венецианскую территорию.

При приближении французов в венецианском сенате возобновилось обсуждение давнего вопроса о том, к кому примкнуть, – к Франции или к Австрии. Немногие старые олигархи, сохранившие свою энергию, советовали немедленно вступить в союз с Австрией, естественной союзницей старых правительств; в будущем они опасались австрийского честолюбия, но в настоящем страшней была угроза, исходящая от французской армии. Следовало взяться за оружие, а эта решимость была тяжела для ослабевшего правительства. Молодые олигархи, тоже энергичные, но заблуждавшиеся в меньшей степени, также предлагали вооружиться для сохранения нейтралитета, угрожая пятьюдесятью тысячами солдат той державе, которая нарушит неприкосновенность венецианской территории. Это решение было смелым, даже слишком смелым, чтобы быть принятым.

Наконец, несколько благоразумных людей предлагали третью меру – союз с Францией. Сенатор Батталья, человек остроумный, проницательный и умеренный, представил соображения, которые впоследствии оказались пророческими. По его мнению, нейтралитет, даже вооруженный, был самой дурной мерой. Заставить уважать свою неприкосновенность было невозможно, какие бы силы венецианцы ни выставили; не вступить же в союз ни с одной из враждующих сторон означало рано или поздно оказаться пожертвованным обеими. Итак, приходилось выбирать между Австрией и Францией. В настоящее время австрийцы были изгнаны из Италии; предполагая даже, что они найдут средства вернуться, было понятно, что они не смогут сделать этого раньше двух месяцев – время, в которое республика может быть окончательно уничтожена французской армией. И это не говоря о том, что честолюбие Австрии для Венеции опаснее всего. Австрия всегда хотела завладеть ее провинциями в Иллирии и Северной Италии и теперь воспользуется первым же представившимся к тому предлогом.

Единственной гарантией против этого честолюбия оставалось могущество Франции: ей нечего было ждать от Венеции, напротив, в ее интересах было защищать последнюю. Правда, французское правление отталкивало венецианское дворянство; но следовало решиться на необходимые духу века жертвы и на уступки провинциальному дворянству, чтобы примирить их с республикой и Золотой книгой. Внеся небольшие изменения в старую конституцию, можно было удовлетворить честолюбие всех сословий венецианцев и привязать к себе Францию; если к тому же стать на ее сторону открыто, с оружием в руках, то можно было бы рассчитывать в качестве вознаграждения за услуги получить часть австрийской Ломбардии. Во всяком случае, повторял Батталья, нейтралитет никуда не годится.

Это мнение, всю мудрость которого показали последующие события, слишком оскорбляло гордость и закоренелые предрассудки старой венецианской аристократии, чтобы его могли легко принять. Притом сторонились союза с Францией еще и потому, что не рассчитывали на продолжительность ее могущества в Италии, придерживаясь старой итальянской поговорки Италия – могила французов; венецианцы боялись остаться потом беззащитными перед гневом Австрии.

Всем трем предыдущим предложениям предпочли меру более удобную, отвечавшую рутине и бездеятельности старого правительства, – полный нейтралитет. Решили послать к Бонапарту проведиторов[13]13
  Гражданские официальные лица в Венецианской республике, в обязанности которых первоначально входило наблюдение за действиями наемников. – Прим. ред.


[Закрыть] с объявлением нейтралитета и просьбой уважать территорию и венецианских подданных. Французов боялись, но уже знали, что они обходительны и податливы при хорошем с ними обращении. Всем правительственным чиновникам было послано приказание обходиться с ними и принимать их как можно лучше и стараться приобрести расположение генералов и офицеров.

Бонапарт, вступая на территорию республики, был вынужден прибегнуть к такой же осторожности, как и венецианское правительство. Хотя эта держава и находилась в слабых руках, но силы ее были еще значительны, и не следовало вооружать ее против себя, иначе положение французов в Северной Италии становилось чрезвычайно затруднительным. Однако, соблюдая нейтралитет, следовало все-таки заставить Венецию терпеть французскую армию на своей территории; мало того, требовалось добиться, если возможно, чтобы она и продовольствовала французов за свой счет.

