Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Глава 14

После окончания судебного заседания уже знакомый нам негр – он же тюремный надзиратель – принес чернила, перья и бумагу и сообщил французам о решении военного совета, которым ему предписывалось выпустить на свободу в тот же вечер метиса Эстебана: согласно непререкаемым правилам, узники этого мрачного заведения не могли пользоваться услугами близких им лиц.

– Очень хорошо, – спокойно произнес Жюльен, ничем не выдавая охвативших его чувств.

Когда страж исчез, верный спутник наших друзей разразился стенаниями и плачем: его разлучали с людьми, ради которых он готов был пойти на все! Но добрая улыбка, осветившая лицо Жюльена, осушила слезы славного молодого человека.

– Глупцы! – тихо сказал Жюльен Жаку. – Они, конечно, хотят превратить наше затворничество в сущий ад, лишить нас всяческой возможности общаться с внешним миром…

– Не исключено также и то, что наши «опекуны» просто решили удалить нежелательного свидетеля на случай, если им вздумается совершить над нами акт насилия, – вполне резонно заметил тот.

– Пожалуй, ты прав…

– Ну что ж, воспользуемся постановлением военного совета в своих целях. Хотя в любом случае местным властям придется связаться с послом, а уж он найдет, к кому обратиться с требованием освободить нас.

– Так что не все потеряно!

– Надо сделать так, чтобы Эстебан тоже отправился в Лиму, но один, а не с курьером, посланным нашими врагами: у нас есть все основания не доверять гонцу, хотя люди, снарядившие его, заинтересованы в том, чтобы мои письма попали в руки представителей нашей страны.

Спустя два часа, во время которых Жюльен написал письма послу Франции в Перу и адмиралу, чья флотилия располагалась в Кальяо, самым тщательным образом проинструктировал метиса и вручил ему конверт, с тем чтобы слуга доставил его во французское посольство, вернулся негр с двумя закрытыми салфеткой блюдами, – вероятно, с едой для узников.

Верный спутник наших друзей разразился стенаниями и плачем

– Возьмите корреспонденцию, – проговорил холодно Жюльен, протягивая послания черному стражу, и затем обратился к молодому человеку: – Ну, иди!.. Тебе посчастливилось – ты на свободе! Прощай же!

– Прощайте, хозяин! – рыдая, промолвил метис. – Ваш слуга никогда не забудет, как вы были добры к нему!

– Раб, – проворчал негр, высокомерно пожимая плечами и подталкивая метиса к двери.

– Смотрите-ка, – заметил Жак довольно кстати, когда они с Жюльеном остались одни, – потомок дяди Тома[265]265
  Имеется в виду негр-раб дядя Том – один из персонажей романа американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896) «Хижина дяди Тома» (1852), вскрывающего бесчеловечный характер рабовладения в Америке.


[Закрыть] неплохо устроился!.. Но шутки в сторону: у меня в желудке бурчит от голода. Сейчас самый раз, чтобы познакомиться с рационом этого дома.

Открыв одно из блюд, он не смог сдержать недовольной гримасы при виде густого желеобразного месива, с воткнутой в него деревянной ложкой.

– Ба!..

– Что там такое?

– Да это какое-то яство. Именно – сладкое! И, я бы добавил, довольно изысканное!

– И впрямь изысканное, – ответил Жюльен, отведав содержимое второго блюда. – Но этим не насытишься.

– Еще бы! Десерт, заменивший нам и завтрак и обед!

– Однако, поскольку потомок дяди Тома ничего другого не собирается предложить своим подопечным, возблагодарим судьбу и за то, что есть, и вспомним в связи с этим, что сахар в соединении с другими растительными субстанциями может в крайнем случае заменять в течение какого-то времени остальные продукты.

Насытившись студенистой массой, друзья ощутили вдруг дикую жажду и вспомнили, что с тех пор, как их поместили в камеру, у них не было ни капли во рту.

– Они забыли о воде! – сказал Жак то ли со смехом, то ли сердито. – Как, тюрьма без классического кувшина!.. Это не видано!

