Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2"

Однако эти идеи, единственно здравые из всех, что когда-либо задумывал фаворит, приводили Карла IV в полное расстройство. Он, конечно, не думал о вооруженном сопротивлении. Но отъезд из Эскориала в Кадис, погрузка на корабль, путешествие через океан, прощание навсегда с охотой в Эль-Пардо внушали ему не меньший ужас. Он предпочитал отмахиваться от столь зловещих предвидений и броситься в объятия, как он говорил, своего великодушного друга Наполеона. Следует добавить, к чести этого доброго и несчастного государя, что, несмотря на свою недалекость, он чувствовал величие Наполеона, восхищался его подвигами и, если бы был способен хоть на какие-то усилия, охотно помог бы ему победить Англию. Потому тем, кто говорил ему о заокеанском пристанище, Карл IV отвечал, что нужно стараться угадать намерения Наполеона и сообразоваться с ними, ибо они не могут быть дурными по сути; что принц Астурийский в конце концов не так уж плохо придумал, попросив руки принцессы дома Бонапартов; что это средство упрочит союз двух династий; что невозможно, чтобы Наполеон, выдав за Фердинанда одну из своих приемных дочерей, захотел лишить ее трона. Впервые в жизни, быть может, несчастный король, чей разум пробудился под давлением обстоятельств, задумал собственную мысль и выказал к ней приверженность. Он пожелал, чтобы сделанное не по форме предложение Фердинанда было повторено в должной форме от имени испанской короны, с приличествующей торжественностью и необходимыми для переговоров полномочиями. Если Наполеон согласится, он будет связан обязательствами с домом Бурбонов; если откажется, станет ясно, что следует подумать об убежище за океаном.

Не было ничего более неприятного для королевы и фаворита, чем мысль о таком браке, ибо Фердинанд, став супругом французской принцессы, стал бы всемогущим, а падение фаворита и уничтожение влияния королевы стали бы неизбежны. Но отказаться повторить предложение Фердинанда от имени короны значило признать, что он ошибся не только по форме, но и по существу; значило дать понять Наполеону, что союз с ним нежелателен; значило лишиться как надежного способа прояснить намерения французского императора, так и аргументов, необходимых, чтобы заставить Карла IV одобрить план бегства в Америку. Все эти доводы и привели королеву и фаворита к мысли всё же просить руки французской принцессы. Вследствие чего Карлу IV предложили написать Наполеону самое сердечное письмо с просьбой соединить наследника испанской короны с принцессой дома Бонапартов. Этим предложением не ограничились. Во втором письме, приложенном к первому, от Наполеона требовали незамедлительного выполнения договора Фонтенбло, его обнародования и вступления всех участников раздела португальских провинций во владение доставшимися им наделами. Обнародование договора Фонтенбло стало бы мощным средством предохраниться от подлинных или мнимых планов вторжения.

Письмам испанского короля предстояло проделать долгий путь: Наполеон находился тогда в Италии и с присущей ему стремительностью следовал из одного города в другой. Путь из Мадрида в Париж занимал не менее семи дней, из Парижа в Милан не менее пяти; если же Наполеон был в ту минуту в отъезде, в Венеции или в Пальманове, депеши из Испании не могли дойти до него скорее чем за 14–15 дней. Столько же времени требовалось на доставление ответов, и эти проволочки совершенно устраивали Наполеона, которому хотелось замедлить течение времени, настолько трудно ему было принять решение относительно Испании.

Отбыв 16 ноября из Парижа, Наполеон 21-го прибыл в Милан, посетив по пути несколько городов. Он даже застал врасплох Евгения Богарне, который не успел выйти ему навстречу. Показавшись наутро после приезда в Миланском соборе, чтобы прослушать Te Deum, после полудня – во дворце Монцы, где навестил вице-королеву, вечером – в театре Ла Скала, чтобы показаться итальянцам, он в промежутках беседовал с чиновниками, заведовавшими важнейшими службами. В течение 23, 24 и 25 ноября он уладил великое множество дел и отдал массу приказов.

