Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Глава 15

Капитан Еменов не один пострадал за учиненное им в селе Ишимском насилие в отношении двух французов: исправник, начальник томской полиции, по чьей, собственно, инициативе и произошло нарушение закона, также был сурово наказан генерал-губернатором. Вскоре после того, как друзья-парижане двинулись с полковником Пржевальским в путь, его лишили прежнего воинского звания и отправили есаулом в Восточную Сибирь. Учитывая долгую службу оступившегося чиновника, губернатор уберег его от тюрьмы, но не больше. И тот отправился в далекий край, не зная точно, когда вернется из него и вернется ли вообще. Продолжительность такой ссылки, практикуемой сейчас значительно реже, чем при императоре Николае, зависит от дисциплинированности сосланного, от его усердия и услуг, которые он по воле случая может оказать государству. Так что впавшие в немилость изо всех сил стараются вернуть доверие к себе и вместе с ним – прежнюю должность.

Судьбе было угодно, чтобы томского исправника назначили есаулом в острог, затерянный на просторах Якутии, неподалеку от истоков реки Индигирки. Отправившись в ссылку после того, как французов освободили, он обогнал их в Иркутске, где они задержались ненадолго, чтобы познакомиться со столицей Восточной Сибири. Поскольку останавливаться по дороге ему было запрещено, он, опережая французов и Федора Ловатина, за рекордно короткое время добрался до острога, где ему предстояло отныне служить.

Можно догадаться, что подобное наказание, внезапно обрушившееся на человека, вчера еще наделенного большой властью, и опустившее его на самую нижнюю ступень административно-иерархической лестницы, не способствовало благодушию есаула. Будучи натурой деятельной и привыкнув в любую погоду скакать без устали по горам и долам, он сразу же по прибытии на место стал искать с упорством полицейского, потерявшего след, куда бы направить свою энергию, чтобы хоть как-то смягчить терзавшие его душевные муки.

Появление Шолема внесло некоторое разнообразие в его довольно-таки безрадостную жизнь и подсказало ему мысль о том, что неплохо было бы покуражиться над французами, которых он считал причиной всех своих бед. Инструкции обязывали его обеспечивать путешествующих лошадьми, но они же предписывали ему и испрашивать паспорта. Поскольку чужеземцы попали в беду, он решил задержать их проводника, чтобы заставить недругов своих добираться до станции пешком, по зимним арктическим просторам. Но дикарь-якут, вместо того чтобы покорно сидеть в заточении, сорвал намерение есаула обрушить на проклятых иностранцев справедливое, по его мнению, возмездие: он бежал, взломав стену. Впрочем, значительную долю ответственности за этот весьма серьезный и сурово наказуемый проступок можно было возложить на хозяев проводника, что при сложившихся обстоятельствах играло на руку служилому. Несмотря на ослеплявшую его безумную ненависть, есаул все же понимал, что осуществить месть не так-то просто, и надеялся в душе, что преступники – а ему нравилось заранее называть их так – усилят свою вину, оказав хотя бы подобие сопротивления властям. Поскольку в таком случае он оказывался бы в выигрыше, то даже готов был при малейшей возможности спровоцировать своих противников на подобное противоправное действие.

Приказав солдатам охранять дороги, есаул во главе конного отряда принялся прочесывать местность и обнаружил вскоре санный поезд, так и не успевший двинуться в путь.

– Стой! – крикнул он зычно. – Именем закона, стой!

– Мы и так стоим, – шутливо бросил ему Жюльен. – Чтобы выполнить приказ, нам надо сначала стронуться с места.

Есаул закусил губу от злости:

– Кто вы?

– Люди, которые спешат.

– Отвечайте, раз вас спрашивают!

– А я и отвечаю. Так что, если хотите, еще задавайте вопросы.

– Куда вы следуете?

– Это общеизвестно: из Парижа в Бразилию через Якутию.

Есаул, вопреки ожиданиям Жюльена, даже бровью не повел:

– А документы у вас есть?

– И даже много: письма их превосходительств генерал-губернаторов двух губерний, письмо от английского министра, письмо от нашего посла, паспорта с необходимыми визами, марками, печатями и так далее…

– Предъявите!