– Они стали звать сторожа, громко стуча в дверь ногой и кулаком. Но бесполезно: мрачная темница была нема как могила. Выбившись из сил, узники бросились на свои кровати и заснули с жгучей сухостью в гортани, закусив простыни в надежде вызвать хоть какое-то отделение слюны, дабы смочить распухший язык и потрескавшиеся губы.

Ночь была нескончаемо длинной, а сон – плохим. На заре вновь появился сторож с такими же, как и накануне, блюдами.

– Воды!.. Воды!.. – в один голос прокричали изнывавшие от жажды заключенные. – Как, опять сладкое месиво?! Еще раз?!

– О! – проговорил черный с любезным видом. – Ваши светлости должны бы заметить, что это вовсе не та еда, что вчера…

– Как же, палач, не такая?.. Ты что, смеешься над нами?!

– Вчера их превосходительствам давали желе из цедры, а сейчас я принес варенье из кокосового молока.

– А где вода?!

– Заключенным ее не положено, – сказал, осклабясь, надзиратель, открыв в жестокой усмешке два ряда зубов, которым позавидовал бы и волк.

– Как это так, негодяй?! Что это значит: не положено воды?.. Вы хотите, чтобы мы сошли здесь с ума от жажды? Хорошо же, ты поплатишься за это!

Негр поспешил ретироваться.

Жак, в бешенстве набросившись на дверь, закрывшуюся за стражем, начал выкрикивать проклятия, – увы, столь же бессмысленные, как и удары, которыми он награждал ни в чем не повинную деревянную преграду.

– Успокойся! – сказал Жюльен, более владевший собой. – Если ты будешь вот так бесцельно расходовать энергию, то лишь еще больше захочешь пить.

– Ты прав… Но что же, в конце концов, они задумали сделать с нами?

– Э, мой бедный друг, я знаю об этом не больше, чем ты!

– Послушай-ка, а сколько дней живут без еды? Шесть дней… восемь… или, может, десять?..

– Что ты хочешь сказать этим?

– А то, что нам лучше перейти на голодную диету, чем поглощать это мерзкое месиво, от которого жжет в животе.

– И впрямь, попробуем отказаться от еды.

– Но мне хотелось бы вознаградить себя за наши муки. Пока я еще крепко стою на ногах, покажу-ка проклятому негру – этой дряни, несущей недостойную службу пособника палача, – почем фунт лиха! Двину как следует по его атлетическому торсу, чтобы снять с себя нервное напряжение. И тогда черт с ней, с жаждой!

– Ты сошел с ума! Эти негодяи под предлогом законной самозащиты немедленно расстреляют нас прямо здесь, в тюрьме! Хотя и не осмелились нас осудить: возможно, чувство стыда еще не окончательно утеряно ими или, скорее всего, их страшит спасительное для нас вмешательство посла Франции и… Черт подери, а ведь наши тюремщики действительно очень рискуют!

Но вот снова наступил вечер, отличавшийся от вчерашнего лишь тем, что друзья испытывали еще большие страдания, чем накануне. Огромная дверь отворилась, и перед двумя белыми горделиво предстал их страж.

Подоплека этой непонятной буффонады тут же разъяснилась: за спиной негра стояла дюжина солдат с примкнутыми к винтовкам штыками, чтобы урезонить строптивых арестантов, если те вздумают протестовать и против третьей трапезы.

– Паста из гуайявы! – объявил негр, разражаясь животным смехом. – А завтра утром получите ананасовый компот… На воду же не рассчитывайте!..

Жак и Жюльен не удостоили негодяя даже взглядом: так было лучше.

Прошло два дня, три, четыре. Муки, которые терпели наши друзья, могли бы сломить хоть кого.

Напрасно друзья пытались полностью отказаться от еды: несмотря на все усиливающееся чувство жажды, узники, чтобы вконец не ослабеть, вопреки принятому ранее решению, стали понемногу есть подаваемые им сладкие блюда, ощущая при этом временное облегчение своих страданий. Однако чем больше поддавались они искушению, тем сильнее испытывали потребность в воде. Именно на этой понятной человеческой слабости строили свой расчет изощренные истязатели, прибегнувшие к сей необычной и крайне жестокой пытке[266]266
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар сообщает, что описание данного эпизода из жизни Жака и Жюльена основано на подлинных, имевших место в действительности фактах.


