Текст книги "Охотничья трилогия"

Глава XI

Смел, но благоразумен. – Философия лентяя. – Отбытие парламентера. – Квартет пьяниц. – Сперва пиво, потом ром. – Гомеопатия. – Вести о беглецах. – Капитан, генерал, военный министр, и все это за тридцать шесть часов. – Шлюпка идет назад. – Сухим путем. – Жара, лихорадка. – Носорог.

Кому знаком воинственный характер Фрике́, тот понимает, что ему потребовалось совершить героические усилия над собою, чтобы удержаться и не пустить ко дну лодки черномазых, осмелившихся преградить ему путь. У него были все шансы на победу, хотя бы она и дорого обошлась. Паровая шлюпка, вооруженная картечницей, люди с такими грозными, сокрушительными винтовками – где же было устоять против них жалким туземным скорлупкам? В исходе битвы нельзя было сомневаться. И все-таки Фрике́ отступил!

Да, он был неудерживо смел, но в то же время благоразумен. Ну, хорошо. Он разобьет негров в первом сражении. А потом что? Каков будет результат этой Пирровой победы?

Ведь задача не в том, чтобы любым путем проникнуть во враждебную страну: надобно в ней еще и удержаться. А шлюпка не приспособлена для продолжительного похода. Цель у него исключительно мирная, а между тем ей придется поминутно сражаться с бешеной ватагой дикарей также и на обратном пути. Все это парижанин обдумал с присущим ему здравым смыслом и скомандовал:

– Задний ход!

Негры завыли от восторга, когда увидали, что шлюпка пятится назад, но преследовать ее не стали, и правильно сделали, потому что Фрике́ решил на дальнейшие уступки не идти и в случае погони поддал бы им жару.

Стало очевидно, что они не препятствуют плаванию ниже обозначенной ими границы, только не желают пропускать вверх через линию блокады.

Удалившись задним ходом из-под выстрелов, Фрике́ приказал развернуться и, отойдя на два километра, распорядился бросить якорь на середине реки, запасшись предварительно дровами на левом берегу.

Потом он подозвал сенегальца, успевшего доказать свою благонадежность.

– Не съездишь ли ты к ним в челноке и не наведешь ли справку о «капитане»?

– Мой съездит, – отвечал негр.

– Не побоишься, что убьют?

– Мне все равно. Убьют – работать не надо.

– Если это не резон, то я, значит, не понимаю, что такое резон. Ну, а если они заберут тебя в неволю?

– Не боюсь. Твой придет на шлюпка, с большими ружьями и отберет лаптота обратно.

– Разумеется, я тебя вырву из их рук, чего бы это ни стоило. Даю тебе слово, что они жестоко поплатятся за оскорбление моего парламентера. Но я думаю, что они этого не сделают. В особенности, если ты объяснишь, что мы не англичане, а французы.

– Да. Прощай. Мой сейчас сядет в челнок.

Сенегалец сел в небольшой челнок, который все время буксировала за собой шлюпка, схватил рулевое весло и смело поплыл вверх по реке.

…Прошло два, четыре часа. Прошло шесть. Нет вестей! Фрике́ хоть и знал, что переговоры с дикарями – всегда большая канитель, но все-таки под конец стал тревожиться. Настала ночь, он попробовал заснуть, но ему не спалось. Он решил наутро, с первыми лучами солнца, поехать отыскивать своего посланца. Вдруг вдали на реке послышались веселые громкие голоса, потом шум весел – и при свете луны появился человек, плывший рядом с туземной пирогой, в которой сидело несколько негров.

Тут могла быть и западня.

– Кто идет? – крикнул Фрике́ так, что весь экипаж проснулся.

– Это мой, хозяин. Ваш добрый лаптот.

Фрике́ узнал голос сенегальца и очень обрадовался.

– Это хорошо. А они кто?

– Негры-дезертиры. Мой пил, они пили… много пили… мой привел их на службу к тебе – если хочешь. А не хочешь – отрежь им всем головы и дело с концом.