– Пожалуйста.

После падения в Хандыгу Жюльен разложил все необходимые бумаги по карманам и теперь, засунув руку под шубу, моментально извлек наружу паспорта и протянул их есаулу.

Тому пока что не в чем было упрекнуть своего собеседника, разве что в насмешливом тоне, вполне позволительном, однако, в такой ситуации лицу, у которого нет абсолютно никаких оснований для беспокойства.

– Знаете, господин есаул, – обратился Жюльен к служилому, внимательно проглядывавшему документы, – позволю вам заметить, что стоит страшный мороз, и мне как-то неуютно стоять на снегу на таком холоде. И я прошу вас побыстрее завершить эту проверку в чистом поле, чтобы я смог наконец усесться в нарты и укрыться в меха.

– Не волнуйтесь, я непременно завершу «эту проверку в чистом поле», как изволили вы весьма удачно заметить, – тоже с издевкой ответил есаул, – но только после того, как удостоверюсь, что бумаги действительно в порядке. Поскольку же я не очень силен во французском, вам придется немножко обождать. К тому же все вы так укутаны, что мне поневоле приходится просить вас оказать мне любезность сдвинуть шапки и башлыки, ибо в противном случае мне никак не разглядеть ваших лиц.

Жюльен нахмурил брови, потом, подумав немного, громко захохотал.

– Смеетесь?! Учтите, хоть вы и француз, я сумею добиться от вас послушания!

– Попробуйте!

– За мною – закон! При необходимости могу применить и силу!

– Тоже мне – сила! Каких-то четыре косматых жандарма!

– Но за нами – вся Россия, не забывайте этого!

– Ба, Россия так далеко!

– И все-таки примите к сведению, пусть я и не в высоком чине, но представляю здесь нашего императора.

– Думаете, это так уж лестно для Его Величества? Будь он на вашем месте, то не стал бы развлекаться, заставляя меня дрожать от холода с риском обморозиться или схватить менингит.

– Хватит! Надеюсь, вы кончили?

Видя, что француза не пронять грозными речами, есаул, пробормотав что-то невразумительное, взял паспорт Федора Ловатина. Уж русский-то, да еще простой купец, не посмеет разговаривать в таком издевательском тоне! И служилый вознамерился отыграться на нем за насмешки дерзкого француза. Подавшись всем корпусом вперед, он уставился на Федора.

– Ну что, есаул? – спросил русский. – Мою-то личность вы можете удостоверить?

Напрягшись при звуке этого голоса, офицер пригнулся к гриве лошади, чтобы получше рассмотреть говорившего. Глаза их встретились, и они одновременно издали возглас изумления, приведя в недоумение и Жака и Жюльена.

– Алексей Богданов!

– Исправник из Томска!

– Нигилист! Каторжник, сбежавший из тюрьмы! Варнак! Ну, попался теперь, мошенник! И не ты один, но и твои сообщники – эта пара разбойников с большой дороги! – Есаул, ликуя, повернулся к четверке казаков, недвижных, как статуи: – Взять всю троицу! В случае сопротивления стрелять!

Казаки уже готовы были выполнить приказ, но тут Федор поднял руку, давая понять, что хочет что-то сказать.

– Выслушайте меня, есаул! Вы не ошиблись, я действительно Алексей Богданов, сбежавший из томской тюрьмы, так что мы с вами давно знакомы. Но эти господа тут ни при чем. Они не знают ни моего имени, ни моего прошлого. Просто пригласили меня сопровождать их, полагая, что я – купец Федор Ловатин. Иначе говоря, они не являются моими сообщниками и посему не могут быть привлечены к ответственности за проступок, которого не совершали.

– Это все? – с холодным спокойствием спросил есаул.

– Еще пару слов! Вынесенный мне приговор несправедлив. Я не участвовал ни в каком заговоре и не принадлежал к какому бы то ни было тайному обществу. Подлинная причина моего осуждения совсем иная. Я был усыновлен своим дядей, известным ученым, человеком незаурядного ума. И только затем, чтобы доставить ему новые муки, меня отправили на каторгу. Я имею в виду полковника Михайлова. А теперь, когда я снова на воле, попробуйте отнять ее у меня, и вы увидите, достоин ли я свободы!

