Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

– Вот именно! Так что сам понимаешь, какое возмущение вызвали у Джона Буля наглые требования Джонатана. Казалось, вот-вот разразится война… Однако Англия, почувствовав, что может потерять все, ввязавшись в войну с таким противником, стала искать пути, как бы с честью выйти из этой заварушки. Предлог, и весьма невинный, был найден братом английского премьер-министра. Этот почтенный джентльмен был заядлым рыбаком. На берегу реки Колумбия, протекавшей по оспариваемым землям, он облюбовал себе удобное местечко для ловли. Но ничего, кроме досады, рыбалка у него не вызывала: лососи, кишащие в устье Колумбии, вели себя словно истинные янки и упорно избегали самых хитроумных приманок, предлагаемых английской рукой. Устав от бесплодной борьбы с водными обитателями, разъяренный рыбак написал брату, что сей несчастный край засушлив, как пустыня, и вовсе не стоит того, чтобы из-за него ломались копья. Короче, определение в стиле Людовика XV, который, как известно, изрек о Канаде: «Несколько арпанов[145]145
  Арпан – старинная французская мера длины, равен примерно 58 метрам.


[Закрыть] снега!..» Естественно, брат моментально воспользовался подвернувшимся ему обоснованием для полюбовного разрешения спора и последовал совету, данному горе-рыбаком. Так вот и была установлена граница по сорок девятой параллели… Насколько правдива эта история, мне неизвестно, но обе стороны приняли на веру эту идеально ровную разделительную линию… Впрочем, и англичане и американцы вряд ли согласились бы с утверждением, что именно рыбы решили участь великих народов… Подумать только, всего тридцать три года тому назад нам пришлось бы пройти еще восемьдесят лье, прежде чем попасть на свободную территорию Соединенных Штатов!

Глава 12

Жюльен де Клене, Жак Арно и канадец Перро пересекли англо-американскую границу, проходящую ровной линией по сорок девятой параллели, почти под сто двадцать вторым градусом западной долготы по Гринвичу.

От маленького городка, название которого все чаще всплывало в разговорах, их отделяли двести километров. Хотя название это само по себе ничем не примечательно, для них оно ассоциировалось с возвращением в цивилизованный мир, с избавлением от тягот бесконечных переходов по порой едва заметным тропам и с началом быстрого и комфортабельного путешествия в несравненных американских вагонах.

Городок назывался Такома. Расположенный в ущелье Паджет на 47°15′ северной широты, он являлся конечной станцией железной дороги, пересекавшей южную часть штата Вашингтон и практически весь штат Орегон.

Чтобы избежать многочисленных крутых спусков и подъемов, которыми изобилует северная окраина штата Вашингтон, где они в данный момент пребывали, путешественники свернули на юго-восток и подошли к проливу Георга, отделяющего от континента остров Ванкувер.

Почва здесь была достаточно ровной и в полной мере позволяла использовать быстрые ноги индейских лошадей. Полудикие, горячие мустанги отважно переплыли реку Нуксак, промчались мимо форта Беллингем и, проскакав тринадцать лье, примчали всадников в поселок Свиномиш.

Жак хотел ехать дальше, но согласился с доводами Жюльена, который считал, что перед завтрашним переходом им всем необходим хороший отдых. Чтобы добраться от Свиномиша до Сиэтла, надо проехать шестнадцать лье и трижды пересечь водные преграды. Первая, река Скагит, – достаточно широка, а две другие – реки с варварскими названиями Стилигаамиш и Снокальмао, – хотя и не столь велики, но переправа через них тоже требует некоторой осторожности.

В Свиномише они повстречали некоего метиса, служащего «Пушной компании» из Сент-Луиса и приятеля Перро. Он радушно предложил им свое гостеприимство и сообщил, что через все три реки существует паромная переправа, правда, чтобы ею воспользоваться, путешественникам каждый раз придется забирать немного восточнее, следуя за телеграфной линией. Сведения эти пришлись очень кстати, и теперь наши герои могли избежать целых трех купаний подряд, которые, пусть они и не опасные для жизни, вряд ли пошли бы на пользу их здоровью.

Таким образом, все складывалось как нельзя лучше, и наши друзья благополучно добрались до Сиэтла, находящегося всего в тридцати трех километрах от Такомы.

