Текст книги "История Французской революции. Том 3"

Финансы Питта колебались, и предприятие Гоша могло иметь важные последствия. Его план был принят. Морской министр Трюге, искренний республиканец и способный министр, деятельно содействовал Гошу; он собрал в Бресте эскадру и на вооружение ее потратил все средства, которыми дозволяло располагать состояние финансов. Гош отобрал лучшие войска своей армии и подвел их к Бресту для предстоящей операции; между тем распускали слухи то об экспедиции в Сан-Доминго, то о высадке в Лиссабон для изгнания совместно с Испанией англичан из Португалии.

Англия, подозревавшая об истинной цели экспедиции, находилась в крайнем беспокойстве. Наступательный и оборонительный союз Испании с Францией предвещал ей новые опасности, а поражения Австрии заставляли бояться потери могущественного и последнего союзника. Финансы находились в особенно плачевном положении; банк поднял ставки, в капиталах чувствовался такой недостаток, что остановили заем для австрийского императора. Итальянские порты закрылись для английских кораблей, океанские порты были закрыты до острова Тексел, а теперь то же предстояло и в Испании: торговля Великобритании несла огромные убытки. Ко всем этим затруднениям прибавлялись общие выборы в новый парламент; выборы проходили при криках проклятия против Питта и войны.

Германская империя почти вся отступилась от коалиции. Баден и Вюртемберг подписали мир, дозволяя воюющим армиям переход через свою территорию. Австрия в страхе наблюдала две французские армии на Дунае и третью, запиравшую для нее Италию, на Адидасе. Туда был направлен Вурмзер с 30 тысячами солдат, он должен был собрать в Тироле резервы, присоединить к себе и реорганизовать остатки армии Больё и спуститься в Ломбардию с 60 тысячами войска. С этой стороны Австрия была спокойна и считала себя вне опасности, но она сильно беспокоилась за Дунай и обратила сюда всё свое внимание. Дабы воспрепятствовать распространению тревожных слухов, придворный совет запретил беседовать в Вене о политических событиях; организовали волонтеров и трудились над снаряжением и вооружением новых войск. Наконец, Австрии оказала некоторую поддержку императрица Екатерина; она гарантировала ей безопасность Галиции, что позволило австрийцам вывести оттуда войска и направить их на Альпы и Дунай.

Франция повсюду наводила ужас на своих врагов; с нетерпением ждали, чем решится судьба войны на берегах Дуная и Адидже. На громадном протяжении от Богемии до Адриатического моря находились три армии, от столкновения которых зависела судьба Европы.

В ожидании открытия военных действий в Италии продолжались дипломатические переговоры. С Пьемонтом два месяца назад заключили окончательный мир, на основании которого Франции уступались герцогство Савойя и графство Ницца, защищавшие альпийские дефиле; форты Суза и Брунетта должны были быть разрушены; французам предоставлялось занимать во время войны Кони,

Тортону и Алессандрию; их войскам открывался свободный проход через Пьемонт, причем последний обязывался доставлять всё необходимое. По настоянию Бонапарта Директория собиралась заключить наступательный и оборонительный союз с сардинским королем, чтобы иметь в своем распоряжении от 10 до 15 тысяч человек. Но король в вознаграждение за это требовал Ломбардию, которой Франция еще не могла располагать и которую она по-прежнему хотела сохранить как вознаграждение Австрии за уступку Нидерландов. Получив отказ, король не хотел соглашаться на союз.