Венеция позволила австрийским войскам пройти через свои владения, что давало Франции повод разрешить себе всё и требовать всего, оставаясь в границах нейтралитета. Бонапарт, вступив в Брешию, издал прокламацию, в которой заявлял, что, вступая на венецианскую территорию, дабы преследовать императорскую армию, получившую свободный через нее проход, будет уважать права Венецианской республики, сохранит строжайшую дисциплину в своей армии и собирается платить за всё ею взимаемое; что он, наконец, не забудет старых уз, связывающих обе республики.

В итоге Бонапарт был хорошо принят венецианским проведитором в Брешии и продолжал движение. Он перешел Ольо, следующий за Адой приток По, и дошел до реки Минчио, которая, вытекая из озера Гарда, течет по Мантуанской долине и вскоре образует другое, меньшее озеро; у последнего и расположена Мантуя. Затем Ольо впадает в По.

Больё, подкрепленный 10 тысячами, решился защищать линию реки Минчио. Он выставил авангард в 4 тысячи пехотинцев и 2 тысячи кавалерии прямо перед рекой, в деревне Боргетто.

Главные силы заняли позицию за Минчио у Валеджо; резерв расположился немного дальше в Виллафранке; отдельные отряды охраняли течение Минчио выше и ниже Валеджо.

На выходе Минчио из Гарды лежит город Пескьера. Больё хотел завладеть этой крепостью, чтобы лучше прикрыть свое правое крыло, и обманул венецианцев: под предлогом прохода через крепость пятидесяти человек он захватил ее врасплох и поставил в ней сильный гарнизон. Крепость эта имела бастионную ограду и восемьдесят орудий.

Бонапарт при наступлении на оборонительную линию австрийцев не обращал внимания на остававшуюся справа от него Мантую, которую еще не следовало блокировать. Он расположил свое левое крыло в Пескьере, решил переправиться через Минчио в Боргетто и Валеджо и собирался ввести Больё в заблуждение насчет своего намерения. Он поступил так же, как и при переправе через По: направил один отряд на Пескьеру, а другой на Лонато – беспокоить Больё в верхнем течении Минчио и заставить его предположить, что французы желают переправиться в Пескьере или обойти Гарду.

В то же время Бонапарт повел главную атаку на Боргетто. Как мы помним, эту деревню занимали 4 тысячи пехоты и 2 тысячи кавалерии. Бонапарт начал наступление 28 мая (9 прериаля). До сих пор он не мог добиться того, чтобы его кавалерия принимала деятельное участие в сражении. Она мало привыкла к атакам, и ей редко приходилось их совершать, притом она как будто опасалась репутации, заслуженной австрийской кавалерией. Бонапарт во что бы то ни стало желал приучить своих кавалеристов атаковать, так как придавал большое значение ее роли во время сражений. Приближаясь к Боргетто, он поместил кавалерию в центр, между гренадерами и карабинерами, позади нее он поставил артиллерию, и, заперши таким образом, направил ее на неприятеля. Поддерживаемая со всех сторон и увлекаемая вперед пылким Мюратом, кавалерия показала чудеса храбрости и обратила в бегство австрийские эскадроны; тогда французская пехота бросилась на деревню Боргетто и немедленно завладела ею.

Австрийцы отступили за мост, ведущий из Боргетто в Валеджо, и хотели его разрушить, но успели уничтожить лишь одну арку. Небольшое число гренадеров под командованием генерала Гардана вошли в Минчио, доступный в некоторых местах для переправы вброд, и перешли его под огнем с противоположного берега, подняв ружья над головами. Австрийцы сочли это появлением при Лоди новой колонны и удалились, не разрушив моста. Разрушенную арку поправили, и армия смогла совершить переправу.

Бонапарт с дивизией Ожеро направился вверх по Минчио преследовать австрийцев, но в течение целого дня не мог их настичь. Он оставил дивизию Ожеро продолжать преследование, а сам возвратился в Валеджо, где нашел дивизию Массена, собиравшуюся перекусить. Вдруг раздались звуки кавалерийских труб, и в местечке появились австрийские гусары. Бонапарт едва успел спастись, вскочив на лошадь. Вскоре выяснилось, что это неприятельский отряд, направлявшийся на соединение с Больё. Дивизия Массена взялась за оружие и бросилась преследовать австрийцев, которые всё же успели соединиться с Больё.

