Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Задумывались ли вы, укрывшись за плотными шторами, нежась в мягкой постели под легким, как пушинка, одеялом и под веселое потрескивание дров в камине, о тех, кто путешествует по Крайнему Северу? Представьте себе, как один из этих героев забирается, словно зверь, в берлогу, разгребает руками снег, лишь белизной похожий на пух, под которым почиваете вы, осторожно, чтобы не обрушился верхний слой, расширяет туннель справа и слева и укладывается в тулупе прямо на землю, промерзшую в глубину на много метров.

Устройством такого логова и занялись два каторжника. Дело нехитрое, хотя и достаточно трудоемкое. Как ни странно, подобный альков, в который, кажется, ложишься, чтобы больше не встать, обладает способностью хранить тепло человеческого тела – при условии, что в сводах нет никаких щелей и вы в шубе мехом наружу.

Жюльен, обладавший уже некоторым опытом путешествия по Сибири, понял, что готовится. По достоинству оценив умение, с каким сооружалось прибежище для ночлега, он был растроган сочувствием, пробудившимся у этих так низко павших существ. Относясь к людям с симпатией, француз всегда противился мысли о неисправимой греховности человека и был рад теперь наблюдать проявление добрых чувств у преступников. Его синие, потрескавшиеся на морозе губы дрогнули и раскрылись в подобии улыбки.

– Мерси! – произнес он.

Воры поняли, что он им сказал, хотя и не знали этого слова.

– Ну вот, – спустя некоторое время почти весело обратился Жюльен к своему другу, – опочивальня для вашего величества уже готова. Слуги удаляются. Так что можно и на бочок.

Подкрепляя слова действием, он опустился на четвереньки и начал заползать ногами вперед под ледяной балдахин. Потом потянул к себе Жака, помог приятелю улечься, прижался к нему и замер в ожидании сна. Хотя постель была жесткой, температура держалась вполне сносная. Очень скоро Жюльена охватила сладкая истома, и он, сломленный накопившейся за день усталостью, заснул как убитый.

Из забытья его вырвали, как и в предыдущее утро, гул голосов и звон цепей. Начиналась перекличка.

У Жюльена ныло все тело. Однако в целом чувствовал он себя вполне отдохнувшим, сам удивляясь тому, что столь хорошо перенес ночевку в условиях, выдержать которые, казалось бы, могли лишь уроженцы арктической зоны.

– Ну, давай же! – тряс он Жака. – Вставай же, вставай! Хватит нежиться, пора просыпаться! Если опоздаем к похлебке, то испортим настроение господину Еменову, и он обрушит на нас свой яростный гнев!

Жак неловко зашевелился и, сев не без труда, обрушил снежный свод, хранивший ночью тепло его тела. Затем полез вслед за другом на четвереньках к выходу из логова. Но, просунув в лаз плечи, заметил внезапно, что не может открыть глаза.

– Ослеп! Я ослеп! – закричал он в ужасе.

Жюльен вздрогнул было, однако тотчас облегченно вздохнул:

– Не бойся! Просто на веках образовалась ледяная корка! Растопи ее пальцами. Я это уже проделал. Да побыстрее, а то проклятый капитан шары выкатил от злости!

– Эй, французы-контрабандисты, скоро вы там? – прорычал старый служака. – Живо на место!

– Мой друг никак не откроет глаза и поэтому не может идти, – вежливо, но твердо ответил Жюльен.

– Сукин сын имеет еще наглость затевать со мною разговор? Говоришь, твой друг-варнак глаз не может разлепить? Сейчас я мигом ему помогу!

Подняв кнут, солдафон решительно направился к горемыкам.

Жюльен, бледный от гнева, бесстрашно преградил ему путь:

– Ты не ударишь, подлец! Не то я…

Плеть со свистом рассекла воздух. На лице храброго француза проступила красная полоса. Но ударить во второй раз капитану Еменову не удалось: только он вскинул руку, как Жюльен сжал ее мертвой хваткой своей левой рукой, в то время как правой яростно сдавил душегубу горло. Офицер, теряя силы, упал на снег с выпученными глазами, посиневшим лицом и высунувшимся изо рта языком. На миг конвоиры и их поднадзорные застыли, ошеломленные этой безумной отвагой, которая будет стоить бунтарю жизни, если только не произойдет чуда.