– Несчастный! Он пьян как сапожник, – рассмеялся Фрике́. – Все-таки очень приятно, что ты вернулся. Добро пожаловать. И товарищей своих давай сюда. Полезай, да смотри, не свались в воду, а то после попойки примешь неожиданную ванну.

Сенегалец обстоятельно привязал челнок к шлюпке, проделавши это с той особенной методичностью, которую пьяные люди обыкновенно хотят показать, что они вполне трезвы. Потом взобрался на шлюпку с кормы и стал звать товарищей.

Те сейчас же влезли на борт со свойственной дикарям обезьяньей ловкостью и, слегка пошатываясь, остановились на палубе.

– Вижу, что ты не терял даром времени.

– О, хозяин, мой пил… много пил.

– Похоже, черт возьми. За четверых, должно быть, нализался.

– Мой пил – хотел напоить других, а других поил – хотел расспросить новости.

– Действительно, здесь никто против такого соблазна не устоит. Что же ты узнал? Про капитана есть что-нибудь?

– Хозяин… угости сперва своего доброго слугу ромом… и беглых негров тоже угости.

– Милый мой, да ведь ты после того языком не в состоянии будешь ворочать. Впрочем, раз тебе так хочется…

– О, мой пил сорговое пиво… и просяное пиво… а ром все покроет.

– На, глотай! Только, черт возьми, не знаю, куда ты после этого будешь годиться.

– Товарищам тоже дай пить, – приставал лаптот с назойливостью пьяного дикаря.

– И товарищи пусть пьют, – согласился Фрике́ с терпеливостью человека, знающего негров и умеющего ждать.

Африканские негры вообще ужасные пьяницы. Выпив по большому стакану рому, они не только не стали пьянее, но даже, напротив того, – оживились. У сенегальца язык перестал заплетаться, он стал говорить более связно и понятно.

– Вести о капитане. Капитан проплыл мимо, когда мы стреляли крокодилов. Капитан теперь генералом у Сунгойя… военным министром!.. А Сунгойя верховный вождь…

– Ну, я теперь ничему не удивлюсь. Барбантон ударился в приключения. Пустился во все тяжкие. Через каких-нибудь тридцать часов угодил в генералы и министры. Для начала недурно. Наше австралийское божество отличается. Невозможного для него не существует.

Фрике́ продолжал расспросы. Далее выяснилось, что появление Сунгойи подняло целую революцию.

Его приверженцы, как только узнали от гонцов об его прибытии, ударили в большой барабан и бросились навстречу все до единого. Белого, которого он с собой вез, приняли с почетом; им очень понравилась его наружность, осанка, изобличавшая в нем великого воина. Их сейчас же посадили в большую пирогу с ежечасной сменой гребцов и быстро помчали в Сунгойю.

Не мудрено, что шлюпка отстала: ей приходилось лавировать между скал, потом это сидение на илистой отмели…

– Ну, а те, другие негры, кто такие? Почему они нас не пропускают?

– Они нехорошие… Они противники тех… Заперли реку… Не хотят, чтобы мы плыли.

– А, вот как!.. Нас не хотят пропустить! А мой жандарм сделался главнокомандующим у будущего монарха! Не помочь ли мне ему нападением на арьергард неприятельской армии? Впрочем, какое я имею право вмешиваться в дела этих чучел? Все они хороши, одни других стоят… Нет, пустим в ход лучше средства мирные. Вместо того, чтобы идти напролом, постараемся обойти препятствие… Скажи, далеко ли отсюда до Сунгойи сухим путем?

Сенегалец поговорил с товарищами, те подняли вверх пять пальцев правой руки и три пальца левой.

– Это значит восемь дней пути. А если на шлюпке?

Ответ был дан неопределенный. Через два дня «огненной лодке» нельзя будет идти из-за камней и мелководья. Дальше придется плыть в пироге, по крайней мере, пять дней.

