Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Пока Федор с Шолемом занимались французами, ямщик, уже успевший к тому времени прорубить во льду ступени, выдолбил в оледеневшем дне реки углубление. Затем вместе с проводником перенес туда тело своего несчастного товарища и прикрыл его кусками льда. Обнажив голову, все пятеро – Федор, Жак, Жюльен, якут и кучер – воздали усопшему последние почести. Засыпав могилу доверху битым льдом, ямщик выровнял ее поверхность, прочертил на ней православный крест и осенил себя святым знамением:

– Прощай, товарищ! Покойся с миром!

– Мир тебе! – отозвались эхом остальные.

– Ну а дальше что будем делать? – нарушил наступившее вслед за тем тягостное молчание Федор.

– Подождите минутку, – прервал его Жюльен и обратился к ямщику: – У твоего товарища осталась вдова?

– Да, ваше превосходительство.

– А дети?

– Двое.

– Вот возьми тысячу рублей и передай ей от меня… Ну а теперь, дорогой Федор, я отвечу вам на ваш вопрос точно так же, как и при отъезде из Якутска: мы будем делать то, что вы сочтете нужным.

– Но ведь обрушившееся на нас несчастье – результат того, что я столь неудачно выбрал дорогу!

– Вот еще! Беда могла подстерегать нас и на другом пути, так что вы повинны в происшедшем лишь в той мере, что и остальные. Но отныне мы будем более осмотрительны и осторожны. Правда, Жак теперь еще сильнее возненавидит воду, хотя катастрофа и произошла на реке, практически лишенной воды.

– Что касается катастрофы, то я уже посвятил ей пару строк в своем блокноте, – заметил тот.

– Продолжай в том же духе… Итак, что же вы решили, Федор?

– По-моему, пусть Шолем с ямщиком доберутся до ближайшей станции. Предъявив смотрителю вашу подорожную, они возьмут у него сани и лошадей. Если же, по несчастью, им не удастся обеспечить нас подобными транспортными средствами, то они смогут в ближайшем же городке купить у якутов две-три оленьих упряжки или собачьи нарты. Мы будем ждать их в своем убежище, предоставленном нам коварной Хандыгой. Температура здесь, как видите, вполне сносная, холод особенно не чувствуется: зимуй себе хоть до паводка! В случае нужды нас прокормил бы лес, раскинувшийся по обоим берегам реки. Главное – не лениться и заглядывать туда почаще. Но, к счастью, продукты у нас не пострадали: и нам хватит, и будет что предложить местным жителям на обмен, поскольку деньги их обычно не интересуют. Что же касается тех саней, на которых мы ехали, то они ушли под воду и к тому же безнадежно разломаны. Так что придется распрощаться и с ними, и со всем, что в них находилось. Но, хотя и потерпевшие, люди мы довольно состоятельные. Кроме разных там столь необходимых в этих условиях мелочей, в нашем распоряжении находится также оружие, любезно пожалованное нам генерал-губернатором, – два карабина с двумя тысячами патронов к ним, два гладкоствольных охотничьих ружья, два револьвера «нью кольт» с боекомплектами, да еще барометры, термометры – ртутный и спиртовой, компас… Все это – в полном порядке, без малейших повреждений.

– Ой, черт возьми, а наши бумаги?! – воскликнул Жюльен.

– Не беспокойтесь. Хотя они и находились в затонувших санях, но, перед тем как тронуться в путь, я уложил сумку с ними в совершенно водонепроницаемый бурдюк из-под кумыса. Пока Шолем с ямщиком будут искать для нас сани, мы постараемся их достать.

– Вы все предусмотрели, друг мой! Я не перестаю удивляться вашей находчивости. Разрешите, однако, сказать несколько слов о ваших вещах и разных, как вы говорите, мелочах, которые вы столь бескорыстно предоставляете в наше распоряжение. Все это сто́ит немалых денег и является как бы частью вашего состояния.

– Не частью, а всем моим состоянием. И поэтому мне особенно радостно предложить вам все без исключения вышепоименованные и не упомянутые мною предметы.

– Позвольте же нам хотя бы примерно оценить ваше имущество.

– Вы смеетесь? – ответил Федор. – Мы все здесь – потерпевшие. Вы же сами только что сказали, что теперь мы связаны до гробовой доски. И вдруг столь банальные речи о материальных ценностях. Возьмите же, что я могу вам дать. Примите по-братски. Иначе вы глубоко огорчите меня.