Постановив бюджет королевства Италии, уделив серьезное внимание итальянской армии, созвав ко времени своего возвращения в Милан, то есть к 10 декабря, коллегии ученых (Dotti), владельцев (Possidenti) и торговцев (Commercianti), он отбыл в Венецию через Брешию, Верону и Падую. По дороге он забрал с собой короля и королеву Баварских, на чьей дочери женился Евгений; сестру Элизу, принцессу Луккскую и в скором будущем правительницу Тосканы; наконец, брата Жозефа, которого не видел с тех пор, как назначил его королем Неаполя, и которого нежно любил, несмотря на множество упреков в вялой манере правления. В Фузине, маленьком порту, где садятся на суда, чтобы плыть в Венецию, власти и население ожидали Наполеона в богато разукрашенных гондолах, чтобы доставить в жилище бывшей королевы морей. Бесчисленные гондолы, сверкавшие тысячью красок, сопровождали баркасы, которые перевозили, вместе с властелином мира, вице-короля и вице-королеву Италии, короля и королеву Баварии, принцессу Луккскую, короля Неаполя, великого герцога Бергского, принца Невшательского и большинство генералов бывшей армии Италии.

Проведя некоторое время на приемах, Наполеон потратил следующие дни на осмотр общественных заведений, верфей, арсенала и каналов, сопровождаемый повсюду Декре, Прони и Сганзеном. Закончив осмотр, он издал декрет в двенадцати главах, объемлющий все нужды возрожденной Венеции. Эти декретом, в частности, восстанавливались некоторые налоги, отмененные после падения республики, но оправданные длительным опытом, не обременительные и необходимые для того, чтобы поддержать существование города, ибо Венеция, как и Голландия, есть скорее творение рук человеческих, нежели природы.

Обеспечив средства, Наполеон подумал об их использовании. Прежде всего, он организовал управление, которому вменялось в обязанности заниматься содержанием каналов и углублением лагун; издал указ о сооружении большого канала для вывода судов из арсенала в пролив Маламокко и дока для 74-пушечных кораблей, а также об организации гидравлических работ на реке Бренте, отводящей воды в лагуны, и на других путях, которыми они попадают в Адриатику. Кроме того, он учредил свободный порт для беспошлинного ввоза товаров. Наполеон позаботился также об общественном здоровье, повелев перенести кладбища от церквей на специально выделенный для этой цели остров[7]7
  Ныне это всемирно известное кладбище Сан-Микеле на одноименном острове. – Прим. ред.


[Закрыть]; не забыл и об увеселениях для народа, отремонтировав и осветив площадь Святого Марка, извечный предмет гордости венецианцев; он обеспечил, наконец, пристойное существование моряков, реорганизовав старые благотворительные заведения.

Осыпав Венецию всеми этими благодеяниями, Наполеон отбыл во Фриуль, чтобы осмотреть укрепления Пальмановы и Озоппо, возведением которых не переставал руководить издалека и которые считал, вместе с Мантуей и Алессандрией, залогом обладания Италией. Озоппо и Пальманова на Изонцо, Пескьера и Мантуя на Минчио, Алессандрия на Танаро были в его глазах эшелонами почти непреодолимой обороны против германцев.

Затем он прибыл через Леньяно в Мантую, где должен был увидеться с братом Люсьеном, чтобы попытаться помириться с ним, чего горячо желал, но только на некоторых условиях. Его камердинер Меневаль[8]8
  Воспоминания барона Меневаля издавались в «Захарове» в 2002 году, в книге «Наполеон. Годы величия». – Прим. ред.