– Понимаю. Раз уж все равно придется покинуть шлюпку и пересесть на ваши душегубки, так уж не лучше ли теперь же пойти сухим путем и без всякого шума прибыть в Сунгойю?

На следующее же утро Фрике́ приступил к исполнению своего решения. Трех негров, прибывших с лаптотом, он категорически спросил, желают ли они поступить к нему на службу и отправиться с ним в путь. Те согласились с полною готовностью: им было лестно пойти в поход с белым господином. А когда Фрике́ пообещал за это каждому по ружью и по запасу рома, они пришли в неописуемый восторг и проплясали какой-то сумасшедший танец, после чего объявили, что белый господин им отец и что они пойдут за ним хоть на край света.

Покончив с этим, Фрике́ решил отослать шлюпку с обоими матросами в Фритаун, чтобы не бросать их в этой нездоровой местности на съедение комарам. Притом же и прибрежные негры могли совершить нападение. При них он оставил одного негра из экипажа шлюпки, а двух других с сенегальцем взял с собой. Таким образом, при парижанине составился конвой из шестерых здоровых молодцов. Из них трое досконально знали местность, и все шестеро способны были нести на себе и багаж, и провизию, и амуницию.

Фрике́ снабдил свою экспедицию всем необходимым, не позабыв ни одного нужного инструмента, ни одной мало-мальски полезной вещицы. На шлюпке все нужное имелось в запасе. Складную лодку, разумеется, тоже взяли с собой. По части вооружения: сенегальцы и два негра из экипажа оставили при себе свои «винчестеры», а Фрике́ взял винтовку «Экспресс», американский револьвер и тесак. Свои ружья крупного калибра он поручил нести неграм. Кроме того, Фрике́ положил себе в карман компас и огниво с фитилем, хотя сам не курил.

Господину Андре он написал записку, уведомляя его обо всем, уложил ее в непромокаемый конверт и вручил кочегару, потом велел свезти себя на правый берег, простившись с обоими матросами крепким рукопожатием.

Спустя пять минут он скрылся в лесу, а шлюпка пошла во Фритаун.

Нешуточное дело для европейца идти пешком по громадному тропическому лесу. Тут требуется особенная энергия и железная воля.

Помимо трудности самой ходьбы, путешественника подстерегает множество других мучений. Во-первых, температура. Вообразите себе громадную оранжерею, насыщенную парами влаги, с тяжелым, знойным, сырым воздухом, который никогда не освежается ветерком – ни днем, ни ночью. Европеец в этой атмосфере все время обливается потом и катастрофически теряет вес. У иных от чрезмерного потения развивается даже острое малокровие. При таких условиях требовалась бы особо питательная, полезная пища, с хорошим вином в придачу, а между тем путешественник питается чем попало: кое-как изжаренной дичью, без соли, попорченными консервами, мутной, нечистой, вонючей водой.

Даже при дыхании кровь мало окисляется, потому что в лесу нет чистого воздуха, а весь он наполнен сыростью и миазмами продуктов разложения органических веществ.

Можно было бы часто отдыхать. Ведь путешественнику обыкновенно нет нужды торопиться.

Но и тут горе: только что он расположится на отдых, его атакуют со всех сторон комары и мошки всевозможных видов, колют, жалят, кусают – и нет никаких средств от них избавиться. Это измучит несчастного путешественника вконец.

Что касается диких зверей, то, по правде сказать, опасность от них вовсе не так уж велика. Дикие звери сами стараются избегать человека, за исключением, может быть, буйвола и носорога. Их надобно нарочно отыскивать, преследовать; только тогда они являют собой опасность. Как часто разочаровываются записные охотники, тщетно разыскивающие крупную дичь, между тем как та упорно их избегает и прячется.

Не большую опасность представляют и змеи, что бы там ни думали о них. Змея нападает на человека только тогда, когда он застигнет ее сонной или наступит на нее ногой, а это бывает редко: змея уползает прочь при малейшем шуме. Конечно, какие-нибудь гигантские экземпляры в счет не идут, но ведь они – явление исключительное.