Ночью все спали плохо. Даже Жюльен, опытный, закаленный путешественник, не сомкнул глаз, мечтая о том, как завтра наконец он и его спутники снова станут хозяевами своего времени и расстояния.

Отправились они в путь ранним утром, перемахнули галопом через три или четыре речушки и столько же ручьев, поскольку, к несчастью, через эти водные артерии не было паромных переправ, и прибыли в Такому промокшими до нитки.

Там они, к своему величайшему разочарованию, узнали, что поезд только что ушел, следующий же отправлялся не ранее трех часов пополудни. И посему после завтрака они вынуждены были убивать время, слоняясь по городу. Такома с ее населением в пятнадцать тысяч человек не славится ни достопримечательностями, ни живописным расположением. Рейд, где стоят корабли, груженные лесом и углем, деревянные домишки и железнодорожные пути, черные от окалины, – вот и все, что можно здесь увидеть. К тому же на вокзале Жюльену сказали, что рельсы кончаются в Канонвиле, маленьком городке, расположенном на 40° северной широты, поскольку строительство дороги, соединяющей напрямую Такому и Сан-Франциско, еще не закончено. Покидая Европу, он помнил о способности американских железнодорожных линий обрываться в самых неожиданных местах, но за время путешествия совершенно позабыл об этом. И теперь с досадой думал о том, что с поезда им придется пересесть в дилижанс или же ехать дальше верхом. А путь был немалый. От Канонвиля до Хенли – сто километров по отвратительным дорогам, и от Хенли до Шаста – еще сто тридцать пять, правда, по более приличному тракту. Всего же выходило двести тридцать пять километров, или пятьдесят восемь и три четверти лье.

Через эти водные артерии не было паромных переправ

Жюльен, привыкший смиряться с любыми неудобствами, выпадающими на долю путешественника, – а он уже немало побродил по свету, – даже думать боялся о поездке в тесном и душном дилижансе. Все что угодно, только не этот узкий ящик на колесах, где рядом с тобой едет неизвестно кто и неизвестно куда. Подобные экипажи всегда перегружены сверх всякой меры, грязны, часто опрокидываются, и к тому же ты оказываешься в полной зависимости от неотесанного янки, выступающего в роли кондуктора. И поэтому молодой человек, испытывая к дилижансам то же отвращение, что Жак – к речным и морским судам, предложил отправить лошадей в специальном вагоне до Канонвиля, чтобы затем добраться до Шасты верхом. Как легко догадаться, предложение приняли единогласно.

Но вот долгие часы ожидания подошли к концу, и настал вожделенный момент отправления поезда: паровоз взорвал воздух сигналом, и хотя у американских локомотивов удивительные гудки, громогласные, словно пароходная сирена, Жак, сгоравший от нетерпения, назвал на радостях этот оглушительный рев нежно-небесной музыкой.

– Уф, наконец-то мы едем! – воскликнул он, когда тяжелые колеса паровоза стали набирать скорость.

– Ну, это не надолго, – заметил Жюльен.

– Как жаль: ведь поезда на американских железных дорогах развивают колоссальную скорость!

– Не такую уж большую, как это тебе кажется. Когда же я сказал, что это не надолго, то имел в виду лишь расстояние – какую-то сотню лье, которую нам предстоит проехать, а никак не время нахождения в пути.

– А я-то думал, что янки водят свои поезда с поистине головокружительной скоростью.

– В таком случае тебе интересно будет узнать, что средняя скорость на их железных дорогах примерно такая же, как и на французских, – от тридцати двух до тридцати четырех километров в час. Кроме того, у американцев очень мало скорых поездов: в основном два в день, а на некоторых линиях и вовсе один. И, как бы быстро они ни неслись, наших поездов им не обставить. Так что расхожее представление о стремительных скоростях на американских железных дорогах, как и многие другие, не соответствует действительности. Впрочем, скорость – это единственное, в чем французские железные дороги не уступают американским. Взять хотя бы цены на билеты!.. Разве ты забыл, что в нашей дорогой стране путешественника начинают обдирать уже при отъезде, а за время пути раздевают окончательно?

– Да, пожалуй, ты прав. Цены на билеты у нас слишком уж высоки!

