Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Глава 17

Появившееся на следующий день после митинга в газете «Дейли кроникл», или «Ежедневная хроника», продолжение статьи, содержавшей ядовитые выпады против полковника Сайруса Батлера, той самой, которую Жюльен перевел дословно Жаку, было обведено черной рамкой.

На первой странице утреннего выпуска упомянутого издания в нескольких возмущенных и горьких строках излагался эпизод, послуживший своеобразным эпилогом парада.

Когда манифестанты, собравшиеся на Маркет-стрит, ожидали лишь сигнала, чтобы зажечь свои фейерверки, полковник узнал, или ему показалось, что узнал, среди зрителей, толпившихся на краю тротуара, автора раздосадовавшей его статьи. Обезумев от ярости, не подумав о том, что жертвой его слепого бешенства может стать ни в чем не повинный человек, он выстрелил в упор в безоружного зрителя. Несчастный, получивший пулю в самое сердце, был братом журналиста из «Дейли кроникл»[181]181
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар сообщает о том, что аналогичный случай произошел в реальной политической жизни США.


[Закрыть].

Спустя два часа после совершения преступления убийца, узнав о своей ошибке, хладнокровно бросил:

– А, так я убил всего лишь его брата! Что ж, это не считается! Теперь уж я пристрелю истинного виновника!

Затем негодяй спокойно отправился к своему будущему тестю, а полиция даже виду не подала, что собирается им заняться.

Эта потрясающая безнаказанность, о которой узнали граждане и из прессы, и из разговоров, была с возмущением воспринята одними и, напротив, всячески поощрялась другими.

Первые безоговорочно осуждали поведение судей, которым следовало бы арестовать виновного и начать следствие. Но местный судья, близкий друг мистера Уэллса, также ожидал скорых выборов. Мог ли он в сложившихся обстоятельствах нажить себе врага в лице человека, который вот-вот займет кресло в верхней палате?

Возмущались недостойным поведением полковника и несколько членов комитета бдительности[182]182
  В примечании Л. Буссенара к парижскому изданию этого романа говорится, что комитеты бдительности в США – это особые ассоциации, в которые входят граждане, следящие за общественным порядком. «Порой эти комитеты подменяют собой органы правосудия, – отвечает писатель, – и нередко прибегают к печально известному суду Линча».


[Закрыть], заговорившие о том, что его надо бы схватить и предать суду Линча.

Сторонники мистера Уэллса, а таковых было немало, оправдывали и убийцу и судью одновременно.

Оскорбленный ошибся, он полагал, что стреляет в своего обидчика. Что ж, тем хуже для убитого!

Полковник, возможно, поторопился. Но янки мы или не янки, черт побери!

Что касается судьи, то кто рискнет укорять его за не совсем благовидное поведение накануне столь важных выборов? Разве он может заделаться непримиримым врагом депутата из-за слишком строгого и совершенно несвоевременного толкования своих обязанностей?

И неужели арест полковника Батлера вернет к жизни его жертву?

Прозвучали и прочие рассуждения, столь же пагубные, сколь и характерные для американцев.

Полковник полностью игнорировал общественное мнение, что свидетельствовало о потрясающей наглости и полном отсутствии у него моральных принципов. Казалось, он не ведал ни о слухах, распространившихся по городу, ни о грозных предложениях «бдительных». Ходил по самым густонаселенным кварталам, посещал клубы, раздавал указания своим приверженцам, распределял средства, убеждал сомневающихся, укреплял колеблющихся, подкупал упрямцев, – словом, делал все возможное, чтобы обеспечить избрание мистера Уэллса.

Впрочем, несмотря на все свое высокомерие, полковник Батлер не был абсолютно уверен в успехе. В нем невольно пробуждались смутные предчувствия. Он понимал, что еще не все сделано и желанный результат пока далеко.