Хотя сношения с Тосканой были дружественными, тем не менее, вследствие мер, принятых против ливорнских торговцев, там росло раздражение Францией: торговцев вынуждали заявлять о товарах, принадлежащих врагам Франции. Неаполь и Рим, согласно условиям перемирия, послали своих уполномоченных в Париж, но с заключением мира медлили; очевидно, обе державы ожидали дальнейших событий. Население Болоньи и Феррары по-прежнему оставалось пристрастно к свободным учреждениям, временно им дарованным. Регентство Моденское и герцогство Пармское оставались спокойны. Ломбардия с тревогой ждала исхода кампании. Венецианский сенат старались вынудить согласиться на четырехсторонний союз и дать вспомогательные войска Итальянской армии. Кроме прямых предложений самому венецианскому правительству, французские посланники в Константинополе и Мадриде старались доказать выгоды этого проекта венецианским посольствам; но все попытки оставались бесплодны. Венеция ненавидела французов с тех пор, как они вступили на ее территорию и их идеи стали распространяться среди ее населения. Венецианская республика фактически отказалась от нейтралитета и вооружалась. Губернаторам островов послали приказ выслать в лагуны свободные войска и корабли, а славонские полки должны были выступить из Иллирии. Бергамский проведитор тайно вооружал храбрых и суеверных жителей своей провинции.

Бонапарт находил, что в настоящий момент не следует связывать себя никакими обязательствами, в то же время стараться медлить с переговорами, выжидать обстоятельств, как бы не замечать враждебного к нам отношения до тех пор, пока новые сражения в Италии или окончательно упрочат наше в ней положение, или заставят из нее выйти. Следовало не поднимать спора с Генуей, а делать вид, что мы удовольствовались компенсацией, чтобы не вооружить ее против нас в случае отступления. Не следовало также возбуждать неудовольствия герцога Тосканского [Фердинанда] тем образом действий, какой приняли в Ливорно: без сомнения, Бонапарт не думал поддерживать трон брата императора Германской империи, он только находил несвоевременным беспокоить его теперь.

Комиссары Директории Гарро и Саличетти постановили изгнать французских эмигрантов из окрестностей Ливорно. Бонапарт написал им письмо, в котором, не обращая внимания на их звание, строго выговаривал им за превышение власти и возбуждение неудовольствия тосканского герцога нарушением его державных прав. В отношении Венеции он также хотел сохранить существующее положение вещей и только громко жаловался на убийства, совершаемые на больших дорогах, и на ее вооружение прямо на глазах французской армии. Придерживаясь такой политики, Бонапарт желал заставить продовольствовать свою армию и сохранить повод потребовать от республики несколько миллионов, если он победит австрийцев. «Если я останусь победителем, – писал он, – достаточно будет простой эстафеты, чтобы окончить все затруднения, которыми ныне меня беспокоят».

Миланская цитадель находилась во власти Бонапарта. Гарнизон сдался, а артиллерию отправили под Мантую, где был собран значительный осадный парк. Бонапарт желал бы закончить осаду крепости до прибытия австрийской армии, но мало надеялся преуспеть в этом. Вследствие эпидемии лихорадки в ее окрестностях на блокировку ее выделили только минимальное число войска. Тем не менее крепость была обложена, и Бонапарт хотел прибегнуть к внезапному нападению, успех которого, по его выражению, зависит от какого-нибудь гуся или собаки; но спад воды в озере помешал движению судов, которые должны были перевезти передовые отряды.

Тогда Бонапарт отказался от мысли овладеть Мантуей; подходил Вурмзер, и дать ему отпор было более важным. Итальянская армия, начав кампанию с численностью немногим более 30 тысяч, в пополнение своего урона получила подкрепления только 9 тысяч человек из Альпийской армии; дивизии же, отделенные от армии Гоша, не успели выйти из Франции. Благодаря этому подкреплению и больным, выписавшимся из депо Прованса и Вара, армия не только пополнила убыль, но даже усилилась. По окончании операций Бонапарта на полуострове в ее рядах, как на Адидже, так и вокруг Мантуи, насчитывалось 45 тысяч человек; эпидемия уменьшила эту численность до 40 или 42 тысяч человек. Таковы были силы французов к концу июля (к середине термидора). Бонапарт оставил депо только в Милане, Тортоне и Ливорно. Он уже уничтожил две неприятельских армии; теперь ему предстояло сразиться с третьей, более сильной, чем предыдущие.

