Текст книги "Феерия для другого раза I"

Я их знавал, по крайней мере, дюжину – прекрасных девственниц и мускулистых аполлонов-лицеистов, которые в экстазе вожделели меня, молили, чтобы я разрешил им все вольности, пока меня не прикончили! Я бы нашел еще тысячу таких желающих меня – стоило только дать объявление… куда катится мир под крики «ура»? Устроить из дома свой собственный Колизей, стать мучеником, скромно предупреждать: у меня такая маленькая квартирка… Десять миллионов оголодавших, которые учуют вас сквозь стены! А, загнанный зверь, вот что предполагается!

– Да! Да! Да! Да! они существуют! Вы чокнутый! извращенец! свинья!

– В настоящий момент – нет! В любом другом случае – да! Похотливые и сопливые, трепачи и нюхачи, неистовые рамолики и истовые католики! Этого дерьма никогда не переешь! Точно! скажите! Лучше двадцать консультаций, чем один визит сентиментальной идиотки… ненависть, которую я испытываю к пустой болтовне! Особенно то вожделение к моему скарбу, которое сочится из них!

Я забыл о вас! Я убрал для вас все сценические шумы?! Пушки вдалеке! Барабанный бой! Он грохочет непрерывно на протяжении двух недель… Я увидел себя путешественником по Африке, лакомым блюдом людоедов*[47]47
  Утверждая, что он присутствовал при сцене людоедства, Селин все-таки уточняет: «я никогда не видел эти пиршества вблизи, все происходило между ними, вот и все…»


[Закрыть] под звуки тамтамов! Да! Я вам позабыл рассказать про пушки в пригородах на юго-западе! О, я пиит, это ясно! Яркие воспоминания и следом возбуждение, усталость и путаница в мыслях… но все же, они не все продумали!.. Я узнал от Памелы, моей Домработницы, про приготовления в квартале… не только про музыку по всему Монмартру… способ, которым меня уконтрапупили бы… а потом «маленькие гробики», «похоронки»?[48]48
  «Похоронки», «письма с уведомлением», «маленькие гробики» – письма с угрозами, которые рассылали коллаборационистам «чистильщики».


[Закрыть] Я об этом и не мечтал! А были ли «смертные приговоры» торжественно объявлены и скреплены подписью? Они потом хвастались, что нашли меня в погребе!.. Это брехня! Может, кого другого! Все подлецы – романтики и мечтатели, они походя придумывают свои жизни, полные взрывов, шпана из подворотни! Преступление им к лицу, любой риск оправдан, кинжалы продаются на Блошином рынке! Я не шибко боюсь за себя, не подумайте! я осознаю ужас происходящего, озлобление хуже, чем в 14-м… тогда? ну и? свет? чтобы горизонты нереальны, небо тоже, и люди, и коридоры… и эти двери, которые только что закрылись… все стало бы западней… О, несомненно, с 14-го, нужно признать, я старался соответствовать людям моего класса, это в дополнение ко всему!.. мое высокомерие от страха не оказаться среди мертвых… конечно, в переносном смысле!..

– Эй, ты там? эй! эй! склеротик! обманщик!

Чувствуешь себя отброшенным… Понятно! Привет!

Но…

Но Арлетт не пережила 14-го! У нее не было причин умирать! У нее не было задних мыслей! я безоружен перед ней… абсолютно невинна, они выпотрошили ее, раздавили на бойне. Она была прелестна, вот и все… Это уже преступление, быть такой хорошенькой… Мою мать, почти совсем слепую, они замучили ради развлечения. В Тулузе был такой лагерь – «пытки для стариков»…*[49]49
  Эта аллюзия остается не вполне понятной. Место казни коллаборационистов напоминает, в какой-то мере, лагерь Ноэ, расположенный недалеко от Тулузы, где правительство Виши сортировало евреев перед отправкой их в Германию. Не исключено, что речь идет просто-напросто о путанице, нарочитой или невольной, т. к. в этот лагерь действительно привозили по большей части стариков.


[Закрыть] они меня обвиняли уж не знаю в чем?… они были безжалостны в отношении матерей. А потом Бебер, другой невинный, мой кот… Вы скажете, что кот – это шкурка! Вовсе нет! кот – это очарование, грация в движениях… весь «мурр-мурр»… в этих словах истина… Бебер рассказывал своими «мурр» обо всем, честно. Он отвечал на ваши вопросы… Теперь он мурчит только сам с собой… он не отвечает на вопросы… он разговаривает только сам с собой… как и я… он свихнулся, я тоже…*[50]50
  Ко времени окончания Селином «Феерии I» Бебер был уже очень стар. Он умер до опубликования книги в начале 1952 г.


[Закрыть] Был еще один кот на Монмартре, почти такой же изысканный, как Бебер, принадлежащий Эмпьему, Марк Эмпьем*[51]51
  Марк Эмпьем – это Марсель Эме, имя которого зашифровано обычной для Селина фонетической близостью. В отрывках, посвященных Марселю Эме, восхищение автора смешивается с горькими воспоминаниями. Селин воспринял публикацию двух новелл Марселя Эме в 1943 г. как попытку последнего оправдаться, обвинив в предательстве Селина. Но после возращения Селина во Францию именно Марсель Эме оказался среди тех немногих старинных друзей писателя, которые помогали ему и поддерживали с ним дружеские отношения. Смешанные чувства 1946–1949 гг. к этому человеку отражены только в «Феерии I».


[Закрыть] назвал его Альфонс. Альфонс, он дурачился, взвивался в прыжке на открытии охоты!.. Плюх!.. утки! он выскакивал! не столь замечательный, как Бебер… какой уж тут настоящий язык «мурр-мурр»… ни красотой, ни усами!.. Я был горд… у Бебера была удивительная походка, вразвалочку, его манера идти рядом с вами, выгибая спинку, при условии, что с ним болтают… «Как дела, Бебер?»… «Мурр»… Ах, он этого хотел!.. Площадь Бланш, собор Трините, Бульвары когда-то… но вот уже на протяжении, по крайней мере, трех… четырех месяцев он больше не выходит вечерами… после начала налетов… он не выходит позже шести часов… Как все это не нравилось Беберу! Он громко мяукал!.. на весь дом… Он плевал на все наши увещевания… Он был ночным гулякой… но всегда один… одиночка!.. с нами… только с нами… и «мурр» каждые десять метров… двадцать метров… «мурр-мурр»… однажды он дошел почти до площади Этуаль… Он боялся только мотоциклов… если появлялся на улице хоть один, даже где-то далеко, он запрыгивал мне на спину, выпустив когти, он запрыгивал на меня, как на дерево… часто мы с ним совершали настоящие экскурсии по Набережным до заведения Маэ,*[52]52
  В отличие от большинства имен друзей и недругов, которые Селин по разным причинам изменяет, в «Феерии I» он оставляет без изменений имя своего друга художника Анри Маэ (1907–1975), с которым познакомился в 1929 г. Несмотря на разницу в возрасте – Маэ был младше Селина на тринадцать лет – в 30-е годы этот художник стал для Селина самым близким другом. Анри Маэ родился на улице Муффетар и разговаривал на жаргоне жителей этого района. В те годы он занимался художественным оформлением ночных заведений, и у него были обширные связи в богемной среде. Селин частенько посещал обиталище Маэ на барже, пришвартованной на Сене то ли в предместьях Парижа, то ли в других местах, когда там собирались друзья художника. Эта старинная дружба прервалась после пребывания Маэ в Дании в июне 1949 г.