– Э, бог ты мой, я и забыл еще об одном дельце! – воскликнул он вдруг, дергая себя за бородку. – О дуэли с французом!.. Эти выборы съели все мои средства. Если мистер Уэллс потерпит поражение, я пропал, разорен! Конечно, в поединке я рискую собственной шкурой, но без этого не обойтись, если хочешь выглядеть солидным игроком. Ну а проиграю я партию, так мне все равно уже больше ничего не будет нужно… Впрочем, я убью своего противника… Так надо, я так хочу! Дуэль в большом зале «Альгамбра»… А может, лучше было бы устроить ее при электрическом освещении в садах Вудварда?.. Поединок наделает много шуму и заставит забыть вчерашнюю историю. Я снова стану героем дня, а всеобщее голосование – столь дурацкая штука, что мистер Уэллс с этого нового скандала получит еще не менее тысячи голосов… Так что самый раз отправляться в «Палас-отель».

Но мистер Батлер не принял в расчет своего противника.

Он застал Жака и Жюльена в их номере, в маленькой гостиной, где они давали Перро последние указания перед его отъездом в Карибу. Канадец отплывал через день на рассвете, вместе с нанятыми китайцами и оборудованием, и поэтому оба друга решили провести оставшееся время с этим превосходным человеком.

Нетрудно догадаться, какой прием был оказан личности, чье появление столь неприятным образом прервало дружеское совещание. Жюльен смерил янки презрительным взглядом с ног до головы, Перро без особых церемоний повернулся к нему спиной, Жак же пришел в ярость.

– Черт побери! – воскликнул он без всякого вступления. – Надо сказать, что за недостатком иных качеств у вас явно избыток наглости! Заявляетесь к нам как ни в чем не бывало, протягиваете руку и доходите в бесстыдстве своем до того, что требуете от меня удовлетворения за преподанный вам урок!

– Но, джентльмен, – начал полковник не совсем уверенно, – вы же дали слово…

– Если вы не исчезнете как можно скорее, то схлопочете кое-что!

– Как, вы отказываетесь?.. Отказываетесь драться?..

– Разумеется! Сначала я решил, что вы большой оригинал, хотя и плохо воспитаны. Но, в конце концов, не может же весь мир воспитываться под присмотром графини де Бассанвиль! И я из любопытства принял ваш вызов… Будущий тесть, застреливший пятерых человек… Белокурая невеста, которой не терпится увидеть, как убивают человека… Все это выходило за рамки привычного… Наконец, вы были так уверены в моей смерти, что я был не прочь преподать вам еще один урок. У нас, на берегах Луары, хвастуны и горлодеры встречаются довольно редко, и если уж дошло до дела, то мы становимся грозными противниками. Я готов был драться с авантюристом от политики. Мог бы закрыть глаза на… проделки ловкача. Но с убийцей я не желаю иметь ничего общего. Вы – негодяй, которого суд должен передать в руки палача! Убирайтесь же отсюда, чтобы вас повесили где-нибудь в другом месте! – И так как полковник все еще стоял, ошеломленный этой обвинительной речью, Жак крикнул разгневанно: – Пошли прочь! И пусть уж там, куда вы направитесь, вас схватят члены комитета бдительности или полицейские: я не хочу, чтобы вас арестовали здесь.

Полковник покраснел. Внезапно охватившая его слепая ярость пробудила в нем страстное желание убивать. Не имея возможности ответить на справедливое обвинение, брошенное его противником ему в лицо, и видя себя посрамленным, презираемым, опозоренным, – после того, как он прибыл в Сан-Франциско с видом завоевателя! – он понял внезапно, что его постыдное поражение будет использовано партией конкурентов, и, значит, рухнут все его надежды.

Короткий, сдавленный крик, хрип затравленного зверя, вырвался у него из горла. Мгновенно, гораздо быстрее, чем мы об этом рассказываем, он выхватил из заднего кармана револьвер и приставил дуло к груди Жака. Нападение было столь стремительным, что тот не успел пригнуться и решил было, что пропал.

Однако вместо выстрела послышался глухой шум, как при падении тела.

– Ах, подлец, на этот раз ты у меня не вывернешься! – проворчал знакомый голос. – Я пристрелю-таки тебя!

Американец, с разбитой физиономией, хрипел, распластавшись на ковре, а Перро коленом давил ему на грудь.

Ожидая любого подвоха, канадец был начеку. За тридцать лет борьбы с дикарями Дальнего Запада реакция его обострилась, и траппер распознал намерение бандита еще до того, как тот приступил к его осуществлению. Тем, кто занимается фехтованием, знакомо такое предвидение.