Вурмзер приближался с 60 тысячами человек. Тридцать тысяч были взяты с Рейна и состояли из превосходных войск; прочие включали остатки армии Больё или батальоны, подошедшие с внутренних земель Австрии. Десять тысяч, не считая больных, были заперты в Мантуе. Итак, численность австрийских войск в Италии превосходила 70 тысяч человек. Бонапарт, со своей стороны, имел около 10 тысяч под Мантуей и не мог противопоставить более 30 тысяч 60 тысячам австрийцев, которые собирались дебушировать из Тироля. Чтобы восстановить равновесие при таком неравенстве сил, нужна была большая храбрость войск и гениальные способности главнокомандующего.

Театром борьбы должна была сделаться линия Адидже, которой Бонапарт придавал большое значение. Эта река впоследствии сделалась театром столь замечательных событий, что следует несколько подробнее описать ее течение.

Воды Тироля собираются в две почти параллельные соседние долины рек Минчио и Адидже. Одна часть их образует в горах большое продолговатое озеро – Гарду, откуда под названием Минчио течет по Мантуанской равнине, образует новое озеро около Мантуи и затем вливается в По. Река Адидже, образуемая водами верхних долин Тироля, течет выше предыдущей долины, идет в горах параллельно Гарде, выходит в долину в окрестностях Вероны, оттуда направляется параллельно Минчио широким и глубоким руслом до Леньяго, а в нескольких милях ниже разливается, образуя непроходимые заводи между Леньяго и Адриатикой.

Неприятелю представлялись три пути: первый переходил на другой берег Адидже у Роверето, выше Гарды, шел по берегу озера и выходил в тыл французам на Сало, Гавардо и Брешию; два других пути от Роверето имели общую часть и шли левым берегом Адидже, сохраняя направление, параллельное Гарде, затем второй переходил на правый берег, проходил горы и выходил на равнину между Минчио и Адидже; а третий, следуя левым берегом, выходил у Вероны на равнину, перед фронтом оборонительной линии. Первый путь представлял то удобство, что обходил обе оборонительные линии Минчио и Адидже и вел в тыл обороняющемуся; но в то же время он был неудобопроходим и доступен лишь для горной артиллерии, а следовательно, им можно было воспользоваться для диверсии, но не как основным путем. Второй путь, спускаясь с гор, переходил на другой берег в Ривальте или Дольче, где обороняться было бы затруднительно, но затем он проходил горы у весьма удачных оборонительных позиций Да Короны и Риволи. Третья дорога, наконец, шла по берегу реки до самой середины равнины и упиралась в наиболее защищенную часть реки от Вероны до Леньяго.

Итак, все три пути представляли значительные затруднения. Первый мог быть занят только отрядом; второй, между рекой и озером, встречал позиции Да Короны и Риволи; третий упирался в Адидже в том месте, где поток и широк, и глубок, и, кроме того, защищен двумя крепостями.

Бонапарт оставил 3 тысячи человек в Сало под командованием генерала Соре; они должны были охранять дорогу у Гарды. Массена с 12 тысячами стал на дороге между озером и Адидже и занял Да Корону и Риволи.

Депинуа с 5 тысячами стоял в окрестностях Вероны; Ожеро с 8-ю – в Леньяго. Кильмен с 2 тысячами кавалерии и конной артиллерией стоял в резерве на центральной позиции при Кастельнуово; последний пункт Бонапарт избрал и местом главной квартиры, так как он отстоял одинаково от Сало, Риволи и Вероны.

Бонапарт придавал большое значение Вероне и в то же время не мог доверять намерениям Венеции, а потому он задумал удалить из Вероны славонские полки, представив к тому предлогом то, что они находились в неприязненных отношениях с французскими солдатами и, чтобы предупредить драки, следовало вывести их из города. Проведитор повиновался, и в Вероне остался один французский гарнизон.