[Закрыть], уже позволявшей им не раз одерживать верх над своими жертвами, как бы ни была велика воля последних и как бы ни был крепок их организм.

Пошел пятый день заключения Жака и Жюльена. Французам вновь принесли адское кушанье. Но тюремщик, увидев, что заключенные буквально не в себе, не осмелился войти в камеру, несмотря на присутствие отряда солдат, и удовольствовался тем, что, слегка приоткрыв дверь, – ровно настолько, насколько позволяла цепочка, – поставил сосуды с едой на пол и втолкнул их внутрь.

Теперь узникам был предложен ананасовый компот!

Вид ломтей хлеба, пропитанных сиропом, густым, как клей, исторг из груди Жака град проклятий. Издававшиеся им короткие, глухие звуки напоминали скорее вой волка, нежели человеческий голос. Неимоверная жестокость перуанцев и так уже принесла друзьям столько страданий, и теперь терпению одного из них пришел конец.

Неумолимое желание пить, ни на минуту не оставлявшее бедных мучеников, выворачивало у них внутренности, обжигало глотку, лишало их голоса, а временами мутило рассудок. В этих призраках с посиневшими губами, запавшими, в темных кругах глазами, мертвенно-бледными лицами и приоткрытым ртом, из которого вырывалось лишь хриплое, прерывистое дыхание, с трудом можно было узнать бесстрашных французов-путешественников.

Из-за ужасной жары, отсутствия воды и полноценной пищи друзья столь быстро теряли силы, что у них невольно возник вопрос, уж не добавляют ли им в пищу яд. Однако им было не до рассуждений: все их помыслы, все желания сводились к одному – к воде!

Они жевали кожу кобуры, а затем, чтобы вызвать слюноотделение, время от времени клали на язык несколько крупинок пороха. Эти меры позволили в той или иной мере перенести пытки один день, может быть, два. Но потом кровь сгустилась и перестала выполнять свои функции.

– Что делать?! Что придумать?! – в сотый раз вопрошал, – нет, рычал, – Жюльен, в то время как Жак катался в беспамятстве по простыне, издавая в бреду несвязные звуки. А ведь прошло лишь пять дней!

Жюльен заметил, что Жак задыхается, бормоча что-то жалобно.

– Тысяча чертей, он же умрет!.. Жак, Жак, послушай!..

– А! А! Воды… воды!..

– Воды нет, но погоди, за неимением лучшего ты выпьешь вот это!..

Закатав рукав рубашки до локтя, Жюльен с силой стянул руку своим галстуком, достал из кармана перочинный нож и вскрыл себе вздувшуюся вену. Теплая, черноватая струя крови едва не ударила Жаку прямо в лицо.

– Тысяча чертей, он же умрет!.. Погоди, за неимением лучшего…

Жюльен, не желая терять ни капли драгоценной жидкости, от которой зависела жизнь их обоих, пригнул голову друга к ране. Жак сделал бессознательно несколько глотков и внезапно ожил. Открыв глаза, он понял, какой мужественный и самоотверженный поступок совершил Жюльен.

– Ты дал мне свою кровь! – пробормотал он. – Но ты же можешь погибнуть!

– Что ты, сие небольшое кровопускание пошло мне лишь на пользу! – отвечал Жюльен, пытаясь подобной возвышенной ложью скрыть головокружение. – Если я и умру, то не от этого. Помоги мне только завязать рану… Так, хорошо! Нельзя терять ни капли: крови у меня хватит еще на два-три раза.

– Что ты!.. Неужели ты думаешь, что, будучи в сознании, я согласился бы на такое? Ведь это было бы с моей стороны непростительным преступлением по отношению к тебе!

– Не говори глупостей: хоть у тебя мышцы и сильнее, чем у меня, но перед голодом и жаждой ты по сравнению со мной более беззащитен. В конце концов, если и я в свою очередь свалюсь, то ты дашь свою кровь мне…

Внезапно донесся грохот – откуда-то издалека, со стороны моря.