С проворством, которое трудно было заподозрить в его массивном, кажущемся неуклюжим теле, он одним прыжком набросился на убийцу, сбил полковника с ног, прижал к полу и остался в таком положении, сжимая крепко руками его горло.

Если мерзавец действовал с быстротой молнии, то реакция канадца была сопоставима по скорости только с мыслью.

Жюльен при виде опасности, которой подвергся его друг, смертельно побледнел.

Однако благодаря вмешательству Перро критическое положение длилось не более трех секунд.

– Месье Жак, – начал Перро своим хрипловатым голосом, – мы на пятом этаже… Может, открыть окно и выкинуть этот мешок с костями и мясом на улицу? Я сумею так рассчитать, что он не упадет на головы прохожих.

– Не делайте этого, дорогой друг, – воскликнул тот, невольно улыбаясь при виде столь безграничной преданности канадского охотника. – Разоружите мерзавца, и пусть он катится ко всем чертям.

При этих словах покрытое бронзовым загаром лицо траппера приняло такое жалкое выражение, что Жюльен не смог удержаться от смеха, впрочем, скорее нервного, нежели веселого.

Одним прыжком он набросился на убийцу

– Отпустить его… ко всем чертям?! – изумленно и одновременно разочарованно произнес Перро. – А как было бы хорошо швырнуть его на тротуар вниз головой! Клянусь вам, он прямой дорожкой отправился бы в ад!

– Жак прав, дорогой Перро! Мы не судьи. Поверьте мне, друг мой, заберите у этого типа оружие и отпустите его.

– Но он же хотел убить месье Жака!

– Я искренне рад, что вы помешали ему. Вот еще одна услуга, которой я никогда не забуду…

– Бросьте, этакая малость… Вот что я вам скажу: когда краснокожий берет меня на мушку, я стреляю первым… Если я говорю «краснокожий», то имею в виду любого врага, что встречается в лесу… И до сих пор мне это прекрасно удавалось. А если бы я каждый раз ждал, пока совесть моя отправится на покой, то враг спокойно бы успевал приступить к своей работенке и я бы уже давно охотился на бизонов в краю маниту. Впрочем, дело ваше. Коли уж вам так нравится, я отпущу его.

Продолжая развивать свою теорию, отважный охотник постепенно ослабил руки на горле мистера Батлера, уже давно испытывавшего на себе силу канадца. Негодяй глотнул воздуха, поднялся и, пошатываясь, словно загнанный в ловушку зверь, стал искать выход.

– Извольте сюда! – насмешливо возгласил Перро, распахивая настежь дверь гостиной.

С налитыми кровью глазами, с пеной у рта, американец, не говоря ни слова, переступил нетвердым шагом порог прихожей, и дверь с громким стуком захлопнулась за ним.

Задыхаясь от злобы, полковник застыл на лестничной площадке.

– О! – простонал он, икая и рыдая одновременно. – Доныне я не знал, что значит ненавидеть!.. Я убивал случайно!.. Убивал из любопытства, в припадке гнева!.. Без сожалений, вообще не испытывая каких-либо чувств!.. Но сегодня я понял, что значит упиваться кровью врага!.. Существует радость, о которой я и не подозревал, и познать ее меня заставит ненависть! Прощай, честолюбие… любовь… удача! Для меня больше не существует ничего, кроме ненависти!.. И горе гордецам-французам, которые пробудили ее во мне!

Выборы состоялись на следующий день. Яростная борьба между мистером Уэллсом и его конкурентом окончилась в пользу последнего: для того чтобы отец нежной Леоноры стал депутатом верхней палаты, не хватало нескольких сотен голосов. Забаллотированный кандидат, вне себя от ярости после поражения, виновником которого он считал полковника Батлера, стал в отместку распространять о недавнем своем представителе и правой руке ужасные слухи. Однако тот уже исчез – сразу же после оглашения результатов выборов.

Мистер Уэллс объявил, что отныне двери его дома закрыты для полковника. Мисс Леонора, возмущенная тем, что ее будущий супруг не стал драться на дуэли и тем самым лишил ее удовольствия, которое вряд ли сможет доставить ей собственный отец, также выступила за немедленный разрыв с ним. Так что с ее стороны мистер Уэллс встретил полную поддержку.