Фрике́ шел по лесу уже два дня, проклиная и жару, и климат, посылая ко всем чертям негров, посоветовавших ему покинуть шлюпку, в которой так удобно путешествовалось. Доставалось – не будем таить греха – и старому другу Барбантону.

– И ведь это еще, пожалуй, не все! – яростно восклицал парижанин. – Измучившись в дороге, нам по прибытии на место придется, чего доброго, вмешаться в междоусобицу, воевать, сражаться, делать революции, посещать митинги, слушать идиотские речи, читать прокламации и даже, может быть, участвовать в составлении конституции! Ах, жандарм, жандарм! Что вы только наделали, сударь мой! За что вы нас так подвели!.. И найдем ли мы вас целым и невредимым? Смотрите, не сломайте себе зубов о пирог земных почестей… Кстати, лес кончается, не так душно, но зато еще жарче. Мы на самом берегу реки, среди гигантских камышей. Это мне не нравится. Эй, лаптот!

– Что, хозяин?

– Спроси у этих арапов, почему они держатся так близко от берега. Мы попадем так в трясину.

– Они говорят, что так лучше.

– Пусть возьмут правее.

– Они говорят, что там много буйволов и носорогов; мы будем растерзаны в клочки.

– Скажи им, что они мне надоели. Раз я приказываю, они должны исполнять. Если им не нравится, могут уходить, но только тогда не получат ни рому, ни ружей… Буйволы!.. Носороги!.. Да это как раз то, что мне нужно. Значит, свежего мяса поедим. Носорога я не пробовал, но мясо буйвола очень вкусно – язык, например, или вырезка… Пойдем искать буйвола. Лаптот, где моя винтовка?

– Вот она, хозяин.

– Будь с ней все время около меня и стой смирно, что бы ни случилось.

– Мой понял.

– Это что за шум? Точно стая диких вепрей мчится по мягкому илу. Не буйволы ли это?

Шум приближался. Слышалось фырканье и тяжелый топот в камышах.

Вот камыши раздвинулись. Показалась чудовищная голова, замерла и злобно потянула в себя воздух, чуя запах человека.

Негры взвыли и в ужасе пустились наутек.

Сенегалец сделался пепельно-серым, но остался на своем месте.

– Хозяин, – проговорил он упавшим голосом и выбивая зубами дробь, – защити твоего верного слугу. Это носорог.

Глава XII

Рациональная этимология. – Белые и черные носороги. – Уязвимость. – Рог носорога. – Птица при носороге. – Мнение Гордона Кумминга. С глазу на глаз с носорогом. – Первый выстрел. – Брешь в живой крепости. – Пуля из «Экспресса». – Один на один. – Ну и трус! – Фрике́ на земле и без оружия. – Победный крик. – Спасен. – Как можно сделаться охотником.

Носорог, в отличие от гиппопотама, вполне соответствует своему имени. Впрочем, он этого, вероятно, не сознает и совсем не ценит.

Носорог. Да, у него, действительно, на носу рог, а то и два, в зависимости от породы. Есть двурогие носороги.

Нечего и говорить о том, что он принадлежит к разряду толстокожих: кожа его отличается классической толщиной и непробиваемостью. География его обитания шире, чем у гиппопотама, потому что водится он не только в Африке, но и в Азии, и даже на обширных островах Азии.

Здесь, конечно, мы будем говорить только об африканском носороге, но между ним и его азиатским сородичем нет почти никакой разницы, разве только в некоторых деталях.

Носорог, подобно гиппопотаму, может служить воплощением физической грубой силы, не подвластной разуму. Треугольная короткая голова его посажена прямо на безобразный торс; туловище покрыто шершавой кожей, со всевозможными буграми и мозолями, словно облепленной засохшей грязью. Лба нет, вместо него какое-то углубление. Где тут поместиться мозгу? Короткие прямые уши свернуты в трубку. Близорукие, непомерно маленькие глазки прикрыты веками, напоминающими корку. Рот небольшой, с плоскими губами. Верхняя губа, очень подвижная и легко оттопыривающаяся вперед, нависает над нижней в виде остроконечного придатка. Носорог может хватать ею небольшие предметы.

