Текст книги "Охотничья трилогия"

Глава XIII

Затишье. – Фрике́ сидит без приключений и не жалуется на это. – Общее возбуждение на всем побережье. – Невольный вербовщик. – Туземное земледелие. – Лентяи. – Экваториальные леса. – Потерянное богатство. – Без разведчиков ходить опасно. – Сюрприз. – У друзей. – Подданные Сунгойи. – Фрике́ думает, что он во сне. – Шагистика. – Черные рекруты на ученье. – Селение претендента.

С той минуты, как Фрике́ оставил Фритаунский рейд, прошло десять дней.

Перед тем жандарм неожиданно сбежал с яхты, на которую попала его мучительница, вследствие совершенно непредвиденных обстоятельств. Теперь он, по всей вероятности, находился в селении Сунгойя, недалеко от истоков реки Рокелль, в обществе негра, прозванного по имени этого селения, претендента на местный престол.

После всех приключений наступила полоса затишья, но Фрике́ на это не жаловался. Не все же драться с крокодилами, гиппопотамами и носорогами! Нужно и отдохнуть. Парижанин шагал вдоль реки по трясинам и болотам, положившись на своих негров. Дикие звери встречались все реже и реже, зато люди попадались чаще.

Обыкновенно очень апатичные, на этот раз туземцы были крайне возбуждены в ожидании крупных событий. В селениях, попадавшихся на полянах среди больших лесов, обычные полевые работы совершенно прекратились. Перед легкими хижинами, крытыми листвой, собирались группы, спорили, ораторствовали, сговаривались, пили. Последнее в особенности. Много говорили о Сунгойе, о фетише необыкновенной силы, который должен дать ему победу, о белом человеке, который с ним прибыл, о начинающейся войне, о грядущих переменах. И опять пили и пили.

Превосходная вещь – политика на гвинейском берегу.

Фрике́ принимали радушно, как европейца. Свита его все увеличивалась. Его люди рассказывали по дороге об его подвигах, восхваляли его храбрость, его ловкость, его щедрость, грозную силу его оружия, разящего гиппопотамов и носорогов, – и вот к нему примкнул уже целый отряд любителей пожить в свое удовольствие за чужой счет, притом не утруждая себя.

– Если так пойдет дальше, – думал Фрике́, – у меня наберется целый экспедиционный корпус. Эти бродяги пошли за мной ради того, чтобы поесть убитой мною дичи и попить моего рому. В Сунгойю они придут с пустыми желудками и будут сражаться. С кем же и за кого?.. Выходит, что я, сам того не желая, окажу сильное влияние на местную политическую ситуацию? Как быть? Ничего не поделаешь. Будь что будет, лишь бы только отыскался наш Барбантоша.

Все больше и больше чувствовалась близость населенного центра. Появились обработанные поля на просеках, которые обыкновенно вырубаются среди леса и где потом с большим трудом выкорчевываются громадные пни. Просеки обычно засеваются маниоком и бананами; эти овощи вместе с сушеной рыбой составляют основную пищу туземцев.

Как бананы, так и маниоки (иначе кассаву) мы описывали уже неоднократно и потому не считаем нужным возвращаться к ним еще раз. Прибавим только, что африканский маниок имеет над американским то преимущество, что совершенно лишен ядовитых свойств. Из него получается грубая мука, но хранят его не в этом виде, а в виде мягкого теста, подвергшегося известному брожению, придающему всей массе острый и вонючий запах. Туземцам это очень нравится.

Хозяйство ведется, таким образом, подсечное. После двух посевов поле забрасывается и производится новая вырубка. А между тем при правильной и последовательной смене культур расчищенная земля могла бы сохранить надолго производительную силу. Но для чего все это неграм? Им нужны только маниоки и бананы, а для того, чтобы их получить, достаточно вырубить еще один уголок в лесу.

Покинутые вырубки с невероятной быстротой и силой зарастают новыми растениями, но только не такими, которые росли раньше, а всегда другими.

Вместо твердых, реликтовых деревьев, на которых обыкновенно не бывает съедобных плодов, вырастают более нежные породы, могущие доставлять человеку то, что требуется для поддержания его существования.

Тут прорастают зерна, занесенные ветром или птицами, дают ростки орехи и ягоды, брошенные неграми после еды, всходят семена, принесенные сюда паводками. Все это быстро разрастается и созревает на благодатной и щедрой почве.