Переправа через Минчио была завершена. Бонапарт вторично принудил имперские войска к отступлению, окончательно отбросив их теперь в Тироль. Он достиг немаловажного преимущества, заставив сражаться свою кавалерию, которая больше не боялась австрийской. Этому результату он придавал большое значение: до него кавалерией пользовались мало, Бонапарт же находил, что с ее помощью можно сделать много, применяя ее для прикрытия артиллерии. Он рассчитал, что кавалерия с легкой артиллерией, использованные уместно, могут сделать то же, что в десять раз большие силы пехоты.

Он уже полюбил Мюрата, умевшего так хорошо водить на неприятеля эскадроны, – заслуга столь редкая у кавалерийских офицеров.

Пережитая опасность внушила Бонапарту другую идею – собрать для своего личного конвоя отряд отборных солдат под названием гвардии. При этом личная безопасность была в его глазах делом второстепенным; он имел в виду, главным образом, выгоду всегда иметь при себе отряд преданных людей, способных на самые смелые предприятия. Впоследствии он в самом деле решал многое, вовремя кидая туда и сюда своих храбрецов. Командование ими Бонапарт поручил кавалерийскому офицеру, мужественному и хладнокровному, ставшему потом знаменитым Бессьеру.

Пока Больё оставлял Пескьеру, отступая в Тироль, у его арьергарда завязалась довольно оживленная стычка с французской армией, которая вступила после этого в город. Венецианцы не защитили Пескьеру от Больё, и она перестала быть нейтральной, французы уже могли обосноваться там. Бонапарт очень хорошо знал, что Больё обманул венецианцев, но он решил воспользоваться этим случаем, чтобы получить от них всё, что ему было нужно. Он желал получить линию реки Адидже с Вероной; а главное – ему было необходимо продовольствовать свою армию.

Старому проведитору Фоскарелли, венецианскому олигарху, закоренелому в своих предрассудках и полному ненависти к Франции, поручили явиться в главную квартиру Бонапарта. Там ему сообщили, что генерал чрезвычайно раздражен случившимся в Пескьере, и гнев его ужасен. Бинаско и Павия служили образцами его строгости; две уничтоженные им армии и завоеванная Италия говорили о его могуществе. Проведитор прибыл в Пескьеру полный ужаса и написал своему правительству: «Боже, прими меня как жертву!» Требовалось воспрепятствовать вступлению французов в Верону. Этот город, бывший убежищем претендента на французский престол, находился в страшном беспокойстве. Молодой Бонапарт, гнев которого бывал грозен, но который умел в то же время лишь притворяться разгневанным, не упустил ничего, чтобы еще более увеличить ужас проведитора. Он вознегодовал против венецианского правительства, которое, представляясь нейтральным, не умеет заставить уважать свой нейтралитет; которое, дав возможность австрийцам завладеть Пескьерой, заставило французскую армию потерять у стен этой крепости значительное число своих мужественных воинов. Бонапарт говорил, что кровь его товарищей по оружию требует отмщения, и отмщения ужасного.

Проведитор всеми силами старался оправдать венецианские власти, а затем перешел к главному предмету своего поручения – Вероне. Он заявил, что получил приказ воспретить доступ в этот город обеим воюющим армиям. Бонапарт отвечал, что уже поздно: туда отправился Массена и, кто знает, может быть, в это время он уже поджигает город, имевший дерзость считать себя некоторое время столицей Французского государства. Проведитор снова стал умолять его; тогда Бонапарт, притворившись смягченным, отвечал, что самое большее, на что он может согласиться, – это отсрочка вступления французов в город на двадцать четыре часа; если только Массена не завладел уже им открытой силой. По истечении же этого времени Бонапарт в любом случае прибегнет к бомбам и пушкам.

Проведитор удалился совершенно пораженный, возвратился в Верону и объявил, что следует принять французов. При их приближении богатейшие горожане бежали в Тироль, забирая с собой свои драгоценности, из страха, что им не простят пребывание в их городе претендента. Однако простые веронцы вскоре успокоились и могли собственными глазами убедиться, что республиканцы вовсе не такие варвары, какими представляла их молва.