[Закрыть] ночью сходил за Люсьеном в гостиницу и привел его во дворец, который занимал Наполеон. Люсьен, вместо того чтобы броситься в объятия брата, приступил к нему с гордостью, впрочем весьма извинительной (ибо из двух братьев был тем, кто не обладал никакой властью), но переходящей, возможно, пределы того, чего требовало достоинство. Свидание прошло мучительно и бурно, но не без полезного результата. Наполеон всё еще относил к числу возможных комбинаций в Испании союз французской принцессы с Фердинандом. Именно тогда он и получил письмо от короля Карла IV с повторным предложением о брачном союзе; и хотя сам склонялся к более радикальному решению, в то же время не исключал и такой род компромисса. Потому он просил Люсьена отдать ему дочь от первого брака, чтобы воспитать ее при императрице-матери, внушить свои взгляды и послать затем в Испанию для возрождения династии Бурбонов. Если бы он не решился доверить ей эту роль, у него было довольно и других тронов, более или менее высоких, на которые он мог возвести ее посредством брачного альянса. Наполеон был расположен пожаловать Люсьену титул французского принца, даже сделать его королем Португалии, где он оказался бы рядом с дочерью, но при условии расторжения его второго брака, с возмещением супруге ущерба посредством титула и богатого надела. Такое устройство дел было возможно, но Наполеон требовал его слишком властно и получил раздраженный отказ. Братья расстались в волнении и досаде, однако без ссоры, ибо часть того, что желал Наполеон, – отправка в Париж дочери Люсьена – осуществилась несколько дней спустя. На следующий же день Наполеон отбыл в Милан, куда возвратился 15 декабря.

В Милане его ожидали депеши, пришедшие из Испании и со всех концов Империи, и ему надлежало принять немало решений. Письма агентов с Иберийского полуострова и письма Карла IV с предложением о браке с французской принцессой вручили ему по дороге. Решение столь важных вопросов было для него невозможно в том состоянии ума, в котором он пребывал в это время. Наполеон не хотел брать на себя никаких обязательств, ибо еще ничего не решил, хоть и склонялся, как мы уже сказали, к решению низложить Бурбонов. Он приказал Шампаньи написать в Мадрид о том, что он получил письма короля Карла IV и оценил их важность, но, будучи всецело поглощен делами Италии, не может заняться делами Испании с тем вниманием, какого они достойны, и подобающим образом ответит тотчас по возвращении в Париж в скором времени. Он настаивал на том, чтобы договор Фонтенбло оставался еще некоторое время тайным, а послу Богарне, не считаясь с его мнениями и суждениями, адресовал ничего не значащие, но определенные в одном пункте ответы, запретив выказывать какое-либо предпочтение партиям, разделявшим испанский двор, и давать понять, в какую сторону склоняется двор французский.

Между тем, всецело предавшись делам Италии, Наполеон вовсе не забывал об Испании. Напротив, он отдал новые военные приказы, стремясь постепенно нарастить свои силы по обе стороны Пиренеев, чтобы вне зависимости от окончательного решения ему осталось бы лишь выразить свою волю, когда она у него появится. Помимо армии Жюно, необходимой в Португалии, он подготовил, как мы видели, еще корпуса Дюпона и Монсея и полагал, что этого недостаточно. Он считал, что эти два корпуса, будучи направленными по дороге из Бургоса и Вальядолида под предлогом прохода в Португалию и имея возможность движением влево передвинуться на Мадрид, будут сдерживать столицу и обе Кастилии. Но Наварра, Арагон, Каталония, провинции столь важные и сами по себе, и своим духом, и местоположением, и находящимися в них крепостями, казались ему подлежащими оккупации если и не тотчас выдвинутыми туда силами, то по крайней мере силами, готовыми вступить в них в любой момент.

Поэтому Наполеон хотел располагать еще двумя готовыми дивизиями, одна из которых, разместившись у Сен-Жан-Пье-де-Пора, могла бы под каким-нибудь предлогом выступить на Памплону, а другая, собранная в Перпиньяне, могла бы равным образом войти в Барселону и завладеть как городом, так и фортами, его контролирующими. Завладев Памплоной и фортами Барселоны, Наполеон получал два прочных опорных пункта для движения армий на Мадрид. А пока ему было достаточно держать их сосредоточенными на границе. Армия генерала Жюно, набранная из бывшего Булонского лагеря, оставила пять запасных батальонов, из которых он мог сформировать дивизию в 3–4 тысячи человек, достаточную для оккупации Памплоны и сдерживания Наварры.