– Это пушка, – произнес Жак, почувствовавший себя лучше после «возлияния».

– Только бы не бомбили этот проклятый город, а то мы окажемся еще, ко всему прочему, и погребенными под развалинами нашей тюрьмы!

– Хорошо, если бы это был военный французский корабль, пришедший из Лимы.

– Ты же прекрасно знаешь, что такое невозможно: наш славный метис едва ли проделал полпути.

– Слышишь крики горожан?.. И барабанную дробь?.. Ну и гвалт поднялся! Надо же, как забегали наши тюремщики!.. Должно быть, что-то стряслось!..

Заскрежетала, поднимаясь, деревянная стена-перегородка, и, как и пять дней назад, взору пленников предстала зала, в которой в прошлый раз заседал военный совет. По другую сторону решетки по-прежнему размещался гротесковый взвод солдат, однако судей не было видно. Уж не отправились ли эти герои на поля сражений, чтобы, пренебрегая риском порвать свои великолепные мундиры, защитить матушку-отчизну от неистовых чилийцев? Или же они попросту удрали в панике, что частенько случается с подобного сорта генералами?..

Лишь начальник полиции да еще писарь-протоколист восседали на своих местах, словно вздумали заменить собою военный совет. Судя по всему, его превосходительство полицеймейстер намеревался председательствовать, обвинять, защищать, если потребуется, – поскольку до сих пор никто не позаботился о том, чтобы дать обвиняемым защитника, – и конечно же судить. В общем, получался на редкость единодушный военный совет!

Жюльен, до сих пор призывавший Жака к терпению, при виде виновника их мучений потерял контроль над собой. Его мозг охватило горячечное возбуждение, лишившее отважного француза обычной для него ясности ума. Всегда корректный, выдержанный и хладнокровный человек на какое-то мгновение уступил место ослепленному гневом безумцу, не способному мыслить здраво и утратившему даже инстинкт самосохранения: голод, а еще более – жажда, достигшие предела, часто вызывают подобные приступы безрассудной ярости. Бледный, в полубредовом состоянии, с блуждающим взглядом, он бросился с истошным воплем к решетке и, просунув сквозь железные прутья руку с револьвером, прицелился в полицейского. Все это произошло столь молниеносно, что Жак не успел остановить друга, способного на самый что ни на есть отчаянный поступок, чреватый для них обоих ужасными последствиями.

Его превосходительство начальник полиции, нырнув с искаженным от страха лицом за спинку скамьи, крикнул из своего убежища:

– Огонь по ним обоим!

Солдаты с шумом вскинули винтовки. И в это время раздался оглушительный гром, потрясший тюрьму до самого основания – так что с потолка посыпалась известка, а по толстым каменным стенам расползлись в разных направлениях глубокие трещины.

Жак, убедившись, что ему не под силу оттащить Жюльена от решетки, в которую тот вцепился свободной рукой, гордо встал рядом с ним, чтобы погибнуть вместе с другом. Увидев, что взрыв не причинил им ни малейшего вреда, французы радостно вскрикнули.

К счастью, солдаты, не менее удивленные, чем узники, но гораздо более напуганные, чем они, не успели разрядить свои ружья. В смятении носились они по залу, пока всеми ими не овладела мрачная оторопь.

Прогремел еще один взрыв, и тотчас в коридоре послышались быстрые, но размеренные шаги, а затем – произносившиеся на иностранном языке одна за другой короткие команды, сопровождаемые бряцанием металла.

Дверь в залу с шумом распахнулась, и до заключенных ясно донесся отдававший команды голос, не заглушаемый теперь стенами и громко звучавший в просторной зале, где стояли испуганные насмерть солдаты и сидели на своих местах парализованные ужасом начальник полиции и писарь-протоколист.

Жак и Жюльен не поверили своим ушам, когда услышали отданный на чистейшем английском языке приказ, которому было бы бессмысленно сопротивляться:

– Бросай оружие! Вы взяты в плен! Каждый, кто не подчинится моему распоряжению, будет расстрелян на месте!