В несколько лет получается дикий фруктовый сад, если только можно так выразиться. Тут и манговое дерево с пышными, вкусными плодами, внутренние ядрышки которых наполнены веществом, сходным по вкусу и по цвету с шоколадом; тут и sterculia acuminata, дающая несравненные орехи кола, или гуру. Этот орех, ужасно пряный и в то же время очень сладкий, интенсивно пропитывает вкусовые бугорки языка и сразу отшибает дурной привкус во рту. Тухлая вода кажется тогда свежей и сладкой. Из-за этого свойства орехи гуру очень ценятся в Судане и составляют там предмет весьма бойкой торговли. Кроме того, им приписываются тонизирующие и противолихорадочные свойства, засвидетельствованные многими путешественниками.

Вырастает тут на просеках также великолепная пальма – Eloeis guineensis, из плодов которой добывается пальмовое масло, и множество других полезных деревьев. Из нежных кустарников назовем имбирный куст, перцовое дерево, различные виды кардамонов и много других растений, поставляющих кулинарные приправы и лекарства.

Не забудем отметить виноград с громадными лозами и с очень сладкими плодами, только недостаточно мясистыми. Путем окультуривания этот виноград можно, разумеется, улучшить.

И все это бывает пестро украшено цветущими растениями-паразитами с пышными листьями и роскошными цветами: бромелиями, орхидеями, ароидами.

Фрике́ и его люди двинулись в путь после отдыха на одной из таких заброшенных засек, которая дала им и тень, и возможность кое-чем освежиться.

Они готовились окончательно расстаться с лесом и выйти на обширную равнину, над которой голубым куполом сияло небо.

Неприятельская земля кончилась. Отряд вступил на территорию Сунгойи. Поэтому люди шли довольно беспорядочно, нестройно, проявляя большую усталость.

Не успели негры, ступившие на равнину, закончить свой протяжный, радостный крик, как их окружил плотным кольцом неизвестно откуда появившийся отряд черных воинов. Сделано это было молниеносно.

– Это еще что такое? – шутливо спросил Фрике́. Он не встревожился, а лишь удивился.

Болтливые негры сейчас же заговорили все разом, стараясь объяснить, в чем дело, но Фрике́, конечно, ничего не понял.

– Так. Орите все вместе, тогда скорее пойму… Однако прочь лапы, а то от вас воняет вашим противным маслом. Я хоть и не Бог весть какой щеголь, но все-таки предпочитаю илан-илан. Лантот, ведь ты у меня присяжный толмач. Спроси у них, чего им нужно.

– Они нас не пропускают.

– А!.. Ну, объясни им цель нашего прихода сюда… Так. Ты по-ихнему говоришь бойко. Что они говорят?

– Что нас отведут к вождю.

– К какому еще вождю? Кто он такой? Если сам Сунгойя, то я согласен, а если другой, тогда заговорят мои винтовки.

– Вождь – сам Сунгойя.

– В добрый час. Нечего больше и разговаривать. Пусть нас ведут!

Фрике́ вскинул винтовку на плечо, сдвинул свой пробковый шлем немножко набекрень, выгнул грудь колесом и пошел впереди своего отряда. Конвой окружил их с тыла и флангов. Видно было, что Сунгойя, во всяком случае, умеет блюсти свою безопасность.

Парижанин первым вступил на поляну, посреди которой виднелся укрепленный поселок. Хижины были опрятные и окружены бамбуковым забором, не в пример прочим туземным поселкам. Но не это заинтересовало Фрике́. Его слух поразили удивительные звуки.

– Положительно – я во сне!.. Нет, этого быть не может. Звуки доносились все явственнее и явственнее:

– Раз, два! Раз, два!.. Слушай!

На открытой площадке французский жандарм в полной форме обучал шагистике пехотный отряд цвета настоящего черного дерева.

Французский жандарм обучал шагистике пехотный отряд цвета настоящего черного дерева.

Их было тут около сотни, без всякого иного одеяния, кроме собственной стыдливости и нескольких амулетов (гри-гри на их языке). Виноградный листок, впрочем, был – в виде коленкорового лоскутка.

«Для коллекции недоставало пока только этого, – подумал Фрике́. – Наш жандарм положительно неподражаем».