[Закрыть] кот на Набережной большая редкость… они с Лили не любили Сену… Эмпьем, я должен к нему вернуться, вы меня поняли, это Марк Эмпьем, писатель, хозяин Альфонса… Он жил за две улицы от нас…*[53]53
  Марсель Эме жил перед войной на улице Поль-Феваль, в нижней части Монмартра.


[Закрыть] Я хочу вам рассказать о Марке Эмпьеме… еще одно маленькое отступление, вираж в сторону! Я не собираюсь сбивать вас с толку! Ах, такой друг! замечательный!.. просто необходимо, чтобы я рассказал вам о его пристрастиях… Чтобы вы не заблудились!.. Я не знаю писателя, равного Марку, в литературе того времени! Ни одного, кто бы стоил его промокашки, среди всей бумагомарательной французской братии! Ни одного соперника! Проза, драматургия, поэзия, юмор!.. Ни-ад-на-во! из тех, кого я знал! на протяжении последних пятидесяти лет! сказать вам по правде, его лира меня вдохновляла! Он, как волшебница-фея, преобразует слово… есть Мопассан, а потом только он. Вокруг него? до него? напротив? среди? Лаццарони!..[54]54
  Лаццарони (итал.) – нищий.


[Закрыть] И только справедливо, что у него есть возможность жить барином, что он дурачится, балуется, ни в чем себе не отказывает, замки, яхты, поместья… Я его немного ревную… не к замкам, а к его болезни!..*[55]55
  Марсель Эме страдал миастенией.


[Закрыть] Он был тяжко болен, тяжелее, чем я, и работал так же продуктивно, как Гомер! Мои постоянные головные боли, изнуряющая бессонница не оставляют меня в покое, парализуют, его же болячки задевают меньше, он спит по ночам, более того, он уникум! Все мы Сизифы! это понятно! проклятые дурни, снова и снова толкающие в гору скалу! Мне так моя скала перебила нос! Неразбериха и Суд! Он же, вечно голодный, двигал горы! Он запуливал свою скалу в небеса так высоко! как хотел! Овации и ликование до небес! Олимпиец Сизифова Камня! Он проводил тысячу вечеров в «Амбигю»!*[56]56
  Марсель Эме в те годы действительно добился больших успехов в театре, но только не в театре «Амбигю». «Люсьен и мясник» с успехом прошел в «Вьё-Соломбье» в 1948 г., «Слерамбар» – в театре комедии на Елисейских Полях в 1950 г., «Голова других» – в «Ателье» в 1952 г.


[Закрыть] Точно! бесконечные поправки! золотые россыпи, Клондайк для кино, для библиотек… он разрушал все! Он бы пятнадцать раз заплатил все налоги одной четвертушкой своего полуромана, пресса хавала все! сотня! двести тысяч статей… четыреста тысяч! это просто! его «находки», его «Японцы», толпа разбирала его романы по косточкам в Зале![57]57
  Концертный зал Майоля.
  Концертный Зал Майоля, улица Эшикье, дом 10, в Париже (X округ) был на протяжении долгого времени знаменит своими стриптиз-шоу. Эти представления шли в музыкально-вокальном сопровождении.


[Закрыть] Всеобщее помешательство! Они тянутся за добавкой? Ага, хотел бы так, но не могу! О, я развлекаюсь! Vanitatas! Invidivia![58]58
  Селин переделал оба латинских слова на манер жаргона, вставив лишние слоги: vanitas (лат.) – суета, invidia (лат.) – зависть, ревность.


[Закрыть] Ревность! Как Жюль? О, полная бездарность! я не притязаю на Искусство! мое призвание – медицина!.. но я не очень там преуспел… и ныне моя медицина без клиентов!.. Роман вышел… Я продолжил, «увы! увы!» Бедный Йорик…*[59]59
  В «феерии II» Селин приводит эту цитату из Шекспира («Гамлет», акт V, сцена I, стих 169: «Alas, poor Yorick!» [Alas (англ.) – увы!]).


[Закрыть] сначала кричали «бис», потом наручники! камера! ненависть! никогда не пишите романов! Никогда не признавайтесь.*[60]60
  Эту фразу «N'avouez jamais» («Никогда не признавайтесь») в 1867 г. выкрикнул в толпу с эшафота убийца по имени Авинэн, который думал, что его спасет чистосердечное признание, но ошибся. Неизвестно, читал ли Селин «Госпожу де ля Карлиер» Дидро, в которой рассказывается история человека, погибшего из-за письма к любовнице, там рассказчик восклицает: «Я сотню раз говорил влюбленным: ничего не пишите!»


[Закрыть]

Еще в начале, в самом начале, я трясся от страха… я говорил себе, в этом есть что-то опереточное!.. У меня было бы меньше хлопот!.. но, несомненно, только из-за моей скромности, но мне не хватает связей, в этой оперетке для меня не осталось роли… чужие козни, и вот некто, дергающий за ниточки, убивает поэзию и превращает вашу жизнь в прозу!.. из прозы в прозу, что еще печальнее! черная тоска! мой роман! Вы видите мое падение! Увы, вы знаете продолжение! Сначала масса лишений, потом все хуже и хуже, от проклятий до громов Господних, и вот последнее Бесчестье, мучение, унижение, преисподняя… Даже вопрос так не ставится, будто я равен Марку! Скандальный, смешной, скулящий? А затем? повешенный? Ну и?