Тогда в Верону к Бонапарту прибыли два других венецианских посланника, сенаторы Эрицо и Батталья. Выше были приведены доводы Баттальи, представленные венецианскому сенату, чтобы склонить его к союзу с Францией; в Венеции ожидали, что новым посланникам скорее удастся умерить гнев генерала. Достигнув своей цели, Бонапарт принял их лучше, чем Фоскарелли, сделал вид, что успокоился и согласен выслушать их доводы. В будущем требовалось продовольствовать армию, а если возможно, и заключить союз Венеции с Францией. «Первое условие жизни – это средства к выживанию. Я желал бы избавить Венецианскую республику от заботы кормить нас; но нас привела сюда судьба войны, и мы вынуждены кормиться плодами той земли, где находимся. Пусть Венецианская республика доставит всё необходимое моим солдатам, и засим она сочтется с Французской республикой». Условились, что подрядчик еврей доставит армии всё требуемое, а Венеция тайно заплатит подрядчику, чтобы не получилось, что она нарушила нейтралитет.

После того Бонапарт перешел к вопросу о союзе. «Я занял Адидже, потому что мне нужна оборонительная линия, а эта линия – наилучшая, и ваше правительство не способно ее защищать. Пусть оно вооружит свои пятьдесят тысяч солдат и поставит их на Адидже, тогда я возвращу ему крепости Верону и Порто-Леньяго. Впрочем, – прибавил Бонапарт, – вы должны видеть нас здесь с удовольствием; всё, что Франция повелевает мне делать в этой стране, всё это согласно и с интересами Венеции. Я изгоню австрийцев за Альпы и, возможно, образую из Ломбардии независимое государство: разве вашей республике что-нибудь может быть выгоднее? Мы не ведем войны ни с каким правительством; напротив, мы – друзья всех, кто поможет нам заключить австрийское владычество в должные границы».

Обоих венецианцев до глубины души поразил гений молодого человека, который поочередно то угрожая, то льстя, затрагивал все политические и военные вопросы с глубиной и красноречием, показывавшими уже зрелого государственного человека, а не только опытного воина. «Этот человек, – писали они в Венецию, – будет со временем иметь большое влияние на дела своего отечества[14]14
  Это предсказание относится к 5 июня 1796 года. – Прим. автора.


[Закрыть].

Теперь Бонапарт наконец обладал линией Адидже, которой он придавал такое большое значение. Все ошибки прежних кампаний французов в Италии он приписывал дурному выбору оборонительной линии. Самая значительная и самая знаменитая оборонительная линия, линия реки По, казалась ему неудачной, так как была слишком растянута. По его мнению, армия не могла успешно оборонять целых пятьдесят миль; всегда можно обмануть противника в выборе пункта переправы, как он сделал совсем недавно. Одна река Адидже, выходя из Тироля и впадая в море, закрывала собой всю Италию. Она была достаточно глубока, и протяжение ее течения от гор до моря было незначительным. Течение было прикрыто двумя крепостями – Вероной и Порто-Леньяго, расположенными близко друг от друга; они хотя и не были особенно сильны, но могли устоять против открытой атаки. К тому же, начиная с Леньяго, Адидже протекала по непроходимым болотам, прикрывавшим всю нижнюю часть ее течения.

Таковы были основания, заставившие Бонапарта избрать эту оборонительную линию, и последовавшая вскоре бессмертная кампания доказала всю основательность его соображений. Заняв реку, следовало теперь приступить к осаде Мантуи. Эта крепость стоит за Адидже, на Минчио, и прикрыта ею; она всегда считалась оплотом Италии. Поставленная среди озера, образуемого водами Минчио, она сообщалась с твердой землей посредством пяти дамб. Несмотря на репутацию, она имела недостатки, значительно уменьшавшие ее действительное военное значение. По причине болотистой местности крепость была подвержена лихорадкам; со взятием же головных укреплений перед дамбами осажденный отбрасывался в крепость и мог быть блокируем корпусом значительно меньшим, чем гарнизон крепости.

Бонапарт рассчитывал взять Мантую прежде, чем на помощь подойдет другая армия. Третьего июня (15 прериаля) он атаковал дамбы и занял их. С этой минуты Серюрье с 8 тысячами человек блокировал 14 тысяч солдат гарнизона, из которых 10 находилось в строю, а 4 – в госпиталях.

