Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

– Но это же подло! Это – преступление!

– Вы правы. Это тем более ужасно, что у работающих в рудниках нет имени – один только номер. И там, полностью обезличенные, без паспорта и прочих удостоверений, они трудятся под землей до конца дней своих.

– Это же ждет и нас?

– Да, если только кто-то не отважится пойти наперекор лиходею.

– Кто-то?

– Скажем, я.

– Вы?! – вскрикнули в один голос друзья. – Но кто же вы? Кто?

– Обычный каторжник, вот уже больше двух лет. А до этого был полковником. Позвольте представиться: Сергей Михайлов, преподаватель Петербургского военного училища.

Жюльен де Клене не мог сдержать удивления:

– Полковник Михайлов? Знаменитый ученый, одаривший когда-то меня своим вниманием? Но тогда вы должны помнить Париж и вечера, проведенные нами вместе у мадам П. Там был еще и ваш знаменитый соотечественник Тургенев. А лекции в Географическом обществе! Вы знаете меня, я – Жюльен де Клене.

– Жюльен де Клене! – произнес сквозь душившие его слезы староста. – Прославленный путешественник, исходивший Мексику, аргентинскую пампу, побывавший на неизведанных островах Океании… Бедный мальчик, вот в каком аду довелось нам встретиться! – Потом, сумев преодолеть волнение, старик проговорил: – Если, не зная еще, кто вы, решил я попытаться спасти вас от чудовищной несправедливости, то с тем большей радостью сделаю это для друзей… Ну как вы, приходите понемногу в себя? Привыкаете к этой жаре и зловонию?

– Дышать – дышу, но без особого энтузиазма, – ответил присущим парижанам шутливым тоном Жюльен и заставил себя улыбнуться.

– А я, – молвил Жак, по бледному лицу которого стекали крупные капли пота, – слышу вас с трудом и вообще еле жив.

– Вот вам водки, – предложил староста, доставая откуда-то бутылку. – Только она одна сможет помочь вам дождаться, пока откроют двери.

– А вы?

– Не беспокойтесь, я уже научился почти не спать, мало есть и вдыхать воздух лишь время от времени. К тому же мои обязанности, пусть скромные и неоплачиваемые, требуют от меня немало внимания. Так что о себе я не успеваю думать.

– О каких обязанностях идет речь?

– Я – староста этой партии ссыльнокаторжных. Вы, наверное, не знаете этого слова и всего, что с ним связано. Так что поясню вкратце. Традиционный для России дух коллективизма сохраняется и среди заключенных. Свои деньги они складывают вместе: можно считать правилом, что ни один политический, ни один уголовник копейки не истратит на себя одного. Готовясь к дороге, они выбирают кого-нибудь из своего числа, чаще всего пожилого, и вручают ему все деньги с просьбой использовать эти средства, чтобы хоть как-то облегчить участь заключенных. Сейчас я уточню. Стража в арестантских бараках привыкла взимать с заключенных некоторые, так сказать, поборы, и отвертеться от этого отнюдь не просто. Я не осуждаю этих людей: жизнь охранников тоже не сладкая, почти как у нас. Подумать только, им выделяют на весь год лишь четыреста кило муки и три рубля деньгами, что составляет в общей сложности семь франков пятьдесят сантимов. Поэтому они в постоянных поисках «моркови», как шутливо выразился один служака-француз. Скажем, приходит партия в придорожный острог. Заключенные промокли до мозга костей. А стражник им: «Печь не работает, ее не разжечь». Вот тут староста и вынимает из общей копилки небольшую сумму. Иногда с той же целью специально выставляют окна: «Рамы взяли на ремонт. Придется так и спать – без стекол». Староста опять платит – чтобы вставили окна. И так за все – за доски с ветошью вместо постели, за охапку сена, чтобы заткнуть щели, за тряпки, которые засовывают в железные кольца, за водку, чтобы взбодрить несчастных, совсем окоченевших от холода. Не забывает староста и про кузнеца, кующего кандалы. Кроме того, он же подбадривает слабого, утешает отчаявшегося, отпускает грехи умирающему. На определенных условиях ему удается уговорить начальника конвоя закрыть глаза на незначительные отступления от отдельных правил, выполнение которых сделало бы путь по этапу еще тяжелее.