Почтенный воин, увидав друга, отсалютовал ему саблей, окинул свой отряд гипнотизирующим взглядом бравого командира и продолжал ученье.

– Стой!.. Равнение направо!.. На плечо!.. К ноге!.. Шагом марш!.. – доносилось до парижанина.

Черные рекруты проделывали все это довольно исправно и, во всяком случае, усердно.

Но вот Барбантон степенно вложил саблю в ножны и направился наконец к парижанину, раскрывая объятия.

– Здравствуйте, дорогой Фрике́. Знаете, я вас давно поджидаю и уже начал беспокоиться.

– Вы ждали меня? Да вы что – колдун?

– Нисколько. Просто я знаю хорошо своих друзей. Я знал, что вы пуститесь по моим следам и непременно догоните. Впрочем, я позаботился послать вам отсюда людей навстречу.

– Кого это? Уж не дезертиров ли, которых мы встретили на прошлой неделе?

– Это наши, мы послали их, чтобы они вас провели сюда.

– Однако позвольте вас поздравить. Вы здесь генерал и командуете армией, хотя и черномазой. Это всегда очень лестно.

– Что ж, от безделья и то рукоделье. А моему приятелю Сунгойе очень хочется попасть в монархи.

– Удивительно! Жандарм – творец королей! – пробормотал про себя Фрике́ и прибавил вслух: – Вы, значит, скоро собираетесь посадить его на здешний трон?

– Да, Фрике́. А пока вот обучаю его воинов.

– Удивляюсь одному: неужели они понимают ваши команды?

– Не понимают, а все-таки исполняют… механически.

– Как это так?

– А как у нас в армии: разные инородцы не понимают ни слова по-французски, а команду заучивают? Так же вот и они.

– Это правда.

– И мои здешние рекруты не очень тупы: как видите, в одну неделю обучились всему. Правда, у Сунгойи есть очень действенное средство для развития понятливости.

– Понимаю. Что-нибудь в немецком вкусе, мордобой, палки…

– Совсем нет. Он просто объявил с самого начала, что тем, которые окажутся бестолковыми, будет отрублена голова. Вы представить себе не можете, как подействовало это нехитрое средство. Однако пойдем в хижину. Таким важным персонам неприлично долго беседовать под открытым небом. Да и форму мне хочется скинуть: хоть она и впечатляет, зато жарко в ней невыносимо.

– Это вы ее так бережно увозили в чемодане, когда покидали улицу Лафайета?

– У меня во всем доме только одно и оставалось, чем я дорожил.

Сказано это было с таким чувством, что вся комичность положения, в котором находился старый солдат, как бы на время отошла на второй план. Не хотелось больше смеяться над его непризнанным генеральством и над тем, что он всю эту глупость принимал всерьез.

– Как monsieur Андре… отнесся… к моему… бегству?

– Очень жалеет и послал меня за вами.

– Я не вернусь на яхту, пока там моя жена. Лучше сделаюсь канаком и умру здесь.

– Ну, вот, что это вы! Желтая лихорадка не век будет продолжаться, и monsieur Андре отправит вашу дражайшую половину в Европу с первым же почтовым пароходом. Я и сам буду рад, когда она вас покинет. Знаете, как только она появилась, на нас посыпались несчастья и беды. Сломал себе ногу monsieur Андре, потом…

– Что вы говорите?.. Monsieur Андре? – Жандарм побледнел.

– Доктор говорит, что ничего опасного нет, но шесть недель нужно лежать, а для энергичного человека это очень тяжело. Не случись несчастья, он бы тоже был здесь. Но это еще не все. С вашей женой тоже случилась неприятность.

– Вот что, Фрике́. Я вас очень люблю и очень дорожу вашей дружбой. Ради этой любви и этой дружбы дайте мне слово никогда не упоминать о моей жене. Я ее имени не желаю больше слышать. Хорошо?

– Извольте, но только я вам должен сначала сказать…

– Довольно. Ни слова. Вы мне обещали.

– Ну, как угодно, – сказал Фрике́. – В конце концов, дело не мое.

Друзья шли в это время по бесконечно длинной улице с многочисленными хижинами по обеим сторонам и красивыми тенистыми деревьями.

Позади хижины вся поляна была очищена с помощью огня от пней, и на ней в изобилии росли бананы, маниоки, сорго, просо.