Совершенно естественно, что Марк Аэд де Марк[61]61
  Аэд (древнегреч.) – певец. Марк Аэд – Марк-певец.


[Закрыть] разбрасывался! успех сопутствовал ему во всем! Я мог бы в своем доме открыть музей, но под позолотой я бы не скрыл свою истинную суть! Я ведь понимаю!

Мне часто случалось слышать:

– Вы только романом и занимаетесь! Вы не в состоянии сотворить настоящее произведение, пьесу там или сонет!

– Черт! Дерьмо! Это правда!

– Посмотрите на Марка!

Слова, доводившие меня до исступления! Во мне клокочет злоба! Убийственные слова! Я принимал участие! Но все-таки… о! там! Скала рухнула мне на нос!.. я не задираю его к звездам, как Марк… все у меня валится из рук, разбивается! Это лавина! мое призвание – медицина! я талантлив наперекосяк! даже моя слабость мешает мне… себя уничтожить… Марк, его целовали Музы, больного или здорового… у него были бы Голконды сокровищ, часовня в его честь, где бы собравшиеся почитатели, разинув рот от восхищения, падали на колени, воздев молитвенно руки, ладно, достаточно, и покончим с этим! В мире довольно хамелеонов, которые всегда одерживают победу, всех устраивают, им Слава, портреты, они в Словаре, в министерских унитазах и даже в Тюрьмах! что бы хоть один, по крайней мере, остался доволен! Ушел в зените славы!

Болезнь заставила его действовать… моя же меня обезоружила… я остаюсь здесь, весь обуглившийся… вечно повторяющийся… Посмотрите на эту страницу!.. Он – это нестерпимое страдание, я же – тупая боль… Я вижу себя на кресте, я был бы скучен, даже на финише, мне приходит на ум только площадная ругань, и ни одной возвышенной эпитафии!

Я был бы мучеником, которого толпа освистала бы! Возьмите, к примеру, эту книгу, удивительно, что она еще не потеряла шансов!.. просто кошмар! Никогда мне не расплатиться за корректуру, набор, издание, марки…хорошо, если внезапно не разразится война, хорошо, если они не скрывают все от прессы! (Ах, скажете вы, это мания! пятнадцатый раз об одном и том же!) И все зло, о котором только можно помыслить! Ужасно, что у меня есть и враги, и оскорбленные мною, и все они могущественнее меня! Они чувствуют себя оплеванными! вы же знаете! но я хочу предупредить удар! Все-таки! злоба в агонии! Волк околевает молча,*[62]62
  Аллюзия отсылает читателя к последним строкам поэмы «Смерть волка» Виньи:
Глаза еще глядят – да больше не вскочить.Свою глотает кровь – да всю не проглотить;И, кто его убил, так и не взявши в толк,Беззвучно пасть сожмет… Так умирает волк.

[Закрыть] но не я!

Ваши псы – дворняги! Вы загнали не то чудовище! Селин – «деревенщина»! ему наплевать! Да были б вы в тысячу раз настырнее и разевали жадные пасти, как всякие там африканцы, азиаты, шакалы, соединенные Америки, кондоры, Драконы, – он на это положил! Доктор Детуш – вы не чувствуете? Да уж, доктор Детуш, это чувствуется! Вы бы сорвали лавры. Если бы вы затронули тут тему Диплома, это был бы конец и смерть! Но тут оскорбился бы я из-за этой беспокойной тени, улюлюкающего стона привидения, вскрытия Луны? чтоб я еще заставлял все это вертеться для вас! чтоб это взлетело еще выше! Тяжелое дыхание монстра! писающий кровью, воющий! с печенью, вырванной по чьему-то приказу! На Луну! как гиена! чтоб еще больше разозлить его и раздразнить!

Беситесь! Монстр! Чу… Рог! На звук рога! я вас им призываю! и трубой! и рыцарским рогом Олифантом!*[63]63
  Это упоминание рога отсылает нас к названию и первой строфе другого стихотворения Виньи «Рог» («Античные и современные стихотворения»), к этому же источнику отсылают и слова, приведенные на этой странице чуть ниже: «Черт бы побрал этот рог! Звук, доносящийся из глубины леса!»
  Но «Олифант» напоминает также о роге из слоновьего бивня, упоминаемом в «Песне о Роланде». Стихотворение Виньи и героическая поэма вновь перекликаются в повествовании о Роланде на следующих страницах. Селин перед войной говорил о своем искреннем уважении к Виньи: «<…> это хороший человек, очень хороший»… Но публикация в 1955 г. книги Анри Гиймена заставила Селина изменить свое мнение. В первоначальной версии романа «Из замка в замок» можно прочесть: «Виньи ничего не стоил… «Смерть волка»! смешно! обличитель-то, действительно, бестолочь! кто, как не он, приложил все усилия, чтобы Рене повесился! известно… доподлинно известно… грустно!»


[Закрыть]

Красиво иметь свой призрак, вы увидите, это изысканное лакомство, собственный порок, я вас догоню в морге, я с вас сдеру прокопченную шкуру! Вот вам спектакль в Одеон! Гран-Гиньоль! Казино? Нет! Шайо!*[64]64
  Название «Шайо» в данном контексте преисполнено глубокого смысла. Кровавый спектакль, который изображает Селин, он и не думает ограничивать Гран-Гиньолем или парижским Казино (где раньше устраивались представления совсем иного рода), а хочет показать, что дело происходит именно в Шайо, т. е. в том. месте, которое с 1920 г. было специально отдано под государственный народный театр. Действа происходили в здании Трокадеро под руководством Фирмен Жемье. Но в августе 1951 г. название «Государственный народный театр» приобрело иное значение, с тех пор как его директором был назначен Жан Вилар.


[Закрыть] Еще я люблю Оперетту! Обычно я весел и воодушевлен, в приподнятом настроении, «Вермо», шаловлив! слаб до танцовщиц! О, во мне не так много от висельника! твердо держащий равновесие! Девочки-танцовщицы, на которых я люблю смотреть, такие розовенькие, быстрые, проворные, музыкальные! эта уравновешенность! о, зверюшки! Икры, бедра, улыбки, пронзающие плоть! как вас кромсает вдохновенье! «Joye et joye».*[65]65
  Аллюзия относит нас ни много ни мало к «Мыслям» Блеза Паскаля, где он вспоминает о своем таинственном договоре с Богом: «Joye Joye Joye pleurs de Joye».


[Закрыть] Черт бы побрал этот рог! Звук, доносящийся из глубины леса! коломбины! сальные бумажки! совы!

– Но закончите вы в тюряге!

– Ладно, ладно, хорошо! спасибо, свинья ты этакая! нет слов! А! О! читатель, мое почтение! извините настоящее состояние высокого искусства! простите этих повешенных, эти неприятности!.. и эту маленькую вольность тоже… я вас вовсе не запутываю!.. вы здесь, со мной, наверху, на седьмом этаже, вид на сады… мой стол… Клеманс… моя история… ее сын… грабеж моего добра, который только что… Я раздумывал о часе «X», о, это очень трудно представить воочию! все радиостанции об этом уши прожужжали… «час X, час X»!.. с одной стороны, мир, с другой… эта самоуверенность! никаких сомнений! эти расчленения преданных! многообещающе! горы трупов на площади Трон, площадях Револьт и Бастилии! это был бы самый шикарный, самый веселый и яркий праздник, когда-либо виденный парижанами! и парад, и карманьола, веселье от площади Конкорд до собора Нотр-Дам после коронации Людовика XVI! Какими все стали скромными, говорит народ, и Мстители, и «Родина»! Народное гуляние на две недели, заполнены не только улицы, но и крыши! Костер, пылавший десять дней! Дымится мясо «проданных», куча трупов, высотой с Триумфальную Арку! Они, должно быть, тряслись от нетерпения! Стены дрожали на всех этажах, переходы метро ходили ходуном, в привратницких осыпалась штукатурка.

Поэтому они явились вдвоем, Клеманс и ее сын! Они явились, трясясь в общем ознобе.

– А где ваш «сифон»?[66]66
  «Сифон» – во время войны машины работали на газовом топливе, поэтому французы их называли «сифонами».


[Закрыть]

Я преодолеваю стеснение, я не чешусь.

– У него есть аусвайс,*[67]67
  Ausweiss (аусвайс) (нем.) – пропуск, документ. Слово стало общеупотребительным во Франции во время Оккупации.


[Закрыть] у Марселя?

– Да! – вздыхает она.

– А почему же он не приехал?

Мне нравится ковыряться в ранах, это характерно для медиков… о, но это, наверное, не так уж и просто! Нужно, наверное, чтобы меня сначала обследовали? Этот парень? или кто-то другой?… конь с яйцами! Парень – подосланный убийца?… Почему он так побледнел! Абсолютно белый!.. Наконец-то, черт возьми… они не удерут! Убийцы они или нет! может, мне только кажется? и я могу спокойно пописывать романы?… Марсель остался дома… ну и что? А его дела? его поставки? его «чертовы цистерны»? нынче такая редкость… и немало других дел! сделки на фондовой бирже? блевотина! полный трындец! Обосрать немцев, евреев, французов с севера, парижан, Виши, побережье, порты, а еще «Мажестик»!*[68]68
  В отеле «Мажестик» на проспекте Клебер во время Оккупации располагались немецкие организации, ведающие пропагандой и цензурой.


[Закрыть] и Монетный двор в Брюсселе! есть из-за чего возненавидеть Европу! Ах, как я измучен! Он вопил об этом! еще до Сталинграда… еще во времена наших откровений… а я пребываю в бедламе! где мои былые притязания!

Тем не менее его жена здесь…

– Давай! сходи к нему! ты спросишь у него!

– Что?

Ах, ути-пути! би-би-би-би-си! the question!*[69]69
  Следующая фраза является цитатой из «Гамлета» (монолог из акта 3, сцена 1): «Быть или не быть, вот в чем вопрос» («То be or not to be, that is the question»).


[Закрыть] Чего желаете? поцелуй? маленькая услуга?

Как они вероломны, жестоки, обидчивы, жены друзей! Вы ничего не испытали в своей жизни, если ни разу ни в чем не отказывали жене друга! Потому что в этом случае вы не добьетесь ничего, кроме репутации, тысячекратной с хвостиком репутации Синей Бороды! Жулика без авто! побежденного маршала! с вонючими ногами, гнилыми зубами и зловонным дыханием! Это я вам говорю!

Отказать в услуге жене друга! в маленькой услуге!.. вы мне рассказываете! Орест,[70]70
  Орест – согласно греч. мифологии убил мать и ее возлюбленного, мстя за убитого ими отца.


[Закрыть] фурии, детская потеха! Дамочка, как «три меня», это что-то!.. Вы не подозревали о красоте античных тел, пока вас внимательно и высокомерно не ощупали, не вываляли в дерьме, отвратительно мерзкие трусы! Проклятие! Вы будете жалеть до конца дней ваших!

Не окажете ли вы мне небольшую услугу?

Эриний[71]71
  Эринии – в греч. мифологии богини мщения. Им соответствуют римские фурии.


[Закрыть] на вас нет, сволочи! чтоб они вас разорвали на части! Врач? А на фига? Ах! Ах! Ах! обиженная дама в трансе! шарлатан! глупец! предатель! и как она вас нашла! отыскала! женщины, по сути своей, если вдуматься, я хочу сказать, с молодости, их два вида – те, которые ужас как хотят иметь детей, и те, которым перехотелось… иначе вам не отвертеться… Хотя с Клеманс дело странное… у них были и другие друзья-врачи… и все равно она пришла одна… и потом, что с ее месячными?… почти прекратились?… я не принимаю во внимание возраст… наш возраст! беременность? беременность? у бабули! уродины! вроде меня! годы! месяцы кормления!.. не аборт?… тогда что? просто визит?… идите в жопу! катитесь отсюда! Ах, а вдруг какая-то болезнь? Я больше не практикую! конец дружбе?… да чтоб я здесь остался? что я, святоша, остолоп, опасность грозит мне со всех сторон, по-вашему, я ни шиша не вижу? сомнамбула!.. она что, собирается предложить мне бежать? бегство в Португалию?… «спасайся, кто может» в Парагвай?… Нидерланды?… Гваделупу?… что, опять сидеть в тюрьме, я вас спрашиваю?…

Все прошло, закончилось… я снова размышляю… Чем она руководствовалась в глубине души? Присматривалась к моей мебели?… Надо было бы, чтобы Марсель прикатил с ней!.. грузовичком бы все и вывезли!.. Повторение Рюэй!.. жизнь – это сплошные повторения, до самой смерти… она нас сталкивает с теми же людьми, с «двойниками», если их самих больше нет на свете, те же жесты, тот же припевчик… прозеваешь их приход, их уход, и пошла непруха! провал! свист!.. Нам дано сыграть только одну роль и только в одной пьесе! Только в одной!

Ну вот, если б Марсель приехал на грузовике, он бы многое спас из моих вещей… А теперь все, я больше ничего никогда не найду… И поскольку я – «вечный должник», то на мое имущество жизнь наложила арест, мое будущее более чем определено!.. они, друзья, оказались ворами!.. быстро! быстро! Марсель! к грузовику!.. может, мне все-таки оставят кровать… слишком поздно отдаешь себе отчет в происходящем… А! Выбирайте своих убийц!.. Боги к вам благосклонны, вы разве не понимаете? чтоб тебе провалиться! Придурок!.. Она же пришла в самый удобный момент, Клеманс… она могла бы сохранить портрет моей матери… а теперь у меня его больше нет.

Послушайте, так как я от вас ничего не скрываю, на улице Га вено дом семь, пятнадцать шаек грабили меня одна за другой скажем… шестнадцать месяцев!.. вы себе представляете! Эту полную, вакуумную вычистку! Разве что паркет не тронули!.. мои спрятанные сокровища! Они вспороли сиденья кресел, разобрали по винтикам мебель, все перерыто, вскрыто! разорвано! занавески! бешенство! и еще раз бешенство! разнузданные псы!.. Я убит, я раздавлен… не проходит и недели без унижений!.. Я больше не подсчитываю подлости Правосудия… у меня было пять или шесть дел, закрытых «за отсутствием состава преступления»,*[72]72
  Дело Селина никогда не закрывали с формулировкой «в связи с отсутствием состава преступления». Первое обвинительное заключение, вынесенное заместителем генерального прокурора Жаном Сельтенспергером в октябре 1949 г., предписывало рассматривать дело Селина не в уголовном, а в гражданском суде и предусматривало взятие под стражу по постановлению об аресте. После назначения начальником судебной канцелярии Рене Майэра 28 октября 1949 г. приговор был отменен. Сразу же после этих событий был назначен новый заместитель генерального прокурора.


[Закрыть] лопнувших как мыльный пузырь… «Ваше дело на рассмотрении», «Дело еще не рассматривалось!»…*[73]73
  В период между вынесением приговора 21 февраля 1950 г. и амнистией 20 апреля 1951 г., т. е. во время более чем годичного тюремного заключения, Селина живо интересовало, примут ли французские власти во внимание те 18 месяцев заключения, которые он провел в Дании.


[Закрыть] я знаю, по крайней мере, с полсотни таких же идиотов, на долю которых тоже достались лишь обещания, оскорбления, откладывания, отказы, плевки… они сажают меня под стражу, я гнию, заваниваюсь, с меня слезает кожа… Они извлекают меня оттуда, снова суют в пекло!.. в яму! мертвечина! Я слушаю вести из Дворца… «Королевский двор торжественно собрал…» Это Би-би-си, сволочи! «Они знают все!..», вот уж свиньи! Припечатали… навечно! неограниченное присвоение чужих ценностей, железный ошейник, позорный столб, отброс нации! Его медаль – на Блошиный рынок! Пусть все его раны снова вскроются! Ах, калека? ах, 75! ах, процентов! Бейте, барабаны!.. Чтоб его разорвало, раздуло водянкой! Жирдяй! красный нос! Ой-ей-ей! Yes! десять тысяч процентов!

Это вам кажется надуманным? Я вам перечислю… они мне не оставили даже газовой плиты! как я прокипячу шприцы? я думаю о врачебной практике…

– А ваш Диплом?

Они мне его не оставили, негодяи! Они его тоже отняли, я вам больше скажу… я сейчас под следствием! великое Восстание!..[74]74
  Великое Восстание – имеется в виду Кампания по Очистке Франции от коллаборационистов, начавшаяся вскоре после высадки союзных войск в Нормандии в 1944 г.


[Закрыть] вы видите перед собой Тени Суда Чести?*[75]75
  Тема этого Суда Чести Погибших в Великой войне будет продолжена далее Трибуналом «1-го Призрачного» эскадрона, и это не будет просто Суд Чести.


[Закрыть] Французская армия, великая, ало-мундирная,[76]76
  Форменные брюки пехотинцев французской армии с 1835 по 1915 гг. были красного цвета.


[Закрыть] 14-го!.. Они нанесли мне оскорбление в последний раз, в отместку им я возвращаюсь в Европу! Я проиграл сражение! Все мои слова впустую! Степи! Москва на ладони! и все в сохранности! колокольни! Кремль! остальное! не поджигать!*[77]77
  Решение о сожжении Москвы, принятое командованием русской армии (графом Ростопчиным), дабы не оставлять Наполеону чести взятия города в сентябре 1812 г., является историческим фактом, подробно описанным у Шатобриана в «Замогильных записках», перечитанных Селином в 1946 г.


[Закрыть] только в шомпола! тактика! сердце! униформа! Вы бы это все увидели, если бы они не разорвали мой Диплом! Пусть они теперь возблагодарят Небеса! они бы меня с удовольствием вышвырнули в лагерь экстремистов!

Каждый рискует по-своему… Есть судьба, есть погонщики, есть бездельники, есть сумасшедшие, есть «прекращение дела за отсутствием состава преступления»!.. Смотрите, например, Деноэль*,[78]78
  Убийство Робера Деноэля, издателя Селина, произошло 2 декабря 1945 г. на Бульваре Инвалидов и так и осталось нераскрытым. В следующей фразе Селин вспоминает об этом убийстве, чтобы подчеркнуть свою полнейшую непричастность к нему: «Но я же никого не завалил», – и высказать протест, что его дело не было прекращено за «отсутствием состава преступления».


[Закрыть] они с ним разделались, вот! А со мной так не вышло, у меня нет «прекращения за отсутствием»!.. Рам! Стам! Грам!*[79]79
  Точный текст считалочки звучит следующим образом: «Am Stram Gram», но, кроме того, Stam – составляет первый слог названия города Стамгерихта, a Gram – фамилия начальника медицинской службы в Сонбу, выведенного в качестве персонажа в романе «Из замка в замок».


[Закрыть] О, у меня, конечно же, есть одна идея, глубоко тайная и выстраданная… это совсем маленькая идейка, которую убили бы, если б узнали!.. но вы не убьете ни меня, ни идею, мадам!

Да, жить! Это вам, господа, не шутки шутить! Я вас слышу! Существовать? Процветать? Держаться? Ну, ладно, вы покупаете у меня три Лизон,*[80]80
  Имя Лизетта впервые появляется в романе «Смерть в кредит», так зовут жеманную служанку («Она попрыгунья, наша Лизетта»). Имя Лизон приобретает особый смысл при прочтении книги.