– На определенных условиях?

– Да. Если начальник проявляет терпимость, то заключенные через своего старосту дают ему слово не бежать в дороге. Это обещание обычно строго соблюдается вплоть до прибытия на место. Ну а там они считают себя свободными от обещания, которое каждый из них давал ради всех. Позавчера я тоже от имени всех дал капитану Еменову такое обещание… Не беспокойтесь, к вам это не относится. Я хочу, чтобы вы ушли отсюда с гордо поднятой головой, как люди, чья невиновность полностью доказана, а не бежали бы тайком, словно испугавшись законного возмездия… Становится совсем темно, скоро ночь. Постарайтесь немного поспать. Я попрошу у охранника две охапки сена, а ваши товарищи по несчастью немного потеснятся для вас. И запомните: вы можете полностью рассчитывать на меня.

Глава 3

– Боже милостивый, что случилось? Загорелся Люксембургский дворец?[7]7
  Люксембургский дворец – архитектурный ансамбль в Париже.


[Закрыть] Мельницу Галетт[8]8
  Мельница Галетт – одна из сохранившихся старых мельниц на Монмартре, бывшем пригороде, а с 1860 года – районе Парижа.


[Закрыть] окружили китайцы или во Франции восстановлена монархия? – воскликнул весело некий гражданин, повстречав неожиданно на углу знаменитых парижских Больших бульваров и улицы Фобур-Монмартр своего приятеля.

– Привет, Жюльен! Как дела, дружище?

– Это у тебя надо спрашивать, как дела! На тебе, милый Жак, лица нет!

Жак вздохнул, крепко пожал другу руку, еще раз вздохнул и ничего не ответил.

– Послушай, – продолжал Жюльен, – ты что, проценты потерял на последних облигациях? Или остался без гроша в кармане? А может, женился или заболел? Или орден получил? При виде тебя меня встревожили сразу две вещи: во-первых, ты чем-то озабочен, и, во-вторых, в эти часы – и не на работе!

– Боюсь, Жюльен, что ждет меня дорога к черту на кулички!

– Ну уж этого-то никак не случится: черт далеко, а путешествовать ты не любишь.

– Последнее-то обстоятельство и приводит меня в отчаяние: мне, вероятно, придется все же отправиться…

– Куда?

– В Бразилию.

Жюльену не удалось сохранить серьезность, и он разразился громким хохотом:

– Теперь я понимаю, почему у тебя сегодня такая кислая физиономия. Ведь это подлинное несчастье! Настоящее бедствие, лишающее префектуру Сены примерного служащего!.. Итак, ты держишь путь в Бразилию! Бордо, Лиссабон, Дакар, Пернамбуку[9]9
  Пернамбуку (в настоящее время – Ресифи) – портовый город в Бразилии.


[Закрыть], Рио-де-Жанейро – путешествие приятное и непродолжительное. Двадцать три дня на пароходе – совсем пустяк! – и ты уже в солнечной стране, среди тропической зелени!..

– Мне наплевать, как там – пусть будет хуже, чем даже в катакомбах… Но море, море! – плаксиво произнес Жак и умолк, не в силах продолжать.

– Послушай, ты так и не сказал, что же заставило тебя отказаться от привычного ритма жизни. Со времени нашей последней встречи прошло полгода – срок достаточно большой, чреватый многими неожиданностями для нервных парижан – правда, теперь нас называют не парижанами, а невропатами!

– До вчерашнего вечера жизнь моя была спокойна, словно вода в пруду. Но с утра я – как на углях! Я почти архимиллионер, но радости – никакой!

– Надо же! Наследство?

– Да.

– От какого-нибудь дядюшки?

– Да.

– Наверное, из Америки: только там такие серьезные дяди живут.

– Отгадал.