– Горе гордецам-французам, которые пробудили ненависть во мне!

Что же касается полковника, то своевременное бегство, возможно, спасло его от веревки членов комитета бдительности.

Судья, видя жалкое фиаско своего друга, поступил как истинный янки, то есть переметнулся на сторону противника. Желая, хотя и с некоторым опозданием, удовлетворить общественное мнение, он приказал арестовать убийцу.

Но тот не был столь наивен и умело скрывался от полицейских ищеек: полковник исчез бесследно, и это после того, как в течение сорока восьми часов держал в напряжении целый город, такой, как Сан-Франциско.

Ничто более не удерживало Жака и Жюльена в Калифорнии. Счастливые, что наконец покончат с этой сумасшедшей жизнью, они на следующий день после описанных нами драматических событий, а именно третьего июня 1879 года, пустились в путь в направлении мексиканской границы. Это была дата, намеченная для отправки груза Алексею, а значит, необходимые инструменты для повторной эксплуатации золотоносных пород Карибу прибудут на место вовремя.

По настоятельному совету Перро путешественники сохранили своих индейских лошадей.

– Видите ли, подобных коней, – говорил охотник, – не так-то просто найти, едва ли на сотню наберется четверка. Они крепки, словно стальные гвозди, послушны, как агнцы, могут долго обходиться без еды, а когда пустятся вскачь, то легко обставят и покусанного мухами лося. Берите их с собой в Мексику. Это – дикая страна, и, как вам известно, в ней нет железных дорог, там ходят дилижансы, поездки в которых многие путешественники-христиане приравнивают к восшествию в чистилище. А на этих лошадях вы всегда сможете сделать пятнадцать лье в день. Двигаясь примерно с той же скоростью, что и эти колымаги, вы зато будете сами себе хозяева.

Таким образом, лошади в третий раз были погружены в специальный вагон.

Друзья тепло обнялись и распрощались с Перро, взяв с него обещание, что если дела пойдут неплохо и Алексей соберется провести зиму у них в Бразилии, то канадец обязательно будет его сопровождать.

– Если только мы не свидимся еще раньше, – загадочно промолвил Перро и бросился бежать на пароход, чтобы скрыть охватившие его чувства.

Жак и Жюльен, взволнованные не меньше их товарища, вошли в вагон. Поезд отходил почти одновременно с судном, где уже разместили китайских рабочих и оборудование. Друзьям предстояло ехать до Аризоны-Сити, города, расположенного в восьмистах километрах южнее, при слиянии рек Хила и Колорадо, возле мексиканской границы.

Французы тронулись в путь на исходе дня и, перекусив в вагоне-ресторане, устроились на ночь. Жак сделал несколько заметок в своей записной книжке, Жюльен нанес проделанный ими путь на карту, и затем они улеглись спать.

Колея, по которой наши герои выехали из Сан-Франциско, огибает южную оконечность одноименного залива и, оставив позади Сан-Хосе и Найл, соединяется в Латропе, в двадцати километрах от Стоктона, с Тихоокеанской южной железной дорогой, заканчивающейся у мексиканской границы. От станции Латроп рельсовый путь следует вдоль реки Сан-Хоакин и, сохраняя неизменно направление на протяжении ста двадцати километров, по меньшей мере в пятидесяти местах пересекает десять правых притоков. В Визалии, крохотном поселке, затерянном среди болот возле озера Туларе, дорога сворачивает чуть в сторону и, пройдя около двадцати лье по ровной прямой, покидает зажатую между отрогами Сьерра-Невады и Береговых хребтов огромную долину, чтобы, спустя несколько поворотов, подойти к станции Кальенте – последней в преддверии ущелья Тачипи. По выходе из этой извилистой расселины, совершенно не пригодной на первый взгляд для прокладки железнодорожной линии, она вступает в пустыню Мохаве, простирающуюся вплоть до Рио-Колорадо, и, пробежав по прерии, каких много на Дальнем Западе, врезается в горную гряду Сан-Бернардино, являющуюся продолжением Береговых хребтов и соседствующую с бескрайними равнинами, подступающими с востока к Калифорнийскому заливу. Хотя средняя высота ее и так не превышает тысячи метров, эрозия ни на день не прекращает своего разрушительного действия.

