Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Глава 5

Освободившись наконец от ужасного кошмара, который пережили они за несколько часов своего пребывания в лепрозории, друзья довольно скоро вновь обрели хорошее расположение духа и обычную веселость. Не расстраиваясь попусту из-за пропажи вьючных животных и поклажи, исчезнувших вместе с бессовестными погонщиками мулов, они решили отправиться в Барбакоас, самый близкий от них город, чтобы отдохнуть там и затем подумать о том, как добраться до Кито, столицы экваториальной республики Эквадор.

Голод между тем становился все нестерпимее, так что путешественникам необходимо было как можно быстрее изыскать любую возможность утолить его чем бы то ни было. Поэтому понятно, с каким вожделением созерцал Жюльен водоплавающих, барахтавшихся в грязных лужах возле устья реки Искуанда или пролетавших чуть ли не над самой его головой. Упитанный вид этих созданий говорил о том, что, несмотря на исходящий от них неприятный дух прогорклого масла, они могли бы сгодиться на вполне приемлемый изголодавшимся французам завтрак. В общем, пернатые – розовые фламинго, белые и серые хохлатые цапли и морские бекасы – еще более разжигали у наших друзей аппетит. Но, увы, у них не было приспособлений для ловли птиц, которые, словно подозревая, что эти люди не в состоянии причинить им ни малейшего вреда, дразнили их, пролетая вблизи с неслыханной смелостью.

Совсем обессилев, бедолаги уже собирались было покуситься на крохотных голубых крабов, передвигавшихся боком на своих длинных ногах по мягкой тине, или на улиток, облепивших погруженные в воду корни прибрежных деревьев, как Жак, ударив себя рукой по лбу, воскликнул вдруг убежденно:

– Ну и глупцы же мы!

– Почему? Я думаю, когда живот сводит от голода, никто не откажется ни от подобных ракообразных, ни от этих моллюсков, – возразил Жюльен.

– Дело не в этом. Если не ошибаюсь, нас ожидает кое-что поаппетитнее голубых крабов или причудливых улиток.

– Хотелось бы верить, что ты не ошибаешься. Говори же скорее!

– Посмотри-ка, корма шхуны все больше и больше высовывается из воды.

– И впрямь, сейчас часы отлива, и вода, отступая, обнажает скалы. Но что общего между этим потерпевшим крушение судном и нашим завтраком, который так нам нужен?

– А то, что крейсер угомонился, выпустив пару снарядов, и мы теперь, вне сомнения, отыщем на шхуне печенье, кусок сала или обыкновенную банку консервов со сказочно вкусной фасолью.

– Ты прав! И где это была у меня голова? Воспользуемся же счастливым случаем!

Добраться до маленького судна, изуродованного ударом о скалы и артиллерийским снарядом, было для изголодавшихся путешественников делом нескольких минут.

Каким-то чудом мощный снаряд не воспламенил патронов, что моментально разнесли бы все вокруг. Однако разрушение, причиненное шхуне, было ужасным.

Предвидение Жака полностью оправдалось: среди веревочных обрывков, искромсанных досок, смятых тазов, раздавленных бочек, разбитых ящиков, искореженных ростров он обнаружил своим обострившимся от голода взглядом превосходный окорок, валявшийся в клетушке, служившей, очевидно, камбузом.

– Свинина! – воскликнул в умилении счастливчик, подпрыгнув от радости. – Превосходный пищевой продукт и к тому же завернутый в полотняную тряпку с печатями!

– Печенье! – не менее восторженно прокричал Жюльен, опуская руку на ящик с продовольствием.

– Вино! Настоящее вино! – изумился Жак, извлекая из груды черепков бутылку, оставшуюся каким-то образом целехонькой.

– Браво! – восхитился Жюльен. – И не столь уж важно, что печенье твердое как камень, а жесткий окорок, возможно, начинен трихинами…

– Попробуем же их!

– Попробуем! – словно эхо, отозвался Жак, поднимаясь из-под обломков полубака. – В трюме жарко, как в печке, здесь же, на палубе, под покровом этого обрывка паруса, не пропускающего солнце, совсем неплохо!

– Кстати, устроиться наверху мы должны были бы и из соображений предосторожности: отсюда можно наблюдать за окрестностью. Ведь кто знает, не пожелают ли вернуться назад владельцы шхуны.