– Ну что ж, тем лучше! А то говорили, что они уже все перевелись. Я рад, что эта порода людей еще не вымерла, и счастлив за тебя… Да что мы стоим в этой толчее? Уже половина двенадцатого, я умираю от голода. Пойдем-ка к Маргери. Проглотим дюжину устриц, отведаем рыбки из Нормандии, полакомимся молодой куропаткой, запьем все это старым вином «бон-дез-оспис»! А за десертом ты расскажешь мне о своих треволнениях. Это тем более интересно, что начало похоже на очерк из «Журнала путешествий».

– Ладно, пошли. Тем более что на работу сегодня все равно не пойду.

– Да уж скорее всего! – заметил Жюльен, посмеиваясь.

Полчаса спустя друзья, удобно расположившись в отдельном кабинете ресторана, с удовольствием уплетали блюда, подаваемые им Адриеном, славным малым, преклонявшимся перед исследователями и, кажется, тщетно мечтавшим тоже отправиться в настоящее путешествие. Пища была, как водится, изысканной, вино – отменным.

За едой о горестях осчастливленного Жака не говорили. И только когда Адриен принес кофе, Жюльен, закурив сигару, облокотился на стол и приступил к расспросам:

– Так ты сказал, что дядюшка…

– Умирая, объявил меня единственным наследником. Со мной письмо от него, полученное с утренней почтой. Вот, смотри! – Жак достал из кармана и протянул Жюльену толстый конверт с адресом, написанным крупными печатными буквами, и с профилем Педру д’Алькантара[10]10
  Педру д’ Алькантар, или Педру II (1825–1891), – император Бразилии с 1831 по 1889 год.


[Закрыть] на почтовых марках.

– Да это же целый трактат!..

– Прочти, здесь немало любопытного.

– И денежного!

– Ты все смеешься. Дядюшка писал не так часто.

– Но если уж писал…

– То и за час не прочитаешь.

– Прочти, здесь немало любопытного

– А у нас есть время?

– Что касается моей работы…

– Ясно! Итак, приступаю!

Жюльен не торопясь разгладил листки, пригубил шартрез и начал вдумчивым голосом:

– «Фазенда Жаккари-Мирим, двадцать один градус тридцать минут южной широты и сорок девять градусов западной долготы от Парижского меридиана (Бразильская империя[11]11
  Бразилия с 1822 по 1889 год называлась официально империей, с 1889 года – федеративной республикой.


[Закрыть])

Двадцать первое июня 1878 г.

Дорогой мой племянничек!

Некоторые замшелые моралисты считают, что нельзя следовать первому движению сердца: оно, мол, излишне сентиментально. Со мной же – в том, что касается вас, – получилось как раз наоборот. Первым моим побуждением было лишить вас наследства, но я заглушил это желание и решил объявить вас своим единственным наследником. Ну, хорошо я сделал, отказавшись от первого побуждения, которое явно было злобным? Не буду объяснять мотивы, которые побуждают меня так действовать. Мое решение непоколебимо, хотя я вас совсем не знаю или знаю исключительно по письмам, посылаемым хорошо воспитанным молодым человеком старику, который может обернуться для него американским дядюшкой. Я долго на вас обижался. Это началось еще с того времени, когда вы закончили пресловутый юридический факультет – еще одна глупость Старого Света! – и искали место в жизни, как обычный Жером Патюро. Ваша умница-мать, моя сестра, оказала мне честь посоветоваться со мной по этому поводу. Справедливо или нет, но на меня в семье смотрели как на смышленого человека – из-за того, что, покинув страну в двадцатилетнем возрасте в одних сабо, я сумел, как нынче говорят, сколотить кругленький капитал. Я ответил ей, что хорошо бы отправить вас на фазенду Жаккари-Мирим, где моего племянника ждал бы хороший кованый сундучок размером с канонерку и где его встретили бы с распростертыми объятиями, прижав к сердцу, которому незнакома торговля чувствами. Ваша матушка колебалась, она боялась. Ее я не буду за это бранить: мнение матери диктуется ее любовью. Вы же, дорогой племянничек, явили пример малодушия, даже страха, и это было неприятно. Вы отказались от моей помощи с отчаянной энергией труса, вынужденного что-то объяснить в свое оправдание, и в качестве последнего мотива выдвинули свой ужас перед обычным морским путешествием протяженностью в двадцать три дня.