– Но вы же разоритесь! И не сможете закупить товары на нижнеколымской ярмарке.

– Вот уж действительно горе! Кое-что у меня еще осталось… К тому же я могу…

– Что именно?

– Сопровождать вас в путешествии по Арктике и добраться с вами аж до самой Бразилии.

– Даже так? Да кто же вы такой на самом деле? – не смог скрыть своего удивления Жюльен.

Человеку от природы бесхитростному, Федору и в голову не могло прийти, что его готовность отправиться с друзьями-французами хоть на край света может показаться подозрительной – и не только им, но и еще кому-либо. Вопрос же Жюльена привел его в замешательство. Французы готовы были держать пари, что теперь-то уж они узнают, кто скрывается под маской этого инкогнито. Но не тут-то было.

– Да я, как вы знаете, всего лишь простой торговец мехами, – спокойно ответил их друг. – Но поскольку я непредсказуем, как все русские, фантазер, словно француз, и люблю, подобно англичанам и американцам вместе взятым, скитаться по дальним странам, ваш смелый вояж пробудил во мне душу путешественника, и, честное слово, я был бы не против поддаться этому искушению!

Глава 14

С тех пор как проводник с ямщиком отправились на поиски транспортных средств, прошло десять дней и десять бесконечных ночей, и три товарища, заключенные в ледовом убежище, которое едва не стало их могилой, с нетерпением ожидали их возвращения. В голову им приходили самые что ни на есть тревожные мысли, пока наконец они не сделали вывод, что произошло одно из двух: либо Шолем со спутником погибли, либо они просто бросили путешественников на произвол судьбы. Жак с Жюльеном склонялись ко второму предположению, Федор же, хотя и был по натуре оптимистом, более вероятным считал первое.

Действительно, вскоре после ухода проводника с ямщиком погода резко переменилась: на небо набежали черные тучи, разразилась снежная буря. В течение двенадцати часов бушевала такая вьюга, что снег, влекомый свирепствовавшим в долине западным ветром, проник под ледяной панцирь и постепенно образовал там целый сугроб. Друзьям, чтобы не оказаться засыпанными снегом, пришлось отодвинуться в глубь убежища.

На следующий день, как только буря стихла и вновь установилась спокойная погода, они, пробив проход сквозь плотный снежный пласт, поднялись вверх по вырубленным ямщиком ступеням, набрали дров и вернулись в свою ледовую обитель, укрытую теперь белым пологом не хуже, чем добротнейшие избы местных жителей.

Они поднялись вверх по вырубленным ямщиком ступеням

Дни и ночи лениво сменяли друг друга, приводя в отчаяние путешественников, вынужденных бездействовать в условиях сумеречной полярной зимы.

Радовали взгляд лишь богатые запасы провизии: чай, сахар, белый хлеб (естественно, промороженный), различные консервы, которые, впрочем, пока не трогали, заменяя их в целях экономии жарким из конины. Весьма кстати пришелся и здоровенный ящик свечей, так как свет для заключенных под ледовым панцирем значил особенно много.

Сидеть в заточении не очень-то приятно. Федор еще как-то мирился с вынужденным бездельем, но французам было невмоготу: им все казалось, что они никогда не выберутся из ледового плена.

Из предпринятой путешественниками попытки спасти содержимое затонувших саней практически ничего не вышло, если не считать извлеченного из-под воды бурдюка с документами, достать которые необходимо было любой ценой.

Когда возок вместе с находившимся в нем грузом был в конце концов оставлен в покое, Федор, к вящему удивлению своих друзей, приступил к своеобразной сушке их одежды – шерстяных свитеров, фетровых чулок и мехов. Вместо того чтобы, как положено, развесить их у огня, он ушел с ними подальше от костра, выдолбил в снежной стене дупло и засунул туда одежду, пояснив, что часов за двенадцать снег впитает всю влагу и она станет абсолютно сухой. Если же эти вещи поместить у огня, то вода с них будет капать в течение нескольких дней, тем более что держать их придется подальше от пламени, которое легко может их подпалить.

Объяснения Федора полностью подтвердились: на следующий день одежда, предназначенная для северных условий, действительно оказалась сухой и мягкой, словно только что из магазина.

Мелкие хозяйственные заботы – уборка убежища, приготовление еды, вылазки за дровами – не могли уже побороть чувство тоски, перераставшее постепенно в отчаяние.