– Ай! – подскочил вдруг Жак.

– Что случилось?

– Я вынужден опять повторить: «Ну и глупы же мы!» И добавить при этом: «И крайне неосторожны!»

– Почему?

– Как это «почему»? Прожорливость, с которой ты наполняешь свой желудок, лишила тебя на время способности размышлять, о чем свидетельствует твоя непредусмотрительность. У нас же нет больше оружия… даже карманного ножа, в силу чего мы вынуждены по очереди откусывать от этого окорока, словно звери…

– Согласен с тобою.

– Поскольку мы не знаем, что может случиться в следующее мгновение, я прерываю трапезу и спускаюсь в этот погреб, несомненно, именуемый морскими волками трюмом. Прихвачу пару ремингтоновских винтовок, как сказал пират-полковник, набью патронами карманы и, вернувшись за стол, но уже вооруженным до зубов, вновь возьмусь за завтрак.

Жак отсутствовал минут пять. Так как ящики от взрыва разбились, ему не пришлось их взламывать. Он выбрал два ружья и, удостоверившись в отличном действии механизма, взял их с собой.

– Вот и винтовки! – важно произнес он. – С патронами и штыками. Закусим только и сразу же сможем начать охоту за мерзавцами, устроившими нам такую прелестную ночь!

– Но прежде переберемся в шалаш.

– В шалаш?

– Ну да, возле лепрозория.

– Понятно.

– Батлер с сообщником вернутся не раньше чем через двадцать четыре часа, чтобы принудить нас к капитуляции.

– Когда они объявятся, – а я в этом не сомневаюсь, – не имеет смысла вступать с ними в переговоры. Возьмем их сразу же на мушку – и конец!

– Итак, отправимся в путь! Решим, кто из нас в кого будет стрелять, и, как только представится возможность, откроем огонь.

– Без колебаний и без угрызений совести!

Опасаясь упустить великолепный и, вероятно, единственный случай отомстить или, точнее, осуществить акт справедливого возмездия, как говорил Жюльен, французы спешно покинули шхуну, унося с собой остатки окорока и пачек двадцать печенья.

Приблизившись к лепрозорию, друзья с содроганием посмотрели на это отвратительное заведение, чуть было не ставшее их могилой. Прокаженные, стоя полукругом перед брешью, проделанной в стене снарядом, осыпали бранью сторожа, угрожавшего им с другой стороны проема своим мушкетоном.

Справа путешественники узрели пышную растительность – гигантские злаковые, окаймлявшие тропинку, ведущую в деревню Бурро. Это место словно специально предназначалось для засады, и друзья, укрывшись от солнца в наскоро возведенном шалаше и время от времени отгоняя прикладами ружей рептилий, пытавшихся проникнуть в их убежище, были уверены, что никто, с какой бы стороны он ни направился в лепрозорий, не минует их незаметно.

Они находились на 3° северной широты, почти на экваторе. Неимоверный зной требовал от Жака и Жюльена недюжинных усилий, чтобы противиться охватывавшему их вследствие жары отупляющему оцепенению.

Наши герои просидели в засаде до вечера, но, к их величайшему удивлению, противник так и не появился. Между тем скаредность капитана Боба, – а других чувств у него не было, – еще более сильная, чем продемонстрированное Батлером острое желание мести, поддерживаемое лютой ненавистью, должна была бы неизбежно привести обоих преступников к лепрозорию. Тем более что морской волк рассчитывал взыскать со своих жертв, отчаявшихся от пребывания в этом злосчастном заведении, фантастически огромную сумму.

Понятно, что бандиты ничего не знали об освобождении французов, ибо в противном случае они не предоставили бы им возможность проникнуть на борт шхуны и обеспечить себя оружием и продуктами питания.

Но что же стряслось с янки со вчерашнего дня? Почему они так и не вернулись назад? И куда подевался их экипаж – восемь – десять матросов, которые могли бы охранять от разграбления шхуну? Уж не стали ли они жертвой какой-нибудь катастрофы, заставившей негодяев отложить хотя бы на время осуществление подлых замыслов?