Я поклялся забыть вас, и это мне удалось без особого труда. Тем временем вы взяли за правило регулярно писать мне, делясь вашими прожектами и тем самым дозволяя мне разделять ваши надежды. Вам было двадцать пять лет, а посему предстояло, как и положено молодому человеку, воспитанному по буржуазной мерке, добиться скромной и бесполезной должности супрефекта и гордо представлять администрацию в таких городах, как Лодев или Понтиви.

Вы могли бы также, закончив изучение юриспруденции, рассчитывать на сомнительную честь добиться личного преуспевания в обществе. Например, вам не возбранялось надеяться по завершении образования на получение должности заместителя прокурора, что позволило бы работать в суде высшей инстанции города, носящего звучное имя Понтодмер или Брив-ла-Гайард. Но занимающие столь блестящие посты чинуши вынуждены нередко менять место обитания, что совершенно неприемлемо для вас, привыкшего к оседлому образу жизни. И вы предпочли галунам супрефекта и мантии заместителя прокурора место канцелярской крысы. Браво! Поздравляю вас с этим выбором: ведь не так просто быть всегда последовательным в реализации своих принципов! Возможно, вы заняли кресло ответственного служащего или даже заместителя начальника при зарплате в три тысячи пятьсот франков. И, вероятно, сибаритствуете в просторном кабинете, затянутом зеленым репсом, – это, кажется, последний крик моды официозной элегантности. Служащие, что пониже, вам, наверно, завидуют, коллеги уважают, а портье в ливрее низко кланяются. А что вам еще надо? Глупец!..»

– Ну, это уж слишком! – прервал чтение Жюльен, раскуривая сигару. – Впрочем, не будем придираться к словам. Твой дядюшка, видать, был истинным философом.

– Продолжай же, – произнес смиренно Жак, готовый еще и не то услышать.

– «Глупец! Ведь здесь я обеспечил бы вам жизнь, какой умеют наслаждаться только землевладельцы Нового Света.

Представляю себе улицу Дюрантен на Монмартре, где вы живете: душные, темные комнаты вплотную к четырем другим квартирам! Вы ходите из дома на работу и обратно с ритмичной последовательностью приступов хронического ревматизма. Вас душит галстук, костюм тесен, вы дрожите от холода, шлепая под зонтом по грязным лужам, или же – в иное время года – задыхаетесь, как астматик, в облаке ядовитой пыли. Вот и все пути-дороги вашей идиотской жизни, от которой только растет живот и выпадают волосы.

В общем, вы строго отмеряете и удовольствия и заботы, аппетит подчиняете заработку, сон – обязанностям, комфорт – приработку, знакомство – выгоде. Вы вынуждены помнить цену на яйца и просите служанку разогревать остатки вчерашнего ужина. В театр вы ходите два раза в месяц, а сигары курите дешевенькие. При этом вы должны улыбаться своему начальнику, хотя вам хотелось бы послать его к черту, пожимаете руку этому проходимцу только потому, что он вхож к министру, и кланяетесь помимо своей воли ничтожествам, занимающим по очереди должность заведующего отделом кадров.

Итак, распрощавшись с иллюзиями, свойственными каждому молодому человеку, вы проводите дни среди взяточников, крикунов, завистников, эгоистов и придурков, растрачивая то там, то здесь частицы своего сердца, – и так будет до тех пор, пока сами не станете таким же, как они. Это все не за горами, чернильная вы душа!

А здесь вам бы принадлежали пятьсот квадратных километров земли и жили бы вы на свежем воздухе, купаясь в солнечных лучах и полностью удовлетворяя свои потребности, фантазии, желания, капризы. Вашему образу жизни могли бы позавидовать монархи и президенты обоих земных полушарий!

Пожелаете бифштекс или просто котлету – прикажете забить быка: у меня их десять тысяч. А когда насытитесь, слуги выбросят остатки пиршества бродячим собакам или в реку на корм рыбам.