Это селение было гораздо благоустроеннее и опрятнее других деревень, встречавшихся вблизи морского побережья. Бамбуковые хижины, крытые пальмовыми листьями, имели привлекательный и даже кокетливый вид.

Фрике́ и Барбантон подошли к дому, превосходящему других по размеру. У дверей стоял часовой, молодецки взявши на караул. Барбантон отдал честь.

– Мы пришли, – сказал он.

Глава XIV

Претендент на престоле. – Монарх – добрый парень. – Фрике́ узнает, что и он входит в состав правительства. – Три недели ожидания. – Военное перемирие. – Одно мучение. – Барбантон и «орлиный взгляд». – Наполеоновские позы. – Александр Македонский из Судана. – Не на что прицепить знаки отличия. – Воспоминание об украденном фетише. – Тревога. – Сунгойя пьет нашатырный спирт и готовится к битве. – Бой. – Обходной маневр. – Армия в плену.

Через единственную дверь Фрике́ и жандарм вошли в просторную комнату, в которой стояли два огромных дивана, плетенных из пальмовых листьев. Эти диваны могли служить и кроватями.

Меблировку дополняли грубо сколоченные скамьи, вещи из европейского обихода самого разнокалиберного характера и множество сундуков.

На одном из диванов восседал, поджав под себя ноги по-турецки, негр в матросских брюках на трехцветных подтяжках и во фланелевой жилетке.

Вокруг него на сундуках сидели негры вовсе без всякой одежды, но в полном вооружении. Перед каждым стояло по посудине с сорговым пивом.

Ведь было так жарко!

Человек, сидевший по-турецки, подал вошедшим европейцам левую руку, правая у него была занята: он ею гладил свою поджатую ногу. Потом он сделал величественный жест, приглашая их сесть рядом с собою.

Парижанину он, кроме того, бросил ласковое приветствие:

– Здравствуй, муше!

– Здравствуй, Сунгойя, – отвечал Фрике́. – Вот ты теперь во всем великолепии. Очень рад тебя видеть.

– И Сунгойя рад видеть белого вождя. Белый вождь поможет Сунгойе одержать победу.

– Рады стараться, ваше величество, – шутливо отвечал Фрике́. – Сделаем для вас, что можем, хотя вы и убежали с «Голубой Антилопы» довольно бесцеремонно.

– Мой пошел с Бабато… Бабато большой генерал.

Негры постоянно коверкают иностранные слова и в особенности имена собственные.

– Правда, мой жандарм выдающийся военный и притом глубокий теоретик.

– Великий вождь муше Адли не приехал?

– Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.

Про сломанную ногу парижанин не нашел нужным сообщать негру.

– Впрочем, – прибавил он, – довольно будет и одного Барбантона. Не правда ли, генерал?

– Разумеется, – отвечал жандармский унтер, польщенный отзывом об его военных способностях. – К тому же главное сделано.

– Действительно, я ожидал, что застану вас сражающимися, а вы тут преспокойно благодушествуете, спихнувши прежнего правителя с трона. Очень рад за Сунгойю; ведь это наш бывший служащий, выражаясь деликатно, а теперь – глядите-ка! – какая важная персона.

А в сторону парижанин прибавил:

– Вот бы напомнить, как он стащил у генеральской супруги медальон-фетиш. Но нет! Молчание! Барбантон не желает слушать… Странная, однако, бывает судьба: товарищ мой попадает в генералы, а лотерейный билет его жены превращается в талисман для негра-претендента и обеспечивает ему успех в государственном перевороте. Тут есть над чем пофилософствовать. Но – молчание, молчание!

– Это произошло очень просто, – продолжал Барбантон, видя, что Фрике́ молчит. – Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тут и я отчасти содействовал. Дело в том, что Сунгойя проведал, что в чемодане у меня прежний мундир, и заставил меня надеть его. Мундир – великое дело не только у нас во Франции, но даже здесь. Обаяние его колоссально. К нам отовсюду стали стекаться люди. Число приверженцев росло как снежный ком.

– Снежный ком и – негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.

– Так говорится. Одним словом, у нас собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.

– Значит, дело сделано, и вам незачем больше здесь оставаться.

– Напротив, у нас еще очень много дел впереди. Мы, в сущности, находимся в осаде, хотя этого и не видно. Каждый час следует ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома забором, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно упрочить победу.

– Это так, – подтвердил Сунгойя.