Прикидывая в уме и так и этак, не зная точно, чем объяснить отсутствие своих недругов, французы закусили печеньем и окороком и заснули тем сном, каким спят мужчины, проведшие накануне ужасную, бессонную ночь и твердо вознамерившиеся наверстать упущенное.

Темное время суток на экваторе длится столько же, сколько и день. И наши друзья, устроившись на тонкой подстилке из травы, самозабвенно проспали все эти долгие часы, не замечая кваканья гигантских лягушек, воплей обезьян и воя выпи: переход, совершенный ими через республики Центральной Америки, Панамский перешеек и Колумбию, научил их не обращать внимания на шум тропической ночи.

Проснулись путешественники около шести часов утра – в тот миг, когда солнце, исчезнувшее внезапно за горизонтом двенадцать часов тому назад, вновь появилось на небосводе. Переход от дня к ночи и от ночи к дню происходил столь резко, что, как снова заметили друзья, по существу, не было ни вечерних, ни утренних сумерек.

Обоих французов по-прежнему тревожила одна и та же мысль: «Почему эти негодяи не вернулись назад?»

Рассудив, что дальнейшее пребывание у лепрозория едва ли имеет какой-то смысл, Жюльен предложил проследовать в деревню, расставшись, таким образом, со шхуной, затопленной приливом, и с прокаженными, которые – удивительная вещь! – скучились возле бреши, но, несмотря на отсутствие на этот раз сторожа с его достославным мушкетоном, выйти на свободу так и не осмелились.

– Пошли, – сказал Жак, убежденный, что в Бурро они смогут получить не только продукты питания, но и какие-никакие сведения, касающиеся их врагов.

Пройдя с час по тропинке, они оказались в жалком местечке, куда и стремились попасть. Несколько рыбаков-метисов – потомков негров и индейцев – сообщили друзьям, что накануне тут побывали с десяток вооруженных людей, которые купили у них рыбу, забрали, скорее силой, чем по взаимному согласию, всех мулов и, прихватив с собой проводников, отправились на юг по единственной дороге на Барбакоас.

Сомнений нет: незнакомцы, знавшие, как добиваться желаемого, не считаясь с другими, могли быть только головорезами капитана Боба.

Французы тотчас же решили пойти по следу проходимцев – пешком и, по существу, без запасов провизии, хотя их намерение преследовать десять здоровых, хорошо вооруженных и пренебрегавших моральными устоями людей можно было бы расценить как чистейшее безумие.

Приобретя за немалую цену немного кукурузной муки, сахар и пару мачете, необходимых им, чтобы пробираться по девственному лесу, они, не задерживаясь, направились в Барбакоас, до которого от Бурро или, точнее, от Искуанды, селения, расположенного на другом берегу реки того же названия, примерно один градус, что соответствует ста одиннадцати километрам.

Подобное расстояние не могло испугать наших путешественников, даже лишенных лошадей или мулов. В нормальных условиях, несмотря на крайне скверное состояние колумбийских дорог, они преодолели бы его менее чем за три дня.

Но, пустившись в путь, французы увидели, что понятие «нормальные условия», предполагающее чередование ясных и ненастных дней, для провинции Барбакоас неприемлемо.

Как справедливо отмечает месье Эдуар Андре, известный исследователь экваториальной Америки, климатологическая система района Барбакоас – единственная в своем роде, выражающаяся в простой формуле: там всегда льет дождь. Сухие и дождливые сезоны, четко следующие друг за другом в других теплых краях, здесь не существуют. Зная местную метеорологическую обстановку, нетрудно представить себе, какая буйная тут растительность. Это уже не прежний строгий лес, в котором стволы, словно бесчисленные колонны в соборе, безмерно вытянулись вверх, поддерживая непроницаемый зеленый полог. Экваториальная чащоба заметно поредела, в результате чего в южноамериканских джунглях стало больше воздуха и света и обогатился видовой состав растительного мира, приобретшего ни с чем не сравнимые мощь и блеск.

В силу вышесказанного Жак и Жюльен, в которых, казалось бы, мог уже угаснуть интерес к зеленому великолепию, не впервой созерцаемому ими, забыли о своей усталости, и, шествуя по дороге среди пышной растительности, они, не обращая внимания на теплый дождь, буквально омывавший их с головы до пят, то и дело восхищались открывавшимся их взору несравненным зрелищем.

Впрочем, мы допустили преувеличение, назвав тропу дорогой, ибо друзья в действительности продвигались вперед едва проторенным в зеленом царстве путем. Каких только растений здесь не было! Вздымавшиеся ввысь стройные пальмы с блестевшей изумрудно-зеленой листвой соседствовали с лимонными деревьями с толстыми стволами, гигантские Bertholletia[223]223
  Бертолетия (лат.) – растения семейства лецитисовых.


[Закрыть] – со знаменитым бакаутом[224]224
  Бакаут, или гваяковое («железное») дерево, – тропическое дерево высотой до 15 метров с очень твердой древесиной, которая идет на выделку блоков, кеглей, зубчатых колес.


[Закрыть] и бесценными породами, дающими красное дерево. Cyathea[225]225
  Циатея (лат.) – род древовидных папоротников семейства циатейных, произрастающих преимущественно в тропиках.


[Закрыть] с черными с металлическим отливом стволами выставляли словно напоказ кружево из огромных перистых листьев на мохнатых крючковатых черешках. Chamaerops[226]226
  Хамеропс (лат.) – род пальм высотой от 2 до 6 метров с кроной из веерных листьев с колючими черешками.


[Закрыть] и Mayritia[227]227
  Мауриция (лат.) – род американских пальм высотой свыше 25 метров, дающих съедобные плоды с маслянистой мякотью.


[Закрыть] шевелили листьями, похожими на пучок острых шпаг, причудливые Максимилианы поражали своими длинными, в тридцать футов, листьями, венчавшими высокий, приблизительно в сто футов, ствол. Пристроившаяся под этими гигантами Heliconia[228]228
  Геликония (лат.) – род крупных многолетних травянистых растений из семейства геликониевых, напоминающих по облику бананы и распространенных главным образом во влажных тропиках Центральной и Южной Америки.


[Закрыть] уронила вниз свои трехцветные колосья. Дикая китайская роза, выросшая под боком у огромных камышей, обвитых вьюнками с лазурными и пурпурными колокольчиками, похвалялась своими цветами в форме красных чашечек с золотистым ободочком. Каждое растение, вплоть до Peperomia[229]229
  Пеперомия (лат.) – род вечнозеленых низкорослых многолетних и однолетних травянистых растений семейства перцевых.


[Закрыть] и бегонии, вносило какой-то свой отдельный оттенок, обогащая и без того изумительную по многообразию палитру красок.

Внизу, вверху – повсюду цветы. Бесчисленные растения-паразиты, тонкие, как нитки, или толстые, словно канаты, взбирались по стволам лесных богатырей, запутывались в их кронах, оплетали вершины и затем ниспадали с них, демонстрируя бесподобное великолепие своих цветов – пурпурных, желтых, лазурных, пестрых, матовых или как бы покрытых лаком… Bauhinia, Passiflora, Aroideae, Cyclanthus[230]230
  Баугиния (лат.) – крупноцветные растения семейства бобовых. Пассифлора, или страстоцвет (лат.) – растения семейства страстоцветных с крупными цветами, произрастают в тропических и субтропических районах, разводятся как декоративные и плодовые растения. Аронник (лат.) – небольшие прямостоячие травянистые болотные и водные растения подсемейства аронниковых, произрастают преимущественно в тропических и субтропических зонах. Циклантус (лат.) – пальмовидные или кустарниковидные многолетние травы семейства циклантовых.


[Закрыть], папоротники, бегонии, ваниль, перец и многие другие виды растений, стоявшие одиноко или образовывавшие отдельные группы, радовали путников своей листвой или протягивали им в руки гирлянды и гроздья цветов, над которыми, сверкая, словно драгоценные камни, кружился с жужжанием рой насекомых.

К сожалению, как мы отмечали выше, всю дорогу шел дождь, и друзья после длительного и тяжелого перехода стали уже подумывать, не остановиться ли им на отдых здесь, посреди леса, хотя при этом они рисковали замерзнуть ночью, что было чревато опасностью подхватить коварную лихорадку, как вдруг сквозь деревья проглянула довольно странного вида деревня – своего рода маленький приозерный городок, с домами, приподнятыми на сваях над землей для защиты жилья от влаги, пропитавшей землю и затопившей обширные пространства, ставшие из-за этого непригодными для земледелия. Каждое строение, длиной от десяти до двенадцати метров и шириной от шести до семи, как бы насаженное на четыре сваи высотой в один этаж в наших городских зданиях, состояло всего-навсего из крыши из пальмовых ветвей, поддерживаемых четырьмя столбами, которые покоились на балках, служивших обитателям этих сооружений сиденьями. Пол представлял собой простой настил из ветвей, покрытых притоптанным слоем земли, на котором разжигали огонь для приготовления пищи. Подняться в это жилище можно было лишь по древесному, с поперечными надрезами стволу. По словам уже упоминавшегося нами месье Андре, местные жители так же ловко пользуются сим своеобразным приспособлением, как мы – лестницей. Понятно, подобный дом, лишенный ненужных при таком климате стен, продувается ветром со всех сторон. Вдоль всего строения шло небольшое, высотой в метр, ограждение из крепких пальмовых ветвей, призванное оберегать домочадцев от падения вниз.

Мебель сводилась к нескольким грубой работы табуреткам, а посуда – к горшку, поставленному на три камня, и к сосудам из тыкв.

Хозяева этих примитивных жилищ, с наслаждением растянувшись на расстеленных на полу полотнищах, спали, таким образом, на свежем воздухе, под скромным прикрытием крыши и под монотонное, беспрестанное постукивание дождя о листья, столь же непроницаемые для воды, как черепица.

Дождь усиливался, и двое путешественников, естественно, приободрились, когда обнаружили, что обитатели этих удивительных свайных сооружений еще не отошли ко сну. Набухшая почва хлюпала под ногами друзей, влага, насыщавшая воздух, проникала под одежду, но они уже не замечали этого, радуясь тому, что обрели наконец-то пристанище.

Жак и Жюльен не ошиблись, рассчитывая на гостеприимство местных жителей. Едва индейцы, которые танцевали или попивали нечто вроде нашей водки, заметили приближение незнакомцев, как тотчас же устремились к ним навстречу, окружили их плотным кольцом и пригласили принять участие в веселье. Зная по опыту, что подобное приглашение исходит от чистого сердца и за ним не может скрываться намерение заманить путников в ловушку, поскольку проживающие в этом регионе краснокожие отличаются дружелюбием, французы полезли по бревну в ближайший же приозерный дом.

Их прекрасно приняли, поскольку они были гостями и к тому же белыми – скромными, сильными и отважными, только что вышедшими из леса, где им пришлось проделать немалый путь под не прекращавшимся ни на миг дождем. Европейцы наслаждались обретенным уютом, и монотонный шум дождя лишь ласкал теперь их слух.

Жюльен имел уже опыт подобного общения с индейцами. Он показал им самые ценные свои бумаги – кредитные письма и паспорт – со сделанными в них отметками. Заключенные, к счастью, в непромокаемый кошелек, все документы находились в прекрасном состоянии.

Жак решил последовать его примеру. Перелистав свою знаменитую записную книжку с заметками, прочная обложка которой не пропустила ни капли дождя, он положил ее, как обычно, в левый карман куртки и, машинально ощупав правый, обычно аккуратно застегнутый, невольно издал удивленный возглас: пуговица исчезла, карман был разорван.

– Что случилось? – спросил встревоженно Жюльен.

– Когда мы находились в лепрозории, я ни разу не удосужился проверить, по-прежнему ли мой бумажник в кармане.

– Ну и?..

– Он пропал.

– Печально.

– Еще бы!

– А что в нем лежало?

– Да ничего, если не считать письма, которым мой дядя объявлял меня своим единственным наследником.

Глава 6

Потеря бумажника, где хранилось письмо, объявлявшее Жака Арно единственным наследником его дяди, старого владельца фазенды Жаккари-Мирим, было, в сущности, не таким уж важным делом. Что, в конце концов, могла означать эта пропажа? Всего-навсего кое-какие дополнительные формальности в момент вступления Жака в права наследования, поскольку установить его личность в Рио-де-Жанейро, не слишком удаленном от фазенды, не составляло особого труда. Кроме того, наверняка в официально заверенном завещании покойного содержались конкретные предписания, касающиеся передачи племяннику огромного состояния, а также достаточно точная характеристика наследника, что позволило бы избежать каких бы то ни было осложнений, больших или малых.