Вы любите охоту? Тогда ничто не помешает вам подстрелить ламу, страуса или… А вздумаете помчаться по степи – выбирайте любую из двух тысяч моих лошадей, например, возьмите скакуна, при виде которого потекут слюнки у ваших расфуфыренных спортсменов или жокеев, разодетых, как попугаи.

Соскучились по концертам? Так усладите свой слух чарующей симфонией, исполняемой величайшим музыкантом – природой!

Захотели золота или драгоценностей, пожалуйста: земля наша имеет все, чтобы удовлетворить любые прихоти.

Придет вам в голову загадать невыполнимое – попробуйте испытать свои силы, и я верю – вы всего добьетесь.

Если же однажды нападет на вас ностальгия по Старому Свету, – человек ведь несовершенен! – то кто запретит вам провести несколько месяцев в Париже, тратя по десять тысяч франков в день и делая одного счастливым, а у другого вызывая злобу? Будут среди тех, кого встретите вы, и признательные вам за помощь, и неблагодарные, и откровенные завистники.

Такое путешествие помогло бы вам сравнить электрический свет с экваториальным солнцем, витрины Пале-Рояля – с драгоценными ларчиками феи цветов, рукотворные памятники – с готическими арками в девственном лесу.

Вы сможете оценить по достоинству очарование свободы, которую получите здесь, в то время как в Европе приходится ежесекундно натыкаться на преграды, воздвигаемые вашей цивилизацией – злобной и догматической.

Да, племянничек, я мечтаю одарить вас благополучием, защищенным от недобрых ветров окружающего мира.

Я решил было завещать свое кругленькое состояние государству. Но в последний момент во мне шевельнулись угрызения совести, причину которых мне трудно определить. Перед моими глазами возник тот уголок Турени, где родились мы, нежное, ласковое лицо моей бедной сестры, преждевременно ушедшей из жизни. Я представил себе и вас – сначала упитанным карапузиком, потом юношей, которого я рад был бы прижать к сердцу и назвать своим сыном. Одним словом, мне трудно было противиться голосу крови.

Поэтому, милый мой племянник, настоящим письмом я объявляю вас единственным своим наследником.

Вам – поля моей Жаккари-Мирим! Вам – мои леса, луга, пастбища, залежи золота и бриллиантов! Вам – мои табуны лошадей, стада коров, овец! Вам – мои плантации табака, кофе, какао, сахарного тростника! Вам – все мои запасы – дома и в магазине! Вам – серебряные слитки и бриллианты, хранящиеся в Имперском банке Рио-де-Жанейро! Одним словом, вам – все, чем я владею. И при этом я ставлю только одно условие: чтобы вы лично приехали сюда, на фазенду Жаккари-Мирим, в Бразилию, принять все это состояние. В противном случае наследником будет государство, а вы так и останетесь жалкой канцелярской крысой.

Я кончил, и счастливого вам путешествия, дорогой племянничек!

Ваш американский дядюшка

Леонар ВУАЗЕН.

P. S. Вы получите это письмо, когда мой управляющий, славный малый, которого я вам рекомендую, похоронит меня в моих владениях, но достаточно далеко от дома, чтобы не смущать живых.

Могила – зрелище печальное. Приходите иногда меня навестить».

– Жак, – задумчиво сказал Жюльен, закончив чтение, – я только что признал, что ваш дядюшка – философ, теперь я бы добавил, что у него золотое сердце. За строками письма, в каждом слове – переливающаяся через край сентиментальность, желание нести тепло и ласку. Этого не скрыть даже изящной иронией. Буду откровенен с тобой, ты совершил большую глупость, отказавшись тогда навестить этого прекрасного человека. Что теперь ты думаешь делать?

– Если бы я знал! Меня охватывает ужас при одной мысли о том, чтобы подняться на корабль!

– Ты что, болен?

– Это хуже, чем обычная болезнь. Хуже всего на свете.

– Трусишь? Впрочем, не может этого быть, я видел тебя в драках. Ты сражался как лев. Уж я-то помню!