Но, просунув в лаз плечи, он внезапно заметил, что не может открыть глаза

Солдаты, видя, что начальник их задыхается, тщетно пытаясь высвободиться из железных рук француза, с винтовками наперевес бросились на Жюльена. Смельчак, легко, как ребенка, подняв капитана, закрылся им, словно щитом, и отступил к забору.

– Сейчас, сейчас я его придушу! – прокричал он, зловеще хохоча. – Мерзавец получит по заслугам! А уж потом колите меня сколько вздумается!

Круг сжимался. Штыки сверкали в считанных сантиметрах от груди мятежника. И Жюльен понял, что пропал.

– Стой! Опустить ружья! – откуда-то со стороны раздался вдруг зычный голос.

И в тот же миг у барака затормозили сани. Из них выскочили жандармы – в блестящих касках и голубом обмундировании – и направились к колонне. Впереди, с гордо поднятой головой, шагал высокий мужчина. Шуба на нем была распахнута, и из-под нее выглядывал китель одного из старших чинов русской армии.

Глава 8

Как мы уже знаем, капитан Еменов серьезно ошибся в выборе солдата для присмотра за старостой. Служилый входил в состав караула, приставленного к «апартаменту» начальника колонны и, естественно, слышал разговор своего командира с задержанными французами. Да и как могло быть иначе, если офицер вел его на повышенных тонах, будучи твердо убежден, что подчиненные ни слова не поймут из беседы, шедшей на французском языке. К тому же капитану вообще не было никакого дела до умонастроения рядовых конвоиров. Ведь, считал он, русский солдат, как и немецкий, – всего лишь автомат, настроенный на службу и способный лишь на пассивное послушание. Что же касается таких вещей, как наблюдательность, способность размышлять и инициатива, то они ему попросту недоступны. Поэтому старший по колонне ждал от солдата беспрекословного выполнения всего, что касалось старосты, и был бы весьма обескуражен, если бы узнал, как повел себя казак.

– Да, батюшка, – говорил служилый бывшему полковнику, – стражник передал капитану написанное тобою послание, и начальник приказал мне воспрепятствовать твоему общению с французами. Обманщик не пошел в Томск. Капитан велел держать его взаперти, пока колонна не двинется в дорогу: он хочет, чтобы ты думал, будто письмо твое в пути.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – недоверчиво спросил ссыльный. – И что за интерес тебе заботиться об этих несчастных?

– Я же знаю, что задержанные ни в чем не виноваты: они не связаны с кружком нигилистов, не участвовали в заговоре против царя-батюшки и, ко всему прочему, не являются подданными нашего государя-императора.

– Интересно, – чуть насмешливо молвил староста, – откуда известно тебе все это?

– Ну вот, ты не веришь мне, отец, а зря. Понимаю, конечно, тебе приходится быть осторожным: вокруг полно соглядатаев. Но я в один миг развею твои сомнения, не имеющие, клянусь тебе, никаких оснований.

Последняя фраза, произнесенная на чистом французском, повергла старосту в изумление:

– Ты что, французский знаешь?

– Да, батюшка.

– Наверное, ты единственный такой среди казаков…

– Поскольку я владею языком задержанных, то понял из разговора, что они – жертвы чудовищной несправедливости, преступного превышения власти.

– Предположим. Но это не объясняет, почему ты проявляешь к ним столь большое участие, что даже нарушил приказ с риском понести тяжелое наказание.

– Сейчас расскажу все. Я ведь тоже француз, хотя и подданный царя.

– Не может быть!

– Может, может… Во время войны Наполеона с Россией отец мой служил в охране императора. Он попал в плен и был сослан в Сибирь. Потом поселился в киргизской деревне и много лет спустя взял в жены дочь начальника острога. Я – самый младший из этой довольно большой семьи. Батюшка мой стал настоящим сибиряком, но не забывал Францию и очень любил при случае послушать звучную французскую речь. Я родился, когда он был уже стар. Отец приложил немало усилий, чтобы научить меня языку своих предков, и добился своего: я довольно прилично говорю по-французски. Потом меня призвали на воинскую службу, и я оказался далеко от дома, когда отец скончался в кругу любящих домочадцев. Я храню о нем самые теплые воспоминания и испытываю к французам те же чувства. Оставаясь один, я громко разговариваю сам с собой по-французски и ощущаю при этом благостное состояние души своей: будто я слышу голос столь любимого мною отца… Так что ты можешь полностью доверять мне – казаку французского происхождения.

– Верю тебе, сынок, – ответил староста, не скрывая волнения. – Но что же ты надумал?

