Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2"

XI
Аранхуэс

В то время как Наполеон, определившись относительно Испании с целью, но не со средствами, ехал в Италию, исполненный уверенности в собственном могуществе, французские армии продвигались по Иберийскому полуострову и сталкивались с первыми трудностями, поджидавшими их на этой негостеприимной земле.

Первой назначалось ступить на нее армии генерала Жюно. Ее миссия, как мы видели, состояла в овладении Португалией. Численность армии составляли 23 тысячи боеспособных солдат, которых сопровождали еще 3–4 тысячи человек подкреплений со сборных пунктов. Армия разделялась на три дивизии под командованием Делаборда, Луазона, Траво. Начальником ее Генштаба был генерал Тьебо, а главнокомандующим – доблестный Жюно, преданный адъютант Наполеона, пробывший недолгое время послом в Португалии, умный и храбрый до безрассудства офицер, единственным недостатком которого была природная горячность, которой суждено было привести его однажды к болезни рассудка. Армия состояла из новобранцев 1807 года, призванных в 1806-м, но перемешанных со старыми кадрами и достаточно обученных. Они были весьма способны проявить стойкость в бою, но, к несчастью, непривычны к тяготам походной жизни, которым, однако, и предстояло стать их главным испытанием. Наполеон, желавший скорее вступить в Лиссабон, чтобы настичь там не королевскую семью, которая его не волновала, а португальский флот и огромные богатства английских негоциантов, приказал Жюно двигаться с удвоенной быстротой и не беречь солдат от тягот и лишений, дабы прибыть вовремя.

Семнадцатого октября армия несколькими колоннами вступила в Испанию, направившись на Вальядолид через Толосу, Виторию и Бургос. Несмотря на обещания князя Мира, на дороге почти ничего не было приготовлено, и вечером пришлось спешно собрать кое-какое продовольствие, чтобы накормить изнуренные дневным переходом войска. Жилища кишели паразитами и были столь отвратительны, что французские солдаты предпочли ночевать в полях и на улицах, отказавшись от предложенного им крова. Население встречало их с естественным любопытством пылкого народа, охочего до зрелищ, каковых бездеятельное правительство не доставляло ему уже целый век. Высшие классы встречали французов приветливо, но простой народ уже выказывал в их отношении темную ненависть к иностранцам. По дороге в Саламанку зарезали нескольких отставших солдат, хотя они всюду вели себя с самой благоразумной сдержанностью.

Дойдя до Саламанки и сделав краткую остановку, армия уже успела весьма пострадать от тягот перехода и бросила позади некоторое количество отставших. Предусмотрительный начальник штаба устроил в Вальядолиде, Саламанке и в Сьюдад-Родриго сборные пункты для приема уставших и больных солдат и дальнейшего отправления их вслед за армией группами, достаточно многочисленными для самообороны.

Получив в Саламанке приказ двигаться без остановки, армия покинула город 12 ноября. Ей предстояло перейти через горную цепь, чтобы пройти из Сьюдад-Родриго в Алькантару. От Саламанки до Алькантары следовало преодолеть пятьдесят лье по бедным, гористым и лесистым местам, где встречались лишь пастухи, приводившие туда стада дважды в год. Хотя испанские власти обещали заготовить продовольствие, в Сан-Муньосе вновь не нашлось почти ничего. Войска за два дня прошли девятнадцать лье, поев лишь немного козьего мяса, которое они раздобыли, захватив встреченные в пути стада. В Сьюдад-Родриго, довольно большом городе и важной крепости, нашли весьма недружелюбного губернатора, который в качестве извинения сослался на то, что его оставили в неведении о прохождении французской армии, и который ничуть не побеспокоился исправить положение. Тем не менее удалось собрать немного продовольствия, чтобы обеспечить войскам половину рациона; организовали новый сборный пункт для приема отставших солдат, количество которых возрастало с каждым шагом, и направились к горам, чтобы перейти из долины Дуэро в долину Тахо.