С французским языком он, покуда жил в нашей колонии, освоился настолько, что сносно понимал, о чем идет речь, хотя сам говорил с трудом.

На одном из диванов восседал негр в матросских брюках и во фланелевой жилетке.

– Хорошо. А что потом?

– Потом? Ну, мы будем покоиться на лаврах, будем охотиться, кататься в лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемся на яхту… Полагаю, что на сегодня аудиенция закончена. Мы посидели на диване у его величества и, следовательно, сделались сановниками первого класса. Формальность немаловажная: нам все теперь будут повиноваться.

– Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?

– Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в смысле государственного статуса здесь.

– Причем никаких служебных столкновений у меня с вами быть не может, за это я ручаюсь. В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду все ваши приказания исполнять толково и аккуратно, не только за страх, но и за совесть. – Фрике́ все время говорил в шутливом тоне. – Однако мне бы хотелось отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.

– Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.

– Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свиданья, Сунгойя, до свиданья, милейший монарх. До скорого!

Уже третью неделю Фрике́ жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось.

Высылаемые ежедневно разведчики доносили всякий раз о встречах с подозрительными личностями. Не будь при нем двух белых, Сунгойя уже имел бы хорошую стычку со своим соперником.

Это военное перемирие, а точнее осадное положение вблизи невидимого врага, изводили пуще открытой войны. В особенности мучился Фрике́.

Барбантон был невозмутим и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что он и так уже слишком долго терпит.

Старый унтер все больше и больше входил в свою роль и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами мундира на груди, то упирался ею в бок, как император на старинной бронзовой колонне.

Во время ученья он то окидывал солдат орлиным взглядом, то пронизывал их взором насквозь. Давно уже он не был так счастлив. Понятно, что жалобы и ворчание парижанина были ему неприятны, потому что омрачали его радужное настроение.

Впрочем, надобно сказать справедливости ради, что он очень много сделал для усиления обороны.

Он научил негров не класть в ружье порох целыми горстями, так как ружье от этого только портится и даже может разорваться, не причинив при этом неприятелю ни малейшего вреда. Пули они стали употреблять свинцовые, а не железные и чугунные, вследствие чего стрельба сделалась гораздо действеннее.

«Генерал» обучил своих солдат шагу и другим строевым приемам. Для предстоящей битвы это не имело большого практического значения, но в смысле дисциплины – огромное, потому что приучало слушаться команды.

Негры обыкновенно сражаются по вдохновению, безо всякой тактики. Теперь стало ясно, что из двух враждебных отрядов одержит победу тот, который лучше будет повиноваться своему вождю.

Для парижанина дни тянулись бесконечно долго. Барбантон же говорил, что он и не замечает, как они летят.

Не желая останавливаться на полпути, старый унтер решил пройти со своими солдатами курс стрельбы, научить их рассыпаться в цепь и проч.

– Дайте мне десять тысяч таких солдат, как эти, и я вам берусь завоевать всю Африку, – сказал он однажды парижанину, приняв одновременно обе наполеоновские позы – и аустерлицкую, и такую, как на колонне.

– Очень хорошо, – отвечал не без досады Фрике́. – Двиньтесь долиной Нигера до Тимбукту, покорите Сунгойе Массину, Гурму, Боргу, Сокото, Борну, Багирми и Вадаи. Захватите, пожалуй, мимоходом Дарфур и Кордофан. Дайте подножку абиссинскому негусу[18]18
  Императору Эфиопии.


[Закрыть], пройдите долиной Нила и задайте перцу египетскому хедиву[19]19
  До 1922 г. – официальный наследственный титул вице-короля Египта.


[Закрыть]. Совершите все это, но только не томите меня здесь.

– С удовольствием, дорогой Фрике́, но надобно подождать, когда у меня соберутся эти десять тысяч.

На это возразить было нечего. Парижанин умолк и стал ждать событий.

У него на минуту мелькнула жестокая мысль – оставить этого Александра Македонского из Судана на произвол судьбы и вернуться на яхту. Но разведчики все время доносили, что река заблокирована.

От скуки Фрике́ принялся учиться мандингскому языку.

Бывали, впрочем, и веселые минуты. Об одном эпизоде Фрике́ долго не мог вспоминать иначе, как задыхаясь от хохота.

Барбантону хотелось, чтобы его ополчение было как можно больше похоже на европейское войско. С этой целью он ввел чины.