Глава 15

Военное командование, призванное защищать Трухильо, но не способное в силу ряда причин выполнить свой долг, чувствуя, что вот-вот вспыхнет бунт, и не имея ничего, чем можно было бы смягчить горечь, содержавшуюся в печальных известиях с театра военных действий, решило, если вы помните, покончить с двумя французами вне зависимости от того, виновны они или нет. Обвиненные разъяренным народом в некомпетентности, следствием чего явились бесконечные поражения, горе-полководцы, понимая, что под сомнение ставится их честь и что занимаемое ими высокое положение день ото дня становится все более шатким, вознамерились, отдав на суд толпы так называемых шпионов, разрядить обстановку и вернуть себе былой авторитет. Для особ, охотно эксплуатирующих чужие предрассудки, это был наиболее простой и к тому же безопасный шаг, позволявший, за неимением лучшего, обратиться к соотечественникам со следующими словами: «Теперь вы сами видите, как мы печемся о вас и что наше чутье, никогда не подводящее нас, блестяще служит отчизне!.. Отныне каждому ясно, сколь глубоко вы в нас ошибались!» Короче, экзекуция, превращенная в грандиозный спектакль, была для сих военачальников равносильна победе на поле боя, хотя и не наносила ни малейшего ущерба чилийцам.

Однако эти лицедеи не были настолько безрассудны, чтобы полностью исключать возможность того, что в не столь отдаленном будущем им придется ответить за свое преступление. Стремясь всячески сохранить мундиры незапятнанными и не испытывая при этом ни малейшего желания оплачивать в случае провала гнусного замысла разбитые горшки, они задались целью заставить сознаться французских путешественников если и не в их виновности, то, по крайней мере, в своем американском происхождении. Стоило бы графу де Клене и Жаку Арно, в груди которых все горело от непереносимой жажды, согласиться признать за стакан воды, что они – янки, как им сразу бы отказали в свидании с официальными представителями Франции и тотчас же произвели новое расследование с заранее известным результатом: смерть – и без промедления! Поскольку же, как говорится, цель оправдывает средства, негодяи не преминули прибегнуть к столь распространенной в испано-американских республиках пытке – безобидной и нелепой на первый взгляд, но в действительности крайне мучительной.

Пока разыгрывался этот безобразный фарс, в Лиму был отправлен сухопутным путем курьер с тем расчетом, что, когда он прибудет в место назначения, дело уже завершится, и если даже представители Франции приложат все необходимые усилия и для спасения своих соотечественников пошлют вооруженный корабль, они не найдут и следов их трупов. Конечно, от местного руководства потребуют объяснения. Однако перуанские власти, сославшись на признание обвиняемых, ответят:

«Эти люди – американские авантюристы, а вовсе не французы: взгляните на их заявление».

Примерно в таком духе размышлял Жюльен, когда он узнал о том, что их лишают слуги, и, исходя из этих предположений, он, воспользовавшись освобождением Эстебана, проинструктировал его, каким образом тот смог бы помочь им расстроить козни злоумышленников. Первое, что должен был сделать метис, – это сесть в Трухильо на корабль и морем добраться до Лимы: если всадник сможет достичь столицы Перу не меньше чем за неделю, то пассажиру парохода достаточно для этого двадцати восьми часов, тем более что между двумя указанными городами регулярно курсируют суда двух компаний – французской трансатлантической и американской.

Эстебан, преданный своим хозяевам, немедленно отправился в Салаверри, служивший для Трухильо портом, и приступил там к поискам пароходных агентств. Город находился в процессе застройки, и метис увидел больше фанерных бараков, нежели обычных домов. Естественно, взгляд его задержался на здании, стоявшем у реки и выгодно отличавшемся от остальных. Негры только что водрузили над ним довольно высокую мачту с развевавшимся на ней флагом, похожим на те, что, как помнилось верному слуге, он видел на консульствах в Кито и Гуаякиле. Зная, что служащие этих учреждений выполняют иногда и функции агентов морских компаний, молодой человек смело вошел через широко открытую дверь в помещение, никем не охраняемое.