Швейцарский батальон, расквартированный по соседству, мог довести их количество до шести. Наполеон приказал немедленно воссоединить их в Сен-Жан-Пье-де-Поре под командованием генерала Мутона и добавить к ним роту пешей артиллерии. Перпиньянскую же дивизию он набрал в Италии. Возвращение войск союзников в их страны уже позволяло располагать частью итальянских полков, размещенных вблизи Франции. Наполеон предписал трем итальянским батальонам из Турина и одному из Генуи направляться в Авиньон. Прекрасный неаполитанский полк, который Жозеф отправил к нему для приучения к боевой жизни, уже находился близ Гренобля. Ему также был отправлен приказ двигаться к Авиньону. Туда же были направлены четыре ломбардских и неаполитанских эскадрона, насчитывавших 600–700 всадников, и несколько артиллерийских рот. Французский полк из крепости Браунау, возвращенной австрийцам, переходил Альпы, возвращаясь в Италию. Ему было предписано следовать на юг Франции. Наконец, в Пьемонте имелись сборные пункты пяти егерских и четырех кирасирских полков, отправленных прошлой зимой из Италии в Польшу. Как все армейские сборные пункты, они были весьма обильно снабжены людьми и лошадьми. Наполеон набрал из них еще две прекрасных кавалерийских бригады, сформировавшие под командованием генерала Бессьера дивизию в 1200 всадников. Присоединив к этим войскам несколько французских и швейцарских батальонов из Прованса, можно было собрать в Перпиньяне корпус в 10–12 тысяч человек.

Предписав эти диспозиции войскам, остававшимся по эту сторону Пиренеев, Наполеон распорядился о новом движении войск, уже их перешедших. Генералу Дюпону, одна дивизия которого выдвинулась к Витории, он приказал воссоединить все три дивизии между Бургосом и Вальядолидом в первые дни января, с видимым направлением на Саламанку и Сьюдад-Родриго, то есть на Лиссабон, но при этом наблюдая за мостом через Дуэро на Мадридской дороге, дабы быть готовыми завладеть им при первой необходимости. Маршалу Монсею было предписано занять позиции, оставляемые Дюпоном, и выдвинуть одну из его дивизий к Витории. Эти движения не могли чрезмерно усилить подозрений испанского двора, ибо производились по Лиссабонской дороге. Однако чтобы придать им еще более естественный вид, Наполеон велел Богарне направить испанскому двору уведомления самого тревожного свойства о скоплении английских сил в Гибралтаре, скоплении совершенно реальном, ибо незадолго до того стало известно, что британское правительство почти полностью вывело войска с Сицилии и намеревается послать в Португалию войска, вернувшиеся из Копенгагена. Наполеон настоятельно просил испанский двор позаботиться об охране Сеуты, Кадиса, лагеря Сан-Роке и Балеарских островов, этими полезными указаниями добавив правдоподобия предлогам, на которые ссылался при введении в Испанию новых французских войск.