– А что бы ты сделал на моем месте?

– Проще простого! Побежал бы в транспортное агентство и заказал билет на первый же пароход, идущий в Бразилию. А там бы уж возложил цветы на могилу, что вдали от дома.

– Я знаю, что умру в пути.

– Фу-ты, мокрая курица!

– Ты не знаешь, что такое морская болезнь!

– А ты знаешь?

– Увы! Однажды, себе на беду, я решил совершить прекрасную водную прогулку из Гавра в Кан и по возвращении рассказать моим коллегам об этом путешествии. Но едва я ступил на сходни, со мной начало твориться нечто невероятное – как при холере или белой горячке. А когда пароход отправился в путь, стало совсем худо.

– Обычная морская болезнь!

– Наверное. Но такой силы, что и матросы и пассажиры, глядя на меня, испытывали не только сочувствие, но и отвращение. Не в силах подняться, истерзанный беспрерывными рвотными позывами, лежал я, словно грязное животное, в собственных нечистотах, уверенный в том, что конец мой близок.

– Потом к морю привыкаешь.

– Это так говорится. От Гавра до Кана не более трех часов, но, поскольку штормило, мы проплыли целых восемь. И с каждой минутой мучения мои становились все нестерпимее. Меня рвало кровью, я потерял сознание. Сам капитан, старый морской волк, говорил, что никогда не видел ничего подобного.

– Ну и ну!

– Я терпел эту качку восемь часов, возможно, выдержал бы и все двенадцать, но ведь от Бордо до Рио-де-Жанейро не двенадцать часов, а двадцать три дня! Уверен, что я окочурюсь по пути.

– А давно совершил ты ту прогулку?

– Лет двенадцать тому назад.

– Может быть, твой организм за это время перестроился? Такое случается. Многие, страдавшие в юности морской болезнью, в зрелом возрасте смеются и над килевой, и над бортовой качкой.

– Уверен, все будет, как и прежде. При одном лишь взгляде на деревянных коней карусели или на качели у меня начинает кружиться голова. Недавно я решил прокатиться на пароходике по Сене. Все повторилось, да так сильно, что пассажиры пришли в негодование, предполагая, что я хлебнул лишнего. Меня даже чуть не забрали в полицию за злоупотребление спиртными напитками в общественном месте. Морская болезнь – на Сене! А тут ведь надо Атлантический океан пересечь.

– Ну что же делать?

– Я не побоялся бы отправиться в Африку, к самому экватору, на Камчатку, куда угодно. Я силен как бык, моей выносливости, необычайной для типичной канцелярской крысы, любой бы мог позавидовать.

– Неужели?

– Да. Когда я начал полнеть, то решил заняться фехтованием и гимнастикой. И стал одним из лучших учеников Паса.

– Браво!

– Если бы я знал, как добраться до той фазенды, не подвергая себя отвратительному недугу, я бы ни минуты не колебался.

– Прекрасно! А если я подскажу тебе такой путь?

– То сразу же поеду.

– Ловлю на слове!

– Ну что ж, если пообещаешь не обрекать меня на морскую болезнь.

– Обещаю!

– Итак, что же ты надумал?

– Просить у официанта счет и бумагу с ручкой.

– А бумагу-то зачем?

– Чтобы ты смог написать на имя префекта округа Сены прошение об отставке.

– Ты всерьез?

– Я люблю пошутить, но не в таких делах!

– Ну что ж, сжигаю свои корабли!

– И тем самым спасаешь себя от морской болезни? – обыграл слова Жака Жюльен. – Чтобы осуществить задуманный мною план?

– Какой именно?

– А это пусть станет для тебя сюрпризом! – ответил Жюльен, а про себя подумал: «Ты называешь экватор и Камчатку, словно речь идет о прогулке в Аньер[12]12
  Аньер, или Аньер-на-Сене – город в окрестностях Парижа.


[Закрыть]. Ну что ж, на Камчатке ты побываешь. И еще во многих других местах! Я буду не я, если не заставлю тебя добраться до Бразилии по суше!»