На приподнятом носу с ноздрями в виде полумесяца, изогнутого вверх, торчит огромный, грозный и, так сказать, неожиданный рог. Это и оружие нападения, одновременно и орудие труда: носорог выкапывает им из земли коренья, до которых очень охоч.

Этот рог не похож по своему составу ни на рога оленя или лося, ни на рога барана или коровы. Очень крепкий и твердый по всей длине, он состоит как бы их сросшихся между собой волокон или, точнее, из шерсти, склеенной роговым веществом. Костяного вещества в нем нет нигде и признака. С костями черепа, продолжающимися до ноздрей и отличающимися необыкновенной толщиной, он не связан, а держится только на коже и легко может быть срезан ножом.

Рог носорога отлично полируется и имеет разнообразное применение в промышленности.

Облаченный, как в броню, в свою толстейшую кожу, носорог долго считался почти полностью неуязвимым, но с усовершенствованием огнестрельного оружия он потерял это защитное свойство.

Прежние пули отскакивали от его природного панциря, и чтобы ранить носорога, нужно было попасть в одну из складок кожи. Еще оставались глаза, но в подобную мишень попасть очень трудно, это знает каждый охотник. Зато теперь можно сразу убить носорога, если прицелиться из винтовки Гринера или «Экспресс» в темное пятно пониже плеча.

В Африке обитают носороги двух главных видов при четырех разновидностях: черный и белый. Как черный, так и белый бывают или с двумя рогами, или с одним, вот и получаются четыре разновидности – по две в каждом виде.

Белые носороги обеих разновидностей больше, массивнее, неповоротливее и редко нападают на человека. Они жирнее черных, и мясо их вполне съедобно.

Единственный рог однорогого носорога бывает величиною в метр и отогнут назад, а у двурогого передний рог больше метра и загибается вперед под углом в 45°. Задний рог имеет не более двадцати сантиметров и похож скорее на твердую шишку. Черные носороги обеих разновидностей меньше и проворнее белых. Они очень агрессивны и злобно набрасываются на все, что им покажется подозрительным, даже если на них никто не нападает.

Их мясо жестко и сухо, так что даже негры, вообще неприхотливые в еде, избегают употреблять его в пищу.

Многие считают носорога животным смирным, как большинство травоядных. Может быть, это и относится к белому носорогу, но не к черному. Черный беснуется часто без всякой причины. Роет рогом землю, с бешенством вырывает кусты. И так в продолжение нескольких часов, уничтожая в слепой ярости совершенно безобидные неодушевленные предметы, и успокаивается только, когда растерзает их в клочья.

В противоположность слонам, носороги почти никогда не ходят стадами, а чаще в одиночку или парами. Только там, где их особенно много, они иногда образуют группы в три особи, реже в четыре или пять.

Упомянем о необыкновенном товарище, о неразлучном спутнике носорога; этот спутник, по-видимому, только им одним и живет – и только для него одного.

Речь идет о маленькой птичке из семейства воробьиных, называемой по-научному buphaga africana (быкоед африканский), а капскими колонистами rhinoceros-bird (носорогова птица).

Эта птица неразлучно следует за носорогом всюду и, по-видимому, бескорыстно, потому что поживиться ей около него почти нечем: в коже носорога живет вовсе не так уж много паразитов, годных на пропитание быкоеду. Таким образом, привязанность скорее платоническая. Быкоед провожает носорога на ходу, останавливаясь вместе с ним; охраняет его сон; при малейшей опасности пронзительно кричит, чтобы разбудить его, а если тот не просыпается, клюет его в уши.