Услышав имя полковника Михайлова, Жак и Жюльен подскочили к нартам и в следующий же миг встали по обе стороны от Алексея с карабинами в руках, нацеленными на перепуганных казаков. Шолем тоже направил ствол своего охотничьего ружья на несчастных солдат, готовых хоть сейчас ретироваться.

Но есаулу нельзя было отказать в храбрости. Он молниеносно выхватил из седельной кобуры револьвер, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Алексей, не дожидаясь, когда тот нажмет на курок, не вытащил вовремя из-под шубы такое же оружие и не разрядил его в голову лошади. Бедное животное, смертельно раненное, свалилось на спину и, придавив всадника, забилось на снегу.

Алексей подбежал к поверженному противнику, тщетно пытавшемуся выбраться из-под коня, схватил его железной хваткой за горло и, приставив дуло к виску, прохрипел:

– Сдавайтесь!

– Нет!

– Говорю вам: сдавайтесь! Не то я убью вас!

– Убивай! Вчера – ты просто каторжник, сегодня – убийца!

– Я защищаю то, что дороже жизни!.. Душа и совесть мои будут спокойны! Но я не могу бить лежачего. И поэтому просто обезоружу вас.

С этими словами Алексей забрал у есаула оружие. Солдаты, с ужасом смотревшие на происходящее, спешились под дулами карабинов и охотничьего ружья и без звука сдали винтовки, после чего Богданов приказал Шолему крепко связать всех пятерых и с помощью каюров отвести в чум.

Алексей схватил его железной хваткой за горло, приставив дуло к виску

Жюльен и Жак, потрясенные быстротой, с какой произошло разоружение казаков, положили на нарты карабины и затем подошли к молодому человеку, чтобы пожать ему руку.

– Поздравляем, Федор! – сказал Жюльен. – Или, вернее, Алексей, коль скоро уж ваше инкогнито раскрыто волею судьбы! Федор Ловатин спас нас от верной смерти, и мы этого никогда не забудем. Алексей же Богданов может рассчитывать на нашу благодарность вдвойне: если мы сумеем хоть чем-то помочь вам, то тем самым как бы возвратим часть нашего долга и полковнику Михайлову.

– Друзья мои! Дорогие вы мои! Теперь вам понятна причина моей скрытности: я не хотел делать вас своими сообщниками, – произнес взволнованно русский, тут же заключенный французами в объятия.

– Ну теперь-то уж все разрешилось само собой, не так ли? – заметил Жюльен. – Не было бы счастья, да несчастье помогло!

– Ну и что вы думаете обо всем этом?

– Только то, что есаул получил поделом. Ну и казаков вы славненько приструнили, – ответил Жак.

– И впрямь, – подхватил Жюльен, – у вас твердая рука, вы отлично владеете оружием.

– Я не о том, – проговорил Алексей, искренне удивленный тем радостным спокойствием, которое буквально источали его друзья, словно только что имевшая место схватка с представителем власти не была чревата для них самыми серьезными последствиями. – Я хотел спросить, как, по вашему мнению, следует поступить с нашими пленными?

– Оставить в чуме! – решительно заявил Жюльен. – На их поиски отправятся не сразу и, поскольку день сейчас очень короток, найдут их, возможно, не так быстро, мы же за это время будем уже далеко отсюда.

– А как быть с лошадьми? – поинтересовался Жак.

– Наши якуты забьют их и разрубят на куски. Часть конины погрузим на нарты – на корм собакам, а что не сможем забрать с собой, зароем в снег. В пути же будем останавливаться только затем, чтобы переспать немного.

– Браво, друг мой! – воскликнул Жюльен. – Вы не теряетесь в любой ситуации! Уж и не знаю, чему больше удивляться – отваге ли вашей или находчивости!

– Так я уж лет пятнадцать кочую по белу свету. А в таких странствиях, как говорят наши матросы, голь на выдумки хитра.