Вурмзер перенес свою главную квартиру из Тренто в Роверето. Он отправил 20 тысяч под началом Кваздановича на Сало, мимо Гарды, а сам с 40 тысячами направился по обоим берегам Адидже; часть его сил должна была атаковать позиции при Ла Короне и Риволи, а другая выйти против Вероны. Вурмзер рассчитывал таким образом обхватить французскую армию; атакованная с фронта на Адидже, а с тыла с Гарды, она рисковала не только быть разбитой, но и потерять линию отступления.

Молва опередила прибытие Вурмзера. Его ожидали по всей Италии, и противники итальянской независимости не скрывали своей радости. Венецианцы не могли более сдерживать проявлений своего удовольствия. Славонские солдаты бродили по площадям и просили подачек у прохожих как цену за французскую кровь, которую они вскоре будут проливать. Уполномоченные Франции в Риме были оскорблены; папа, успокоенный надеждой близкого освобождения, велел вернуть повозки, которые везли первую часть контрибуции; он вновь послал своего легата в Болонью и Феррару. Наконец, безумный неаполитанский двор забыл все условия перемирия и двинул свои войска к границам Папской области.

Страшное беспокойство царило в городах, преданных французам и свободе; там с нетерпением ждали вестей с Адидже. Пылкое воображение итальянцев еще больше преувеличивало диспропорцию сил. Утверждали, что Вурмзер идет с двумя армиями, одна в 60, а другая – в 80 тысяч человек. Спрашивали себя, каким образом горсть французов сможет устоять против таких сил, и повторяли знаменитое изречение об Италии, могиле французов.

Двадцать девятого июля (11 термидора) австрийцы подошли к французским передовым постам и захватили их врасплох. Отдельный корпус, обойдя озеро Гарду, подступил к Сало и вытеснил оттуда генерала Соре. Только генерал Гиё остался там с несколькими сотнями человек; он заперся в каком-то старом строении и не покидал его, хотя у него едва хватало патронов и вовсе не было ни хлеба, ни воды. Австрийцы наступали по обоим берегам Адидже с одинаковым успехом; между рекой и Гардой они завладели важной позицией при Ла Короне, прошли и по третьей дороге и вышли к Вероне.

Бонапарт получал все эти известия в своей главной квартире при Кастельнуово. Один за другим к нему прибывали курьеры, и на следующий день он узнал, что австрийцы направились из Сало в Брешию и отступление на Милан, таким образом, отрезано; что французы выбиты и из Риволи, как и из Ла Короны; что, наконец, австрийцы перешли Адидже во всех пунктах. В подобных обстоятельствах, потеряв свою оборонительную линию и в то же время путь к отступлению, трудно было не колебаться. Это было первое испытание Бонапарта неудачей. Был ли он озадачен безмерностью опасности, или хотел разделить ответственность за смелое решение со своими генералами, только он в первый раз решился выслушать их мнение и собрал военный совет.

Все генералы высказались за отступление; потеряв уже один путь во Францию, никто не находил благоразумным держаться дольше. Только Ожеро, для которого эти дни составили лучшее украшение жизни, настаивал на том, что следует попытать военной удачи. Он был молод и пылок, жизнь в предместьях научила его сильной и бесхитростной речи: Ожеро прямо заявил, что у него хорошие гренадеры, которые не отступят без сражения. Мало способный оценить средства, которые представляли взаимное положение армий и свойства местности, он вдохновлялся только своей храбростью и разогрел своим пылом гений Бонапарта.

Бонапарт отпустил генералов, не высказав своего мнения, но план свой уже составил. Хотя оборонительная линия Адидже была форсирована, а линия Минчио и озера обойдена, тем не менее местность была настолько благоприятной, что представляла еще достаточно средств для человека талантливого и решительного.