«Сколько раз я проклинал эту необыкновенную дружбу, – рассказывает Гордон Кумминг, знаменитый охотник, за которым доктор Ливингстон признает исключительную правдивость. – Носорог отлично понимает сигналы, подаваемые ему птицей; он сейчас же настораживается, вскакивает и убегает.

Мне часто приходилось охотиться на носорога верхом на лошади. Он заводил меня далеко и получал несколько пуль прежде, чем сваливался. Птицы не покидали его до последней минуты.

Они сидели у него на спине и на боках; при каждой пуле взлетали футов на шесть, тревожно кричали и опускались опять на прежнее место. Носорогу приходилось иногда пробегать под деревьями; низко нависшие ветви сгоняли птиц с его спины, но при первой же возможности они садились на нее опять.

Мне случалось убивать носорогов ночью, на водопое. Птицы, думая, что те спят, оставались с ними до утра, потом долго старались их разбудить и улетали только после того, как окончательно убеждались в их смерти».

Мы уже упомянули о том, что белые носороги смирнее черных. Это надобно понимать весьма относительно. Носорог, встреченный парижанином, был белый и однорогий, а между тем рассвирепел сразу же, как только увидел людей.

Это был гигант в своем роде. Низко опустив голову, пыхтя, как разъяренный бык, и выставив прямо перед собой свой огромный рог, он бешено устремился на парижанина, который стоял в растерянности, не зная, в какую точку этой громадной, грязной массы целиться.

К счастью, почва была болотистая, топкая; тяжелый носорог увязал в ней то одной, то другой ногой, что значительно сдерживало его бег.

Не рассчитывая попасть в уязвимое место спереди, Фрике́ отскочил в сторону и, почти не целясь, выстрелил в мясную тушу сбоку.

Но за одну десятую секунды до того, как молодой человек спустил курок, носорог учуял негров, спрятавшихся в камышах, и быстро повернулся в сторону Фрике́. Голова его опять очутилась напротив стрелка́, и вылетевшая пуля угодила в рог, почти вровень с носом.

Рог был срезан, как серпом, и повис над мордой его обладателя на лоскутках кожи.

– Я не сюда целился, – сказал Фрике́, – это очень досадно. Но погоди минутку, друг, у меня для тебя есть еще заряд.

Оглушенный носорог припал на колени. Но так как рог у него не имеет связи с черепом, а держится лишь на надкостнице, он испытал лишь легкое потрясение.

Вскочив с ужасным ревом и рассвирепев еще больше, он снова бросился на Фрике́ и сенегальца.

Несмотря на неблагоприятные для него обстоятельства, парижанин выстрелил вторично.

Опытный охотник не сделал бы этого. Он занял бы такую позицию, чтобы попасть носорогу обязательно в бок. Но Фрике́ не был настоящим охотником, как не был и первоклассным стрелком. Он был лишь неустрашим и хладнокровен, а это еще далеко не все.

Поэтому он и допустил большую оплошность.

Носорог несся с опущенной головой. Пуля калибра 8 попала ему немного выше плеча, в складки кожи. Обыкновенный заряд калибра 16 или 14 не мог бы пробить этой толстой шкуры. Но страшная пуля из винтовки «Экспресс» пробила ее насквозь и раздробила лопатку, как стекло. В подвижной твердыне образовалась настоящая брешь. Сквозь разорванные мускулы и кожу, сквозь обломки костей обнажилось что-то бледно-розовое. Это было легкое.

Такая ужасная рана была, конечно, смертельна. Минуты чудовища были сочтены. Но носорог так крепок и живуч, что даже, получив такую рану, лишь едва покачнулся. Смерть должна была наступить ежеминутно, в результате сильной потери крови.

Фрике́ вскинул на плечо разряженную винтовку и проворно посторонился, чтобы дать дорогу носорогу. В то же время он взял у сенегальца свою двустволку калибра 8, заряженную круглой пулей. Это ружье длиннее винтовки и не так удобно, но бьет тоже очень сильно, хотя его стволы и не нарезные.

На коротком расстоянии действие этого ружья идентично действию винтовки.