Быстро, не более чем за час, управившись с лошадьми, якуты завернули лучшие куски в шкуры, и путешественники, даже не взглянув на чум с пятью пленниками, за которых, впрочем, не стоило особенно опасаться, двинулись навстречу неизвестному.

Мчаться надо было окольною дорогой, и к тому же как можно быстрее, чтобы к тому времени, когда разъяренный есаул сумеет организовать погоню за ними, друзья оказались для него уже вне пределов досягаемости.

До Берингова пролива оставалось приблизительно шестьсот лье. Если сытно кормить собак и выжимать из них все, что они могут дать, на то, чтобы добраться до него, все равно потребуется не менее шестнадцати – семнадцати дней. Придерживаясь торной дороги и нигде не задерживаясь в пути, это расстояние можно преодолеть и за восемь дней. Но путешественникам поневоле приходилось давать передышку собакам, которые только одни и могли их спасти в случае встречи с преследователями.

Шолем, сидя на первых нартах, направлял их строго на восток – по схваченной морозом равнине, сквозь полярную ночь, отступавшую под слабым натиском дня лишь на то короткое – от восхода солнца и до заката – время, когда над линией горизонта приподнималось слегка тусклое, словно обмороженное, светило. Санный поезд двигался вдоль отрогов Верхоянского хребта, протянувшегося с запада на восток, чуть севернее шестьдесят первой параллели, на шестьсот километров и поворачивающего затем, у сто пятьдесят четвертого меридиана, на северо-восток, чтобы углубиться в территорию, населенную чукчами.

Никто не говорил о только что случившемся. И это понятно: Алексей подсел в головные нарты, к Шолему, французы же, завернувшись с головой в шубы, лишь изредка перебрасывались отдельными репликами, пребывая в том сонливом состоянии, которое вызывает у путников скольжение саней по снегу.

На ночлег устраивались по-сибирски, прямо в снегу, если только случайно не попадался покинутый чум или другое какое-либо заброшенное пристанище местных жителей.

Так как собак кормили хорошо, они пребывали в отличном состоянии, несмотря на скорость, которую им приходилось развивать, и огромные расстояния, каждодневно преодолеваемые ими. Трудно было не восхищаться удивительным поведением этих отважных животных с вытянутой мордочкой и стоящими ушками: достаточно одного слова, чтобы они сорвались с места веселой стаей, повернули направо или налево, а затем внезапно остановились, словно дрессированные собачки в цирке.

Порою монотонность движения нарушалась тем или иным непредвиденным случаем. Например, внезапно перебегали дорогу то песец, то олень, и впряженные в нарты лайки, вспомнив о том, что они не только ездовые, но и охотничьи собаки, поднимали, принюхиваясь к следам, такой лай, будто гнали зверя.

Хотя на окрики каюра они не обращают никакого внимания, во главе упряжки, к счастью, всегда находится самая сильная и хорошо выдрессированная собака, выполняющая ту же функцию, что вожак в табуне аргентинских лошадей или первый мул в обозе. Этот пес, понимая, что на него, поскольку он впереди, возложена ответственность за всю упряжку, прилагает в подобных обстоятельствах невероятные усилия, чтобы удержать своих сородичей на дороге. Когда же он чувствует, что это ему не удается, что они и его тянут за собой, то поворачивает голову в противоположную сторону и начинает лаять так, словно увидел еще одного зверя, гораздо больше достойного внимания. И собаки, бросив след, подчиняются самой мудрой из них.

Чтобы не перегружать нарты, что значительно замедлило бы продвижение путешественников к Берингову проливу, Алексей, после того как на них уложили конину, пожертвовал практически всеми товарами, приготовленными им для обмена: оставив себе лишь самую малость – для переговоров с чукчами, остальное он отдал якутам, которые тотчас спрятали подаренные вещи в снегу в расчете захватить их на обратном пути.