Погода внезапно испортилась. Дождь и снег непрерывно сменяли друг друга. Изрытые тропы, которыми следовали колонны, исчезали прямо под ногами людей и лошадей. Обманутые полудикими проводниками, которые нередко обманывались и сами, ибо никогда не выходили за пределы своих деревень, несколько колонн заблудились и вышли к гребням горной цепи у деревни Пенья-Парда, валясь с ног от усталости и голода и покинув на дороге множество отставших. За продовольствием нужно было идти в Моралеху, по ту сторону гор, но внезапно разразилась ужасная буря. В один миг все потоки вышли из берегов, и под завывания ветра и грохот воды неопытные солдаты, почти не евшие уже несколько дней и без надежды на лучшее пристанище в ближайшие дни, оказались охвачены внезапным приступом уныния, которое наваливается на юные души, непривычные к невзгодам военной жизни.

Между тем первая колонна, добравшись к одиннадцати часам вечера до Моралехи, обнаружила там уже нашедшее пристанище подразделение и разъяснила, в каком состоянии оставила солдат на дороге. На помощь отставшим товарищам выслали наименее уставших людей. Разожгли большие костры, на вершине колокольни поместили сигнальный огонь, ударили в набат, привлекая к этому месту заблудившихся. В довершение несчастья в Моралехе также ничего не было подготовлено, запасы продовольствия отсутствовали. Измученные голодом солдаты, не считаясь более ни с чем, предались грабежу и опустошили несчастный городок, ставший жертвой невыполнения испанским правительством его обещаний. Поначалу до городка добралось не более четверти личного состава, но в течение ночи добрались все, кто не пал от усталости, не утонул в потоках и не был убит пастухами Эстремадуры. Еще нескольких коз хватило на то, чтобы если и не утолить голод солдат, но хотя бы не дать им умереть от истощения. Невозможно было останавливаться в таком месте, и на следующий день выступили к Алькантаре, где наконец вышли на берега Тахо и к границе Португалии.

Главнокомандующий Жюно прибыл туда раньше армии, дабы своими заботами исправить нерадение испанского правительства. Город предоставлял немного больше ресурсов, чем дикие горы Эстремадуры. Тем не менее ресурсы эти были незначительны и уже частично потреблены испанскими войсками генерала Карафы, которому назначалось с дивизией в 9-10 тысяч человек поддерживать движение французских войск и спускаться по левому берегу Тахо, в то время как генерал Жюно будет спускаться по правому. Удалось раздобыть нескольких быков и баранов, которых распределили между полками;

нашлось немного хлеба, чтобы дать по полрациона каждому солдату. После чего войска поставили на постой – как для воссоединения армии, так и для восстановления ее истощившихся сил. Она оставила позади себя и потеряла в лесах и потоках пятую часть личного состава, то есть 4–5 тысяч человек. Половина кавалерии осталась без лошадей, многие из которых умерли с голоду или не смогли продолжать путь, лишившись подков. Артиллерию пришлось тащить с помощью быков, а поскольку это средство вскоре исчезло, до Алькантары добралось не более шести орудий. Боеприпасы и остальное снаряжение также пришлось бросить по дороге.

Несчастный генерал Жюно оказался в крайнем затруднении. С одной стороны, его подгоняли приказы Наполеона и уверенность, что если он не придет вскоре в Лиссабон, то или португальский флот успеет уплыть со всеми богатствами Португалии, или он встретит организованное сопротивление, которое будет трудно преодолеть;

с другой стороны, перед ним простирались обрывистые отроги гор провинции Бейра, разделенные ужасающими ущельями, совершенно пустынными, лишенными всяких ресурсов и ставшими еще более опасными из-за осенних проливных дождей. К тому же французские солдаты, в спешке покинув Францию, не имели при себе снаряжения, оказались в большинстве разутыми и без ранцев и были не в состоянии ни выдержать продолжительный марш, ни победить сколь-нибудь серьезное сопротивление, если бы с таковым столкнулись. А последнего нельзя было исключить, ибо у португальцев оставалось 25 тысяч довольно неплохих солдат, весьма расположенных к обороне, ибо перспектива принадлежать Испании вовсе не содействовала дружелюбной встрече с захватчиками их земли. Нельзя было рассчитывать и на помощь испанцев, ибо вместо двадцати батальонов они прислали французам только восемь, питавших к тому же столь недобрые чувства к иностранцам, что их пришлось отослать обратно.