Лаптот был сразу пожалован в капитаны. Другие воины, смотря по их толковости и деловитости, были произведены кто в сержанты, кто в капралы.

Сержанты и капралы – это еще куда ни шло. Но ведь они, как правило, отличаются от рядовых разными нашивками на одежде.

А если одежды нет?..

Оказывается, можно обойтись и без нее. Нашивки можно вытатуировать на руке, под плечом, и тогда унтер-офицерское звание останется за человеком на всю жизнь. Нашивки можно спороть, а татуировку не спорешь. Разжаловать, значит, будет нельзя.

Пожизненные, несменяемые унтера!

Фрике́ хохотал до упаду, едва себе челюсть не свихнул, а Барбантону это доставило несколько наивно-радостных часов.

Татуировку на теле господ унтер-офицеров производил все тот же мастер на все руки – лаптот, мечтая сам в недалеком будущем о роскошных штабс-офицерских эполетах.

Интересно бы знать, какие ему больше по вкусу: вытатуированные на коже или «всамделишные» на одежде?

Между делом Фрике́ осторожно наводил справки о судьбе медальона госпожи Барбантон.

Это было трудно. Потребовались чудеса дипломатического искусства и ужасающее количество рома, чтобы хорошенько допросить Сунгойю.

Медальон, действительно, находился у него. Он обокрал путешественницу без всяких угрызений совести. Когда негром овладевает жадность, он теряет всякое нравственное чувство.

На эту вещицу он, впрочем, смотрит, как на могущественный талисман, благодаря которому супруга жандарма избавилась от обезьяны, а он, Сунгойя, отвоевал себе престол.

Во всем этом он сознался парижанину, будучи безобразно пьян, и все-таки до талисмана не только не позволил дотронуться, но даже и взглянуть на него не дал.

Медальон висел у него на шее, на цепочке, в кожаном футляре.

От одного чужого взгляда он мог утратить свою чудодейственную силу.

Фрике́ нужно было взять его в руки хоть на одну секунду, чтобы вытащить из него лотерейный билет, имеющий большую ценность. Хотя он и не имел причин быть особенно довольным госпожой Барбантон, все же считал своим долгом содействовать отысканию пропажи.

Он стал следить за Сунгойей, решив при первом же удобном случае вытащить из медальона содержимое, саму вещь оставив негру.

Случай не замедлил представиться.

Однажды Фрике́ сидел с Сунгойей и по обыкновению спаивал его пивом и ромом. Чтобы не возбудить подозрений в чернокожем монархе, Фрике́ делал вид, что тоже пьет: всякий раз подносил стакан ко рту и выливал себе за рубашку. По окончании выпивки он пошел к себе переодеться после душа из алкоголя, как вдруг его остановили бешеные вопли, раздавшиеся со всех сторон.

Часовые с передовых постов отступали с криком:

– К оружию!.. Неприятель!..

Селение зашевелилось, наполнилось движением и шумом.

Черные ополченцы в относительном порядке собрались на указанных местах. Появился сам Барбантон в полной форме, важный, торжественный, на целую голову возвышаясь над толпой.

Так как все распоряжения на случай атаки были сделаны заранее, то каждый уже знал, что ему делать, и потому оборона была организована в один миг.

Фрике́ наскоро вооружился скорострельным «винчестером», который в бою гораздо удобнее тяжелых охотничьих ружей, и принял командование над отборным отрядом, чтобы защищать королевскую хижину и священную особу монарха, находившегося в это время в состоянии полной невменяемости. Крики усилились. Сражающиеся перекликались подобно гомеровским героям, треск перестрелки раздавался со всех сторон. Бой разгорался по всей линии фронта. Штурм, к которому давно готовились, начался.

Тут-то и выявился во всем блеске стратегический гений полководца, который в продолжение месяца был душою обороны.

Не будь им сделано известных распоряжений, оказавшихся теперь весьма дальновидными, вчетверо сильнейший неприятель овладел бы столицей без единого выстрела.

Но первый же вражеский натиск был остановлен бамбуковым забором, из-за которого осажденные довольно успешно палили, сами не неся никаких потерь.

Тем временем Фрике́, будучи, так сказать, в резерве, достал у себя из походной аптечки флакон с нашатырным спиртом, накапал в воду надлежащее количество капель и влил в рот пьяному королю.