В целом, если не считать сильного мороза, к которому, впрочем, и Жак и Жюльен почти привыкли, все шло отлично и расстояние до конечной цели их путешествия по Азии быстро сокращалось. Друзья давно уже пересекли Колыму, ее приток Коркодон и реку Ловдан, впадавшую в Коркодон в точке пересечения шестьдесят четвертой северной параллели и сто пятидесятого, если считать от Парижа, меридиана, и наконец приблизились к истоку Коркодона, в ста двадцати километрах от Гижигинской бухты Охотского моря. Таким образом, без всяких злоключений и даже просто происшествий, они преодолели за пять суток восемьсот километров, делая соответственно по сорок лье в день. И все-таки от земли, где они могли бы вздохнуть свободно, их отделяли еще четыреста лье, или тысяча шестьсот километров.

Глава 16

Беглецы двигались узкой долиной Коркодона, огромной ледяной глыбой покоившегося в своем русле. Желая знать, какое расстояние они преодолели, скажем, за два последних дня, путешественники обращались к Шолему, свободно ориентировавшемуся в таких вопросах подобно морским волкам, которые и без лага, просто на глазок, определят довольно точно, с какой скоростью идет их судно.

И вообще, без проводника-якута они были бы как без рук и не смогли бы продолжить свое странствие в исключительно сложных условиях, созданных не только природой, но и неугомонным есаулом. Этот арктический Мэтр Жак[51]51
  Мэтр Жак – человек, пользующийся полным доверием своего друга или хозяина и самоотверженно служащий их интересам.


[Закрыть], выполнявший обязанности и возницы, и повара, и мажордома, был человеком незаурядным. Руководствуясь своим природным чутьем, он, ни разу не сбившись с пути, вел нарты строго на восток, к неописуемому удивлению Жюльена, время от времени проверявшего направление по компасу, а потом отмечавшего пройденный путь на карте Сибири, так кстати приобретенной Алексеем. Требовалось ли набрать дров, заварить чай, открыть банку консервов или поджарить на вертеле кусок мяса, не говоря уже о том, чтобы вырыть пещеру в снегу или соорудить из палок и оленьих шкур чум, – Шолем ни в чем не знал себе равных. Пренебрегая холодом, под действием коего металлические предметы, словно раскаленным железом, обжигали кожу, он ловко справлялся с любой работой, лишь изредка дыша на пальцы, когда мороз уж слишком начинал кусаться. Приглашая спутников перекусить, он неизменно произносил торжественным тоном по-французски: «Манже»[52]52
  Manger (фр.) – кушать.


[Закрыть], – прекрасно усвоив смысл этого слова, и, не умея ни читать, ни писать, быстро разобрался в значениях разных линий на карте, отличал реку от горного хребта и безошибочно показывал, в каком направлении она течет[53]53
  В примечании к парижскому изданию данного романа Л. Буссенар, констатируя, что это не единичный случай, ссылается на шведского ученого Норденшельда (смотрите примечание 147), который в своих воспоминаниях о совершенном им путешествии на «Веге» рассказывает о чукче Василии Менка, отлично пользовавшемся картой, хотя и был совершенно неграмотным.


[Закрыть].

Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Якуты по уровню интеллектуального развития занимают первое место среди сибирских народов, значительно опережая в этом отношении тунгусов, самоедов и бурятов. Легко адаптируясь к различным условиям, они быстро находят общий язык и с природой, и с людьми, их окружающими.

Родина якутов – Прибайкалье. Но два-три века назад буряты вытеснили их, и они были вынуждены отступить на север, что заставило их, приноравливаясь к новому краю, в корне изменить свой образ жизни.

Неутомимо трудясь в течение короткого арктического лета, зимой якут как бы впадает в спячку, словно зверь в берлоге: крайняя леность без всякого перехода сменяет деловую активность. Одни из них проживают в селах и городах, другие – кочуют. Они умелые скотоводы, охотники и ремесленники. Якут без всяких приспособлений может изготовить не только обычные поделки, но и украшения из золота, в одиночку добывает железо и производит инструменты, соперничающие с предлагаемыми русскими купцами. Практически все ремесленники в Якутске – столяры, плотники, маляры, кузнецы – из якутов. Ими выпускаются, в частности, такие изделия, как самовары и даже ружья. Немало среди них и купцов: недаром за присущий им талант торговать якутов зовут нередко сибирскими евреями. Обладая высоким даром подражания, якуты ничего не перенимают слепо от других, а непременно привносят в усваиваемое ими новое что-то и свое. Живя рядом с самоедами или тунгусами, они начинают следовать их обычаям и быстро становятся своими для местных жителей.