– У меня лучший в отряде конь. Напиши генерал-губернатору еще одно письмо, и я тотчас отправлюсь в путь. Скакун мой одним махом одолеет семьдесят верст от Ишимского до Томска.

– Хорошо, но каким образом ты пробьешься к губернатору?

– На прошлой неделе меня уже посылали к нему с поручением, и я сохранил бирку, которую правительственные гонцы крепят к руке. Ты, наверное, знаешь, что начальство принимает правительственные послания лично и в любое время суток.

– На все у тебя есть ответ, – произнес арестант и несколько минут спустя вручил смельчаку послание, написанное в тех же выражениях, что и предыдущее. – Держи! И да сопутствует тебе удача! Прими благословение старика, любящего мужественную нацию, к которой ты принадлежишь.

– Спасибо, отец, все будет в порядке! До встречи!

Отважный казак взнуздал лошадь, вскочил в седло и помчался, никем не замеченный в сумерках. А вечером того же дня уже входил в хоромы генерал-губернатора. Письмо потрясло сановника. Одно за другим последовали распоряжения, выполнявшиеся быстро и четко. Не прошло и десяти минут, как в личные сани губернатора была уже впряжена тройка резвых коней! И тотчас же повозка лихо рванула вперед, увозя с собой адъютанта губернатора Пржевальского, решившего лично проследить за выполнением предписаний своего начальника, и сопровождавших его жандармов.

Гонец застыл, ожидая, когда его отпустят.

– Ну а теперь разберемся с тобой, – проговорил генерал. – Ты без разрешения покинул свою часть и за это должен быть наказан. Тебе дадут свежего коня. Доехав до Иркутска, ты сам явишься к начальству и отбудешь там месячное заключение. Но не в солдатской тюрьме, а в офицерской. Ты нарушил дисциплину, но одновременно и предотвратил преступление, которое могло бы совершиться во владениях Его Величества царя. Жалую тебе звание унтер-офицера. Ну, в путь! Ты славно служишь!

– Спасибо, батюшка! – произнес казак. Глаза его радостно блестели.

Задержавшись ненадолго в Семилужском и Ишимском, где сменили коней, все остальное время сани неслись стрелою в ночи и подкатили к острогу в тот самый момент, когда капитан Еменов задыхался в мертвой хватке Жюльена де Клене.

Услышав грозное «Опустить ружья!», солдаты, только что собиравшиеся изрешетить француза, беспрекословно подчинились команде.

Капитан судорожно глотнул воздух, с трудом выпрямился и почтительно застыл перед адъютантом в чине полковника.

Вежливо поздоровавшись с французами, к которым он обратился по имени, представитель губернатора сказал:

– Высокочтимый граф де Клене и месье Арно, мне предписано исправить ошибку, допущенную в отношении вас. Вы свободны, господа, и я приношу вам извинения от имени его превосходительства генерал-губернатора. Такие же извинения, учитывая характер нанесенного вам оскорбления, будут переданы послу вашего правительства. Поскольку вы, господа, понесли по вине находящегося на государевой службе нашего офицера материальные потери, я уполномочен предложить вам на выбор: или вернуться в Томск, где вы будете гостями губернатора, или продолжить свой путь. В последнем случае я последую вместе с вами до Иркутска, где генерал-губернатор Восточной Сибири возместит вам и моральный и материальный ущерб.

Жак и Жюльен, тронутые этими словами, шагнули к офицеру и, пожимая ему руку, поблагодарили с горячей признательностью людей, только что находившихся на волосок от смерти, а теперь возвращенных к жизни.

Капитан Еменов, словно громом пораженный, посматривал в смятении то на друзей, то на полковника.

Жюльен презрительно прошел мимо него, не удостоив изувера даже взглядом, но Жак не привык прощать обиду.

– Можете ли вы, полковник, оказать мне услугу? – обратился он к адъютанту.

– Я в вашем распоряжении!

– Тогда дайте, пожалуйста, саблю: меня так и подмывает подойти к этому господину и отсечь у него хотя бы одно ухо – в виде компенсации за те унижения, которые мы перенесли по его милости.

Адъютант, по-видимому приняв эту просьбу всерьез, произнес степенно:

– Месье, я не могу выполнить ваше желание. Но должен заметить, что военным законодательством предусмотрены не менее суровые меры наказания. И одна из них – разжалование, сопровождаемое крайне унизительной церемонией. Да вы сейчас и сами увидите.

– Нет-нет, полковник, – воскликнули оба друга, – только не это! Пощадите его!