За столом, заваленным бумагами, сидел в рубашке с закатанными рукавами внушительного сложения человек, покуривая сигару с приятным запахом и потягивая через соломинку какой-то напиток.

– Что вам угодно, юноша? – спросил он с тем веселым добродушием, которое обычно являет собой счастливую привилегию лишь людей полных.

– Мне нужно отправиться французским или американским пароходом в Лиму, – робко ответил метис.

– В таком случае вы ошиблись домом, дорогой мой… Это не морское агентство, а английское консульство… обосновавшееся здесь только вчера.

Эстебан вежливо извинился, толстяк же продолжал:

– Ничего страшного… Скажите-ка, а вы очень спешите в Лиму?

– Да, господин, очень!

– Эх, приятель, вам так не повезло! Американский пакетбот ушел позавчера, а французский пароход придет не раньше чем через две недели.

На лице метиса было написано такое горе, что толстяк, проникшись к нему состраданием, вместо того чтобы выпроводить его, спросил молодого человека, не смог бы он хоть чем-то помочь бедняге.

– Ах, господин, – разразился рыданиями славный малый, – мои хозяева погибли!

– Ваши хозяева?..

– Да, господин, два французских путешественника… Перуанцы держат моих хозяев в тюрьме, где их ждет верная смерть!

– Так-так!.. Французы, значит… Расскажите-ка мне о них: хоть я и англичанин, но меня это заинтересовало – не только с чисто человеческих позиций, но и с точки зрения соблюдения цивилизованными нациями международного права.

– Вы ошиблись домом, дорогой мой…

Эстебан подробно поведал участливому консулу об истории своих взаимоотношений с Жаком Арно и Жюльеном де Клене, о цели совершаемого его хозяевами путешествия, об их встрече в поезде с полицейским, об аресте французов по ошибке или же по злому умыслу и о той миссии, с которой он был послан в Лиму.

Англичанин слушал его не прерывая, потягивая напиток и покуривая ароматическую сигару.

– Это все? – спросил он, когда метис закончил.

– Да, господин, все.

– У вас с собой письма, предназначенные его превосходительству послу Франции и его превосходительству адмиралу?

– Да, господин.

– Позвольте мне, как представителю его превосходительства посла Великобритании, а также полномочному и единственному официальному представителю европейских интересов в Трухильо, ознакомиться с ними.

– Но, ваше превосходительство…

– Я понимаю вашу щепетильность, однако, – добавил он, с гордостью показывая на флаг, развевающийся на мачте, – не забывайте, что доверенная вам корреспонденция находится под защитой английского знамени!

– Я верю вам, ваше превосходительство, – проговорил Эстебан, на которого произвели сильное впечатление энергичное поведение англичанина и не менее энергичные слова, столь контрастировавшие с благодушной внешностью толстяка. – Вот эти письма, господин.

Консул взял конверт, прочел надпись на нем и радостно воскликнул:

– Вы умеете читать?

– Немного.

– Так поглядите на этот адрес.

– Я не понимаю по-английски.

– Это по-французски.

– Французский тоже не знаю.

– Здесь написано: «Его превосходительству послу Франции в Перу, а в случае его отсутствия – его превосходительству управляющему английской миссией». Поскольку я представляю здесь его превосходительство посла Великобритании, я вправе ознакомиться с содержанием письма, адресованного не только послу Франции, но и английскому дипломату, тем более что время не ждет.

Консул вскрыл конверт и вынул оттуда несколько листов. Его взгляд упал на один из них, надписанный по-английски и с большой печатью внизу. Развернув бумагу и быстро пробежав содержавшийся в ней текст сверху донизу, до подписи, он вздрогнул, словно от удара электрическим током.

– Дорогой юноша, вы принесли документ, которого нет ни у кого!.. Одного его достаточно, чтобы взлетел на воздух город и была разрушена целая провинция!

Затем, не веря своим глазам, консул громко прочел, словно желая взять в свидетели Эстебана:

«Министрам, консулам и военачальникам Ее Величества королевы Великобритании – в Европе, Азии, Африке и обеих Америках

Господа!