Бонапарт приступил к осадным работам и укреплению оборонительной линии Адидже. Менее чем в два месяца он завоевал Италию; теперь ему нужно было сохранить ее. В этом еще можно было сомневаться, и это было последним испытанием для молодого полководца.

Директория ответила на возражения Бонапарта относительно разделения армии и наступления вглубь полуострова. Мнения Бонапарта были слишком основательны, чтобы не убедить Карно, а его заслуги – слишком блистательны, чтобы отставка могла быть принята. Директория поспешила одобрить его планы и поручила ему главное командование над всеми военными силами в Италии, обнадеживая в полном доверии к нему правительства. Если бы правители республики могли обладать даром предвидения, они приняли бы отставку молодого человека, несмотря на всю основательность его доводов, хотя бы эта отставка и повлекла за собой потерю Италии и великого полководца. Но в то время в Бонапарте находили только молодость, гений и славу побед, к нему чувствовали участие и уважение, внушаемые его великими качествами.

Директория предъявила Бонапарту только одно условие – заставить Рим и Неаполь почувствовать могущество республиканского оружия; этого желали все искренние патриоты Франции. Папа, проклявший Францию, проповедовавший против нее новый крестовый поход, позволивший умертвить в своей столице французского посланника, заслуживал наказания. Бонапарт, теперь свободный во всех своих операциях, рассчитывал добиться такового, не оставляя линии Адидже. Тогда как часть его армии охраняла линию этой реки, а другая – осаждала Мантую и миланскую цитадель, он хотел только с одной дивизией, поставленной эшелонами за По, навести страх на весь полуостров и заставить первосвященника и неаполитанскую королеву просить у Франции милости.

Уже ходили слухи о приближении с берегов Рейна большой армии, имеющей целью вырвать Италию из рук новых завоевателей. Эта армия должна была пройти Шварцвальд, Форарльберг и Тироль и не могла прибыть раньше чем через месяц. Бонапарт имел достаточно времени закончить все операции в своем тылу, не слишком удаляясь от Адидже, чтобы, вновь повернув назад, стать лицом к неприятелю.

Ему было пора подумать о прочей Италии. Присутствие французской армии с замечательной быстротой ускоряло брожение умов. Венецианские провинции не хотели более переносить ига аристократии. Город Брешия был близок к возмущению. Во всей Ломбардии и особенно в Милане идеи революции быстро завладевали умами. Герцогства Модена и Реджо, легатства Болонья и Феррара не хотели более знать ни их старого герцога, ни папы.

Напротив, партия, враждебная французам, становилась всё более активной. Нерасположение генуэзской аристократии росло, и она таила враждебные замыслы в тылу французской армии. Генуэзская республика была заполнена маленькими феодальными владениями. Местные сеньоры собрали дезертиров, разбойников, беглых австрийских пленных, распущенных солдат пьемонтской армии и образовали партизанские шайки, известные как шофферы. Они кишели в Апеннинах в том месте, где вошла французская армия, перехватывали курьеров, грабили транспорты, вырезали малочисленные французские отряды и внушали ужас на всем пути во Францию.

В Тоскане англичане завладели портом в Ливорно, и с ведома и при поддержке губернатора торговля с Францией стала считаться неприемлемой. Рим готовился к неприязненным действиям, Англия обещала ему несколько тысяч солдат, а Неаполь, волнуемый капризами своенравной королевы, объявлял о начале вооружения. Слабый король [Фердинанд], оставив на минуту заботы рыболовства, всенародно испрашивал помощи небес; в торжественной церемонии он сложил с себя королевские регалии и посвятил их алтарю. Вся неаполитанская чернь аплодировала, изрыгая страшные ругательства; толпа бродяг, не умевшая взяться за ружье и выдержать одного вида французского штыка, требовала оружия и желала идти против французской армии.

Хотя все эти события и не означали ничего страшного до тех пор, пока Бонапарт мог свободно располагать 6 тысячами солдат, но все-таки он должен был поторопиться обезопасить свой тыл до прибытия австрийской армии, которая потребовала бы присутствия уже всех его сил на Адидже. Бонапарт получил некоторые подкрепления из Альпийской армии, что позволяло ему выделить 15 тысяч солдат на блокаду Мантуи и миланской цитадели, 20 тысяч на охранение Адидже и одну дивизию направить на По для выполнения планов относительно Южной Италии.