Два австрийских корпуса двигались по обоим берегам Гарды; они должны были соединиться у конца озера и тогда, числом 60 тысяч, легко раздавили бы 30 тысяч французов. Последние, сосредоточившись ранее у конца озера, могли помешать соединению австрийцев; они могли раздавить 20 тысяч, обошедших озеро, а затем развернуться против 40 тысяч, стоявших между озером и Адидже. Но чтобы занять оконечность озера, следовало подтянуть туда все войска с низовьев Адидже и Минчио, отвести Ожеро из Леньяго, а Серюрье из-под Мантуи. Решиться на это значило принести большую жертву, потому что Мантую осаждали уже два месяца и к ней была подвезена значительная материальная часть войск; крепость уже была близка к сдаче, а предоставляя ей возможность снабдить себя припасали, теряли плод многих трудов и почти верную добычу.

Бонапарт, однако, не поколебался и из двух важных целей сумел избрать важнейшую, которой и пожертвовал другою, – решимость верная, обличавшая не только великого полководца, но и великого человека. Не только на войне, но и в политике, во всех обстоятельствах жизни часто преследуют две цели, обеих хотят достигнуть разом и обе упускают. Бонапарт нашел в себе великую и редкую силу выбрать одну, пожертвовав другой. Он пожертвовал Мантуей и сосредоточился у оконечности озера Гарда. Немедленно были отправлены приказания: Ожеро – очистить Леньяго, Серюрье – оставить Мантую, обоим – сосредоточиться на верхнем Минчио. Ночью 31 июля Серюрье сжег свои лафеты, заклепал пушки, зарыл снаряды и затопил порох, спеша соединиться с действующей армией.

Бонапарт, не теряя времени, решил наступать сначала на 20-тысячный корпус Кваздановича, дебушировавший через Сало, Гавардо и Брешию и угрожавший его сообщениям с Миланом; этот корпус более всего выдавался вперед и более всего был опасен. В тот же день, когда Серюрье покидал Мантую (31 июля), Бонапарт отошел назад, чтобы ударить по Кваздановичу; он перешел Минчио в Пескьере с большей частью своей армии. Ожеро перешел в Боргетто по тому же мосту, который был свидетелем славного дела при первом занятии реки. Для наблюдения за движением неприятеля, перешедшего Адидже, оставили арьергарды.

Бонапарт приказал генералу Соре высвободить генерала Гиё, запершегося с тысячью семьюстами человек без хлеба и воды и геройски отбивавшегося в течение уже двух дней. Сам он решил идти на Донато, куда Квазданович уже направил одну дивизию. Ожеро же было приказано двинуться на Брешию и открыть сообщение с Миланом.

Соре удалось освободить Гиё; он отбросил австрийцев в горы и захватил у них несколько пленных. При приближении Бонапарта к Донато австрийцы не дождались его атаки, а атаковали сами; после горячего дела французы отбросили неприятеля, вошли в Донато и взяли шестьсот пленных. Ожеро в это время двигался на Брешию, вступил в нее на следующий день без выстрела, освободил там нескольких французских пленных и принудил австрийцев отступить к горам. Квазданович, думавший застать врасплох тыл французской армии, был изумлен, встретив такие значительные силы, действующие с такой энергией. Хотя он и не потерпел особенно большого урона при Сало и Донато, но счел нужным остановиться и не ввязываться больше в драку, пока не узнает, что сталось с Вурмзером и главными австрийскими силами. Он остановился.

Бонапарт, в свою очередь, прекратил наступление. Время было ему дорого: на этом пункте ему ни к чему было добиваться большого успеха. Достаточно было, что он смутил Кваздановича; теперь следовало вновь развернуться к Вурмзеру. Бонапарт опять отошел с дивизиями Массена и Ожеро; 2 августа он поставил дивизию

Массена в Понте-Сан-Марко, а дивизию Ожеро – в Монтикьяри. Арьергарды, оставленные им на Минчио, превратились в авангарды. И пора было вернуться, потому что 40 тысяч Вурмзера перешли не только Адидже, но и Минчио. Дивизия Баялича, оставив отряд у Пескьеры, перешла Минчио и двигалась на Лонато. Дивизия Линтая также перешла Минчио в Боргетто и отбросила генерала Валетта от Кастильоне.