Два выстрела, сделанные Фрике́, образовали густое облако дыма, закрывшее его и сенегальца.

Носорог некоторое время не мог их разглядеть. Он стоял сопя и воя. Сквозь дым Фрике́ лишь смутно различал его движения.

– Что же он до сих пор не валится? Ведь я его подстрелил, как умел. Эй, лаптот! Подержи-ка ружье, а я пока заряжу вновь винтовку.

Сенегалец не отвечал ни слова.

Фрике́ быстро повернул голову. Негра не было.

– Ну и трус, иначе не назовешь! – пробормотал парижанин.

Над камышом пронесся легкий ветерок и рассеял дым от выстрелов.

Фрике́ увидал своего носорога. Он стоял неподвижно и усиленно нюхал воздух.

Парижанин прицелился и выстрелил в другое плечо животного. Было слышно, как ударилась пуля в твердую кость.

Несмотря на смертельную рану, носорог все-таки оказался в силах броситься на стрелка. Изумленный такою невероятной живучестью, Фрике́ выстрелил опять, на этот раз уж совсем впопыхах. Пуля нанесла лишь незначительное повреждение. И вот беззащитный парижанин, с двумя пустыми ружьями, остался один на один с разъяренным носорогом.

Правда, у него был еще револьвер, но разве револьвер тут что-нибудь значил.

Чудовище издыхает, но его агония опасна.

Отбросив ложный стыд, а с ним и оба ружья, парижанин кинулся в тростник. Ведь носорог рано или поздно все равно издохнет. Только вот вопрос: не поздно ли? Успеет ли он улепетнуть? Он уже чувствовал на себе горячее дыхание носорога, который гнался за ним по пятам. Еще секунда и молодой человек будет смят, раздавлен, истоптан.

Он сделал прыжок назад, попал ногой в яму, только что протоптанную носорогом, споткнулся и упал, растянувшись во весь рост.

Он понял, что погиб.

Но что это? Носорог останавливается, издает душераздирающий крик и валится на бок всего лишь в каком-нибудь метре от парижанина.

Крику животного вторит другой крик – человека, такой же дикий и громкий.

Появляется сенегалец, размахивая окровавленным тесаком. Фрике́ вскакивает на ноги, сам удивляясь тому, что он жив, и кричит:

– Откуда это ты?

– Вот посмотри, – отвечает лаптот, подводя своего хозяина к носорогу, судорожно бьющемуся на земле.

– Превосходно, парень. Чисто ты это сделал. А главное – как раз вовремя.

– Ты доволен, хозяин?

– Еще бы не быть довольным! Помимо удовольствия от мысли, что остался жив, приятно знать, что у тебя есть на кого положиться. А я было только что назвал тебя трусом. Между тем ты сделал для меня то, за что – дай, я пожму пока твою руку, за неимением большего.

Похвала парижанина была вполне уместна. Сенегалец, действительно, спас ему жизнь.

Оказывается, подав парижанину второе ружье, сенегалец под прикрытием порохового дыма, кинулся в камыши, дополз с подветренной стороны до носорога и притаился позади него.

Он собирался перерезать зверю тесаком жилу на одной из задних ног.

В это время Фрике́ вновь выстрелил. Носорог, хотя и получил смертельную рану, ринулся вперед. Сенегалец настиг его и удачно совершил задуманное.

Носорог упал. И как раз вовремя.

Фрнкэ стоял, опираясь на ружье, и глядел на мертвого великана.

Он впервые ощутил весь азарт охоты.

Не той охоты, когда без всякого смысла истребляются живые существа, а такой, когда речь идет о жизни или смерти.

Парижанин подвергся нападению. Защищался. Это в порядке вещей.

Он должен прокормить семерых, включая себя. Беглецы уже возвращались, заслышав победный крик сенегальца. Вот и можно будет приготовить на завтрак обильное жаркое из мяса белого носорога. В один прекрасный момент люди становятся охотниками.

Сенегалец настиг носорога.