Перед лицом такой альтернативы – либо позволить совершиться в Лиссабоне событиям, достойным сожаления, либо подвергнуть изнуренные войска новым тяготам – генерал Жюно не колебался и осмотрительности предпочел послушание. Он принял решение продолжить стремительный марш через отроги Бейры, окаймляющие Тахо от Алькантары до Абрантеса. А потому не медля собрал некоторое количество башмаков, раздобыл нескольких быков и, для изготовления патронов, воспользовался имевшимся на месте пороховым складом и бумагой: объемистыми архивами кабальеро Алькантары. Затем Жюно разделил свою армию на две части, составив одну из пехоты двух первых дивизий, а вторую – из пехоты третьей дивизии, кавалерии, артиллерии и отставших. Первую часть он выдвинул вперед, а вторую оставил в Алькантаре с приказом выдвигаться, как только все отставшие подтянутся, восстановят силы и раздобудут транспорт. С собой он взял лишь несколько горных орудий, которые было проще тащить ввиду их небольшого калибра.

Двадцатого ноября Жюно отбыл из Алькантары и пересек границу Португалии по правому берегу Тахо, в то время как генерал Карафа переходил ее по левому. Конечно, лучше было перейти Тахо, добраться до Бадахоса и идти в Элваш по большой дороге, которой следуют обычно испанцы, через плоскую провинцию Алентежу. Но для этого нужно было спуститься до Бадахоса по всему полуострову, а затем длинным обходным путем добираться до Лиссабона. Наполеон, отдав, после изучения карты, приказ двигаться к Лиссабону кратчайшим путем, предписал следовать правым берегом Тахо, от Алькантары до Абрантеса. Такой маршрут был короче и позволял осуществить переход через Тахо при приближении к Лиссабону. Однако если бы Наполеон знал, что в Португалии придется столкнуться с проливными дождями, а из-за небрежения союзников армия прибудет в Алькантару измученной голодом и усталостью, он предпочел бы потерять несколько дней, нежели продолжать марш, который вскоре стал обреченным.

Тут-то и начали обнаруживать себя пагубные стороны политики крайностей, когда, желая действовать одновременно и на Висле, и на Тахо, и в Данциге, и в Лиссабоне, приходилось отдавать приказы издалека, использовать слабых солдат и неопытных генералов, тогда как крепкие солдаты и искусные генералы оказывались занятыми в другом месте. Бывают соратники, грешащие вялостью, бывают такие, что грешат избытком рвения. Последние встречаются реже и в целом более полезны, хотя иногда становятся опасны. Доблестный Жюно относился к последним. Поэтому он без колебаний покинул 20 ноября Алькантару, отослав, как мы сказали, часть испанских войск, показавшихся ему ненадежными, и направив другую их часть по левому берегу Тахо, а сам выдвинулся по правому. Из армии, которая в Байонне насчитывала 23 тысячи боеспособных солдат, он уводил с собой не более 15 тысяч: не потому что остальные погибли и заблудились, но потому что они были неспособны продолжать столь стремительный марш. Он выдвинулся вдоль Тахо по горным тропам, вынужденный непрестанно подниматься и спускаться, то восходя на гряду отрогов, отходящих от Бейры, то углубляясь в ущелья, их разделяющие. Две пехотные дивизии он направил на Каштелу-Бранку разными дорогами. Погода по-прежнему оставалась ужасной, дожди не прекращались, дорога была почти непроходима. На следующий день обе дивизии соединились в Каштелу-Бранку, и обе – в ужасном состоянии. Солдаты были бледны, обезображены и почти все босоноги. Остановиться значило умереть с голода, а кроме того потерять драгоценное время. Поэтому снова двинулись в путь в надежде добраться до богатого и густонаселенного Абрантеса, расположенного за пределами гористой местности, в открытом и плодородном краю. Двигались двумя колоннами. Первой колонне предстояло преодолеть четырнадцать лье и четыре-пять горных потоков. От дождя они так разбухли, что переправа через них была опасна. Солдаты становились в цепи, держась за ружья, чтобы противостоять бурному натиску вод. До Собрейра-Формозы добрались только к одиннадцати часам вечера, в состоянии подлинного отчаяния. За первый час собралось не более шестой части людей. Нашли каштаны, немного скота и поели. Вторая дивизия на пути в Пердигао, в свою очередь, претерпела жестокие страдания.

Наконец, после неслыханных лишений и тягот, 24 ноября войска добрались до Абрантеса в количестве 4–5 тысяч человек, бледных, исхудалых, с окровавленными ногами, в разорванной одежде и выведенными из строя ружьями, ибо солдаты пользовались ими как посохами, переходя через горные реки и карабкаясь в горы. Прибыть в таком виде к густонаселенному городу значило вызвать у отцов города искушение захлопнуть ворота перед войсками и защититься от них, попросту дав им умереть с голоду. Но к счастью, бессмертные победы, одержанные во всех концах света французскими ветеранами, защищали молодые войска везде, где бы они ни оказались. Слава французской армии была такова, что при ее приближении у населения возникало только одно чувство – желание предоставить ей как можно скорее то, в чем она нуждалась. Узнав французских солдат поближе, их переставали ненавидеть, не переставая опасаться, и предоставляли им по доброй воле то, что в первый день предлагали из страха.

Главнокомандующий пришел в Абрантес прежде своей армии, чтобы заранее подготовить помощь, какой требовало ее печальное состояние. Жители предоставили всё, чего он хотел. В изобилии собрали скот и хлеб, и, впервые после отбытия из Саламанки, то есть за двенадцать дней, солдаты получили полный рацион. Для них раздобыли прекрасное вино, обувь, одежду и транспорт и даже выслали назад повозки, чтобы подобрать отставших и больных. Молодые солдаты, столь чувствительные ко всем ощущениям, быстро оправились и за два дня перешли от самого мрачного отчаяния к роду довольства и уверенности в завтрашнем дне.

Жюно приказал починить оружие и сформировал из отборных рот колонну в четыре тысячи человек, которая была в состоянии продолжать движение на Лиссабон. Предупредив своей стремительностью сопротивление, могущее стать непреодолимым в горах Бейры, он пожинал первые плоды своих усилий. Но Жюно хотел вовремя прибыть в Лиссабон, чтобы успеть перехватать всех, кто попытается ускользнуть из столицы. Этого второго успеха достичь было почти невозможно.

Лиссабон в эту минуту был охвачен невероятным смятением. Узнав о движении французской армии на Вальядолид, принц-регент уступил всем требованиям Наполеона, объявил войну Великобритании, издал указ о конфискации имущества англичан, дав тем не менее торговцам время увезти и продать всё самое ценное. Наконец, чтобы остановить французскую армию, он отправил навстречу Жюно посланцев, которые, к несчастью, искали его на дорогах, где его не было. Посол Англии лорд Стрэнгфорд, забрав паспорта, удалился на борт английского флота, который без промедления приступил к блокаде Тахо.