Сам Вурмзер с двумя пехотными дивизиями и одной кавалерийской отправился снимать блокаду Мантуи. Обнаружив обгорелые лафеты, заклепанные пушки и все следы отступления, он увидел в них не расчет гения, а только последствия страха, крайне обрадовался и вступил триумфатором в крепость, освободителем которой являлся; это произошло 2 августа (15 термидора).

Возвратившись в Понте-Сан-Марко и Монтикьяри, Бонапарт более не останавливался. Его солдаты не делали привалов, сам он всё время оставался верхом: он решил начать сражение на следующий день утром. Перед французами находились Баялич в Лонато и Липтай в Кастильоне. Их необходимо было сбить прежде, чем Вурмзер возвратится из Мантуи. Соре вторично уступил Сало; Бонапарт опять послал туда Гиё отнять местечко и удерживать Кваздановича.

Приняв эти меры на левом крыле и в своем тылу, Бонапарт решил идти на Лонато с Массена, а Ожеро двинуть на высоты Кастильоне, оставленные накануне генералом Валеттом. Он сменил последнего перед армией, дабы продемонстрировать своим подчиненным долг твердости. На следующий день, 3 августа, вся армия двинулась вперед; Гиё вступил в Сало и отделил таким образом Кваздановича от австрийской армии; Бонапарт двинулся на Лонато, но его авангард опрокинули, отняли несколько орудий.

Баялич, гордясь своим успехом, самонадеянно двинулся вперед и охватил флангами французскую дивизию. Этим маневром он преследовал две цели: потеснить Бонапарта и, протянув свое правое крыло, соединиться с Кваздановичем, пушки которого он слышал в Сало. Бонапарт, не опасаясь за свой тыл, с невозмутимым хладнокровием позволяет окружить себя, затем берет 18-ю и 32-ю пехотные полубригады, поддерживает их драгунским полком и бросается на неприятельский центр, ослабленный и растянутый. Он опрокидывает всё и прорывает австрийскую линию.

Австрийцы, разрезанные надвое, теряются; часть дивизии Баялича поспешно отступает к Минчио; другая, протянувшаяся к Кваздановичу, отходит к Сало, который уже занят Гиё. Бонапарт преследует австрийцев безостановочно, стараясь зажать их меж двух огней, и направляет на них Жюно с кавалерийским полком. Жюно пускается в галоп, собственноручно убивает шестерых всадников и падает раненый несколькими сабельными ударами. Бегущая австрийская дивизия, попавшая между французами, занявшими Сало, и преследовавшими ее со стороны Донато, рассеивается и обращается в беспорядочное бегство, оставляя на каждом шагу множество пленных.

Бонапарт отправляется направо, туда, где с утра с замечательной храбростью сражается Ожеро, стараясь завладеть высотами, занятыми дивизией Липтая. После упорного, несколько раз возобновлявшегося боя храбрый генерал достигает своей цели, и по прибытии на поле сражения Бонапарт застает неприятеля, отступающего по всем направлениям. Таково было сражение при Донато, данное 3 августа (15 термидора).

Результаты дня были значительны: у дивизии, разорванной и отброшенной на Сало, захватили три тысячи пленных и двадцать орудий и преследовали ее рассеянные остатки в горах; у Кастильоне неприятель потерял три тысячи убитыми и ранеными и от тысячи до полутора тысяч плечными; наконец, Квазданович был крайне смущен, обнаружив французскую армию прямо перед собой в Сало, он слышал ее теперь вдали, в Донато, и считал вездесущей.

Дивизии Баялича и Липтая были практически дезорганизованы и отступили к Вурмзеру. Австрийский главнокомандующий прибыл с 15 тысячами подкрепления, дабы присоединить к себе обе разбитые дивизии, и стал размещать свои полки на равнине Кастильоне. На следующий день Бонапарт обнаружил его выстроившимся и готовым принять сражение и решил нанести неприятелю последний удар, который должен был определить участь Италии; но для этого требовалось притянуть к себе все свои свободные войска. Бонапарт отложил сражение на следующий день, 5 августа, а сам поскакал в Донато, чтобы лично поторопить движения войск. В течение нескольких дней под Бонапартом пало уже пять лошадей. Он никому не доверял исполнение своих приказаний; он желал сам всё видеть и во всем убедиться, всех воодушевить своим присутствием. Так великая душа сообщает свое дыхание множеству людей и наполняет их своим огнем.