Примерно так рассуждал Жюльен де Клене, узнав об исчезновении письма, расстроившем поначалу Жака Арно.

Покинув под шум дождя приозерную деревню, где им было оказано сердечное, радушное гостеприимство, путешественники, так и не дождавшись изменения погоды в лучшую сторону, добрались наконец до Барбакоаса. Этот маленький с пятью тысячами жителей городок может стать впоследствии важным, процветающим населенным пунктом. Этому, в частности, будет содействовать его выгодное расположение у места слияния рек Телемби и Гуги, благодаря чему он непосредственно связан с маленьким портом на острове Тумако, куда раз в месяц заходят суда, обслуживающие грузо-пассажирскую линию Кальяо – Панама. Кроме того, хотя это селение приподнято над уровнем моря всего на двадцать два метра, климат здесь очень здоров. И наконец, проходящий через Барбакоас тракт, ведущий в Тукеррес, придает ему статус торгового центра.

Полковник Батлер и достойный его сообщник капитан Боб, прибыв в Барбакоас на два дня раньше наших друзей, отправились отсюда к колумбийско-эквадорской границе. Уже это одно заставило бы отважных французов покинуть прибрежную зону, чтобы ступить на ужасную, ведущую в горы дорогу, которая, пройдя через Тукеррес, спускается к Кито, не говоря уже о том, что данное направление совпадало в целом с намеченным ими маршрутом сухопутного путешествия в Жаккари-Мирим.

Жюльен, этот заядлый землепроходец, уже знал по собственному опыту о тех неслыханных трудностях, с которыми сталкивается путник в этом районе Кордильер, и поэтому прежде всего нанял четырех здоровенных носильщиков-индейцев, отличавшихся безбородыми лицами с мягкими, правильными чертами и стальными мускулами. Туземцы, занимающиеся подобной работой, переносят груз в тех местах, где вьючные животные пройти не могут. Двое краснокожих должны были тащить багаж, включая провизию, и столько же – везти на себе самих путешественников.

Жак сначала воспротивился мысли ехать верхом на себе подобном, заявив при этом, что он не уступит в ходьбе индейцам: если моряк из него никудышный, то он с полным правом может гордиться собой как непревзойденным альпинистом. Жюльен молча улыбнулся в предвидении некоторых обстоятельств, которые в ближайшее же время вынудят его высокомерного друга пересмотреть свою точку зрения.

Первые тридцать километров, отделявшие Барбакоас от маленького местечка Пилькуан, были преодолены более или менее спокойно. Но вскоре дорога пошла резко на подъем, что стало серьезно сказываться на лодыжках любителя альпинизма. Переправившись через несколько небольших ущелий, чье дно усеивали острые камни, загромождали стволы деревьев или перерезали водные потоки, таившие в себе смертельно опасные пучины, Жак понял наконец, сколь нелепым было его стремление следовать, даже налегке, за этими ни с кем не сравнимыми горцами. Удрученный данным фактом, он попросил одного из носильщиков на ломаном испанском взгромоздить его к себе на спину. Индеец, который молча шел все это время, не понимая, почему белый человек, заплатив за то, чтобы его несли, вышагивает вдруг пешком, остановился и, поставив на землю сиденье, предложил путешественнику устроиться на нем. Сооружение сие представляло собой крепко сбитый деревянный стул с довольно высокой спинкой и планкой для ног. Вместо веревок, используемых парижским лоточником, здесь это своеобразное кресло было схвачено с двух сторон широкими и прочными ремнями, один из которых упирался в лоб носильщику.

Только тут Жак понял, что именно из-за невероятно огромного физического напряжения, требующегося постоянно от людей, взбирающихся с тяжелейшей ношей на головокружительные кручи или спускающихся с них, идущих по краю пропастей, по остроугольным уступам и кажущимся непроходимыми тропам между округлыми скалами, мышцы у носильщиков приняли столь невероятные размеры, деформировавшие их шеи. И хотя перед ним маячил Жюльен, уже взгромоздившийся на спину «своего» индейца, он еще некоторое время колебался, прежде чем усесться на это оригинальное устройство в общем-то не очень внушающего доверия вида.