Неожиданное появление французской армии на дороге из Алькантары в Абрантес, где ее движение не мог замедлить ни один из высланных эмиссаров, породило в душе принца Жуана несказанный ужас, разделяемый всеми его родственниками и советниками. И тогда мысль о бегстве возобладала над всеми другими. Зная о происходящем, лорд Стрэнгфорд поспешил вернуться в Лиссабон с известиями из Парижа, полученными через Лондон и возвещавшими о решении Наполеона сместить с трона дом Браганса. Эти вести и присутствие посла окончательно предрешили отъезд королевской семьи в Бразилию. Предполагая, что придется, возможно, закрывать Тахо от англичан, худо-бедно снарядили остатки португальского флота, то есть один 80-пушечный корабль, семь 74-пушечных, три фрегата и три брига. Когда 27 ноября весть о вступлении Жюно в Абрантес, откуда он за три марша мог дойти до Лиссабона, достигла столицы, королевскую семью и часть аристократии, со всем ценным, что они могли взять с собой, погрузили на корабли. Все могли видеть, как в непогоду, под проливным дождем, принцы, принцессы, королева-мать, почти все придворные, множество знатных семейств, мужчины, женщины, дети, слуги в суматохе грузились на эскадру и на два десятка больших судов, предназначенных для торговли с Бразилией. Обстановка королевских дворцов и богатейших домов Лиссабона, содержимое государственных касс, деньги, которые уже некоторое время собирал принц-регент и которые сумели раздобыть семьи беженцев, – всё валялось в грязи на набережных Тахо, на глазах потрясенного народа, испытывавшего попеременно то сочувствие при виде столь мучительного зрелища, то раздражение при виде столь трусливого бегства, оставлявшего его без правительства и без защиты. Днем 27-го тридцать шесть военных и торговых судов, выстроившись вокруг флагманского корабля среди Тахо, широкой перед Лиссабоном, как морской залив, стали ждать благоприятного ветра, в то время как население в триста тысяч душ взирало на них с болью, гневом, любопытством и ужасом. В устье Тахо крейсировал английский флот, чтобы встретить эмигрантов и защитить их при необходимости своей артиллерией.

Так прошел весь день, ибо ветер не позволял выйти из Тахо. Тревога царила на португальском флоте, ибо если бы хоть одно французское подразделение, добравшись до Лиссабона, бросилось к Беленской башне, Тахо оказалась бы запертой.

В это время генерал Жюно, не переводя духу, вел своих несчастных солдат к стенам Лиссабона. Два дня, 26 и 27 ноября, он простоял перед Зезере, чьи воды поднялись за несколько часов от двенадцати футов до пятнадцати. Он переправился через реку с несколькими тысячами человек на лодках, доставленных ему за хорошие деньги речниками. Весь следующий день Жюно двигался на Сантарен через затопленные берега Тахо, где солдатам приходилось шагать по колено в воде, затем он дошел до Сакавена и получил там известия из Лиссабона. Жюно узнал, что королевская семья со всем двором погрузилась на корабли и собирается увести с собой нагруженный богатствами португальский флот. Надежды прибыть вовремя не осталось, однако следовало предупредить мятеж, подавить который было невозможно силами нескольких тысяч измученных солдат без единой пушки. Тридцатого утром генерал Жюно без колебаний покинул Сакавен с колонной в полторы тысячи гренадеров и немногих португальских всадников, встреченных им по пути, которых он вынудил следовать за собой. Жюно вошел в Лиссабон в 8 утра и был встречен комиссией правительства, которой принц-регент сдал королевство, и французским эмигрантом Новионом, которому было поручено поддержание порядка (он справлялся с этой задачей, проявляя немалый ум и энергию). Генерал Жюно нашел столицу спокойной, скорбящей о присутствии иностранцев, но покорной и настолько возмущенной бегством двора, что на тех, кто занял его место, сердились даже меньше. Прождав под парусами весь день 27-го и часть 28-го, португальский флот благодаря перемене ветра пересек, наконец, вечером Тахо и был встречен приветственными залпами английского флота. Адмирал Сидней Смит выделил мощную дивизию для сопровождения беглой монархии в Америку, где ей предстояло начать с Бразилии освобождение всех португальских и испанских колоний, ибо Французской революции дано было переменить облик как Старого, так и Нового Света и троны Иберийского полуострова, низвергнутые ею в Океан, своим падением произвели волну, докатившуюся до другого берега Атлантики.