Наполеон спешил покончить с делами Италии, чтобы вернуться в Париж, откуда мог пристальнее следить за предметом своей постоянной озабоченности. Однако решение по одному из тех вопросов, которые ему было бы удобнее решать в Париже, нежели в Милане, он не захотел откладывать ни на день. Вопрос этот относился к постановлениям британского правительства от 11 ноября касательно навигации нейтральных стран. Обнаружив, что доведенная до крайности система запретов вредит Англии более, чем Франции, Сент-Джеймский кабинет задумал доставить облегчение всеобщей торговле, принудив суда всех стран заходить в Великобританию и, более того, платить ей дань. Вследствие чего было постановлено, что судно любой страны, не находящейся в состоянии войны с Великобританией, хотя и зависящей в той или иной степени от Франции, может свободно заходить в порты Соединенного Королевства и его колоний и затем отправляться куда угодно при условии уплаты 25 %-ной таможенной пошлины. И напротив, всякое судно, не заходившее в порты Великобритании и имеющее на свои товары сертификаты, выданные французскими агентами, подлежит конфискации и объявляется трофеем. Таким способом торговые суда любой страны принуждались (в той мере, в какой были выполнимы законы на морских просторах) либо заходить в английские порты для уплаты пошлины, либо плыть в Англию за продовольствием и другими товарами английского производства. Вся торговля должна была проходить через английские порты, всякий товар должен был либо происходить из Англии, либо быть оплачен там пошлиной. Благодаря этим предписаниям англичане получали надежное средство отправлять во Францию свои колониальные товары, происхождение которых нельзя было проследить. В действительности они заманивали к себе суда нейтральных стран, нагружали их сахаром и кофе, затем сопровождали к французским или голландским портам с фальшивыми документами, выдававшими английские товары за товары нейтральных стран, прибывшие прямо из Америки.

Узнав в Милане об этом решении, Наполеон сначала написал в Париж, потребовав доклада у министра финансов и начальника таможен. Однако, не дожидаясь их ответа, он 17 декабря издал декрет, известный под названием Миланского, еще более суровый, чем все предыдущие.

Если в Берлинском декрете Наполеон ограничился недопущением в порты Империи любого судна, заходившего в Англию, на сей раз он пошел дальше и объявил военной добычей всякое судно, которое заходило в Англию или в ее колонии и подчинялось ее требованию уплаты пошлины. Подзаконными актами он установил суровые наказания для капитанов и матросов, уличенных в подложных декларациях. Миланского декрета было довольно, чтобы полностью перекрыть сообщения, которые Англия хотела открыть к своей выгоде. Но преимущество покупалось ценой насилия, которое неминуемо должно было вскоре утомить Францию и ее союзников не менее, чем саму Англию.

За исключением этого недолго отвлечения, Наполеон отдавал всё свое время управлению королевством Италия. К концу декабря в Милане собрались коллегии владельцев, торговцев и ученых, чтобы заслушать сообщение о многих важных актах. Первым из них Наполеон официально усыновлял принца Евгения Богарне. Вторым – уточнял последствия усыновления, подтверждая передачу короны Италии принцу Евгению и ограничивая ею его право наследования, что исключало для него возможность однажды наследовать корону Франции. Итальянцы любили принца, ибо никогда еще не жили при столь мягком и просвещенном правительстве, наслаждаясь в последние два года спокойствием и миром и отдыхая от ужасов войны. Но поскольку в настоящее время корона Италии оставалась присоединенной к короне Франции, а Евгений Богарне был лишь ее заранее назначенным наследником в достоинстве вице-короля, Наполеон пожелал, чтобы он именовался принцем Венецианским, каковой титул назначалось отныне носить всем наследникам королевства Италии. Он также учредил титул принцессы Болоньи для Жозефины, дочери Евгения от его брака с принцессой Августой Баварской. Наконец, в знак благоволения к герцогу Мельци, бывшему вице-президенту Итальянской республики, он пожаловал ему титул герцога Лоди, в честь одной из блестящих побед в первых кампаниях.

Покончив с этими делами, Наполеон отбыл в Пьемонт, осмотрел крепость Алессандрии, поблагодарил генерала Шаслу, руководившего ее строительством, и отправился в Турин, где пожаловал новые привилегии этим недавно обретенным французским провинциям. Он приказал построить для связи Лигурии с Пьемонтом канал, который соединил бы По со Средиземным морем, и улучшить навигацию из Алессандрии по Танаро, чтобы лодки могли достичь По в любое время года. Кроме того, Наполеон приказал спрямить в нескольких местах большую дорогу из Алессандрии в Савону и связать ее с Туринской дорогой. Он решил открыть большую дорогу из Мон-Женевра, которая в соединении с дорогой Мон-Сени должна была довершить сообщение Франции с Пьемонтом через Приморские Альпы. Он также постановил построить каменный мост через По в Турине, деревянный мост через Сезию в Верчелли, деревянный мост через Бормиду меж Алессандрией и Тортоной и еще три деревянных моста меньшей значимости через горные потоки, протекающие меж Турином и Верчелли.