– Мои распоряжения не могут отменяться, господа, – ответил полковник с некоторой грустью в голосе и обратился к начальнику колонны: – Еменов, ты нарушил свои обязанности и недостоин высокого звания слуги его императорского высочества. Один из унтер-офицеров, старший по возрасту, сорвет с тебя эполеты и сломает твою шпагу. Прослужишь два года рядовым в строительной части без права ношения оружия.

– Но должны ли и мы присутствовать при приведении этого приказа в исполнение? – спросил Жюльен. – Друг мой, проведя ночь в снегу, еле стоит на ногах. И я был бы вам благодарен, если бы вы разрешили нам где-нибудь отогреться.

– Как вам угодно, господа, – вежливо ответил адъютант.

Через десять минут в комнату, где находились друзья, вошли полковник со старостой.

– Взгляните, Сергей Иванович, на ваших подзащитных, – сказал адъютант. – Они с радостью пожмут руку человеку, который столь своевременно пришел к ним на помощь. Вам, только вам, обязаны они свободой!

Путешественники бросились обнимать старика.

– А теперь, когда справедливость восторжествовала, разрешите пригласить вас, господа французы, к завтраку, отличному от тех, что давали вам в течение этих двух дней… Вы составите нам компанию, Сергей Иванович? Правила не возбраняют вам провести с нами полчаса за сердечной беседой.

– С удовольствием, Василий Петрович, хотя времени у меня в обрез: колонна вот-вот выступит в путь.

– Вы догоните ее на санях бывшего начальника конвоя. К тому же мне велено передать вам, что его превосходительство желает, – подчеркнул адъютант последнее слово, – чтобы остаток пути вы проделали в повозке.

– Нет, – твердо произнес староста. – А его превосходительство ничего не просил вас передать мне лично?

– Вот его точные слова: «Скажите тому, с кем вершили мы вместе ратные подвиги и делили славу, что воспоминание о нем живет в моем сердце и что…»

– И что?..

– «И что я надеюсь на его скорейшее возвращение в наши ряды и занятие им места, которого он достоин».

– На все воля Божья! – скромно молвил ссыльный.

Денщик принес самовар и заварочный чайник с ароматным чаем, по достоинству оцененным при таком морозе. Стол был уставлен разнообразными продуктами, собранными в спешке и только что размороженными: ведь в дороге и мясо, и консервы, и хлеб, и фрукты превратились от холода в ледышки. Оказавшиеся волею судьбы за одним столом четверо сотрапезников, отдавая должное вкусной еде на этом импровизированном пиру, сначала почти не разговаривали. Когда же чувство голода прошло, завязалась беседа.

– Итак, господа, вот что я понял: сколь бы странным это ни казалось, вы решили совершить подвиг, впервые в истории отправившись в Бразилию через Азию, – произнес адъютант. – Покинув Россию, вы посетите еще два американских субконтинента.

– Призна́юсь вам честно, за последние два дня я совершенно забыл об этом! – ответил весело Жюльен. – А ты, Жак?

– То же самое! Я уже начал было привыкать к походной жизни. Не то чтобы она доставляла мне особое удовольствие, но считал условия, в которых мы находились, вполне приемлемыми и был уверен в успешном завершении нашего путешествия, как вдруг случилось это досадное происшествие…

– Которое, наверное, вызвало у вас глубокое отвращение к странам с холодным климатом, – печально заметил староста. – Это так естественно, не правда ли, Василий Петрович?

– Вы правы, Сергей Иванович. И господа должны возносить хвалу своей звезде за то, что встретили в вашем лице благородную душу.

– Позвольте не согласиться с уважаемым полковником Михайловым. Нет, я вовсе не возненавидел путешествия по суше – единственно возможный для меня вид передвижения, – промолвил добродушно Жак. – Но…

– Ну-ну, – сказал другу Жюльен, – признайся, ты хотел бы вернуться в Париж? Национальная гордость здесь ни при чем: ведь мы отправились в путешествие не за славой. Поскольку это я подверг тебя таким испытаниям, то обязан вернуть тебе твое слово. Кто знает, уж не решил ли ты сменить маршрут и, вернувшись в Европу, добраться до какого-нибудь порта, чтобы отправиться оттуда прямиком в Рио-де-Жанейро?

Жак замахал обеими руками.