Таким образом, генерал Жюно не выполнил, несмотря на все усилия, одну часть плана, но зато сумел без единого выстрела завладеть важнейшими позициями европейского побережья и предупредить сопротивление, чем и был вознагражден за свое упорство. Теперь ему предстояло водвориться в Лиссабоне, подтянуть армию, предоставить ей отдых, снабдить всем необходимым и вернуть ей внушительный вид, который она утратила за время этого незабываемого марша.

К концу дня в Лиссабон прибыла часть первой дивизии. Жюно завладел фортами и доминирующими позициями Лиссабона, расположенного на холмистых берегах широко разлившихся вод Тахо. Он расположил войска посреди враждебного населения в триста тысяч человек наиболее подходящим для их безопасности образом. Прочно устроив первые прибывшие подразделения, Жюно занялся подтягиванием остальных частей армии. Многие солдаты утонули и были убиты, некоторые умерли от усталости. Но потери эти, хоть и весьма достойные сожаления, были не столь велики, как можно было заключить из небольшого количества людей, добравшихся до Лиссабона в первый день. Составленные позднее списки засвидетельствовали, что количество умерших и заблудившихся не превышало 1700 человек. Оставались 21–22 тысячи солдат, уже набравшихся опыта в ходе кампании, за которыми следовали еще 3–4 тысячи. Отставшие солдаты объединялись в отряды для защиты от нападений крестьян и кормились как могли, тем, что находили в лесах. Добравшись до Абрантеса, они погрузились на лодки, которые и доставили их по Тахо в Лиссабон. Сильно задержавшаяся артиллерия также была погружена на лодки и таким образом быстро прибыла к месту общего сбора. Кавалерия прибыла без лошадей.

Однако Португалия могла предоставить армии всё, чего ей недоставало. В Лиссабоне имелся великолепный арсенал, служивший равным образом для снаряжения сухопутных и морских армий, в котором трудились три тысячи весьма искусных рабочих, только и мечтавших продолжать зарабатывать на жизнь, – даже работая на французов. Жюно использовал их для ремонта и починки армейского снаряжения и для изготовления лафетов многочисленной имевшейся в Лиссабоне артиллерии, которую надлежало поставить в батареи против англичан.

Португальская армия численностью 25 тысяч человек располагалась неподалеку от столицы, ожидая решения своей участи. Большинство ее солдат Жюно отправил в увольнение, так что осталось не более 6 тысяч человек. Он забрал всех лошадей кавалерии и снарядил французскую конницу, а затем распорядился подобным же образом и артиллерией. Через несколько дней его воссоединившаяся армия, вновь снаряженная и одетая во всё новое, отдохнув от тягот походной жизни, предстала в наилучшем виде. Генерал Жюно расположил первую дивизию и половину второй в Лиссабоне, другую половину второй дивизии – перед Абрантесом; а третью – на обратной стороне гор, у подножия которых располагается Лиссабон, от Пениши до Коимбры. Кавалерию во главе с генералом Келлерманом он отправил в долину Алентежу, чтобы повсюду обеспечить присутствие французов. В Сетубале Жюно расположил сопровождавших его испанцев генерала Карафы и устроил хорошо охраняемую дорогу через Лейрию, Коимбру, Альмейду, Саламанку и Байонну. Испанский генерал Таранко с 7–8 тысячами человек занимал Опорто, а генерал Солано с 3–4 тысячами – Алгарви.