Наполеон покинул Турин и прибыл в Париж вечером 1 января 1808 года. Возвращению императора в столицу Империи суждено было ознаменоваться важнейшими решениями его правления. В самом деле, настало время определиться касательно Испании, ибо невозможно было более откладывать ответ Карлу IV, а также касательно римского двора, отношения с которым с каждым днем ухудшались. Таким образом, Наполеону предстояло столкнуться с двумя старейшими и наиболее грозными осколками старого режима: испанскими Бурбонами и папством.

Желая заменить на всех тронах Бурбонов Бонапартами, влекомый к этой цели семейным чувством и реформаторским гением, нетерпимым к выродившимся монархиям, бесполезным или вредоносным, Наполеон колебался в отношении Испании между тремя разными решениями. Во-первых, представлялось возможным привязать к себе Испанию посредством низвержения фаворита и брака принца Астурийского с французской принцессой – без каких-либо требований, способных оскорбить гордость испанцев; во-вторых, можно было предложить брачный альянс и низвержение фаворита, принудив при этом Испанию к территориальным жертвам, которые обеспечивали Франции берега Эбро, побережье Каталонии и совместное пользование испанскими колониями; наконец, Наполеон мог прибегнуть к крайним мерам, то есть низложить Бурбонов и навязать испанцам новую династию, не требуя от них ни уступок территорий, ни торговых привилегий и удовольствовавшись, в качестве единственного результата, прочным соединением судеб Испании с судьбами Франции.

Ни одно из этих решений не было хорошим, но далеко не все они были одинаково плохи.

Предложить Фердинанду французскую принцессу, добавить к этой милости низвержение фаворита, не заставив платить за такое двойное удовольствие никакой жертвой, значило исполнить радостью всю испанскую нацию, приобрести на некоторое время ее абсолютную преданность и опереться на ее энергичную поддержку против любого министра, который будет недоволен французской политикой. Но Фердинанд, обладавший всеми недостатками испанского характера без единого его достоинства, в скором времени стал бы таким же врагом Франции, как Мануэль Годой, события вернулись бы в привычное русло, и невежество, нерадение, ненависть к любым улучшениям и зависть к иностранному превосходству стали бы вновь основными чертами испанского правительства и при новом режиме. Правда, у трона находилась бы французская принцесса, но ей пришлось бы обладать редкой настойчивостью для сопротивления столь противоположным тенденциям, и сама ее настойчивость, возможно, сделала бы ее ненавистной испанцам. К тому же столь богато одаренные природой принцессы появляются не часто, а те, что находились тогда в распоряжении Наполеона, не блистали яркими достоинствами, сколь необходимыми для их роли, столь и опасными для них самих.

Второй план, состоявший в требовании низвержения фаворита, уступки Португалии провинций Эбро и открытия для французов испанских колоний, был лишь ухудшенным вариантом первого. Обладание провинциями Эбро представляло преимущество скорее мнимое, нежели действительное, ибо по причине близкого соседства там более всего недолюбливали французов. Кроме того, испанцев возмутило бы подобное расчленение их территории, и в результате их радость по поводу брака Фердинанда с французской принцессой и низвержения фаворита была бы настолько отравлена, что породила бы неблагодарность с первого же дня. Сам Лиссабон потерял бы в их глазах всякую притягательность, если бы пришлось платить за него Сарагосой и Барселоной. Открытие французам испанских колоний и в самом деле являлось серьезным преимуществом, но его было нетрудно добиться и без возбуждения озлобленности. Таким образом, второй план не сулил привязать Испанию к Франции даже ненадолго, обрекая французов, напротив, на их вечную ненависть.