Проснувшись на рассвете, Жак и Жюльен с интересом созерцали постоянно изменяющийся пейзаж. Пройдя по вызывающей головокружение обрывистой кромке горной дороги, поезд дважды проскакивал ущелья и мчал теперь среди ухоженных полей пшеницы и кукурузы, плантаций табака, хлопка и сахарного тростника, виноградников, посевов конопли и льна. А потом появились и чудесные сады с множеством апельсиновых деревьев, усыпанных цветами и плодами.

Машинист позвонил в колокол, и поезд, сбавив скорость, покатил не спеша по улицам хорошенького городка, между низкими домами из необожженного кирпича. Это был Лос-Анджелес, административный центр одноименного округа, насчитывающий восемь с половиной тысяч жителей. Как объяснил Жюльен своему другу, сей населенный пункт примечателен лишь тем, что он – последний расположенный на территории Соединенных Штатов город, лежащий на их пути, ибо Аризона-Сити, в восьмидесяти лье отсюда, вряд ли может быть причислен к городам.

Затем поезд снова понесся по долине. Обработанные поля вскоре уступили место печальной растительности нетронутых почв. Повсюду – верески, карликовые каштановые деревца, узловатые дубки да кустарник, именуемый индейцами мазаниллой и дающий мелкие плоды, напоминающие вкусом яблоки и используемые местным населением для приготовления напитка, сходного с сидром. И никаких следов жилья, – лишь маленькие станции, где машинист пополнял запасы воды и топлива.

Через три часа после отправления из Лос-Анджелеса поезд вошел в проход Херонимо – довольно длинное ущелье между горами Сан-Хасинто и оконечностью хребта Сан-Бернардино – и, миновав его, опять помчал по пустынному краю. Однообразный пейзаж, который могли лицезреть пассажиры на протяжении двухсот двадцати километров, напоминал чем-то поросшие маком долины на Корсике и в Тоскане.

Монотонное путешествие продолжалось около пяти часов. Затем вновь раздался удар колокола, паровозный гудок слился со скрежетом металла, и состав остановился перед убогим навесом, вдали от монументального сооружения – настоящей крепости, подножие которой омывалось полноводным потоком. Над фортом Юма, – а это был он, – развевался флаг Соединенных Штатов, за стенами же его размещался гарнизон, готовый отразить нападение разбойничьих банд индейцев браво[183]183
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар сообщает, что индейцами браво зовутся непокорные индейцы-кочевники, в то время как оседлые индейцы именуются мансо.


[Закрыть]. На крутом берегу реки, известной как Колорадо, темнели строения из необожженного кирпича, образовывавшие поселок со звучным названием «Аризона-Сити».

Поездка по железной дороге закончилась.

Глава 18

Покинув Париж девять месяцев тому назад, чтобы добраться по суше до Бразилии, наши путешественники обнаружили, что расстояние, отделяющее их от фазенды Жаккари-Мирим, где Жака Арно должны были ввести во владение огромным наследством его дядюшки, еще достаточно велико. Нельзя сказать, чтобы и уже пройденный путь являлся для них увеселительной прогулкой, однако достаточно лишь бросить взор на глобус, на широты, в которых они сейчас находились, чтобы понять, что и оставшиеся километры будут не из легких. Тем более что скорых средств передвижения в этих местах практически нет.

Прежде чем попасть в Южную Америку, которая издали обычно кажется всем чем-то вроде земли обетованной, им еще предстояло пересечь Мексику, а затем пять республик Центральной Америки: Гватемалу, Гондурас, Сан-Сальвадор, Никарагуа и Коста-Рику, то есть государства, расположенные между 30° северной широты и 10° южной широты, в непосредственной близости от засушливой зоны, опаленной раскаленным тропическим солнцем.