Граф Жюльен де Клене, гражданин Франции, которому я вручаю это письмо, – ученый, посещающий с научными целями самые разные точки земного шара.

Прошу оказывать ему всяческое содействие, как если бы он был подданным Ее Величества королевы Англии. Буду благодарен вам за все, что вы сделаете для него.

Лорд Б.,

государственный секретарь».

– Понимаете? – взволнованно произнес англичанин. – Чем не повод, чтобы подвергнуть город бомбардировке? Дорогой мой юноша, мы спасем ваших хозяев!

– Ах, господин! – воскликнул славный метис, плача, но теперь уже от радости. – Как вы добры! Да снизойдет на вас милость Божия!

– Тут дело не в доброте, а в чувстве долга… Я обязан по приказу свыше немедленно оказать именем правительства Ее Величества королевы Англии помощь вашим хозяевам. Вы останетесь здесь, пока я буду принимать необходимые меры, сводящиеся к одному – к требованию их освобождения из-под ареста.

– А если, господин, вам вдруг откажут?

– Мне, представителю Ее Величества королевы? Да никогда!

– Однако они могут осуществить свой замысел, и не отказывая вам: найдут какой-нибудь повод выиграть время, затем, как знать, возьмут да и отравят моих хозяев. Месье де Клене советовал мне не впадать в панику, но быть готовым ко всему.

– Быть готовым ко всему, – повторил консул со своей добродушной улыбкой. – Месье де Клене как нельзя более прав… Менее чем через неделю мы сможем приступить к активным действиям, ибо я не ошибусь, в чем вы вскоре убедитесь, если скажу, что самое большее через четыре-пять дней сюда прибудет военный корабль Ее Величества королевы.

И действительно, пятый день был на исходе, когда Эстебан, которого и день и ночь грызла неотвязная тревога, сбежал с верхушки скалы, где он поджидал английское судно, и пулей влетел в консульство.

– Идет!.. Пароход!

– Под чьим флагом? – спросил консул.

– Не знаю… Кажется, на мачте – флаг Ее Величества королевы.

Из-за гряды скал, протянувшейся вдоль берега, выглянул искусно оснащенный корабль и медленно пополз в поисках места, где можно было бы пристать. Над ним курился легкий дымок, на гафеле бизань-мачты гордо развевался английский военный стяг…

– Ур-ра Англии! – звонким голосом воскликнул консул. – Именно этого судна я и ждал – корвета «Шотландия», ведомого сэром Колином Кэмпбеллом! Вы можете вместе со мной кричать «ура», дорогой юноша: я совершенно уверен, что ваши хозяева теперь спасены!

В то время, как на корабле с точностью, свойственной военным морякам, совершались многочисленные операции, чтобы пришвартоваться, консул, трижды приспустив флаг, сообщил соотечественникам о своем присутствии, положил аккуратно полученные от Эстебана бумаги в жестяную, герметически закрывающуюся коробку и в сопровождении юноши отправился на пристань с намерением подняться на борт судна.

– Придется воспользоваться спинами людей, ведь иначе ничего не выйдет, – прошептал он с комическим отчаянием. – Явиться на корабль вымоченным до костей из-за пребывания на этом проклятом плоту, где тебя черт знает как толкает и с которого, не ровен час, ты можешь быть в любой момент смыт волною, – все это выглядит со стороны довольно смешно. И в самом деле – официальный представитель Ее Величества королевы, и вдруг – в бочке! Однако долг превыше всего.

Трагикомическая картина, которую наблюдали шесть дней тому назад Жак и Жюльен, повторилась – с той лишь разницей, что море на сей раз было более спокойно, и крупного телосложения англичанину не пришлось поэтому забиваться в свое вместилище столь глубоко, как тогдашним пассажирам. Но он все равно вымок с головы до ног, и, когда ступил на палубу, вокруг него образовалась лужа, что, впрочем, не помешало ему сохранять вид важный и преисполненный достоинства.