В то время как французская армия занимала Португалию, Наполеон, располагавший при входе на Иберийский полуостров еще двумя армиями, приказал Дюпону, командующему Вторым корпусом Жиронды, выдвинуть одну из его дивизий на Виторию, под предлогом оказания помощи генералу Жюно против англичан. Еще прежде выступления этой дивизии подкрепление в 3–4 тысячи человек, которому назначалось влиться в армию Португалии, уже выступило на Саламанку. Вошло в обыкновение считать испанскую границу упраздненной разграничительной линией, а саму Испанию – открытой дорогой, которой пользовались, даже не предупреждая монарха. Первая дивизия генерала Дюпона, в самом деле, успела прибыть в Виторию прежде, чем Богарне уведомил об этом движении мадридский двор. Князь Мира сам с видимой тревогой заговорил об этом с послом, принеся по этому поводу извинения за недостаток приготовлений на дороге, пройденной генералом Жюно, и объяснив подобное нерадение важными заботами, возникшими вследствие судебного процесса.

Из-за этого-то процесса и несмотря на дарованное принцу Астурийскому прощение, волнение в Испании продолжало нарастать – как при дворе, так и в народе. Принц Астурийский, которого должны были обесчестить его гнусная покорность и трусливая выдача друзей, напротив, был обожаем народом, предпочитающим извинить ему двусмысленность поведения, вменив ее в вину его врагам. Предложение о браке с французской принцессой, адресованное Фердинандом Наполеону, обратило взоры нации и самого принца к высокому покровителю, который в ту минуту вершил судьбы мира. Французские войска, вступившие на испанскую территорию, вместе с теми, что скапливались между Бордо и Байонной, намного превышали силы, необходимые для оккупации Португалии, и подтверждали мнение, что этот могущественный покровитель подумывает о вмешательстве в дела Испании. Всей нации хотелось верить, что оно будет отвечать ее пожеланиям, что фаворит будет низвергнут, королева сослана в монастырь, Карл IV – в охотничий домик, а корона вручена Фердинанду VII, соединившемуся с французской принцессой.

Напрасно наиболее сведущие люди говорили, что для низвержения ненавистного фаворита не понадобилось бы столько солдат, что и одного кивка всемогущего Императора Французов хватило бы, чтобы отправить его в небытие, что скопление войск, вероятно, есть орудие куда более значительного решения прогнать Бурбонов со всех тронов Европы; напрасно проницательные люди указывали на это – их никто не слушал, потому что их слова противоречили страсти, владевшей всеми сердцами.

Однако королеве и фавориту страх открыл глаза на опасность их положения. Оба чувствовали, – и королева с большей ясностью, чем ее любовник, – какое презрение они внушают великому властелину Европы, до какой степени их трусливая бездарность ниже его великих замыслов. Хотя Наполеон подписал договор Фонтенбло, признав Мануэля Годоя правящим князем Алгарви, оба не чувствовали себя спокойно. Ведь Жюно уже полностью завладел управлением Португалией, не исключая и провинций, занятых испанскими войсками, а Наполеон требовал отложить обнародование договора Фонтенбло. Но к чему тайны, когда Португалия уже во власти союзных войск, а дом Браганса отбыл за океан, оставив пустующий трон? К этим тревожным вопросам прибавлялись письма от Искуэрдо, который не скрывал начинавшие терзать его страхи. Правда, страхи эти основывались не на фактах, ибо Наполеон никому не говорил о своих замыслах относительно Испании, да и не мог говорить, так как и сам не был уверен в том, что собирается предпринять. Однако проницательные люди угадывали его роковую склонность повсюду заменять семью Бурбонов его собственной, склонность, завладевшую его душой до такой степени, что она заставила его забыть всякую осторожность. Молчание Наполеона, не прекращавшего вести слишком явные приготовления, особенно поразило Искуэрдо, человека весьма искусного в разоблачении того, что хотели от него скрыть. Он непрестанно писал князю Мира, что, несмотря на отбытие Наполеона в Италию и отсутствие каких-либо слухов и разговоров среди его министров и доверенных лиц, во всем, что он видел, крылась некая весьма тревожная тайна.