Бонапарт прибыл в Донато в середине дня. Его приказания уже исполнялись; часть войск двинулась на Кастильоне, другая – на Сало и Гавардо; в самом Донато оставалось не более тысячи человек. Как только Бонапарт вступил в городок, явился австрийский парламентер с требованием сдачи. Генерал сначала не мог понять, есть ли вероятность появления австрийцев; скоро, однако, дело объяснилось. Дивизия, накануне разорванная и отброшенная на Сало, была частично уничтожена; но отряд около четырех тысяч человек всю ночь бродил в горах и, найдя Донато почти оставленным, намеревался вступить в него, чтоб открыть себе дорогу на Минчио.

У Бонапарта была под рукой только тысяча человек, а главное – ему и некогда было вступать в локальную битву. Он немедленно собрал вокруг себя всех офицеров, приказал привести парламентера и развязать ему глаза. Последний был изумлен, увидев такой многочисленный штаб. «Несчастный, – обратился к нему Бонапарт, – разве вы не знаете, что находитесь в присутствии самого главнокомандующего и что с ним здесь вся его армия? Ступайте и скажите своему генералу, что я оставляю на его совести личную обиду, которую он нанес мне требованием сдачи французской армии, и даю ему пять минут срока, чтобы сложить оружие». И Бонапарт отдал приказание двинуть артиллерию, угрожая немедленно открыть огонь против наступающих колонн.

Парламентер отправился передать этот ответ, и четыре тысячи человек сложили оружие перед тысячей. Бонапарт, спасенный благодаря своему присутствию духа, отдал приказ двигаться дальше. Он подкрепил войска, действующие со стороны Сало; к дивизии Соре присоединили дивизию Депинуа, обе они, пользуясь нравственным превосходством победы, должны были атаковать Кваздановича и отбросить его в горы. Все остальные войска Бонапарт повел с собой в Кастильоне; он прибыл туда ночью и, переменив лошадь, ни минуты не отдыхая, отправился на поле сражения распоряжаться. Предстоящий день должен был решить судьбу Италии.

Цепь хребтов, последних отрогов Альп, тянется от Кьезы к Минчио через Лонато, Кастильоне и Сольферино. У подножия их простирается равнина – поле сражения. Армии обоих противников стояли на равнине перпендикулярно хребтам, и каждая упиралась в них одним своим крылом: Бонапарт – левым, а Вурмзер – правым. У Бонапарта было немногим более 22 тысяч человек, у Вурмзера – около 30 тысяч. Последний имел еще одно преимущество: его крыло на равнине было прикрыто редутом на холме Медолано; таким образом, он был прикрыт с обеих сторон.

Чтобы уравновесить эти преимущества – численности и положения, – Бонапарт рассчитывал на обаяние победы и искусство своего маневрирования. Вурмзер непременно растянет свое правое крыло, упирающееся в хребты, дабы этим открыть себе сообщение с Лонато и Сало. Так действовал третьего дня Баялич, то же должен был сделать и Вурмзер, все устремления которого клонились к одной цели – соединению со своим большим отрядом. Бонапарт не хотел препятствовать этому движению, которым, напротив, надеялся с успехом воспользоваться. Он мог теперь располагать дивизией Серюрье, которую по оставлении ею Мантуи всё время преследовал Вурмзер, и только теперь ей удалось соединиться с действующей армией. Она подходила через Гуидиццоло, и Бонапарт приказал Серюрье направиться к Кавриане, в тыл Вурмзера. Он ожидал выстрелов этой дивизии, чтобы открыть сражение.