Мы оставили наших друзей в форте Юма, на правом берегу Колорадо, напротив Аризоны-Сити, в тот момент, когда они готовились к путешествию через Мексику – страну, граничащую на севере с Соединенными Штатами, на юге – с Гватемалой и английской колонией Белиз[184]184
  Белиз – страна в Центральной Америке, с 1862 года – колония Великобритании под названием Британский Гондурас, с 1981 года – независимое государство.


[Закрыть] и омываемую на западе Тихим океаном и на востоке – Атлантическим, а если точнее, то водами Мексиканского залива[185]185
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар приводит следующие сведения: «Площадь Мексики равна примерно двумстам миллионам гектаров, что в четыре раза превышает занимаемую Францией территорию, составляющую 53 028 894 гектара. Проживает же в Мексике всего лишь 8300 тысяч человек, из которых две трети – коренное население».


[Закрыть].

План предстоящего познавательного путешествия был разработан еще в Сан-Франциско. Предусматривая возможность любых неожиданностей, он отводил время и для досуга. Можно единым махом проделать путь в пять тысяч километров, отделяющие мыс Принца Уэльского от южной границы Калифорнии, проявить стойкость истинного путешественника, продвигаясь пешком, на лошади, в санях, в железнодорожном вагоне и даже на воздушном шаре, и тем не менее не заслужив обвинения в малодушии, испытывать волнение, собираясь верхом пересечь почти всю Мексику.

От Аризоны-Сити до границы с Гватемалой – три тысячи триста километров по прямой, но извилистые дороги увеличивают это расстояние еще на пятьсот километров, что составляет в общей сложности девятьсот лье.

Трудно, почти невозможно проезжать в стране с тропическим климатом более шестидесяти километров в день, особенно на протяжении длительного времени.

Если в арктических странах холод в основном становится помощником путешественника, ибо благодаря ему сани мчатся днем и ночью примерно с той же скоростью, что и железнодорожный состав, то температурный режим тропической зоны, наоборот, подвергает его жестоким испытаниям: он изнурен жарой, изнемогает от струящегося по всему телу пота и раздражен медлительностью своего коня, с которым волей-неволей приходится считаться.

Жак Арно и Жюльен де Клене предполагали, что переход через Мексику займет у них никак не меньше шестидесяти трех дней, да и то если они не встретят особых препятствий.

То ли нелюбовь к дилижансам, то ли пристрастие к живописным пейзажам, а возможно, и то и другое, внесли свою лепту в решение друзей ехать верхом, которое, как они полагали, всегда смогут в случае необходимости изменить.

Чтобы попасть из форта Юма в Аризону, необходимо было переправиться на пароме через Колорадо, и Жак скрепя сердце согласился вновь пройти проверку на стойкость: у необходимости свои законы.

Аризона-Сити, хотя и является столицей округа Юма, только называется городом. Это типично американское поселение, выросшее за несколько лет и в прозябании ожидающее своего часа, когда какое-нибудь событие, открытие или один из прихотливых путей иммиграции, на первый взгляд совершенно необъяснимых, даст толчок для его развития.

Территория, где расположен Аризона-Сити, только с недавнего времени принадлежит Соединенным Штатам, и жители ее еще не воспользовались должным образом достижениями своей новой родины. Купленная у Мексики в 1854 году американским правительством за десять миллионов долларов, эта земля со столь малочисленным населением, что его даже не стали учитывать при проведении переписи, до 1863 года входила в состав штата Нью-Мексико и лишь затем была выделена в отдельный штат, именуемый Аризоной[186]186
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар сообщает, что штат Аризона занимает территорию, равную по площади половине Франции.


[Закрыть], со столицей в Тусоне, выросшем вокруг старинной миссии в долине Санта-Круз. Согласно переписи 1870 года, население нового штата составило 9670 человек, а его административного центра – 2800.

Ко времени появления в Аризоне-Сити двух французов он буквально кишел искателями приключений всех мастей – факт, свидетельствовавший о том, что это второй после столицы город штата. Открытие новых месторождений золота и серебра привлекло сюда изрядное число первопроходцев и послужило причиной строительства железной дороги, которая должна была вскоре связать форт Юма с мексиканским городом Гуаймас и гаванью Сонора.