Третий план, к которому неодолимым образом и склонялся Наполеон, состоял в низложении Бурбонов и окончательном соединении Франции и Испании посредством установления единой династии. Этот план имел целью возрождение Испании, притом что у нее ничего не отнимали, а напротив давали ей Португалию, удаляли фаворита и проводили внутренние реформы, – словом, возрождали политику Людовика XIV, в которой не было ничего слишком великого для человека, превзошедшего всё известное величие. Следует заметить, что политика Людовика XIV была для Франции политикой естественной. Объединение в едином духе и в единых целях всего Запада, то есть Франции и Апеннинского и Иберийского полуостровов, противопоставление их могущества на суше коалиции северных дворов, а их могущества на море – притязаниям Англии, – вот что могло бы стать безусловно подлинным и законным притязанием Наполеона, совершенно оправданным правилами здравой политики, пусть бы она и не удалась.

Но за расточительностью, безумными тратами, всегда следует наказание – в невозможности позволить себе траты необходимые. Поставив перед собой на Севере столь огромную и выходящую за пределы подлинных интересов Франции задачу, а именно: учреждение французской Германии (к великому неудовольствию германских народов) и попытка восстановления Польши (наперекор Австрии и Пруссии), Наполеон не мог не испытывать недостаток финансовых ресурсов для исполнения более глубоких политических замыслов. В самом деле, он был вынужден в одно и то же время держать триста тысяч человек между Одером и Вислой, чтобы обеспечить покорность Германии и союз с Россией, и сто двадцать тысяч человек в Италии, чтобы лишить Австрию и мысли перейти через Альпы. Теперь ему требовалось еще 100–200 тысяч человек для сдерживания Испании и вытеснения из нее англичан, намеревавшихся обрести в ней надежное и удобное пристанище, ибо им нужно было лишь пересечь Гасконский залив, чтобы добраться до нее. Все эти армии в Германии, Италии и Испании представляли собой массу в 800–900 тысяч человек и требовали постоянного расширения внимания, усилий и командования, на что Франции и даже его гению могло в конце концов не хватить сил и средств.

Всё происходящее уже было разительным тому подтверждением, ибо, чтобы раздобыть войска, не ослабив Великую армию и не оголив Германию и Италию, Наполеону пришлось идти на множество ухищрений и не удалось найти никого, кроме новобранцев под командованием офицеров, вызванных со сборных пунктов или возвращенных из отставки. Недостаток ресурсов отягчался и другим обстоятельством. Покорность испанского двора, хоть и смешанная с множеством тайных измен и бесплодная вследствие немощи испанской администрации, имела все внешние признаки абсолютнейшей преданности. Поэтому Наполеон не мог предъявить двору Эскориала ни единой правдоподобной претензии, и диктаторский акт низложения Карла IV, противный простой справедливости и неприемлемый для масс, мог вызвать мятеж гордой и завистливой нации, питавшей пламенную ненависть к чужакам. Для ее сдерживания нужны были совсем иные силы, нежели те, которые был в состоянии собрать Наполеон. Его попытка осуществить свои замыслы с недостаточными ресурсами могла стать началом его поражений.

Для успеха этого предприятия имелось еще одно необходимое условие, а именно сохранение тесного альянса, который Наполеон заключил в Тильзите. Поэтому, как бы ни досадно было проявлять снисходительность к притязаниям императора Александра, следовало принять соответствующее решение и предупредить рассеяние французских сил, любой ценой купив содействие великой Северной империи, – словом, расплатиться Молдавией и Валахией за возможность безнаказанно низложить испанских Бурбонов.