В условиях сурового сибирского климата якутам далеко не везде удается возделывать землю. Зато в скотоводстве они достигли того, за что русские и не брались: не ленясь ездить за сеном за сотни километров от дома, приучили лошадей и коров жить за Полярным кругом.

Выносливые, легко переносящие любой мороз, из-за чего и прозвали их «железными людьми», истые трезвенники, неприхотливые в еде (самое любимое – nec plus ultra[54]54
  Здесь: самый лучший (лат.).


[Закрыть] – блюдо якутов-кочевников – заправленная жиром уха, в которую, чтобы еды получилось больше, они кладут мелко наструганную кору лиственницы), обладающие поразительной памятью на места, фиксирующей каждый холмик, куст, лужу или камень, встреченные ими в пути, якуты, чьи условия жизни, казалось бы, легко могли превратить их в самый примитивный народ, в ряде случаев ни в чем не уступают европейцам, кичащимся своей цивилизованностью.

Вышеприведенные сведения о якутах – не что иное, как краткие данные, почерпнутые в значительной мере из этнографического экскурса, совершенного Алексеем для друзей. Выслушав эту лекцию, французы, давно уже переставшие удивляться эрудиции своего русского товарища, преисполнились уверенности, что последняя часть пути пройдет благополучно, ибо такому проводнику, как Шолем, можно смело доверять.

Переправившись через Коркодон и оставив слева реку Омолон с притоками, проводник, придерживаясь северо-восточного направления, повел санный поезд вдоль горного хребта.

Шестьдесят четвертая параллель осталась позади, и наших друзей, находившихся у сто пятьдесят восьмого градуса восточной долготы (если вести счет от Парижского меридиана), в огромной низине, куда не ступала нога ни старателей, ни путешественников, отделяли от Полярного круга уже два с половиной градуса.

Этот край издавна привлекал исследователей. Как известно, в 1785—1794 годах Биллингс[55]55
  Биллингс Иосиф Иосифович (?—1806) – офицер русского флота, родом из Англии. В 1785–1794 годах руководил экспедицией, исследовавшей берега Северо-Восточной Сибири. Его именем названы мыс и населенный пункт на берегу Восточно-Сибирского моря.


[Закрыть] прошел вдоль северного побережья Восточной Сибири от Нижнеколымска до залива, расположенного в полутора градусах от Восточного мыса. В 1822 году Матюшкин[56]56
  Матюшкин Федор Федорович (1799—1872) – русский мореплаватель, адмирал, лицейский друг А.С. Пушкина, участник кругосветных экспедиций.


[Закрыть], следуя вдоль побережья от устья Колымы до Чаунской губы, достиг реки Анюй и среднего течения реки Чаун. В 1865—1866 годах Кеннан[57]57
  Кеннан Джордж (1845—1924) – американский журналист и путешественник, возглавлял русско-американскую экспедицию вдоль берегов Охотского моря, автор книг «Кочевая жизнь в Сибири» (1870) и «Сибирь и ссылка» (1891).


[Закрыть], совершив переход от Якутска до Охотска, добрался по берегу моря до Гижигинской бухты, затем направился на север и, свернув на восток, дошел до Анадырского залива. Наконец, в 1869—1870 годах Мюллер и Щекановский, проплыв по реке Яна до Верхоянска, пересекли Индигирку чуть южнее Полярного круга, вышли у Среднеколымска к Колыме, спустились по ней до самого устья и, резко повернув на восток, оказались у Анадырского залива, недалеко от того места, где закончил свой маршрут Кеннан.

По мере продвижения наших путешественников к Берингову проливу растительность постепенно менялась. После шестидесятого градуса северной широты деревья, упорно противостоя холодам, произрастали с превеликим трудом. Здесь уже не встречались, как южнее, лесные великаны с толщиной ствола в один метр. К северу от шестьдесят первого градуса стволы имели в диаметре не более тридцати сантиметров, а сами деревья выглядели чахлыми и явно угнетенными арктическими морозами. Наконец, из древесных пород остались только лиственницы – корявые, с жидкой кроной. По всему было видно, что они не получали из почвы достаточного питания.