– Так что же, Федор, – в сотый раз повторял свой вопрос Жак, – стоит ли нам все еще надеяться, что проводник не бросил нас в беде? Вы хорошо знаете якутов, так скажите же, не следовало ли перед расставанием заставить его поклясться своими богами, что он выполнит наше поручение?

– А ямщик? – вступал в разговор Жюльен. – Ему ведь требовалось лишь дойти до станции, на что должно было бы уйти не более суток. Так почему же за столько дней никто не пришел к нам на помощь?

– Пусть вас не удивляет подобная задержка. Вы не имеете ни малейшего представления о станционных смотрителях, раз воображаете, будто они сразу же бросятся на выручку потерпевшим бедствие путешественникам. В их обязанность входит лишь предоставлять лошадей по предъявлении подорожной, что они и делают, хотя и с неохотой. Большего же от этого люда не ждите. Конечно, будь вы важной шишкой из российской администрации, тогда другое дело. Так что если бы лошади у нас не погибли, то мы смогли бы постараться их вытащить, и, в случае успеха, положение наше было бы значительно лучше. Ну а что касается вашего предположения относительно предательства ямщика, то я с ним никак не могу согласиться, тем более что вы дали этому мужику деньги для вдовы его товарища, столь трагически погибшего здесь. К тому же мы ведь даже не знаем, удалось ли ему дойти до станции или нет.

– Ну а как якут? Сможет он спасти нас?

– Бесспорно, я на него рассчитываю. Если только вы не захотите, не дождавшись наших посланцев, сами отправиться на станцию.

– Что вы! Ведь так мы можем разминуться с Шолемом и кучером. К тому же здесь нам лучше, чем наверху. Но куда все-таки подевался наш проводник?

– Он еще придет, я уверен. Просто задержался где-то, поскольку несчастный случай маловероятен: снега для якута что дом родной.

– Я не разделяю вашего оптимизма, – возразил Жюльен.

– И напрасно. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы не обмануться в них. Я вижу, что он преисполнен к нам чувством глубокой благодарности. Кроме того, якуты весьма бережно относятся к древним поверьям и стараются не нарушать заповедей предков.

– Расскажите же какую-нибудь легенду… – пристал к Федору Жюльен. – Глядишь, и скоротаем часок-другой.

– Вы не заметили, какую церемонию совершил он, отправляясь в путь, в точном соответствии с ритуальными действами местного шамана?

– Нет, не заметил.

– Он перебрал всех добрых и злых духов и громогласно призвал к себе на помощь божества, повелевающие землей, водой и воздухом. Он говорил: «Старая бабушка река, будь добра к твоему сыну! А ты, бабушка гора, закрой бездны в тех местах, где должна будет ступить нога твоего сына! Вы же, кривоногие карлики с большими руками, уйдите прочь с восьми дорог и попрячьтесь в девяти соляных горах…»

– Прекрасно!.. Такой местный колорит!.. Жак, бери свою записную книжку!

– После этого Шолем обратился к злому духу: «Эй, шайтан, древний камень, не лишай мои ноги силы, не ослепляй мои очи, не смотри на меня косо, и да умолкнет твой злой язык!» Затем, обжарив кусочки конского жира и привязав их конским волосом к прибрежным деревьям, он торжественно обратился к Огропоно.

– К кому?

– К Огропоно – Агриппина по-русски. Это колдунья из Жиганска[48]48
  Жиганск – город на реке Лена в Якутии.


[Закрыть]. Сибиряк Уваровский переложил предание о ней на якутский язык. Она жила в прошлом веке – ее еще знала мать Уваровского. Слыла колдуньей. Тот, кого она полюбила, мог считать себя счастливчиком, с тем же, кого невзлюбит, приключалось несчастье. Ее словам внимали так, словно ниспосланы они были самим Господом Богом. В старости она поселилась в бедной лачуге, где и жил одна-одинешенька. Отшельницу посещали там страждущие получить у нее благословение, ей приносили дары. И горе тому, кто не выказывал чародейке почтения! Огропоно непременно карала такого строптивого: превращала в черного ворона, обрушивала на него ураган, сбрасывала его ношу в воду или лишала упрямца разума. И хотя ее давно уже нет в живых, якуты продолжают оставлять ей подношения на том месте, где стояла когда-то хижина грозной волшебницы. Согласно преданию, Огропоно умерла, когда ей исполнилось сто лет. Она была полной, невысокого роста, с изъеденным оспинами лицом. Глаза ее блестели, словно звезды, а голос звенел, как лед от удара. И наш Шолем обратился к этой самой Агриппине из Жиганска. Он поклялся ей, что обязательно вернется. И уж что-что, а данное ей обещание он никак не сможет нарушить… Но что это?.. Или мне показалось? Вроде бы кто-то кричит…

И действительно, раскатистый, такой знакомый голос, звучавший у входа в снежный туннель, ведший в ледовую обитель, выкрикивал громко имена путешественников.