Ну а пока в распоряжении путника имелась, да и то с недавних пор, лишь шоссейная дорога, которая, пройдя через Алтар и Эрмосильо, соединила между собой указанные выше пункты. Но тракт этот – мексиканский, чем все и сказано. Протяженностью около семисот километров, положенный на глазок и во многих местах уже размытый водой, в сезон дождей он представляет собой илистую лужу, или, по-испански, atascaderos: это экспрессивное слово, переводимое буквально как «трясина» или «топь», обозначает в действительности место, которое, не запачкавшись в грязи, не пройти. Летом же шоссе превращается в сплошную череду выбоин и ям, заполненных летящей в лицо пылью.

Раз в неделю по нему проезжает почта. Путешественники, которых дела призывают в эти края, также вынуждены пользоваться данной дорогой. Обычно они объединяются в небольшие группы, чтобы спастись в компании от одуряющего одиночества. Но еще не столь давно это диктовалось и необходимостью отражать возможные нападения апачей. Поскольку же сейчас подобные столкновения крайне редки, так как племя это давно уже перешло к оседлому образу жизни и благодаря зачаткам цивилизации воинственности у него поубавилось, то сегодня даже бытует весьма парадоксальное мнение, что в Мексике дороги менее опасны, чем улицы больших городов, наводненные leperos, или оборванцами, легко пускающими в ход кинжал.

Прежде чем пуститься в путь, Жак и Жюльен наняли слугу, чтобы ухаживать за лошадьми и, когда это будет надо, готовить пищу. Для перевозки вещей был куплен вьючный мул, на которого погрузили тюки с провизией и два небольших чемодана из мягкой кожи, содержавших несколько смен одежды, запас патронов и маленькую аптечку, а также два тонких одеяла из вигоневой шерсти[187]187
  Вигоневая шерсть – шерсть вигони, или викуньи, – южноамериканского животного из рода лам.


[Закрыть] и прорезиненную палатку, разместившиеся между более громоздкой кладью. Этот багаж и составил vade mecum наших друзей.

Себе на головы они водрузили английские колониальные шлемы, сделанные из сердцевины алоэ, с закрепленной по краям белой фланелью, оставляющей открытой только лицо: такие уборы – лучшая защита от солнца. Костюм их состоял из блузы серого мельтона и панталон из той же ткани, убранных в высокие сапоги из желтой кожи, призванные защищать ноги от колючек, а при случае и от зубов гремучей змеи.

На седельной сумке лежало скатанное серапе – красивое мексиканское одеяло ярких цветов с отверстием посредине, как у южноамериканских пончо, куда просовывают голову.

Каждый был вооружен охотничьим ружьем, мачете – длинным ножом с рукояткой из кожаных колец, наложенных друг на друга, предназначенным для рубки кустарника, и крупнокалиберным револьвером, уложенным в седельную сумку.

Как видите, ничего лишнего или громоздкого.

Сидели они на лошадях, привезенных из Британской Колумбии, которые, получив суровую выучку у своих прежних хозяев и успев привыкнуть к резким перепадам температур, вели себя лучше, чем знаменитые кони Соноры[188]188
  Сонора – штат на северо-западе Мексики.


[Закрыть].

Сопровождал путешественников только что нанятый ими управляющий их маленьким хозяйством – двадцатилетний метис со смышленым лицом, сверкающими глазами и задубевшей от загара кожей. Он скакал на приобретенном специально для него муле, награждая животное самыми нежными эпитетами, самыми звучными именами.

Метис не знал ни откуда он родом, ни кто его родители. Он вел вольную жизнь, положившись на Господа Бога, ночуя то там, то здесь, живя то у индейцев, то у метисов, то у белых. У него не было имени, лишь кличка «Сапоте», что означало перезрелый плод ахраса, или сапотиллы[189]189
  Ахрас, или сапотилла, – крупное, до 22 метров высоты, дерево с густой конической или округлой кроной из семейства сапотовых, родом из тропической Америки. Млечный сок, добываемый из его коры, используется для производства жевательной резинки, плоды потребляются в свежем виде или идут на приготовление напитков.


[Закрыть], тронутый червоточиной.

А в общем это был веселый, добродушный юноша, готовый услужить своим хозяевам и прекрасно ладивший с лошадьми. Однако во всем, что касалось кухни, полагаться на него не приходилось: единственное, что он мог еще сделать, – это вскрыть банку с консервами, да и то с большим трудом!