[Закрыть] четыре «Феерии»… это намного забавнее, чем то, что я выживу, или то, что вы мне заплатите! Ну да! велосипед! мой старый приятель! моя вилла! всё! повсюду чудачества! я болен, истощен физически, но я перестану шутить только после своей смерти! последний вздох! доказательство здесь, в восьмом проблеске надежды, сочащемся по крестцу, из подмышек, из локтей, из кровоточащих глаз, из мокрого зада… а я насвистываю! Вы бы меня слышали! Белая ворона!.. Стоический комедиант? или! тогда? Я никогда не был одержим манией «побольше заграбастать»! Мои бесконечно меняющие маски!

Но осталась только пеллагра в прямой кишке! Статья 75*[81]81
  Постановление об аресте от 19 апреля 1945 г. было построено на статье 75, пункт 5, Уголовного кодекса, который гласит, что подлежат наказанию «все французы, во время войны поддерживавшие связи с иностранными властями или с их представителями, используя их в целях, направленных против интересов Франции» Но в ходерассмотрения дела обвинение стало строиться на другой статье (статья 84, пункт 4) Уголовного кодекса, что влекло за собой более легкое наказание.


[Закрыть] и Прокуратура! четыре аннулированных и выброшенных «ордера»! и этот Гаэтан Серж Гортензиа,*[82]82
  Ги Жерар де Шарбонньер (1907–1990) в 1945 г. был назначен в послом Франции в Копенгагене. Как посол он настоятельно требовал выдачи Селина. Последний же в письме от 26 ноября 1949 г., напрямую обращаясь к министру юстиции Рене Майэру, который признал его невиновным, пишет об «упомянутом Шарбонньере», называя его «двурушником и вишистом, который очень надеется отправить его, Селина, на Монруж, решив таким образом наш давний спор». Ги де Шарбонньер был государственным служащим Министерства иностранных дел при правительстве Виши, потом присоединился к движению Свободная Франция (после 1942 г., после Сталинграда).


[Закрыть] черный Заседатель в Посольстве, председатель союза Ненормальных, дипломатов, политиков, колонизаторов и мелких людишек, которые оскорбляют меня с самого утра! И это наваждение, которого нет даже в кодексе высокой морали, могло бы довести безумное горе до непристойно продрогшей обезумевшей седины? Этот Гортензиа приходит на рассвете! он влетает в форточку, издевается надо мной… вы бы видели его рожу! черное на белоснежном! и если вам не до шуток, хочется заорать: лучше смерть! он является ко мне именно с рассветом… в то время, когда другой, тот, что рядом, вопит не так громко… когда завтракает новая смена тюремщиков… тогда, когда я недолго могу побыть наедине с собой… у меня видения?… у меня фантастически обостренный слух? это манера смеяться! не более! у меня натуральный смех… ах, от временного улучшения снова к гнусности… Это не все!.. Так вы покупаете мою «Феерию» за три франка? Положим, за три франка? три довоенных франка, что ходили перед Великой Войной! так сказать, в подарок! и я сам в подарок! вот! От одной уступки к другой! я не люблю вас! Вы мне причинили слишком много зла! от измены к измене, откровенная подлость! вы можете издохнуть! а я крикну «Корейцы здесь!»*[83]83
  Оккупация Южной Кореи армией Северной Кореи произошла 25 июня 1950 г., а ввод американский войск – 27 июня. Селин, заканчивая посвящение другу из Дании Оле Виндингу уверениями в своих дружеских чувствах, добавляет: «Это безнадежно! эта Корея!»


[Закрыть] Я так старался! ну наконец-то подсчитали? Вы покупаете «Феерию»? Вас раздражает текст? Это ваше дело! Смеюсь здесь только я, я, обглоданный, покрытый струпьями скелет! Забавный жребий выпал на мою долю! пятьдесят лет вкалывал… открытия, честь и совесть, героизм… медаль мне дали даже раньше, чем маршалу Петэну,[84]84
  Филипп Петэн (1856–1951) – в Первую мировую войну командовал армией, защищавшей Верден (1916 г.); глава вишистского правительства, предатель Франции (1940 г.). Селин допускает небольшой анахронизм: звание маршала Петэн получил только в 1918 г.


[Закрыть] *[85]85
  Селин получил медаль за участие в военных действиях 24 ноября 1914 г. Эта награда помогала продвижению по службе не только солдатам и унтер-офицерам, но и генералам. Маршал Петэн был награжден орденом Почетного легиона 23 августа 1918 г.


[Закрыть] я, обобранный мародерами до нитки! опозоренный хулиганьем, на эшафоте Брюж Байон! «полные штаны»! Ах!

Слабости в сторону!

Мои глаза, вот что важно…

Я не могу писать, я пялюсь в темноту…

– В шахтах еще темнее!

Ваша злобность как раз к месту! по стенам течет, я вытираю потеки губкой… на четвереньках, мне действительно больно стоять…

– Ах, заключение!.. он жалуется! его бы на виллу Сайд!*[86]86
  Вилла Сайд в XVI округе Парижа в 1944 г. служила тюрьмой и местом работы полулегального трибунала. Селин, без сомнения, был сражен этим фактом, тем более (он об этом снова упоминает в романе «Из замка в замок»), что он бывал на вилле Сайд в 1917–1918 гг.


[Закрыть]

– Вы сами-то там были?… где это? если не секрет?

– А Люпенталь, короче, дайте взглянуть?

Я вам досаждаю. Мы еще не закончили нашу свару! железо за железо! Вперед! Руку на эфес! Саблю наголо! и сверкающее лезвие, я вонзаю по рукоять… раскалывайся, широкая грудь! где вы были в августе 14-го?… я еще раз вас спрашиваю! Не во Фландрии?… не в Шарлеруа?… мне надо знать, на кого вы в обиде! куда послали вас эти псы! Вы комментатор-мститель? законный? запатентованный? раздобревший? шесть разных карт Парижа? к микрофону, мститель! к микрофону! все мстители в эфире! «с проборчиками!», с тщательно уложенными волосами! прилизанные! с кудряшками! с ямочками! нет никого, чтобы остановить танки, эту стремительную атаку! этих воющих в воздухе фурий! гром в миллиард килогерц! булькающий потоп!