– Шолем? Да ты ли это, дружище?! – воскликнул Федор.

– Я, я, хозяин! – услышал он в ответ.

Якут нырнул в лаз и через мгновение, весь в снегу, с сияющим лицом, предстал перед друзьями во весь свой богатырский рост. Крепкие рукопожатия, радостные восклицания – в общем, последовало все то, что всегда происходит при долгожданной встрече. Шолем оправдал веру Федора в него.

Опрокинув, как положено, кружку горячего чая, Шолем запил его водкой и, даже не присев на фетровую подстилку возле костра, предложил друзьям тотчас выступить в путь.

– Да ты ли это, дружище?!

– Удалось достать сани? – спросил его Федор.

– Да.

– Сколько?

– Четверо.

– Оленьи?

– Нет, собачьи… Но хватит тратить время на разговоры. Прошу вас всех, едемте быстрее.

– А что такое?

– Мне страшно.

– Почему?

– Сам не знаю. Послушай только, а там суди как хочешь. Как только я ушел от вас, то первым делом смастерил что-то вроде коротких лыж и направился на них к станции, что к востоку отсюда. Добравшись до нее, я попросил у есаула[49]49
  Есаул – офицерский чин в казачьих войсках в дореволюционной России, соответствовавший чину капитана в пехоте. В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар следующим образом характеризует исполнявшиеся есаулом функции: «Он… и судья в отдаленных районах, где имеются казачьи станицы, и жандарм, и начальник почтовой станции в Восточной Сибири, причем за выполнение последней обязанности ему платит правительство, поскольку в этой части России дороги принадлежат государству, в то время как в Западной Сибири они находятся в частном владении».


[Закрыть] лошадей и сани, но он заявил, что у него нет ни того, ни другого. Правда, правда… Тогда я прошел до второй станции, потом до третьей и наконец до четвертой, но все безуспешно. Всего я проделал сто двадцать пять верст, а чего добился? И вот я на пятой станции. Показываю есаулу вашу подорожную… Хотя за последнее время я много раз ездил по этой дороге до самой Колымы, человека того нигде не встречал. Мне сказали, что его прислали туда сравнительно недавно, откуда-то с запада. Он грубо потребовал ваши паспорта. Я ответил, что у меня их нет. «Хорошо, – произнес он, – нет паспортов – нет ни саней, ни лошадей». Когда я попробовал настаивать, он стеганул меня плеткой. Я бросился на него, чтобы задушить, но с полдюжины казаков кинулись на меня и поволокли в острог. Есаул же отправил своих людей разыскивать вас, потому что вы, считает он, наверняка самые что ни на есть варнаки…

– Постойте, – прервал Федора Жюльен, внимательно слушавший, как тот переводил рассказ Шолема с русского на французский. – Неужели новый Еменов? Но я ему больше не дамся! Буду до конца сражаться с ним!

– И я тоже! – энергично подхватил Жак. – Конечно, нам нечего бояться этого служаку, но если от великого усердия ему придет вдруг в голову препроводить нас в Якутск для установления личности, то сколько же времени потеряем мы даром! И если только он попробует задержать нас силой, то пусть пеняет на себя! Я без всяких душевных терзаний разряжу ему в голову карабин, подаренный нам генерал-губернатором!

Федор был настолько погружен в свои мысли, что, по-видимому, даже не слышал воинственных речей друзей-французов.

– Ну и как же ты спасся? – спросил он Шолема.

– В остроге я пробыл недолго, – продолжал тот свое повествование. – Когда настала ночь, я проделал в стене дыру и сбежал, пройдя незаметно мимо солдат, уже успевших упиться водкой. Потом я долго искал нарты. Нашел четыре упряжки. Они там, наверху, и при них якуты. Это преданные люди, ты можешь рассчитывать на них, как на меня. А теперь решай, хозяин, что делать будем.

– Ехать надо, и как можно быстрее! – заволновался Жюльен. – Нас четверо здоровых мужчин, работы мы не боимся. Так давайте сейчас же, не мешкая, перенесем вещи на нарты. Делов-то на час или на два – и вперед!