С рассветом обе армии начали битву. Вурмзер передвигает свое правое крыло вдоль хребтов; Бонапарт, ожидавший этого движения, отводит свое левое крыло – дивизию Массена; центр его остается неподвижен на равнине. Вскоре он слышит пушки Серюрье и, отводя свое левое крыло, пока Вурмзер растягивает свое правое, приказывает атаковать редут Медолано. Сначала Бонапарт направляет на редут двадцать легких орудий, а обстреляв его, посылает генерала Вердье с тремя батальонами гренадеров взять его. Храбрый генерал, поддержанный кавалерийским полком, стремительно продвигается вперед и захватывает редут.

Левое крыло австрийцев открывается, когда Серюрье наводит на них ужас в тылу. Тогда Вурмзер переводит часть своей второй линии на левое крыло и ставит его углом к фронту своего расположения, дабы встретить французские войска, выходящие из Медолано; остальную часть своей второй линии он отводит назад для защиты Каврианы. Бонапарт, выждав время со своим обычным глазомером и быстротою, приказывает своему левому крылу и центру перестать поддаваться и дает Массена и Ожеро столь ожидаемый ими сигнал. Массена слева, а Ожеро справа стремительно атакуют ослабленные австрийские линии; последним приходится выдерживать натиск французов спереди, сбоку и с тылу, они начинают уступать.

Успех усиливает пыл французов. Вурмзер, видя затруднительное положение своей армии, подает сигнал общего отступления. Его преследуют и захватывают у него пленных; если бы только можно было гнать его до Минчио с большей быстротой, его отступление обратилось бы в полное поражение. Но войска уже шесть дней как не отдыхали и сражались без устали, они не могли идти далее и остались ночевать на поле сражения. Вурмзер в этот день потерял только две тысячи человек, но вместе с тем он потерял и Италию.

На следующий день Ожеро направился к мосту Боргетто, а Массена к Пескьере. Ожеро начал канонаду, за которой последовало отступление австрийцев; Массена затеял арьергардную стычку с австрийской дивизией, оставленной у Пескьеры. Вурмзер очистил Минчио и отступил в Тироль по дороге на Риволи между Адидасе и Гардой. Массена последовал за ним до Риволи и Ла Короны и занял свои прежние позиции.

Ожеро в это же время прибыл к Вероне. Венецианский проведитор, чтобы дать время австрийцам очистить город и спасти их имущество, просил двух часов на открытие городских ворот; Бонапарт велел их выбить. Жители Вероны, преданные Австрии и открыто выказывавшие враждебные чувства при отступлении французов, боялись раздражения победителя; но Бонапарт приказал ничем не обижать их и даже стараться заслужить их расположение.

Квазданович между тем совершал отступление со стороны Сало и Кьезы, за озером Гарда. Он хотел остановиться и защищать дефиле Рокка-д’Анфо, но был разбит и потерял 1200 человек. Вскоре французы заняли все свои прежние позиции.

Эта кампания продолжалась только шесть дней, и в течение такого короткого промежутка времени 30 с небольшим тысяч солдат заставили отказаться от борьбы 60 тысяч. Вурмзер потерял 20 тысяч человек: от 7 до 8 тысяч убитыми и ранеными и от 12 до 13 тысяч пленными; кроме того, он был отброшен в горы и лишен возможности продолжать кампанию.

Такие необыкновенные и неслыханные в истории результаты были достигнуты благодаря быстроте и решительности молодого военачальника. Тогда как две грозные неприятельские армии покрывали оба берега озера Гарда и мужество французов колебалось, он сумел свести всю кампанию к разрешению одной задачи – помешать соединению неприятельских армий у оконечности озера. Он сумел решиться на великую жертву – снять блокаду Мантуи, чтобы, сосредоточившись на решительном пункте, последовательно нанести страшные удары неприятельским силам в Сало, Донато и Кастильоне. Он поочередно все их дезорганизовал и отбросил в горы.