Однажды в простершейся в бескрайнюю даль необъятной пустыне путешественники увидели внезапно миниатюрный лес. Тоненькие, не толще запястья, деревца высотой метра три увенчивались заснеженными кронами.

Алексей попридержал свои нарты и, дождавшись Жака и Жюльена, поехал с ними рядом.

– Вот вам каприз природы, – обратился он к Жюльену, изумленному столь странной растительностью.

– Можно подумать, что это саженцы, – заметил Жак, не менее удивленный.

– Однако, хотя они и кажутся молодыми деревьями, на ветвях у них мох, как у ветеранов лесного царства.

– Ой, да это же лиственницы! – воскликнул Жюльен.

– Но карликовой породы, – развил его мысль Жак.

– Нет, друзья мои, – произнес Алексей, – это не карликовые, а обычные деревья, только худосочные и хилые, неизлечимо больные, так как они с рождения лишены плодородной почвы и тепла.

– Обычные деревья… Никак не верится! – сказал Жюльен.

– Этим несчастным созданьицам уже два-три века. В ста лье южнее их сородичи гордо вздымают свои кроны на сорокаметровую высь, они же, погребенные на девять месяцев в году под снегом, дрожат от холода на промороженной почве тундры, и тщетно их корни скребутся в землю, чтобы найти в ней хоть какое-то пропитание.

– Я не ослышался? Этим хилым деревьям действительно двести – триста лет? – спросил Жак.

– А может быть, и больше. Посмотрите, ствол у них полностью сформирован, но настоящих ветвей практически нет, одни лишь колючие веточки с немногочисленными, уродливой конфигурации почками. Такое впечатление, будто вот уже лет двадцать, как погиб весь этот лесок, но распускающиеся каждую весну почки напоминают нам о том, что растения еще живы. Впрочем, в двадцати пяти лье к северу отсюда мы увидим деревья, по сравнению с которыми эти покажутся просто гигантами. Высотой не более полутора метров, хотя по возрасту такие же, они уж совсем, казалось бы, не имеют ничего общего с деревьями: ствол – словно корешок, ветки – как у засохшего кустарника. И все-таки, пробуждающиеся весной от зимней спячки, эти горемычные представители флоры доказывают, что какое-то питание они все-таки получают из почвенного покрова Богом проклятой тундры.

– Вы второй раз произносите слово «тундра». Объясните, пожалуйста, что оно означает.

– Охотно. Впрочем, я сам удивлен, что мы уже находимся на этой мертвой земле, лежащей, по моим представлениям, значительно севернее. Если бы я не доверял всецело Шолему, то подумал бы, что он сбился с пути. Вам, наверное, известно, что вдоль побережья Северного Ледовитого океана тянется полоса совершенно неплодородной земли, где только трава, мох и лишайник, деревья же не растут. Картографы называют эту область безлесной. На юге она кончается там, где появляются первые рахитичные лиственницы. Однако граница между тундрой и лесной зоной пролегает не строго с запада на восток, как можно было бы предположить, а имеет очень причудливые очертания. Так, например, бассейн реки Обь она пересекает по Полярному кругу, то есть примерно по шестьдесят шестому градусу северной широты, долину Енисея – уже по семидесятому градусу, затем поднимается еще на триста километров к северу, чуть ли не до полуострова Таймыр, после чего, несколько восточнее, вновь спускается к Полярному кругу и обходит с юга мыс Беринга.

– Ну и что представляет она из себя, эта тундра?

– Злосчастный край у Северного Ледовитого океана, непригодный для произрастания даже столь неприхотливых лиственниц. Тундра своими бескрайними просторами напоминает степь, но если последняя страдает от недостатка влаги, то тундра – от морозов. И едва ли мы ошибемся, если назовем ее ледяной пустыней, пожалуй, более зловещей, чем сам Северный Ледовитый океан. Здесь, в зоне вечной мерзлоты, где солнце прогревает лишь тонкий, поверхностный слой земли, сразу же превращающийся в топкую, непролазную грязь, из растений практически встречается только ягель, или олений мох. Тундра – это покрытые льдом бескрайние пространства зимой и гигантское болото летом, – в общем, бесплодная, неприветливая земля. Даже не привыкшие к комфорту местные жители побаиваются ее. Но, повторяю, мне казалось, что она должна была бы все же находиться несколько севернее от нас.