– Нет, уж лучше встречать на каждом шагу капитанов Еменовых! – возразил он с такой горячностью, что Жюльен удивился. – Лучше вернуться в партию ссыльнокаторжных и спать по ночам в снежной постели, приготовленной ворами!.. Лучше пешком дойти до Берингова пролива, зимовать за Полярным кругом, приручать белых медведей и вместе с чукчами пить в чуме[27]27
  Чум – в Сибири: шатер конической формы, крытый шкурой, корой, войлоком.


[Закрыть] тюлений жир, чем находиться на борту корабля!.. Ты прав, национальная гордость не имеет к нашему путешествию никакого отношения. Мы не англичане и пари не заключали. В путь я отправился под твоим давлением и особого энтузиазма в дороге не проявлял. Но сейчас честно заявляю тебе, что намерен идти только вперед, даже если придется сложить свою голову. Скажу прямо, у меня было немало сомнений. Но сегодня мое желание твердо. Повторяю: только вперед, как говорят в таких случаях американцы!

– Браво! – воскликнули в один голос его собеседники, взволнованные неожиданным признанием.

– Если вы мне верите, – продолжал Жак, – то поднимем бокал за здоровье нашего высокого друга полковника Михайлова и за его превосходительство генерал-губернатора, а затем, воспользовавшись любезным предложением полковника Пржевальского, не теряя ни минуты, отправимся в его сопровождении в Иркутск!

– Я полностью в вашем распоряжении, господа! – галантно ответил адъютант. – Рад вашему решению хотя бы потому, что мне предстоит приятная поездка в компании с такими славными людьми, успевшими уже завоевать мою симпатию.

– Вы же завоевали нашу, поверьте! – заявил с жаром Жюльен.

– И вот еще что, – произнес полковник. – В Ишимском я узнал от стражника, что приключилось с вашим багажом. Все было разграблено, остался только этот саквояж с документами, почему-то не привлекший внимания мародеров. Взгляните, на месте ли бумаги.

– Все цело: паспорта, рекомендательные письма, банковские поручения, даже моя карта, – сказал Жюльен, бегло просмотрев содержимое сумки. – Все в порядке, приношу вам благодарность!

– Ну что ж, друзья, в дорогу! Сани большие, места всем хватит. Мы будем рады еще какое-то время побыть с вами, Сергей Иванович. Неужели ваше решение идти по этапу окончательное?

– Да, Василий Петрович.

Не успели пассажиры усесться, как сани нагнали мрачную колонну. Полковник Михайлов, снова ставший просто старостой, сошел с саней и обнял крепко Жюльена и Жака, в чьих глазах стояли слезы. Избавленные от испытаний, которые пришлось им пережить в течение тридцати шести часов, но хорошо теперь представлявшие себе все ужасы, выпадающие в пути на долю несчастных этапников, Жюльен и Жак оплакивали судьбу ссыльного полковника и одновременно восхищались его решимостью.

– Прощайте!.. Прощайте, дети мои! – повторял сдавленным голосом полковник Михайлов.

– Нет-нет, не прощайте, а до свидания! – энергично возразил Жак. – Надеемся встретить вас на обратном пути в Петербурге. До той поры вы уже вновь займете подобающее место в науке. Так что – до свидания!

Сани скользили рядом с колонной ссыльнокаторжных. Попросив кучера сбавить скорость, адъютант сказал спутникам:

– Я понимаю вас и разделяю ваше желание, но – увы! – не вашу надежду. Полковник Михайлов – человек несгибаемой воли. Такой стальной характер не позволит сломить себя ни на минуту… О, да этот скотина ямщик собирается, кажется, задавить несчастных! Чуть было не сбил с ног вашего старого знакомого, капитана Еменова: он идет рядом с ворами, под их косыми взглядами!

– Бедняга! – пробормотал Жюльен. – Какая жестокая расплата!

– Ну-ну, нашли кого жалеть! Или вы хотели бы оказаться сейчас на его месте? Будь его воля, вы и находились бы там, в колонне. Право, этот солдафон не заслуживает снисхождения!

– Бр-р! – проговорил Жак и обратился к Пржевальскому: – Нельзя ли попросить вас поднять верх? Такой мороз, что, того и гляди, белые медведи пожалуют!.. – Потом он повернулся к своему другу: – Если ты только послушаешь меня, Жюльен, то возвращаться из Бразилии мы будем в теплое время года. Конечно, у тарантаса есть недостатки, но и путешествие в санях не во всем приятно.

– Да, несомненно. Если бы мне сказали, что впереди нам предстоит хотя бы пятиминутное плавание, я тотчас бы повернул назад. Что делать, я неисправим!