Безумие, сутолока, все те же толпы на Гревской площади и все та же национальная разделка человеческих туш! вы вырываете глаза побежденным! всеобщая истерия Благонамеренных! Армия садистов на пикнике истории! Церковь, которая будет выстроена, скажем, через десять, пятнадцать… двадцать лет! мелкий авторитет! Зажравшаяся Европа!

А святой Мартин больше не в счет? покровитель галлов?…*[87]87
  Считается, что святой Мартин (315–397 гг.) ввел христианство в Галлии.


[Закрыть] а Бульвар! а квартал проституток!*[88]88
  Квартал, в котором расположен собор св. Мартина в Париже, был на протяжении долгого времени кварталом проституток.


[Закрыть] нет! святой! вы ничего не сделаете? возвращайтесь к язычеству без идолов!*[89]89
  Селину случалось в некоторых своих выступлениях говорить о переустройстве Франции, об отказе от иудео-христианской религии, что означало для него избавление от господства иудейской идеологии и еврейского засилья в правительстве страны. Следует отметить, что все обвинения в антисемитизме – дело рук его врагов и что Селин всегда противопоставлял им образ христианского святого.


[Закрыть] как это горько заставлять смеяться сидящих на колу! Запомните все это! Но как же «Феерия»? мой велосипед?… А, здесь вы, наверное, будете смеяться как сумасшедший! они бы с радостью поволокли меня на площадь Бланш, вы видите решетку,*[90]90
  На месте нынешней площади Бланш прежде располагалась таможня «Бланш», где взималась пошлина. Таможня состояла из двух зданий на Бульваре Клиши, обнесенных решеткой, которая с одной стороны выходила на улицу Лёпик, с другой – на улицу Бланш. В центре решетки находились ворота. Комплекс был разрушен в 1910 г. Селин мог его видеть, будучи ребенком, во время своих первых прогулок по Монмартру.


[Закрыть] натянутую из моих кишок, кружева из внутренних органов… мелких… крупных… насаженные на иглы перед рестораном Дюкеке*![91]91
  Под этим названием Селин описывает ресторан «Дюпон-Сирано» на площади Бланш, один из типичных ресторанчиков средней руки, забегаловку времен между двумя войнами.


[Закрыть] я представляю, как мои крики доносятся с горы Ангьен в Порт-Рояль!.. по меньшей мере, пять миллионов человек, занимающихся любовью, отказавшихся от психоанализа, равнодушных к коке, к коле, Майолю,*[92]92
  Концертный Зал Майоля, улица Эшикье, дом 10, в Париже (X округ) был на протяжении долгого времени знаменит своими стриптиз-шоу. Эти представления шли в музыкально-вокальном сопровождении.


[Закрыть] жертвам, писсуарам, куску хлеба! ко всему на свете! последние вздрогнут! разочарование!.. недаром я пятьсот тысяч раз убирал дерьмо! о, как я разочарован! Не только всем, что вокруг, Монмартром, его холмами, Колэнкур… Кюстэн… Дюфэйль!.. ближние предместья! я все еще затылком ощущаю дыхание людей, в ярости пишущих мне! Ты смылся! подонок! трус!

Их не удовлетворили ни кол, ни скальп! Они не простят!

Мученики Голгофы, кол, на который я насажен, это райское блаженство! Никогда благополучие семейное не сотрясет так сильно вашу душу, задницу, сиськи, я сейчас вас покусаю! разгрызите еще пальцы ног, кровищи-то, как на бойне! тело еще сильнее кровоточит! Черт подери! кровь уже струится! а вы сверху кнутом! и клац! и блямс! чем ближе к ангелам, тем больше статики!

– Программа, дорогуша?

Неоновое сияние! всеобщее безумие! цыпочка! Люби меня! люби! возьми меня всего! влюбись в меня! влюбись! в! в! в! у тебя их четыре! десять! двадцать! сто! жирные! Ах! Ох! Уй! ммм! всё! Подумаем об Ангьене в Маркаде! бастионы! Пантэн! Сен-Мишель!..*[93]93
  Названия, следующие в таком порядке, видимо, совершенно случайно являются намеком на укрепления, возведенные Тьером во время правления Луи Филиппа и во время осады 1871 г. Комплекс сооружений состоял из 90 бастионов, окружавших Париж (один из них находился на пересечении с улицей Пантэн), а также из других оборонительных сооружений, фортов и редутов. Во время сражения, которое происходило на подступах к редуту Монрету, – знаменательный эпизод осады, – немецкие батареи находились на возвышенности в пригороде Сен-Мишель, что возле Буживаль.


[Закрыть] и еще другие! братья по повозке! бредущие… ползущие катафалки с жертвами!.. теплые внутренности!.. чем они невиннее, тем глубже их засасывает трясина счастья! Нужно четвертовать Иисуса! воздух дрожит от криков, грустно всхлипывает Джульетта, раскачивается, выгибается… все отчаяннее, все быстрее движется Ромео! Эти сумасшедшие ласки, ладони, охватывающие бедра! глубже! Ах! нежность! любовь! влюбленность! твое сердце! огонь! приступ веселья! блеск! Рай! Ах! Ах! остальное! тает! тает! Черт! вот вам!

– О, но этот пройдоха нас обошел!

– Не будем об этом! но все-таки, факт остается фактом, в обязательном порядке подписанным, засвидетельствованным и переданным по радио на 230 постов! мои головорезы прошли в час «X» мимо самого дюжего стража ворот в Альфоре на мосту Фландрии!.. Сектор: Карьер – Гутт д'Ор!*[94]94
  XVIII округ Парижа разделен на четыре квартала, на юго-западе находится Гран-Каррьер, а на юго-востоке – Гутт д'Ор.


[Закрыть] Представьте протяженность! эти посты! но времена-то не те! это пиршество трупов в дерьме! я философствую! Эти варфоломеевцы на скорую руку, без перезвона колоколов, священников, трубного гласа!

Сейчас смеются над другими вещами… чтобы развеселить читателей, нужно заставить запрыгать гиппопотамов! За вас, Гюгюс! вокруг столько убитых, только бы не видеть их остекленевших глаз!.. они увидят озеро Домесниль, заполненное телами убитых, сотни гильотин на Парти, они скривятся: какая вонь! хватит! все туда!.. решитесь купить мои книги!.. я и мои жалкие перевоплощения… сказки, конечно… Пусть берегут свое брюхо от потрясений, от неукротимых спазмов, веселые, гадящие повсюду, ссущие где попало, они не мечутся больше по салонам, вокзалам, под надзором Мытаря! Заключим пари! вы задергаетесь в конвульсиях, завопите, как ослы, от моих острот на весь Тюильри!.. я сражу наповал вас и всю публику! Вас остановят и спросят: почему вы корчитесь от хохота?