– Но не по тракту, – заметил Жак. – Подальше от торных дорог, почтовых станций, острогов и прочих мест, где назначают друг другу свидания Еменовы со всей Сибири. Наш путь – по прямой, через укрытую снегом и скованную морозом равнину. Строго по компасу! И горе тому, кто попытается нас остановить!

Ощущение грозящей опасности, появившееся после рассказа проводника, взбодрило друзей-французов, в памяти которых еще свежо было воспоминание о происшествии в селе Ишимском. Вместе с Федором и Шолемом, к которым вскоре присоединились и два якута, прибывшие с собачьими нартами, они энергично выносили по ледовым ступеням наверх провизию, одежду и снаряжение, сложенные аккуратно возле костра. Жюльен и Жак, с истинно французским задором, трудились за четверых. Работа была так хорошо организована, что сани загрузили за каких-то полтора часа.

Ну а теперь, пока наши друзья еще не отправились в путь, познакомимся с нартами, которыми пользуются в повседневной жизни кочевники Северной Сибири. Прежде всего это длинные узкие сани с низкой посадкой, очень легкие и вместе с тем исключительно крепкие. В них помещается не более трех человек, включая погонщика. Последний сидит впереди в, казалось бы, весьма неудобной, но в действительности выверенной многовековым опытом позе, чтобы в любой миг, если возникнет такая необходимость, соскочить с нарт. Под сиденьями для ездоков помещается вместительный ящик с едой для людей и впряженных в сани животных: для собак – сушеная рыба, для оленей – ягель и мох. В нарты для трех человек должны быть впряжены, по крайней мере, шесть собак. Хотя сибирские лайки неказисты на вид, приземисты и условия их жизни весьма тяжелы, они проявляют силу и выносливость, непостижимую уму. От шлейки, обхватывающей их грудь, идет к саням длинный кожаный ремень. Кроме того, они связаны в упряжке попарно ремешками от ошейников. По первому сигналу хозяина послушные животные срываются с места и мчат по снегу чуть ли не целый день со скоростью двенадцать километров в час. Вечером они подкрепляются небольшой порцией рыбы, иногда и подпорченной, свертываются рядышком в клубок прямо на снегу, а утром опять вскакивают веселые, готовые снова нестись в заснеженную даль. Местные жители в качестве ездовых животных предпочитают не оленей, а собак: во-первых, потому что их много, и, во-вторых, они гораздо неприхотливее: их можно кормить и мясом зверя, убитого по дороге, и рыбой, выуженной из-подо льда, в то время как заготавливать ягель для оленей – дело трудоемкое и пополнять его запасы весьма обременительно.

Шолем с Федором сели в передние нарты. За ними следовали двое саней с провизией и снаряжением, управляемые якутами-каюрами[50]50
  Каюр – погонщик собак, запряженных в нарты.


[Закрыть]. Жак и Жюльен, завернувшись в меховые шкуры, расположились на последних нартах. Чтобы не быть застигнутыми врасплох, друзья положили под сиденья готовые к бою восьмизарядные карабины.

Санный поезд, тронувшись с места, сразу же набрал бешеную скорость, непривычную даже для сибирских лаек. Ехали вдали от тракта, но Шолем, знавший этот край как свои пять пальцев, был совершенно спокоен. Наметив направление, он смело вел нарты вперед через необозримую равнину, зорко вглядываясь в даль и по сторонам, чтобы при малейшей опасности погнать собак еще быстрее.

Добравшись так до Верхоянского хребта, ночь путешественники провели высоко в горах, в типично сибирской «спальне» под снегом, вроде той, с которой познакомили французов воры в одном из острогов. Друзьям не было холодно, ибо предсказания Федора полностью подтверждались. По мере их продвижения на север морозы ослабевали, и Жюльен, взглянув на термометр, сообщил удивившую даже его новость: прибор показывал всего лишь минус семнадцать градусов, а это значило, что здесь было значительно теплее, чем возле Якутска.

На следующий день, подтверждая свою высокую репутацию, собаки преодолели расстояние в сто тридцать километров.

Шолем, заметив пустой чум, предложил вторую ночь провести в нем.