– Давай же! – поторопил его Жюльен. – Решай наконец: или последуй моему примеру, или по-прежнему иди пешком.

– А эти краснокожие очень надежны?

– Да, и в моральном, и в физическом плане. Они не знают, что такое головокружение или упадок сил, и к тому же у них исключительно развито чувство долга. Мы ведь не первые путешественники, кто обратился к ним за помощью. Правда, один из европейцев, вместо того чтобы преисполниться к ним благодарности, вздумал над ними поиздеваться, но был наказан.

– И кто же он, этот, видимо, проклятый Богом и людьми человек, проявивший подобную безнравственность?

– Некий испанский офицер. Пересекая Киндио, он беспрестанно ругал своего носильщика за то, что тот, мол, слишком медленно идет, хотя индеец и так выбивался из сил. Чтобы заставить несчастного краснокожего двигаться еще быстрее, наглый европеец больно стиснул ногами его с боков. Индеец, не говоря ни слова, дождался, пока тропа не подошла к краю пропасти, и тогда, опершись на свой железный посох и резко нагнувшись, сбросил обидчика в ущелье. Все носильщики Киндио знают эту историю, и три года назад один из них во время моего первого путешествия по Колумбии показал мне то место, где нашел свою гибель заносчивый испанец.

– Нетрудно представить себе, какой кульбит проделал он, пока летел вниз, – произнес Жак, покорно садясь на стул. – Но с нами такого не случится: мне и в голову не придет подгонять моего дядьку – я уж лучше предложу ему неплохие чаевые, когда нас доставят по назначению.

– Насчет чаевых не беспокойся: я уже пообещал их в самом начале, сказав, что их самоотверженность будет оценена по достоинству.

Первые минуты были необычайно тяжелы для Жака Арно. Хотя он и не слишком нервничал, но приспособиться к ритму движения носильщика никак не мог. Инстинктивно пытаясь как бы вдавиться в сиденье, бывший супрефект раскачивался взад-вперед, то и дело испытывая сильные толчки. Так и сидел он в скованной позе, словно изваянная из камня скульптура. А дождь между тем все лил и лил, теплый и монотонный.

Вскоре Жак стал ощущать подташнивание и тяжесть в висках, какую испытывают люди, у которых вот-вот начнется морская болезнь.

Морская болезнь! Сама мысль об этом недуге привела Жака в ярость. Он готов был на собственном опыте познать все преимущества и неудобства избранного ими способа передвижения, но стать жертвой вышеупомянутой хвори не соглашался ни за что.

Жак сопротивлялся обрушившейся на него напасти – внутренне, конечно, так как он боялся даже шевельнуться, чтобы не нарушить устойчивость носильщика. И одержал победу! Головокружение и тошнота исчезли, напряжение, заставлявшее путешественника скрючиваться, спало, и он смог спокойно созерцать открывавшийся перед ним пейзаж.

Это передвижение на спинах людей продолжалось много дней, в течение коих отважные и стойкие носильщики не выказывали внешне ни малейших признаков усталости. Наконец маленький отряд, идя под не прекращавшимся ни на миг дождем, достиг Сан-Пабло, приозерной деревни с единственной улицей, покрытой липкой, черноватой грязью, принесенной водой с соседних гор, и представлявшей собой зловонную клоаку. В этом населенном пункте, расположенном на высоте примерно тысячи трехсот метров над уровнем моря, путешественникам предстояло пересесть со спин себе подобных на мулов. Носильщики, щедро вознагражденные за их невероятно тяжелый труд, от всей души поблагодарили чужеземцев и отправились в обратный путь. Ну а наши друзья вверили свои судьбы совершенно истощенным, одряхлевшим с виду животным, которые, однако, проявили себя в дороге существами значительно более выносливыми, чем можно было предположить, глядя на них.

Так и сидел он в скованной позе, словно изваянная из камня скульптура. А дождь все лил и лил

До Тукерреса французов сопровождал только проводник. Дорога, трудная, мало хоженная, была столь же безопасна, как и наши магистрали. Единственное, что могло угрожать им в пути, – это встреча с полковником Батлером, капитаном Бобом и матросами со шхуны, ступившими на ту же тропу, где легко можно было сломать себе шею, двумя днями раньше. Проводник, упомянув об их необычно большой для здешних краев численности, не преминул заметить:

– Сеньоры очень торопились, но заплатили хорошо.