– Да это же чудо! волшебство! феерия! Вы умрете со смеху, читая мою книгу!

Передает агентство «Рейтер»…*[95]95
  «Рейтер» – название государственного телеграфного агентства_Великобритании.


[Закрыть] толпы катятся потоком! книжные магазины заколачивают немыслимую деньгу!

– Дайте мне одну! еще! еще! все за «Феерию»! «Феерию»! девушка! скоты! золотые реки! Ах, в кредит! Меня уже печатают на дорогой бумаге: на «шиот»! на «лафума»! на «японской»!*[96]96
  Так называлась типографская бумага. На «лафума» и «японской» («японской императорской», или просто «японской» бумаге, ее также называют «рисовой» бумагой) традиционно печатаются самые дорогие издания.


[Закрыть] Изобилие захлестнуло меня! моя гордость возрождается, чистая любовь… министр приходит ко мне, и я луплю кулаком по его жирной морде, бэмц! Золотое время! А что если я выкуплю мой велосипед! Подумайте! и две виллы в Сен-Мало! гляньте-ка! две служанки, чтобы отворять ворота! Огромный тонометр! Пятнадцать термометров – и каждый в золотом футляре! двадцать пять месс служится для меня одного! только для меня! на помин моей души, это на всякий случай! в Церкви зияют Небеса, дождь из дыр, бледное солнце, Бога нет вовсе, входят, не входят!*[97]97
  Это аллюзия Селина на песню, которая уже цитировалась в романе «Смерть в кредит», а также в романе «Банда гиньолей». Песня была найдена аббатом Ферье и восходит к пьесе Эдмона Абу «Ризетта», датированной 1859 г. Это история бедной, но отважной девушки. Как солнце из первого куплета, которое вспоминает Селин, она встречает улыбкой несчастья, а в третьем куплете обещает себе сиять для того, кого она полюбит. Вот текст первого куплета:
В Париже, близ ПантэнВ прекрасный зимний деньЯвилась я на свет.Но нету ни огня,Чтобы согреть меня,Ни хлеба в доме нет.Отец воскликнул: «Черт!Момент совсем не тот —И так неладный год,Не продохнуть от бед!»Но солнышко в окнеВдруг улыбнулось мне —И стала я Ризетт.Ризетт, Ризетт, Ризетт.

[Закрыть] Гнусные пираты! Одну-единственную мессу за моих убийц! и ни единой для пацана Нарта! Сто, за потерявшихся животных, столько же – за тех, кто в тюрьмах, тридцать шесть – за тетю Амели и господина Вердо*,[98]98
  Все эти преувеличенные выражения дружеских чувств адресованы Амели Детуш-Завирски, сестре Фердинанда Детуша, отца Селина, а также тому мужчине, который был ее последней опорой. Амели любила приключения, в отличие от брата Фердинанда, который был конформистом и весьма труслив по натуре. Она – прообраз тети Элен в романе «Смерть в кредит». Умерла в декабре 1950 г. в приюте для престарелых в Анжер. За месяц до ее смерти Селин попросил Пьера Монье отправить один экземпляр подарочного издания книги «Смерть в кредит» «г-ну Морису Вердо, торгующему на базаре <…> в Анжер. Он заботился о моей бедной тетушке Амели в приюте».


[Закрыть] моего друга, и за других, серьезных и не очень… Сплетники, вам нужны имена? вы бы очень хотели знать? фиг!

Я хвастаюсь! я упиваюсь своими собственными грезами! Я рассеиваю тучи! Я, пьющий из источника,*[99]99
  Этот отрывок не единственный, в котором Селин вспоминает о «пьющем воду». Нужно отметить, что ницшевский Заратустра тоже «рожден пьющим воду».


[Закрыть] забыл о себе! Я забыл о вас! а мой рассказ! и эпизод! и парень, прыщеватый, подленький, сидящий у меня в гостиной, и его мать! Марсель! Нет! Марселя нет!.. их манера коситься исподтишка… я же еще не закончил… вернемся, читатель! Читатель! Ко мне! улица Гавено! Номер 7! я собирался вам рассказать о нашем исходе… наконец-то о нашем бегстве… Нужно было… тремя месяцами раньше, чем остальные!.. эти метания! Винфлинг-Одер… Бларингем… Нойрупин… Росток…*[100]100
  Эти четыре названия городов соответствуют четырем основным этапам пребывания Лили и Селина в Германии, упоминаемым в романах «Из замка в замок», «Север» и «Ригодон»: Баден-Баден, Зигмаринген, Нойрупин, Росток. Изменив два первых, (Селин считал, что в 1952 г. эти названия «возбудят страсти»), он оставил неизмененными два других, которые были менее известны. Парадокс заключается в том, что в романах «Из замка в замок» и «Север» Селин возвратился к реальным названиям. Третий город в романе «Север» был заменен на Моорсбург из-за судебных преследований, возбужденных некоторыми «прообразами» героев повествования.


[Закрыть]

– У него хватает наглости жаловаться! бесстыжий мерзавец! Обдурил всю Европу!.. (Что вы будете делать, когда придут танки… Иваны ступят в Тюильри?) Я ждал на площади Паль, я хочу сказать, на площади Бланш… а также Пигаль… и Монсо!.. ряды знатоков! задыхающееся!.. животное, убегающее с арены, чего я заслуживаю? склоненных пик, трезубцев, сотен глаз, кучи Кармен, Хозе, Алькальдов, собранных вместе? Это не стоит даже опилок, круг по Колизею, повсюду требуха! И вот вам реальность: помойная яма, где я кривляюсь, голый, истекающий потом в кромешной тьме… оставьте меня в покое…

– Если б не Гортензиа, Заседатель Посольства, который вползает ко мне в окно, весь черный, худой, всегда на рассвете, чтобы побольнее меня оскорбить… его гримасы! его угрозы! Я бы сказал! я забываюсь! Да здравствует Пучина! О, а вдруг Гортензиа появится снова! вам его не видно?

– Я – Людовик XV! Я – Людовик XV, негодяй!

Вот так запросто он заговорил со мной, внезапно возникнув из воздуха!

– Иди обними меня! Иди обними меня!

Какой низкий и рокочущий у него голос! обычный, я бы сказал! Для Людовика XV, да?… Для Людовика XV!..