Князь Мира и королева были чрезвычайно обеспокоены. На публике королева выказывала удвоенную привязанность к князю Мира, находя удовольствие в подобном вызове целомудрию присутствующих и отвращению врагов. Двор опустел, все честные люди оставили его. Когда королевская семья показывалась из садов Эскориала, народ хранил молчание, делая исключение только для принца Астурийского, которого бурно приветствовал, так что королева приказала полиции запретить всякие возгласы.

Каждый вечер князь Мира отправлялся к Тудо[6]6
  Пепита Тудо – в то время любовница Годоя; впоследствии – его жена. – Прим. ред.


[Закрыть] изливать муки своей души, весьма страдающей, хоть и легкомысленной. Страх преследовал и его, и этих интересовавшихся его участью женщин столь отличного от него положения. Страх побуждал их принимать меры предосторожности того рода, какие принимают на Востоке против фортуны или тирании. У князя Мира копили золото и драгоценные камни, разбирали великолепные уборы, извлекая из них бриллианты, которые свозили к нему вместе со значительными суммами наличных денег. Всякий мог видеть, как по ночам груженые мулы отправлялись от его жилища в Кадис и Ферроль. Народ, по обыкновению, всё преувеличивал и безмерно раздувал: поговаривали о том, что князь Мира собрал пятьсот миллионов наличных денег и отправил их несколькими караванами в неизвестных направлениях. Эти фантастические рассказы, в соединении с известием о бегстве дома Бра-ганса, порождали повсюду слухи о том, что князь Мира собирается увезти королевскую семью в Мексику, чтобы продлить по ту сторону моря власть, срок которой истекал в Европе. Предположение это, распространившись с невероятной быстротой, ввергло в негодование всех испанцев. Мысль о том, что испанская королевская семья, подобно королевской семье Португалии, пустится в трусливое бегство, увезя пленником обожаемого принца и оставив Наполеону пустующий трон, их возмущала, и это опасение удваивало, если это было еще возможно, ненависть народа к фавориту. С каждой неделей слухи о том, что богатства короны тайно вывозятся в Кадис, а князь Мира готов увезти королевскую семью в Севилью, звучали всё громче, возмущали умы и развязывали языки.

И какими бы ложными ни бывали обычно слухи, ходящие среди взволнованного населения, на сей раз они были не лишены основания. Пораженный примером дома Браганса, отчаявшийся князь Мира стал мечтать об Америке как о пристанище, куда можно отправиться за покоем, безопасностью и продлением власти. Он открылся королеве, которой его планы понравились, и, дабы склонить к ним и короля, начал пугать его замыслами Наполеона. Сказав ему более того, чем знал сам, Годой представил Карлу IV план бегства в Америку как наиболее надежное решение, наиболее выгодное даже для самой Испании. Сопротивляться армиям Наполеона, по его словам, было невозможно. Можно было бороться, но чтобы в итоге пасть перед тем, кого напрасно пыталась победить вся Европа, и в этой борьбе потерять не только Испанию, но и великолепную Вест-Индию, которая в тысячу раз прекраснее, чем европейские земли дома Бурбонов. Заморские провинции, уже зараженные мятежным духом вследствие восстания английских колоний и только и мечтавшие объявить о своей независимости, воспользуются войной, которая поглотит все силы метрополии, чтобы скинуть ее иго, и таким образом, помимо Испании, будут потеряны и Мексика, и Перу, и Колумбия, и Ла Плата, и Филиппины. Однако при бегстве в колонии можно будет удержать их самим присутствием правящего дома и образовать независимую империю. Если Наполеон, всё более ненавистный Европе по мере роста своего могущества, в конце концов падет, можно будет вернуться в Старый Свет, обретя уверенность в преданности американских провинций и избежав, с помощью простого путешествия, всеобщего потрясения всех государств. Если же, напротив, тиран умрет на узурпированном им троне, упрочив положение своей династии, в Новом Свете появится помолодевшая империя, которая позволит забыть обо всем, что оставлено в Европе.