– А состояние дорог, не выдерживающее критики! Или те ящики, которые во Франции бессовестно именуются вагонами первого класса, в то время как немцы с трудом сравнивают их со своим вторым классом!.. Вспомним также крайне неудобные купе второго класса, куда администрация запихивает по десятку пассажиров… словно стадо бессловесных баранов… Не блещущие чистотой развалюхи на колесах, лицемерно называемые вагонами третьего класса, – это же настоящие конюшни для людей, только значительно худшие, чем те вагоны, где едут сейчас наши лошади…

– К счастью, – перебил его Жак, – третий класс считается последним. Поскольку представить себе, на что был бы похож четвертый, просто невозможно. Наверное, вагоны этого класса не имели бы крыш, из спинок сидений торчали бы гвозди и осколки от бутылок, а сами сиденья были бы набиты шерстью пополам с абрикосовыми косточками, а то и с рыболовными крючками или лезвиями от перочинных ножей.

– Вполне возможно, – ответил Жюльен, к величайшему удивлению Перро, у которого в голове не укладывалось, как это янки могли по качеству своих вагонов обойти «добрую старую Францию». – В Америке же необходимые для жизни удобства, роскошь, что нас окружает, – все это доступно каждому, ибо билеты здесь продаются по вполне умеренным ценам. Так что еще одно сравнение не в пользу французских железных дорог.

С тех пор как поезд тронулся, Жак не уставал восхищаться, и буквально на каждом шагу он поневоле вспоминал о недостатках, вплоть до самых мельчайших, французских поездов.

Благодаря прекрасной обустроенности американских железных дорог, комфорту, который выше всяких похвал, многодневное путешествие не только не утомляет, но, напротив, дает возможность отдохнуть.

Начнем с первых шагов пассажира. Прежде всего ему необязательно выстаивать огромную очередь к окошечку билетной кассы, ибо та открыта круглосуточно. Однако чаще всего решивший отправиться в путь гражданин прибывает на вокзал уже с билетом, поскольку его можно купить всюду: как в гостинице, так и в любом из агентств. Вместо того чтобы, как это происходит у нас, с самого начала лишиться свободы и стать бессловесным объектом манипуляций всемогущей администрации[146]146
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар делает следующую оговорку: «Сказанное здесь никоим образом не относится к компании, обслуживающей линию “Париж – Лион – Марсель” и являющейся в этом отношении исключением».


[Закрыть], пассажир свободно прогуливается по перрону в ожидании отправления поезда. Так как существует всего один класс, он устраивается в первом попавшемся вагоне – огромном, значительно более широком, длинном и высоком, чем наши. Сиденья, очень удобные и вместительные, рассчитанные на два лица, размещаются по обе стороны от коридора, по которому каждый может прогуливаться в свое удовольствие или выйти на одну из площадок в месте сцепления вагона с другими подобными ему транспортными сооружениями. Стоя в таких открытых тамбурах, можно подышать воздухом, покурить, полюбоваться пейзажем, и, кроме того, благодаря им легко пройти поезд из конца в конец.

Перед одной из подобных площадок находится печка и питьевая вода со стаканом, с тем чтобы пассажир в любой момент мог утолить жажду.

Наконец, если наш путешественник предусмотрительно закрепил свой билет за ленту шляпы, контролер никогда не побеспокоит его: он молча возьмет проездной документ, пробьет его и также молча положит обратно.

Выше дано описание вагонов, предназначенных для непродолжительных поездок, но для путешествий на большие расстояния существуют спальные вагоны – sleeping-cars по-английски, именуемые также в изобилующей цветистыми выражениями разговорной практике американцев «palace-cars» – «вагонами-дворцами», «state-rooms» – «державными салонами» или «silver-palaces» – «серебряными дворцами». Подобные великолепные средства передвижения доступны всем желающим и любому кошельку, разумеется, с определенными доплатами.

Представьте себе огромные меблированные салоны[147]147
  Салон – здесь: вагон-салон – пассажирский вагон, в одной половине которого находятся купе, а в другой – общее помещение для пассажиров.


[Закрыть], с креслами, изящными канапе, с резной, первоклассной работы мебелью. Столики, складывающиеся, когда в них отпадает нужда, позволяют играть в различные игры или рисовать, писать или закусывать.

Электрические звонки расположены везде на расстоянии вытянутой руки пассажира. Стоит только нажать на кнопку из слоновой кости, как тотчас же появится служитель, готовый выполнить любую просьбу.

Пассажир желает подкрепиться? Проще простого: кухня и коробки с провизией тут как тут. От печей доносится приятное для уха шкворчание. Через четверть часа ваш обед готов.

А может, вам хочется отведать одну из тех смесей, столь дорогих желудку каждого американца, один из тех «прохладительных» напитков, которые американцы называют «ночным колпаком», «Томом», «Джерри», «петушиным хвостом»[148]148
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар сообщает, что «петушиным хвостом» американцы называют подогретое шотландское виски.


[Закрыть] или просто «дьявольским питьем»? В буфете – изобилие всяческих бутылок, напитки на любой вкус, включая парфюмерные жидкости, купорос и лекарственные настойки.

Наступает ночь, и в мгновение ока происходит полная смена обстановки. Служитель расставляет скамьи, опускает верхние полки и достает оттуда необходимые постельные принадлежности: одеяла, подушки, простыни, занавесы. Он делает все так хорошо и быстро, что меньше чем за полчаса «серебряный дворец» превращается в общую спальню с двадцатью четырьмя кроватями, расположенными в два этажа. И обходится пассажиру великолепная, располагающая к отдыху постель всего в один или полтора доллара, что равно стоимости номера в гостинице.

Кровати в таких вагонах очень широкие и гораздо более удобные, чем кушетки на пароходах. Между спальными секциями – стационарные перегородки, а двойной ряд плотных занавесей отгораживает спящих от остающегося свободным прохода. При пробуждении путешественник находит свою обувь и платье вычищенными и может сразу же отправиться в туалетную кабинку, расположенную соответственно в каждом конце вагона: одна – для дам, другая – для мужчин.

Кроме того, в любом из этих огромных вагонов оборудованы небольшая гостиная для дам и маленькая курительная – smoking-room по-английски. Пассажир имеет право, спокойно заняв свое место, уйти в курительную и, доплатив еще три доллара за каждые двадцать четыре часа, не покидать ее хоть до конца своего путешествия. Если же он предпочитает проводить время на своем обычном месте, дополнительная плата за ночь, как мы уже сказали, не будет превышать полутора долларов.

Что же касается багажа[149]149
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар указывает, что каждый пассажир имеет право провозить бесплатно сто фунтов багажа.


[Закрыть], то перевозка его – поистине высочайшее достижение американской практической хватки. Все без исключения железнодорожные компании используют систему, подобную той, что принята в гардеробах театров. Два круглых кожаных номерка с одинаковыми цифрами болтаются на длинном, узком и тоже кожаном ремешке. Один прикрепляется к чемодану, другой вручается владельцу, и заботы пассажира о своей клади на этом кончаются. При приближении к большому городу агент компании проходит поезд, просит у пассажира его номерки и записывает адрес, куда направляется путешественник. Прибыв на вокзал, пассажир идет куда ему вздумается, не тревожась о судьбе чемоданов: он может отправиться в гостиницу в наемном экипаже или совершить приятную прогулку пешком. Добравшись же до места, он найдет там свой багаж, прибывший туда заботами компании гораздо раньше него.

Жак без устали восхищался удобными и шикарными вагонами. Он был в восторге от возможности пройти из одного конца поезда в другой, уверяя, что подобная прогулка лишает путешествие утомительности и однообразия, и просто не находил слов, дабы воспеть новшества, с которыми ему пришлось столкнуться впервые.

Однако скоро он «обнаружил на солнце пятна».

Пройдя километров сорок, поезд остановился у железнодорожной станции под названием Тенино, где от основного полотна отходит боковая ветка, ведущая в Олимпию, столицу штата Вашингтон.

Несколько мальчишек с кипами печатной продукции легко карабкались на ступеньки вагонов, выкрикивая фальцетом заголовки и содержание газетных листов, еще влажных от типографской краски.

Жак купил номер газеты «Олимпийское время» – «Olimpia Times» по-английски – и тут же принялся ее штудировать, в то время как Жюльен, скептически относившийся ко всему, что связано с ежедневной печатью, продолжал вести с Перро нескончаемую беседу о франко-канадских метисах, прозванных в Канаде «обугленными деревьями».

Жак – да простят мне это выражение! – был чрезвычайно падок до новостей и, словно истый провинциал, верил газетам. И теперь, будучи уже давно отлучен от печатного слова, он подробно, строчка за строчкой, смаковал бесценное приобретение, не обращая внимания на возбужденных попутчиков, которые время от времени громогласно объявляли об изменении цен на сало и выкрикивали последние сведения о понижении ставок на кожи или повышении курса нефтяных акций, – в общем, вели себя так, будто находились прямо на бирже.

Вскоре постоянные толчки локтями и коленями, наносимые, впрочем, без всякого злого умысла неугомонными соседями, стали раздражать нашего читателя, и ему все трудней и трудней становилось сохранять хладнокровие.

– Однако люди эти на редкость плохо воспитаны! – произнес он в сторону. – Ревут, словно быки в стойле, толкаются, как сбежавшие из зверинца медведи, приходят, уходят, встают, садятся, бесцеремонно упираются в тебя локтями, хватают за пуговицу и даже не подумают извиниться. Подобные манеры просто невыносимы!

Решив оставить свое место и сесть поближе к Жюльену и Перро, Жак, поскользнувшись, чуть не упал в черное болото, образовавшееся на постеленном на полу ковре трудами трех джентльменов, которые, засунув за щеку по огромной порции жевательного табака, с точностью дождевальной установки посылали на ковер частые и длинные плевки. С трудом сдерживая отвращение, наш герой поневоле вернулся на свою скамью и попытался вновь углубиться в чтение. Но назойливое щекотание затылка, производимое неизвестным предметом, опять отвлекло его от вожделенного занятия.

Он резко повернулся, и лицо его очутилось в обрамлении двух огромных подметок, каблуки которых вольготно лежали на спинке сиденья. Владелец сих монументальных «подпяточных» аксессуаров наслаждался отдыхом. Опустив голову, он развалился в кресле, вытянув ноги под углом в сорок пять градусов и положив их на скамейку Жака. Последний счел подобную позу слишком вольной. Но требовать от бесцеремонного янки соблюдения приличий было делом бесперспективным: в подобной же позе пребывали еще пять или шесть джентльменов, и она вполне устраивала их соседей, равнодушно созерцавших шедевры американской обувной промышленности.

При виде несчастной физиономии друга Жюльен рассмеялся.

Владелец сих монументальных «подпяточных» аксессуаров наслаждался отдыхом

– Смейся, смейся, сам-то ты что бы сделал на моем месте? – спросил Жак, покидая свое сиденье.

– Во Франции я бы попросил господина перейти в купе с надписью «специально для животных». А если бы месье решил, что я невежлив, то он быстро бы схлопотал пару добрых пощечин. Но Америка – иная страна, с иными нравами. Не имея возможности отправить джентльмена демонстрировать свои башмаки в другом месте, я бы просто постарался избежать подобного соседства.

– И были бы совершенно правы, сударь! Совершенно правы! – заявил убежденно Перро. – Достаточно лишь взглянуть на жителя штата Кентукки, как сразу же становится дурно, а при виде молодчика из Иллинойса вспоминаешь жирную свинью… Я взял этих двоих просто так, как первых попавшихся, ибо и в других штатах жители не лучше. Все они хороши!.. Грубияны или свиньи, а иногда и то и другое вместе… Даю слово канадца, вот подлинный портрет янки! С этими людьми лучше не сталкиваться! Неопрятные сами по себе, они и вокруг все изгадят… Но коли уж этот тип так вам мешает, то, может, я все-таки уберу его?

Услышав столь твердое суждение о янки вообще и об их попутчиках в частности, а заодно и убедившись лишний раз в беззаветной преданности охотника двум друзьям, выраженной в весьма своеобразной форме, Жак разразился хохотом.

Едва ли пистолетный выстрел произвел бы большее впечатление на присутствующих. Смех моментально заставил их замолчать: для вечно спешащих американцев человек, находящий время для смеха, – поистине феномен. Ни одна машина, производящая какой-либо продукт, не смеется. И американец, этот человек-машина, неукоснительно следует сему правилу. Исключение составляет театр, где ему подают знак, что пришло время посмеяться. Оно и понятно: ведь время – деньги! И истинный американец трудится совершенно бесстрастно, если только он не клоун и смех не является для него работой. Ну а если он все же клоун, то смеется только так, как другие строгают доски, закупают партии кофе, шьют ботинки или разносят коктейли, – совершенно серьезно, с видом человека, делающего свое дело отнюдь не для развлечения.

Так что трое друзей на короткое время оказались в центре внимания. На них смотрели с удивлением, но потом, решив, что это, наверное, французы или итальянцы, пассажиры успокоились.

Жаку, перехватившему на лету несколько изумленных взглядов, показалось, что он прочел в них изрядную долю презрения.

– Черт возьми, – проворчал он, – я пересек Азию и изрядно поколесил по Америке, однако до сих пор не встречал подобных грубиянов! Мне куда симпатичнее общество якутов, бурятов, чукчей и индейцев. Многие из них, конечно, дикари и бывают порой излишне назойливы, но в основном все они прекрасно воспитаны.

– Ну, довольно, – прервал его Жюльен, – не хватало только вступить в перебранку с этими мужланами!.. Право же, они не заслуживают нашего внимания.

Эти мудрые слова на некоторое время успокоили раздраженного Жака.

Вскоре настала ночь, и трое путешественников, воздав должное ужину, скорее обильному, нежели изысканному, смогли насладиться постелями спального вагона.

По старой привычке Жак разложил на походном саквояже подле своей кровати необходимые принадлежности туалета, заново купленные им в Яле: кусок мыла, расческу, пилочку для ногтей и vade mecum[150]150
  Здесь: неизменный спутник (лат.).


[Закрыть] любого путешественника – зубную щетку, которую я отношу даже не просто к необходимым, а к необходимейшим предметам, поскольку признаю в принципе, что можно отправиться в путь без смены белья, истрепать в клочья одежду, идти босиком по пустыне или девственному лесу и терпеть отсутствие соли или табака, но не мыслю себе, как можно обходиться без этого бесхитростного гигиенического приспособления. Подобного же мнения, кстати, придерживается большинство путешественников, чтобы не сказать все.

Так же считал и Жак Арно и, невзирая на самые невероятные перипетии, всегда хранил при себе сию бесценную вещь. И поэтому нетрудно представить себе его возмущение, когда, проснувшись, он увидел, как его вчерашний сосед, тот самый, который предоставил ему возможность полюбоваться вблизи его сапогами и которого злой рок разместил на ночь рядом с Жаком, спокойно кладет на место его зубную щетку: только что, усердно вращая локтем, он вычистил ею оба ряда своих зубов, чей вид вызвал бы зависть даже у сибирского волка.

Задыхаясь от ярости, Жак наскоро натянул на себя кое-что из одежды, обулся и гневным голосом, заставившим вздрогнуть нахального янки, спросил:

– Вы позволили себе… коснуться этого предмета?!

– Йес, сэр, – ответил тот, удивляясь, что кому-то подобный поступок мог показаться странным, тогда как он лично находил его вполне естественным.

– Моя щетка… в вашем рту…

– Ну и что! Среди пассажиров принято оказывать друг другу мелкие услуги. Разве вы не одолжили бы мне пилку для ногтей или щетку для ботинок или платья?

Жак был обезоружен подобной непосредственностью и нечистоплотностью. Но, к несчастью, несколько реплик, брошенных соседями, напомнили ему вчерашние взоры, которыми удостоили его, когда он разразился хохотом, и, решив, что над ним смеются, путешественник взорвался:

– Вы что же, считаете, что теперь я смогу пользоваться этой щеткой?! – произнес он прерывающимся от волнения голосом.

– Это ваше дело… Я-то прекрасно почистил ею зубы после вас!

Американцу явно начинал надоедать этот разговор.

– Ну, ладно, – заявил он затем невозмутимым тоном, – ваша штуковина наверняка стоит не больше шиллинга[151]151
  В примечании к парижскому изданию этого романа Л. Буссенар указывает, что один шиллинг cоответствует одному франку двенадцати сантимам.


[Закрыть], я же заплачу вам доллар… с тем чтобы вы оставили меня в покое.

Подкрепив слова делом, он достал из жилетного кармана серебряную монетку и швырнул в лицо Жаку.

Оскорбленный француз издал звук, напомнивший хриплый звериный рык. И, прежде чем разбуженный перепалкой Жюльен успел вмешаться, бросился с кулаками на янки и нанес в физиономию обидчика мастерский удар, которого бы не постеснялся даже чемпион Соединенных Штатов.

Американец, не ожидавший нападения, согнулся, вытянул вперед руки и рухнул навзничь прямо посреди прохода.

– Отлично сработано! – воскликнул Перро. – Может, я чего и не понял, но этому задаваке здорово начистили рыло… Чертовски славненький тумак!.. Делает честь нашей заморской старушке Франции!

– И навлечет на нас массу неприятностей, – заключил Жюльен.