Покинув Сан-Пабло, небольшой отряд достиг через три часа потока Рио-Чуеннес, обходящего стороной Кумбаль. Неистовствовавшая далеко внизу река стала бы непреодолимым для путников препятствием, если бы не мост, перекинутый через ущелье, по дну которого она проложила свое русло. Впрочем, слово «мост» не совсем подходило к сооружению, открывшемуся взору французов.

– Нам ни за что тут не перейти! – воскликнул в ужасе Жак при виде примитивной конструкции, грозившей обрушиться в любой миг.

Чтобы понять овладевшие им чувства, представьте себе два грубо отесанных бревна, уложенных параллельно на два поперечных чурбака по обеим сторонам пропасти, удерживавшихся на месте кольями, закрепленными в выемках в скалах. Привычный настил заменяли удаленные друг от друга, как прутья железной лестницы, ветви, привязанные лианами к бревнам, а перила – жерди, соединенные с основанием моста теми же гибкими стеблями вьющихся растений. Опираясь на это хлипкое ограждение и со страхом поглядывая на бурлящий в глубине расщелины мутный поток, путник переставляет осторожно ноги с одной ветви на другую.

– Доверьтесь мулам, сеньор, – посоветовал гид в ответ на восклицание Жака. – Отпустите поводья и смотрите только вверх, если вы боитесь головокружения.

Друзья, последовав этому доброму совету, благополучно переправились через ущелье.

Миновав еще несколько потоков, куда более опасных, чем только что описанный нами, не раз изумляясь тому, что до сих пор не сломали себе шею, и без конца благословляя удивительный инстинкт мулов, наши герои достигли наконец Тукерреса, расположенного на высоте трех тысяч метров над уровнем моря и в восьми километрах к северо-востоку от вулкана Азифраль, над которым в этот день вился сероватый дымок.

Само по себе это селение мало чем примечательно. Из-за возвышенного местоположения среднегодовая температура в нем составляет всего лишь десять градусов выше нуля. И путешественник, который совсем недавно изнемогал от жары, в этом населенном пункте буквально дрожит от холода, если находится без движения. Ну а если он вздумает вдруг пройтись быстрым шагом по горбатым улочкам маленького колумбийского городка, то ему грозит горная болезнь сороче[231]231
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар пишет: «Завоевавшие Южную Америку испанцы, привыкнув сами к местным условиям, искренне удивляются плохому самочувствию посещающих эти края путешественников из других регионов земного шара, тогда как сами они, хотя и далеко не все, легко взбираются на самые высокие вершины Анд. Те же из них, кто ощущает в горах страшную усталость, полагают по наивности, что виной головных и сердечных болей являются обнаруженные в этих местах богатые месторождения сурьмяной руды, и поскольку сурьма именуется по-испански “сороче”, то они тем же словом “сороче” назвали и хворь, от которой страдают».


[Закрыть] – крайне неприятный недуг, вызываемый разреженным воздухом. Пораженный этой напастью вынужден останавливаться каждые несколько шагов из-за одышки и минутами стоять неподвижно с зеленым лицом, ощущая, как у него подкашиваются ноги.

Опасаясь и простуды и сороче и к тому же стремясь как можно скорее добраться до Кито, Жак и Жюльен лишь ненадолго остановились в Тукерресе. Затем, одним махом одолев приблизительно двадцать два километра – расстояние, отделявшее их от эквадорской границы, они достигли знаменитого естественного моста Румичака на реке Рио-Карчи, отделяющей одну республику от другой.

Пройдя еще восемь километров, они оказались в Тулкане – первом городе Эквадора[232]232
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар счел нужным напомнить читателю, что название Эквадора происходит от испанского слова «equator» – «экватор».


[Закрыть], где их встретили, прямо скажем, очень радушно, – в значительной степени благодаря вознаграждениям, на которые наши герои не скупились. Здесь они впервые познакомились с эквадорской кроватью – cuadro, или квадро, представляющей собой крепко обтянутую вдоль и поперек кожаными ремнями раму на четырех ножках высотой в пятьдесят сантиметров. На этот лежак, довольно жесткий, кладется простыня – и постель готова!