Путешественники находились на землях, на которые распространялась власть придирчивого, сверхбдительного есаула. И каждый из них сознавал серьезность ситуации. Хотя французы и понимали, что правда на их стороне, им было нетрудно догадаться, что встреча с этим чиновником могла иметь для них самые тяжелые последствия. Если бы из-за чрезмерного усердия служака действительно превысил свои полномочия, то Жак и Жюльен, решившие с оружием в руках оказать ему сопротивление, попали бы в категорию правонарушителей. В России это особенно опасно: по всей ее необъятной территории, даже в таких далеких краях, действует хорошо отлаженная административная машина, внимательно следящая за повсеместным неукоснительным соблюдением закона.

Федор утратил хорошее настроение сразу же после того, как санный поезд покинул Хандыгу. Час от часу он становился все мрачнее. Французам показалось, что друг их готов им в чем-то признаться, но, то ли робея, то ли время считая неподходящим, он продолжал хранить явно тяготившее его молчание.

Хотя ночь прошла без приключений, Жюльен и Жак, мучимые дурными предчувствиями, спали плохо. Перед тем как снова отправиться в дорогу, друзья решили посоветоваться. Первым взял слово Федор.

– Сейчас мы в восьмистах километрах от Якутска, – нервно начал он. – До Восточного мыса – две тысячи триста километров. – Купец, было ясно, совершенно позабыл о своих делах на нижнеколымской ярмарке. – Поскольку мы хотели бы любой ценой избежать нежелательной встречи с есаулом, – а я заранее могу предвидеть, что столкновение с ним кончится для нас весьма плохо, – необходимо немедленно свернуть на восток.

– Сказано – сделано! – отозвался Жюльен.

– Не совсем так. К несчастью, на нашем пути через этот грозящий нам бедою край, где казачьи посты – чуть ли не на каждом шагу, лежит еще и город.

– Я знаю только один способ обойти то или иное опасное место, – вмешался Жюльен, – а именно: двигаться прямо на него и, лишь когда оно будет совсем близко, резко свернуть в сторону. Так делают моряки, обходя рифы.

– Это известно, но как проскользнуть сквозь невидимые сети, которые, чувствую я, все плотнее стягиваются вокруг нас? В общем, друзья, пришло время поговорить откровенно. Для вас оставаться со мной дольше – это компрометировать себя. Мы должны расстаться. Давайте разделим провизию. Вы возьмете себе две трети и в сопровождении Шолема направитесь прямо к Берингову проливу. Ну а я пойду навстречу своей судьбе.

Французы не верили своим ушам.

– Что такое? – решительно заявил Жюльен. – Вы с ума сошли, Федор! Мы вас уважаем, любим всем сердцем и не собираемся нарушать нашу договоренность.

– Я полностью согласен с моим другом, – поддержал приятеля Жак. – Продолжай же, Жюльен, скажи ему все, что чувствуешь.

– Послушайте меня, Федор, мы из той породы людей, для которых слова благодарности – не пустой звук. Мы предложили вам свою дружбу без каких бы то ни было условий и будем вместе с вами, кем бы вы ни оказались, и в радости и в горе. Не хотите – не выдавайте своей тайны, но только оставайтесь с нами!

– Господа, – медленно произнес русский юноша, энергично пожимая руки друзей, – если бы вас, ни в чем не повинных, объявили в вашей стране преступниками… Нет, скорее так, если бы кого-то из вас только за то, что вы родственник, приемный сын ссыльного, отправили на каторгу вместе с преступниками… и если бы ценой огромных опасностей вы вновь обрели свободу и уже близок был момент, когда ваши палачи оказались бы не властны больше над вашей судьбой, а какой-то негодяй, лишенный человеческих чувств, объявил бы вам во исполнение подлого приказа: «Я пришел арестовать вас», – то как бы вы поступили?

– Клянусь честью француза и дворянина, я пустил бы ему пулю в лоб, – твердо ответил Жюльен.

– Хозяин, казаки! – закричал Шолем. И указал на пятерых всадников, которые, горяча коней шпорами, неслись во весь опор. Затем, разглядев скакавшего впереди служилого, добавил: – Есаул!

– Друзья, – быстро заговорил Жюльен, – предоставьте это мне. Я наберусь отваги и переговорю с этим человеком. Ну а вы будьте готовы ко всему. Положите поближе карабины, но так, чтобы враг не догадался, что вы начеку.

Федор уселся на нарты, и Жюльен услышал, как он взвел под шубой курок револьвера.

«Черт возьми, – промолвил француз про себя, – лучше бы этому есаулу оставаться в своем остроге!»