Наконец, даже при соединении всех этих условий для Испании и Франции оставалась еще одна серьезная опасность: возможная и даже вероятная потеря богатых испанских колоний. Пример Соединенных Штатов породил в них склонность к независимости, каковую склонность только усиливало постыдное нерадение метрополии, оставлявшей их беззащитными. Поэтому следовало опасаться, как бы навязывание новой династии не доставило колониям искомый предлог для мятежа, средствами для которого их с радостью снабдило бы английское покровительство. В таком весьма вероятном случае Испания будет разорена, пока не откроет для себя новых источников процветания, а Франция добьется лишь обогащения английской торговли.

Таковы были три плана, из которых приходилось выбирать Наполеону. Лучше всего было последовать первому плану, что довело бы радость нации до упоения, и просить лишь открытия колоний и, быть может, оставления Балеарских островов или Филиппин, не приносивших Испании никакой выгоды. Благодарность испанцев могла быть непродолжительной, но сохранилась бы достаточно долго для искреннего их содействия Наполеону в последний период морской войны против англичан.

Но этот план, единственно разумный, ибо он не требовал новых предприятий от уже перегруженной Империи, не встречал ни малейшего одобрения ни у Наполеона, тайным желаниям которого противоречил, ни у Талейрана, которому недоставало смелости поддержать его, хоть он и начал уже страшиться последствий избранной политики. Теперь осмотрительность возобладала над желанием угодить, Талейран колебался и пытался найти компромисс, чтобы увести Наполеона с рокового пути, на который сам его и толкнул. Но тот постоянно и неуклонно возвращался к мысли об изгнании Бурбонов с их последнего трона в Европе и желал воспользоваться минутой безграничного могущества на континенте, наступившей после копенгагенских событий, пока он был молод, победоносен и ему повиновалась и служила фортуна. После завершения задуманной им системы великим ударом по испанской династии наступит покой – для него, для армии, Франции и Запада, ослепленных его славой и довольных установленным порядком и произведенными реформами.

Однако в январе 1808 года, даже после процесса Эскориала, Наполеон еще не принял бесповоротного решения и возвращался порой к мысли о соединении двух домов в брачном альянсе, когда некий семейный инцидент сделал эту комбинацию практически неосуществимой. Наполеон призвал в Париж дочь Люсьена от первого брака [Шарлотту], чтобы удалить ее от ссор родителей. К несчастью, воспитанной в изгнании девушке нередко доводилось слышать горькие сетования на всемогущую семью, делившую троны Европы и не вспоминавшую о далеком безвестном брате, и она прибыла в Париж совсем не с теми чувствами, которых от нее ожидали. Живя при императрице-матери, окружившей ее своими заботами, она между тем находила ее суровой, а своих теток – невнимательными, что не сближало ее с теми, кого ее научили скорее опасаться, нежели любить. В своих письмах к итальянской родне Шарлотта изливала все обуревавшие ее неприятные чувства. Наполеон, предполагавший отправить ее в Испанию, хотел знать, принесет ли она туда и приверженность его политике, и велел за ней тщательно присматривать и читать ее переписку. Едва она приехала в Париж, как письма, в которых излагались малоприятные для императорской семьи слухи о бабке, тетках и дяде Наполеоне, были конфискованы и переданы Наполеону. Он тотчас призвал в Тюильри мать, братьев и сестер и зачитал перехваченные письма в семейном собрании. Позабавившись гневом свидетелей этой сцены, которым в этих письмах всем одинаково досталось, он оставил иронию и перешел к холодной суровости, потребовав в двадцать четыре часа отослать юную племянницу обратно в Италию. Вот почему дом Бонапартов не располагал ныне принцессой для Испании: недавно принятая в императорскую семью мадемуазель Ташер таковой не являлась. Наполеон недавно удочерил эту юную особу, племянницу императрицы Жозефины, и отправил ее в Германию, чтобы выдать замуж за наследника княжеского дома Аренбергов. Замыслив соединить свою кровь с кровью Бурбонов, он хотел бы, чтобы это была его собственная кровь, а не кровь его жены, как бы он ни был к ней привязан.