Сунгойя вскочил, точно глотнул расплавленного свинца, встряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и в конце концов пришел в себя.

В двух словах ему объяснили, что наступила решительная минута. Тут он выказал себя молодцом и собрался принять деятельное участие в спектакле, исход которого, впрочем, волновал его больше, чем кого-либо другого.

Сунгойя вскочил, встряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и в конце концов пришел в себя.

Перестрелка как будто стала стихать. Неужели осажденные выдыхаются? И раскатистых команд «генерала» что-то не слышно. Между тем осаждающие кричат все громче, и выстрелы с их стороны участились. Что же это значит?

Неужели какая-нибудь непредвиденная катастрофа изменила положение дел так, что вместо первоначального несомненного успеха случилось поражение?

На войне все так переменчиво, все зависит от случая. Слабо защищенный забор проломлен во многих местах; разъяренные черные демоны со всех сторон врываются в селение. Стрелки Сунгойи отступают в полном порядке, без потерь, и занимают королевский дворец, который Фрике́ непочтительно назвал «правительственной избой».

Число нападающих растет в ужасающей прогрессии.

Дворец защищен хорошо. Обороной командует Фрике́. Сунгойя рядом с ним – взволнованный, пепельно-серый. Фрике́ его успокаивает:

– Ну, ну, монарх, ободрись. Защищай свою шкуру. Ведь если ты будешь побежден, твоя песня спета.

Около дворца кипит бой. Стрелки не успевают заряжать ружья. Начинается рукопашная. Вдруг раздается знакомый резкий свисток.

Стрелки узнают сигнал, падают на землю ничком. Хрупкие стены дворца словно воспламеняются. Гремит залп сотен ружей! На осаждающих обрушивается целый ураган свинца.

Несколько десятков черных тел валятся на землю, обагряя ее кровью. Раненые корчатся и воют от боли и ярости. Атакующие деморализованы, но скоро оправляются от испуга и снова идут на штурм. Их ведет высокий негр в мундире английского генерала. Это сам низложенный король. Он молодчина: храбр и энергичен. Но лицо его очень уморительно выкрашено в белую краску, а щеки даже в розовую. Имитация белого человека для пущей важности. Он дерется отчаянно храбро и умеет подбодрить своих воинов. Те с безумной отвагой лезут вперед. Они совсем не похожи на выродившихся негров морского побережья. Впрочем, отсюда до берега более пятисот верст.

Защитники дворца стараются изо всех сил. Они поддерживают непрерывный ружейный огонь, но нападающих такое множество, и все прибывают новые и новые силы.

– Эти черные чучела дерутся молодцами, – сам с собой рассуждает Фрике́. – Мне даже неприятно бить их из ружья, как кроликов. Я вообще не люблю убивать, и если бы дело шло не о спасении собственной жизни, я бы теперь чинно и благородно сидел сложа руки. Черт бы побрал этого жандарма с его побегом и его черномазого приятеля с его престолом и милицией… К черту всю эту поганую лавочку!.. Однако дела наши из рук вон плохи… Между тем у меня нет ни малейшей охоты подставлять свою шею под ножи. Ждать больше нечего. Придется прибегнуть к сильному средству.

Он схватил свои тяжелые ружья, бывшие у него тут же под рукой, принялся расстреливать негров, ломившихся в дверь.

Окутанные облаком порохового дыма, под градом всесокрушающих пуль, нападающие отхлынули в беспорядке.

Вождь попытался повернуть их в наступление, но произошел новый инцидент, довершивший расстройство их рядов.

В тылу вдруг раздался зычный голос «генерала». Барбантон, взяв с собой отборных стрелков, совершил обходной маневр и теперь бегом приближался к месту битвы.

– Пли!..

Нападающие очутились между двух огней. Видя, что сопротивление бесполезно, они побросали оружие и обратились в бегство. Но «генерал» принял меры. На побежденных со всех сторон были направлены ружья. Бежать немыслимо.

Барбантон вложил саблю в ножны, взял в левую руку револьвер и подошел к потрясенному, растерявшемуся вождю разбитой армии.

Схватив его по-жандармски, правой рукой за шиворот, он объявил:

– Вы мой пленник… И вы, солдаты, долой оружие! Сдавайтесь, а не то хуже будет. Я не могу ручаться ни за что.