– Милый Алексей, я с огромным удовольствием прослушал сей краткий курс практической географии, – произнес восторженно Жюльен. – Вы – кладезь знаний!

– Рано меня хвалить. Ведь неизвестно еще, смогу ли я раздобыть дров, чтобы приготовить пищу и не замерзнуть ночью. К тому же и корма для собак – всего на два раза. Причем последнее – куда серьезнее. Мы-то в крайнем случае обойдемся и без костра, самовар же вскипятим на спирту: его у нас пока достаточно. Но вот собаки… Оленей здесь легче прокормить: расчистил снег, и вот он – ягель! – но подстрелить какую-нибудь дичь для собак тут совершенно негде. Ну а стоит нам только потерять своих верных помощников, и единственное, что нам останется, – это добираться пешком до первого стойбища чукчей или юкагиров[58]58
  Юкагиры – народ, проживающий в Якутии и Магаданской области.


[Закрыть], что, прямо скажем, маловероятно. К тому же есаул, наверное, уже пустил за нами погоню. Замерзнуть в пути или попасть к преследователям в руки – обе эти возможности не из приятных.

– Ничего, понадеемся на счастливый случай – и вперед! – воскликнул преисполненный оптимизма Жюльен.

Хорошее настроение и уверенность в своих силах, не покидавшие отважного француза, имеют в этих суровых краях не меньшее значение, чем физическая подготовка или снаряжение: известны случаи, когда депрессия оказывала на человека значительно более губительное воздействие, чем материальные лишения.

Друзья были твердо убеждены, что их путешествие по Азии закончится благополучно. И действительно, создавалось впечатление, будто сама судьба благоприятствует им.

Сани резво бежали мимо деревьев, становившихся все более хилыми и отстоявших друг от друга на все большем расстоянии по мере продвижения беглецов к Беринговому проливу, как вдруг Шолем затормозил, да так резко, что Алексей едва удержался в нартах.

Сани резво бежали мимо деревьев, становившихся все более хилыми

– Что такое? – спросил молодой человек.

Проводник, нахмурив брови, всматривался широко открытыми глазами в заснеженное пространство, расцвеченное слегка неровными красноватыми бликами от арктического солнца.

– Хозяин… волки!

Жак и Жюльен подогнали свои нарты к головным.

– Волки, – сообщил им Алексей, – но я их не вижу.

– Я слышу их, – пояснил Шолем.

– И что они поделывают?

– Гонят оленя или лося.

Алексей перевел друзьям, что сказал Шолем, и заключил:

– Неплохо было бы отбить у волков их добычу.

– Смотри, хозяин, они вон там… – снова заговорил проводник.

Появившиеся на горизонте темные пятна стремительно перемещались вслед за черной точкой. Поистине только человек, обладающий зрением и слухом якута, мог бы расчленить это непонятное скопище каких-то теней на преследователей и преследуемого и еще услышать при этом дикое рычание голодных зверей.

Путешественники с проводником схватили ружья. Растянувшийся на сто метров санный поезд превратился в засаду, на которую неминуемо должны были выйти хищники с дичью.

Черная точка быстро увеличивалась в размерах, пока наконец не приняла облик гигантского лося с ветвистыми рогами. Метрах в шестидесяти от него по направлению к карликовым лиственницам, возле которых застыли в боевой готовности стрелки, неслась сотня сибирских волков.

Собаки, чуя волков и слыша их резкое, горловое потявкивание, дрожа от страха, взъерошив шерсть и опустив хвосты, молча жались к нартам.

Не подозревая о новой опасности, сохатый, спасаясь от преследователей, быстро нагонявших его с злобным рычанием, мчался прямо на нарты, где находились Жак и Жюльен.