Жюльена, который уже бывал в Мексике, ничто не удивляло на этой бесконечной дороге из Аризоны в Гуаймас. Он привык к местным пейзажам, и они его не трогали. Жак, напротив, был в восторге от окружавшей его растительности. Он становился истинным путешественником: его интересовало буквально все, он смотрел во все глаза и слушал во все уши.

Какая разница с тем человеком-посылкой, передвигающимся только по суше, как он величал себя в начале пути! Не стоит добавлять, что в нем ничего не осталось от былого чиновника и записного домоседа. Мысли его приобрели возвышенное направление, горизонт познаний расширился. Словом, метаморфоза, произошедшая с бывшим служащим префектуры, была полнейшей. Эх, если бы не проклятая морская болезнь, Жак со своим невозмутимым хладнокровием, атлетической силой и железным здоровьем был бы идеальным первопроходцем! Но человек несовершенен.

Между Аризоной и Алтаром, расположенными приблизительно в трехстах сорока километрах друг от друга, редко когда встретишь даже более или менее крупную деревушку, не говоря уже о городах, поскольку население в этом районе рассредоточено сравнительно равномерно по всей территории.

Поэтому после нелегкого дневного перехода путешественник вынужден разбивать лагерь под открытым небом, если только ему не повезет наткнуться на какой-нибудь постоялый двор, именуемый здесь вентой. Расположение подобных заведений определяется расстоянием, которое в состоянии пройти за день лошадь, и когда животное уже выбивается из сил, путник, к великой для себя радости, обнаруживает придорожную гостиницу. Вента состоит из собственно постоялого двора – «meson» или «posada» по-испански – с комнатами для людей и конюшнями для лошадей и таверны или ресторана – fonda. Иногда имеется также и tienda, или лавка, где можно купить самое необходимое. В общем, это настоящий караван-сарай.

Жак любил останавливаться на постоялых дворах, где отсутствие изысканной кухни и мягкой постели вполне компенсировалось любопытными зрелищами и возможностью проводить интереснейшие наблюдения. Он обожал подаваемые путникам тортильи, эти пресные блины из кукурузной муки, очень тонкие и очень сухие, являющиеся национальной мексиканской едой и полностью заменяющие простонародью хлеб, и заявлял также, что пульке и мескаль – изысканнейшие напитки и что дичь со стручковым перцем – вкуснейшее блюдо.

Жак стал оптимистом и приходил в экстаз от пышной тропической флоры.

Мы сказали «тропической», хотя путешественников еще отделяли семь с лишним градусов от северной границы тропической зоны. И не ошиблись. Известно, что Мексика разделена на три зоны, имеющие характерные названия «tierra caliente» – «жаркая земля», «tierra templada» – «теплая земля» и «tierra fria» – «холодная земля», причем географическая широта к подобной градации не имеет ни малейшего значения, поскольку в основе данного районирования лежит высота расположения территории над уровнем моря. Tierra fria – это горные склоны на высоте более двух тысяч метров, tierra templada – те же склоны, но расположенные ниже двух тысяч метров, и tierra caliente – побережье двух океанов, простирающееся от моря до подножия гор и частично охватывающее бассейны рек Ри-Браво-дель-Норте и Рио-Хила.

Дорога на Гуаймас пролегала по «теплой земле», и Жак мог вволю любоваться роскошными веерными пальмами, бананами, раскинувшими свои огромные листья, бутылочными тыквами, индигоносами, какаовыми деревьями, хлопчатником, вернувшимся в дикое состояние и своим присутствием напоминавшим о некогда существовавших здесь древних цивилизациях.

Временами вдали показывались соломенная крыша, оплетенная ползучей растительностью, рощица гуайявы, росшие отдельно апельсиновые и лимонные деревья, авокадо, увешанные плодами. Скромные жилища индейцев стояли в окружении небольших, тщательно возделанных участков земли, на которых произрастали табак, сахарный тростник, лимоны, арбузы, ананасы, маис и маниока, защищенные от вытаптывания великолепной изгородью из кактусов и алоэ.