Приблизившись к еще довольно молодому человеку в морской форме, стройному, высокому, светловолосому, голубоглазому, с лицом холодным, бесстрастным и бледным, консул радушно приветствовал его:

– Имею честь засвидетельствовать сэру Колину Кэмпбеллу мое почтение!

Это и был командир корабля.

– Рад вас видеть, мистер Говит! С удовлетворением отмечаю, что вы уже освоились в этом негостеприимном краю.

– В более негостеприимном, чем вы могли себе представить, сэр Колин! Я рассчитывал встретить здесь людей более или менее цивилизованных, а очутился среди дикарей.

– Надеюсь, вам оказывали все же должное внимание, на которое вы вправе рассчитывать как английский подданный и представитель Ее Величества королевы Великобритании?

– Несомненно… Однако… я был бы рад услышать, как рычат ваши пушки, и увидеть на берегу ваших моряков.

– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, – произнес ровным тоном капитан, однако в глубине его голубых глаз сверкнули молнии.

– Я был бы вам очень обязан, если бы, прежде чем представить вам полный отчет, смог ознакомить вас с одной из бумаг, полученных мною шесть дней назад от славного юноши, поднявшегося вместе со мной на борт вашего судна.

– Хорошо, соблаговолите дать мне ее.

Командир «Шотландии», хотя и ничем не выказал охвативших его чувств, испытал при чтении письма, подписанного государственным секретарем, глубокое волнение: подобные документы бывают крайне редки и посему приобретают особо большую значимость в глазах людей избранных, коим они адресованы.

– И этот джентльмен, – спросил сэр Колин Кэмпбелл, чьи бледные скулы слегка покраснели, – просит английского вмешательства, не так ли?

– Да, командир. Находясь в отчаянном положении, как и его товарищ, он надеется на нашу помощь.

– Ну что же, мистер Говит, через три часа они будут на свободе, если даже мне потребуется для этого сжечь город и погрести всех его жителей под обломками зданий!.. Черт подери, мне давно уже хочется преподать урок этим пустословам, которые за полгода прожужжали мне уши своей похвальбой и ложью. Я буду тем более счастлив ударить по перуанцам, что нам надо свести с ними старые счеты: они – наши должники еще с тысяча восемьсот шестьдесят шестого года…[267]267
  Имеются в виду события, связанные с Тихоокеанской войной 1864—1866 годов между Испанией, стремившейся восстановить свое господство в странах Латинской Америки, и южноамериканскими республиками – Перу, Чили, Эквадором и Боливией.


[Закрыть] А теперь, поскольку время не терпит, а береговая охрана как будто не торопится проверить мою документацию, я немедленно приступаю к подготовке к военным действиям. Если выдастся свободное время, вы сможете рассказать мне о чудовищном злоключении, выпавшем на долю того джентльмена… Лейтенант, выставьте знаки оповещения о наших далеко не мирных намерениях!.. Подайте сигнал боевой тревоги!.. Канониры – по местам!.. Сорок морских пехотинцев – к высадке!.. На каждого – по двести патронов!

– Но, командир, это же самое настоящее развязывание войны, без предварительного объявления ее!

– Вы сами отнесете в город и вручите перуанским властям уведомление о возможности объявления им войны. Затем возвращайтесь в консульство, и, как только вы опустите ваш флаг, я открою огонь.

– Ол райт!

– А теперь рассказывайте, что там приключилось с тем беднягой.

Беседа длилась пять-шесть минут.

На судне между тем царило оживление, всегда предшествующее бою, и спустя короткое время корабль был приведен в состояние боевой готовности.

Сэр Колин Кэмпбелл спустился к себе в каюту, где оставался с четверть часа. Когда же он снова поднялся на палубу, в руке у него было только что составленное послание, тотчас переданное им на предмет прочтения мистеру Говиту.

Это был документ ультимативного содержания:

«Я, нижеподписавшийся, командир корвета “Шотландия”, принадлежащего Ее Величеству королеве Великобритании и Ирландии, императрице Индии, уведомляю через консула Ее Величества королевы перуанские власти в Трухильо (Перу) о следующем: