Текст книги "Из Парижа в Бразилию по суше"

Глава 12

Сани миновали Олекминск. Хотя этот горделиво зовущийся городом населенный пункт насчитывает всего восемьдесят домов, в его окрестностях располагаются самые богатые в Сибири залежи золота.

От указанного выше скромного поселка, окруженного чумами якутов и бурятов, до Якутска – шестьсот тридцать километров. И на этом пространстве нет никаких человеческих обиталищ, если не считать рыбацких хижин, постоялых дворов и почтовых станций.

Изб из цельных, положенных одно на другое бревен, с оконцами, закрытыми слюдой или просто брусьями изо льда, становилось все меньше, зато чаще попадались конусовидные строения кочевников.

Только почтовые станции сохранили неизменным свой внешний вид. Стойбища же, почти полностью засыпанные снегом, можно было различить только по клубам дыма, поднимавшимся из отверстий наверху чумов.

В одном из таких традиционных жилищ путешественники задержались на час, чтобы дать отогреться кучеру, сидевшему на облучке недвижно, как снежная баба, а затем сани съехали на укрытую снегом реку.

Федор Ловатин, прислушавшись к топоту рысаков, приказал вознице, управлявшему возком с провизией, побыстрее повернуть к берегу.

– Что такое? – спросил Жак, увидев, как сани изменили направление, и поняв по интонации купца, что делать это надо было быстро.

– А вы не замечаете, что удары копыт по льду стали что-то уж слишком звонкими?.. Ты тоже поворачивай, – бросил он кучеру, управлявшему их санями. – Следуй за своим приятелем и смотри ни в коем случае не сбейся с тракта.

– Да, я уловил какой-то непривычный звук, – сказал Жак. – Словно мы на деревянном полу.

– А с чем это связано? Вы можете объяснить? – обратился к Ловатину Жюльен.

Не успел Федор ответить, как раздался страшный треск. Глыбы схваченной морозом воды зашевелились вдруг на середине реки, и двухметровый ледовый панцирь площадью в тысячу квадратных метров ушел под воду.

– Вот вам, господа, и ответ на ваш вопрос, – с удивительным хладнокровием произнес торговец мехами.

– Черт возьми! – воскликнул Жак. – Нам повезло! Еще немного, и мы нырнули бы в эту бездну. Так завершилось бы наше путешествие, и завещанное мне наследство пополнило бы сейфы бразильского правительства.

Жюльен невозмутимо взирал с прибрежной дороги на жуткую, с острыми краями полынью, в которой бились друг о друга ледовые обломки.

– Примите нашу благодарность и поздравления, господин Ловатин! Как заметил сейчас мой друг, вы весьма своевременно велели возницам выехать на берег… Бедный Жак, теперь ты невзлюбишь воду еще сильнее!

– Да уж не говори… Ничего хорошего от нее не жди, если даже такой толщины лед ломается словно стекло!

– Видишь ли, Жак, пласт льда отделяли от воды футов двадцать, и, лишенный опоры, он мог в любой момент рухнуть, что и случилось на наших глазах. Так ведь, месье Ловатин?

– Так-так! И в большие морозы это бывает довольно часто.

– Не понимаю, – произнес Жак, – как могла вода, укрытая таким слоем льда, испариться и образовать пустоту?

– Она не испарилась, – сказал Федор.

– Откуда же тогда эта пустота? Объясните, пожалуйста.

– Притоки промерзают от истока до устья и перестают нести воды в питаемую ими в другое время года реку. Ее же схватывает морозом, когда она еще полноводна, и поэтому, как только поступление воды из притоков уменьшается или вовсе прекращается, под ледяным покрытием появляются пустоты – торосовые[43]43
  Торосовый – здесь: созданный торосами – ледяными глыбами, образуемыми при сжатии льдов в водоемах Крайнего Севера.


[Закрыть] ямы-отсеки, не сообщающиеся друг с другом.

– Прекрасно! – воскликнул Жюльен. – Объяснение полное и понятное. Лед, достаточно толстый, сам по себе еще держится, но ломается, стоит только чему-нибудь тяжелому надавить на него сверху. Когда мы подъехали к одной из таких пустот, удары копыт стали гулкими. Ваш опыт, месье Ловатин, подсказал вам, в чем дело, и вы вовремя изменили направление. Еще раз браво и спасибо!

– Это все хорошо, – промолвил Жак, еще не оправившийся от потрясения. – Конечно, выяснять причины некоторых явлений, а также симптомы, позволяющие их предугадать, – дело весьма занятное. Но я все же никак не пойму, почему кучер сам не свернул в сторону, не дожидаясь вашего, столь своевременного приказа.

Федор, улыбнувшись, обратился к вознице по-русски:

– Его превосходительство спрашивает, почему ты не изменил направление, приблизившись к мертвому льду?[44]44
  Мертвый лед – здесь: лед, под которым образовалась пустота.


[Закрыть]

Ямщик повернулся всем туловищем к седокам, тряхнул обледеневшей бородой и бросил странный ответ, тотчас переведенный Ловатиным:

– Не знаю, батюшка, не знаю. Я так и ждал, что ты спросишь меня об этом.

– Ну и теперь ты уже ни за что не свернешь на лед?

– Сверну, если прикажешь.

– Ну ладно, а пока держись дороги, смотри не потеряй ее.

– В добрый час, месье Ловатин! – воскликнул Жак. – Будем держаться тракта, и да здравствует коровий паркет, как называют у нас во Франции сушу!

– Точнее было бы сказать «олений паркет», для придания этой идиоме местного колорита, – заметил Жюльен. – Тем более что скоро мы, если не ошибаюсь, повстречаем этих замечательных представителей полярной фауны.

На следующий день, миновав без остановки Синское и Покровское – два так называемых города, похожих на Олекминск, путешественники въехали в Якутск. Жак глазам своим не поверил, оказавшись в столице губернии, на территории которой могли бы свободно расположиться пять таких стран, как Франция.

– И это – тоже город!.. – протянул он разочарованно, рассматривая отстоявшие довольно далеко друг от друга укрытые снегом деревянные дома, выглядывавшие из-за высоких заборов.

– Да, друг мой, и это тоже город, и не столь маленький, если учесть, как приходится человеку бороться с морозами, – ответил ему Жюльен.

– А расположен он очень удачно, – добавил Федор Ловатин. – Основанный неподалеку от места слияния Алдана и Вилюя, Якутск лежит как бы на перекрестке путей, по которым везут продовольствие и меха.

– Но зато какие морозы!.. А сколько в нем жителей?

– Постоянных – шесть тысяч.

– Шесть тысяч? Невероятно!

– И это не считая охотников, рыбаков и купцов, которые появляются здесь время от времени по своим делам. Что же касается тех, кто проживает тут круглый год, то это в основном чиновники и ссыльные – без последних указанная выше цифра была бы вдвое меньше.

– Думаю, только крупная выгода и грозный приказ могут удержать шесть тысяч человек в краю, где средняя годовая температура такая же, как на вершине Монблана[45]45
  Монблан – здесь: самая высокая в Западной Европе вершина, расположенная на высоте 4807 метров над уровнем моря в одноименном горном массиве, на границе Франции и Италии.


[Закрыть], – заявил Жюльен.

– Надеюсь, мы-то здесь пробудем недолго, – заметил Жак. – Солнце заходит, едва появившись, так что день в этих местах – чистая фикция. Поскольку в городе нет никаких развлечений, а комфорта не больше, чем в чуме или избе, я предпочел бы продолжить путь. Что нам тут делать?

– Не забывайте о кое-каких формальностях.

– Ах да, паспортные визы! Но это же быстро: власти, поначалу такие придирчивые, что приходилось показывать официальные бумаги даже простым станционным смотрителям, кажется, заметно ослабили свою бдительность с той поры, как мы попали в Восточную Сибирь.

– Это потому, что здесь они уже не боятся, что ссыльные убегут, – грустно промолвил Федор Ловатин. Затем, быстро сменив тон, словно прогнав дурные мысли, сказал: – Когда вы отправитесь с визитом к генерал-губернатору, я запасусь провизией, и, как только у вас появится желание, мы тотчас тронемся в путь.

Властитель губернии, прочитав письмо, врученное Жюльену генерал-губернатором Иркутска, принял друзей по-царски, угостил их вкусным ужином и поддержал их решение побыстрее отправиться на северо-восток. Один из приведенных сановником аргументов в пользу скорейшего отъезда прозвучал, как показалось друзьям, несколько парадоксально: дальше, по мере продвижения на север, морозы будут слабее.

На паспорт Ловатина, предъявленный французами вместе со своими, тоже поставили визу: отсутствие его владельца, закупавшего провизию, не вызвало у генерал-губернатора никаких подозрений, хотя он и заметил, что имя этого купца ему незнакомо.

Спустя некоторое время трое друзей расположились в просторной комнате за слюдяными окнами, где стояло несколько кушеток, затертых от многолетнего соприкосновения с тулупами и сапогами, и занялись разработкой маршрута.

– К Нижнеколымску ведут две дороги, – разъяснял Федор Ловатин. – Первая, покороче, пролегающая к востоку от Якутска, проходит через Арилатское и Олегнятское, пересекает Амгу, приток Алдана, а затем и сам Алдан в месте его слияния с рекой Хандыга. Перевалив через Верхоянский хребет, мы поднимемся к северо-востоку, подъедем вскоре к Колыме и далее проследуем вдоль нее вплоть до устья. Вторая дорога идет резко на север, пересекает Алдан в месте его слияния с Тукуланом, проходит через Верхоянский хребет на высоте четырехсот метров над уровнем моря, где берет исток река Яна, устремляется за Полярный круг и достигает города Верхоянска, расположенного в ста пятнадцати километрах к северу от южной границы Заполярья. От Верхоянска дорога сворачивает постепенно на юго-восток и через четыреста двадцать километров подходит к реке Арга, притоку Индигирки. Отсюда она снова направляется на север, к городу Зашиверску, лежащему на Полярном круге, затем круто поворачивает на восток, к городу Верхнеколымску, на реке Колыма, и выходит к тому же тракту, что и первая дорога. Ну, что вы об этом думаете?

– Мне все равно, каким путем ехать, – ответил Жак. – А ты как, Жюльен?

– Я полностью доверяю месье Ловатину: он разбирается в этом лучше нас.

– Учтите, господа, поскольку впереди совершенно безлюдные пространства, от выбора пути многое зависит.

– Но, по-видимому, на любом из этих маршрутов есть станции, где можно сменить лошадей?

– Надеюсь. В случае же особых затруднений мы всегда сможем взять у местных жителей нарты, запряженные оленями или собаками.

– А по какой из дорог следуют обычно колонны ссыльных?

– По северной, через Верхоянск.

– Тогда я предпочитаю первую, идущую на северо-восток.

– Я тоже, – с живостью поддержал Федор Ловатин, стараясь казаться спокойным.

– Значит, решено, – равнодушно заключил Жюльен. – В таком случае в дорогу! По крайней мере, там нам не надо будет опасаться встречи еще с каким-нибудь капитаном Еменовым.

Переход через Лену – по проложенной по крепкому льду дороге, плотно утрамбованной с момента открытия санного пути, – начинался у самого Якутска.

Наступили светлые сумерки, позволявшие видеть вокруг не хуже, чем днем, и Жюльен, не упускавший обычно случая еще чему-нибудь научиться, нашел подтверждение феномену, описанному многими современными географами. Речь идет о смещении всех рек вправо. Это явление, связанное с вращением Земли, отчетливо прослеживается на сибирских реках, поскольку здесь округлость Земли, вблизи полюса, заметнее. Мощные реки, образуя излучины, текут с юга на север. На правый, восточный, берег постоянно давит масса воды, размывающей его, а западный берег, от которого река все время отходит, превращается в гряду наносов, простирающихся, насколько хватает глаз. Поэтому противоположные берега совсем не похожи друг на друга: левый – совершенно пологий, чуть выше уровня воды, правый же, подтачиваемый давящей на него водой, – холмистый и нередко обрывистый. Такие различия наблюдаются повсеместно.

Чтобы уберечься от наводнения во время ежегодных паводков, города в Сибири, как и вообще в России, строили на правом берегу – высоком, не затопляемом водой. Но это имело и свои недостатки: река, не признающая никаких преград, вымывает нижние слои отлогого берега, и тот начинает рушиться. Это происходит иногда столь быстро, что сравнительно недавно основанные города, такие, как Семипалатинск, Тобольск, Нарым, частично уже перепланированы.

Все сказанное выше можно проследить на примере берегов Лены возле Якутска. Любознательному географу есть над чем здесь поразмыслить. Правда, Жак, замерзая, только вполуха слушал популярную лекцию, которую специально для него читал его друг.

Заметив вскоре состояние Жака, Жюльен принялся его тормошить:

– А ну-ка, черт возьми, бодрее! Спать сейчас ни в коем случае нельзя! Необходимо сопротивляться апатии, а не то она примет угрожающие формы.

– На меня навалилась такая тяжесть… И потом, я буквально умираю от жажды.

– Это все от мороза. Так что на каждой станции надо пить побольше горячего чая и не стоять на месте.

– Месье Клене прав, – поддержал Жюльена Ловатин. – Хотя, я понимаю, на этой скучной равнине, между Леной, Алданом и Верхоянским хребтом, мне трудно хоть чем-то заинтересовать вас.

– Если уж теперь так нестерпимо холодно, то что же ждет нас потом? Ведь по мере продвижения к северу мороз будет еще сильнее.

– Простите, но это не так. Повыше в горах температура вполне сносная, там раза в два теплее, чем тут.

– Как? – подскочил Жак. – Вы утверждаете, что чем выше, тем теплее?

– Именно так.

– Но это опрокидывает все мои представления о метеорологии. Надо признать, что профессора, перегружая меня чтением классической литературы, почти не давали мне подлинно научных знаний. Итак, вы утверждаете, милый друг, что, поднявшись на несколько километров, мы сможем загорать, увидим кокосовое дерево, акацию и пальму, прямо как на моей будущей фазенде в Жаккари-Мирим? Я совсем не против. Тем более что здесь я не рискую наступить на гремучую змею.

– Ну, не совсем, конечно, так, – весело рассмеялся этой шутке русский, обрадованный, что Жак немного встряхнулся. – И все-таки то, что я вам сказал, – истина, подтвержденная опытом, и мы в этом скоро сами убедимся.

– Хорошо бы побыстрее! Но вы разбудили мое любопытство. Можете ли вы объяснить причину данного феномена?

– С удовольствием. Вы видите, как ясно небо и как спокоен воздух. А ведь стоило бы только подуть ветру, и мороз бы стал непереносим и всерьез опасен. Именно прозрачность и спокойствие воздуха – причина этого кажущегося противоречия. В действительности все довольно просто: более теплый воздух легче и поднимается вверх…

– Это известно… Такая закономерность используется при подъеме воздушных шаров.

– Вот именно… А более холодные и плотные слои воздуха опускаются, как более тяжелые, и скапливаются у поверхности земли. У нас в Европе, где зимой небо всегда облачное, эта смена слоев воздуха длится недолго. В Сибири же благодаря сухому воздуху, безветренной погоде и длинным ночам, в течение которых теплый воздух продолжает подниматься, верхние слои атмосферы прогреваются, а нижние – остывают. Поскольку данное явление неизменно, ото льда свободны не только горы Даурии или Алданского нагорья, но и вершины, расположенные между шестьдесят вторым градусом северной широты и Полярным кругом.

Жак, пораженный эрудицией купца, слов не находил, чтобы выразить ему свое восхищение.

– Да, месье Ловатин, – молвил он наконец, – человек вы удивительный!.. Я все спрашиваю себя, где и когда получили вы столь обширные знания?

«Действительно, сей торговец мехами – незаурядная личность! – снова подумал Жюльен. – Он еще ни разу не затрагивал в разговоре проблем, связанных с торговлей, но вопросы, касающиеся науки, никогда не застают его врасплох. Для русского довольно странно!»

– Боже ж мой, – лукаво улыбнулся Федор, – это все так просто! В вашей школе Тюрго обучают не только банальным законам коммерции, действующим в сферах производства, хранения и обмена продуктов, но и более общим вещам, относящимся к условиям производства, его развитию, эксплуатации недр и так далее. Я же, будучи русским, с особой старательностью изучал предметы, имевшие отношение к моей стране. Это приносило мне и пользу, и моральное удовлетворение.

– Неплохой ответ, правда, Жак? – тихо промолвил Жюльен. – Этот торговец лосиными, оленьими, куньими, беличьими шкурами, как говорится, любого заткнет за пояс своими познаниями.

Подъехав к станции, путники вдоволь напились чаю и, сменив лошадей, двинулись дальше, но ехали они теперь не так быстро, как до сей поры.

Станционный смотритель дал им в проводники конного якута – Шолема, которому вменялось в обязанность скакать перед санями и проверять дорогу. Такая предосторожность обусловливалась тем, что путешественникам предстояло переправиться по льду сначала через реку Амгу, а потом и через Алдан, ширина которого – полторы тысячи метров. С провожатым же опасность попасть на мертвый лед и затем рухнуть в бездну сводилась к минимуму.

Якут был рослым, примерно в метр восемьдесят сантиметров, человеком. Правильный овал, прямой нос, не слишком выступающие скулы и не такие уж узкие глаза делали его лицо красивым, особенно по контрасту с плоскими курносыми физиономиями бурятов и тунгусов. В общем, он являлся достойным представителем сильной, здоровой расы, к которой весьма подходит такое понятие, как «железные люди».

Благодаря опыту и вниманию проводника переправа через обе реки прошла без приключений. Якут провел в седле сутки, не обращая никакого внимания на мороз, пробиравший трех европейцев до костей, и, закончив свою миссию, решил сразу же вернуться к себе на станцию, но Жюльен предложил ему сопровождать их и дальше.

– Хорошо, – кратко ответил проводник, – я остаюсь с вами.

Стопка водки, пакет табака да пригоршня мелких монет – и лицо его озарила улыбка. Вежливо поблагодарив, он набил свою трубку и снова взобрался на коня:

– Это хорошо, Шолем доволен.

Ямщики припустили лошадей быстрой рысью. Дорога пролегала вдоль правого притока Алдана – реки Хандыга, стекавшей с Верхоянского хребта и имевшей сравнительно небольшую протяженность – какие-то сто шестьдесят километров, в то время как ширина ее была весьма внушительна.

Шолем сказал, что уже видит снежные вершины гор, хотя те находились на расстоянии более семидесяти километров. Но Жак, как ни всматривался, не мог их различить и предположил, что это мистификация.

– Шолем их видит, – бесстрастно произнес якут.

– Меня не удивляет подобное, – вмешался в забавлявший его спор Жюльен. – Поразительная острота зрения этого народа даже привела в замешательство адмирала Врангеля[46]46
  Врангель Фердинанд Петрович (1796/97–1870) – русский мореплаватель, адмирал, почетный член Петербургской Академии наук, один из учредителей Русского Географического общества. В 1820–1824 годах руководил экспедицией, исследовавшей побережье Сибири от реки Индигирки до Колючинской губы. Его именем назван один из островов Северного Ледовитого океана.


[Закрыть], отметившего сей феномен в своих путевых заметках. Однажды якут заявил ему, что был свидетелем того, как «большая бледная звезда проглотила несколько маленьких, а потом их выплюнула». Как оказалось, речь шла о затмении спутников Юпитера, которое этот человек различил невооруженным глазом!

– Ладно-ладно, – проворчал Жак. – Надеюсь, что наш проводник будет все же смотреть себе под ноги, а не разглядывать небо!

Совет был – увы! – не лишним. На расстоянии сорока километров от истока Хандыга делает резкую петлю и образует как бы подкову, опоясанную дорогой. И тут проводник, сбившись с пути, то ли выехал нечаянно на лед, поскольку и дорога, и русло реки были скрыты одинаково плотным снежным покровом, то ли понадеялся, что лед достаточно прочен, но только внезапно раздался оглушительный треск, лошади встали на дыбы и громко заржали. Льдина длиной в сотню метров и шириной в пятьдесят неожиданно, словно оторвавшаяся крышка люка, обрушилась вниз, и санный поезд скрылся в проеме от взора стороннего наблюдателя, если бы таковой оказался вдруг в этот миг на прибрежье.

Глава 13

Ударившись о придонные торосы, преградившие речным водам путь, гигантская ледовая пластина разломилась на две части, вставшие наклонно: одна – в сторону устья, другая – верховья. Развалившиеся при ударе сани с продовольствием, соскользнув в ближайшую торосовую яму, изувечили коренника. Вторые, с четырьмя ездоками, запрокинувшись назад, застряли в другой торосовой яме, наполненной водой.

Проводник, крепко держась в седле, летел вниз строго по вертикали, и лишь когда подпруги, не выдержав, лопнули, он грохнулся о лежавший между ямами крепкий, как гранит, сухой, не залитый водою лед. Свалившаяся на него лошадь придавила бедняге, несмотря на всю его ловкость, ногу.

Возница саней с продовольствием распростерся с раскроенным черепом возле коренника, который из-за переломов в области таза и задних ног никак не мог встать и только судорожно бил передними копытами по телу своего хозяина. Пристяжные, отброшенные одна вправо, другая влево, попали под льдину и тотчас были раздавлены.

Положение путешественников и их кучера было также весьма драматично. Сани с пассажирами и вещами, навалившись всей своей тяжестью на лошадей, столкнули их по наклонной плоскости ледового обломка в страшную бездну. И только чудо могло теперь спасти от неизбежной, казалось бы, гибели французов и их спутника, которые с головой погрузились в своих тяжелых меховых шубах в студеную воду.

Но вот из пучины вынырнула голова с мокрыми, прилипшими к вискам волосами. Человек, с широко открытыми от испуга глазами, резкими взмахами рук пытался удержаться на поверхности. Это был Федор Ловатин, если и не единственный спасшийся, то уж, во всяком случае, единственный, кто смог бы оказать помощь другим. Ухватившись за выглядывавшую из-под воды дугу, он быстрым движением плеч освободился от верхней одежды и, набрав в легкие воздуха, нырнул. Через несколько мгновений купец вновь появился в бурлящих водах, и уже не один: напрягаясь изо всех сил, он тащил за собой укутанного в шубу Жака, не подававшего никаких признаков жизни.

С энергией, удесятеренной опасностью, Федор лихорадочно искал, куда бы положить недвижное тело, перед тем как снова уйти под воду в поисках еще одного друга. Крик отчаяния вырвался из его уст, когда он понял, что с наклонной поверхности льдины Жак неизбежно свалится в пучину. «Нужно и другого спасти, но успею ли?.. А дуга на что? Вот он – выход из положения!»

Поддеть лопнувшую подпругу Жаку под плечи и подвесить его к дуге было для Федора делом секунды. «Во всяком случае, голова над водой, – подумал он. – Так что не задохнется».

Тяжело дыша, лязгая зубами от холода, смельчак дважды нырял в ледяную воду, но так и не сумел отвоевать у стихии ее вторую жертву.

Сани, навалившись всей своей тяжестью на лошадей, столкнули их в страшную бездну

– Будь что будет: или я сам там останусь, или спасу его! – пробормотал он с отчаянной решимостью и ушел под воду в третий раз. Такая самоотверженность не могла остаться без вознаграждения: отважному купцу удалось наконец вытащить из самой глубины возка тело Жюльена.

Быстро подплыв к дуге, к которой был подвешен вконец окоченевший, не подававший ни малейших признаков жизни Жак, он попытался удержаться на наклонной плоскости, чтобы, подтащив Жюльена к верхнему краю льдины, полностью извлечь его из воды, ибо дальнейшее пребывание в ней грозило французу неминуемой смертью. Однако все старания оказались напрасны: нога скользила беспомощно по гладкой, как зеркало, поверхности, и, не упрись он в скрытое водой тело лошади, сам бы слетел вниз.

Теряя силы, но не присутствие духа, Федор, отчаянно цепляясь ногтями за лед, заорал в безумной надежде, что хоть кто-то еще – один из ямщиков или проводник – уцелел:

– Ко мне! На помощь!

– Держись, батюшка, держись, я здесь! – услышал он вдруг в ответ и, подняв голову, увидел над собой второго, чудом спасшегося ямщика: тот стоял, держась за выступ тороса, упершегося своим верхним краем в обломок ледового панциря. Кучер попал при падении в неглубокую, к счастью, яму, и, хотя в ней и была вода, он смог все же, протиснувшись на четвереньках в узкую щель, выбраться наверх.

Мгновенно поняв план Федора, он размотал длинный красный кушак и бросил один конец купцу. Крепкая ткань должна была выдержать тяжесть Жюльена.

– Поднимай! – крикнул Федор мужику. Тот, напрягшись что было мочи, подтащил тело француза к краю тороса.

– Так, теперь второго! – сказал Федор, привязывая к поясу обледеневшего и неподвижного, как бревно, Жака. – Ну, и меня!

Полуобнаженный, с полопавшейся от холода кожей на лице, с синими руками, Федор сразу покрылся твердой ледяной коркой. Но ничто не в силах было сломить его железную волю: не обращая внимания на свое состояние, он быстрым взглядом оценил обстановку.

Сани, приподнятые под углом в тридцать градусов, навалились всей тяжестью на задние ноги коренника, и тот, обезумев от боли, по-прежнему бил передними копытами по телу ямщика, превратившемуся в кровавое месиво.

Проводник, увидев Ловатина, воззвал о помощи. Федор спрыгнул со льдины и, упершись ногами в полоз саней, крепко схватил якута под мышки и осторожно вытащил его из-под лошади. Встав на придавленную стопу, спасенный проделал несколько неуверенных шагов, потом с сосредоточенностью хозяина, проверяющего свой инструмент, несколько раз согнул и разогнул ногу в колене и наконец возвестил с улыбкой, что переломов нет.

– Спасибо тебе, хозяин, – ласково произнес якут, – ты спас Шолему жизнь. Шолем отдаст тебе свою.

– И тебе на том спасибо! А теперь за дело, время не ждет. Мои друзья – они наглотались воды и окоченели от холода – находятся там, наверху, вместе с кучером. Мы должны их спасти. Вот только как?

Он размотал длинный красный кушак и бросил один конец купцу

– Прежде всего, останемся здесь: тут не так холодно, как на берегу.

– Да нам и не выбраться отсюда пока. Но не сидеть же сложа руки? У тебя есть топор?

– Вот он.

– Брось ямщику, пусть вырубит ступени во льду, пока мы будем отогревать двух друзей… Эй, приятель, – крикнул Федор ямщику. – Опусти осторожно к нам на кушаке господ и потом делай то, что скажет проводник… А ты, Шолем, прикончи лошадь, что молотит по телу бедняги-ямщика.

Проводник, достав нож, молниеносным ударом рассек обезумевшему от боли животному грудь и, глубоко засунув в рану руку, крепко сжал сердечную мышцу. Смерть наступила мгновенно.

Федор, раздев Жака, принялся энергично растирать его тело – сначала снегом, потом шерстяным кушаком, смоченным в спирте.

– Хозяин, ты совсем безо всего, – обратился к нему Шолем. – Надень-ка мою доху из оленьей шкуры.

– А ты?

– Ты же знаешь, ложе якута – снег. Якуту неведомо, что такое холод.

Торопливо натягивая на себя поданную ему шубу, Федор заметил с радостью, что лицо Жака немного порозовело.

– Ему, кажется, уже лучше, так что пойду займусь другим. Ты же тем временем постарайся привести Жака в чувство, а затем вытащи из саней меховые полости[47]47
  Полость – покрывало на ноги в экипаже.


[Закрыть] и водку, разбей ящик и, если сможешь, разведи из досок костер.

Подойдя к Жюльену, Федор ловко снял с него шубу и раздел бедного парижанина, неподвижного, как каменная статуя, догола. Потом сгреб со льда пригоршню снега и принялся со все возрастающей энергией растирать тело своего друга, ритмично нажимая на грудную клетку, чтобы стимулировать работу легких, как вдруг, спустя три-четыре минуты, послышавшийся сзади зевок заставил его обернуться. Раздался слабый, но такой знакомый голос.

– Где я, черт возьми? – произнес, очнувшись, Жак на хорошем французском, но с неуверенными интонациями только что вернувшегося с того света человека. – Я не могу пошевельнуть ни ногой, ни рукой. И вообще, уж не в бане ли я?

Если бы не серьезность положения, Федор, взглянув на пришедшего в себя Жака, громко расхохотался бы. Голова француза торчала из чрева приконченной якутом лошади: Шолем уложил вверенного его попечительству француза в тело животного, чтобы за счет еще сохранившегося под шкурой тепла отогреть обмороженного. Что и говорить, идея прекрасная – впихнуть несчастного в жаркое нутро коренника, обогревавшее куда лучше грелки и надежно защищавшее крепкой шкурой от любого ветра.

Нетрудно представить себе, сколь необычно выглядел недавний служащий парижской префектуры – сие подобие мифологического кентавра, человека и лошади одновременно.

– А Жюльен? Где Жюльен? – закричал встревоженно Жак, когда сознание у него совсем прояснилось. – А Федор? Где он?

– Все в порядке! – отозвался русский. – Не волнуйтесь! Потерпите еще немного. Сейчас Шолем даст вам сухую одежду. А я тем временем позабочусь о господине де Клене.

– Скажите только, есть хоть какая-то надежда, что он будет жить? – с мольбой протянул Жак.

– Несомненно! Он уже понемногу приходит в себя. Белые пятна, усеявшие его грудь, потихоньку исчезают, тело постепенно разогревается.

– Спасибо! От всей души спасибо!

Ямщик размашистым ударом топора вырубал во льду последние ступеньки. Шолем, со своей стороны, тоже не терял времени даром: он разобрал сани, разжег костер, вытащил из возка две меховые полости и бочонок со спиртным, который тотчас и открыл, чтобы можно было растирать тело Жюльена не снегом, а водкой.

– Сейчас моя очередь, хозяин. Дай я позабочусь о твоем друге. Отдохни немного, ты в этом нуждаешься. И вот выпей, – настойчиво сказал якут, протягивая Федору деревянный стаканчик.

Несмотря на всю присущую ему энергию, столь наглядно продемонстрированную им в минуту смертельной опасности, Федор все-таки ужасно устал. Уступив место проводнику, он выпил стакан водки, вытащил Жака из своеобразного обогревательного аппарата, сотворенного Шолемом, вытер его, еще немного растер водкой, завернул покрепче в меховые полости и уложил как ребенка рядом с костром на кусок фетра, вырванного из кибитки.

Якут, не останавливаясь ни на минуту, с ловкостью, которая выдавала большой опыт в подобных ситуациях, продолжал у тела Жюльена работу, начатую Федором. Он растирал обмороженного с такой силой, что кожа его пациента вскоре покрылась красными пятнами. Француз громко застонал.

– Спасен! Он спасен! – радостно закричал Федор. – Слышите, месье Арно? А теперь можете заснуть. Это лучшее лекарство, только выпейте сперва чашку кипятка, которую ямщик вам сейчас даст. Когда надо будет, я вас разбужу.

Сумерки, позволявшие поначалу хоть что-то видеть в этой ледовой яме, сменились полной темью, и только костер, отбрасывая неровные тени, освещал группу молчаливых, занятых каждый своим делом людей.

Жюльен понемногу приходил в себя. Он скользнул вокруг мутным взором, потом взгляд его стал более сосредоточенным. Узнав якута, увидев, как Федор набивает снегом самовар, вытащенный из саней, но не обнаружив поблизости своего соотечественника, лежавшего по ту сторону костра, отважный путешественник позвал тревожно:

– Жак!

– Жив он, – отозвался Федор.

– А другие?

– Один ямщик погиб.

– Бедняга!

Федор хотел дать ему те же советы, что и Жаку, но Жюльен уже более твердым голосом обратился к нему:

– Спасибо вам за заботы, друг! Мне лучше, хотя я очень слаб. Самое надежное средство, чтобы не погибнуть от холода, – это находиться в движении. Ведь я чуть было совсем не замерз?

– Не только чуть не замерзли, но и чуть не утонули!

– Ах да, вспоминаю, как обломился мертвый лед и мы полетели вниз. Кто же вытащил меня из воды? И кто спас Жака?

– Ну, скажем, я, – скромно ответил Федор. – В общем, нам здорово повезло.

– Так, значит, это вам мы обязаны жизнью! Я этого не забуду! Дайте руку, друг мой! Теперь мы связаны до гробовой доски!

Федор, проводник и кучер, сидя у костра, пили горячий чай полными стаканами. Возлияние живительного напитка, длившееся примерно с полчаса, взбодрило их, и, если бы не горестные чувства, вызванные страшной смертью ямщика, они бы предались искренней радости, как сделали бы это в данном положении французы, быстро забывающие плохое и легко приспосабливающиеся к любым ситуациям. Но, видя труп, укрытый тулупом, еще не совсем остывший, они не могли, да и не пытались избавиться от владевшей ими печали.