Текст книги "Капитан Сатана, или Приключения Сирано де Бержерака"

V

Замок де Фавентин помещался в глубине сада, обнесенного решеткой, спускавшейся к Сене. Сидя на террасе у ворот ограды, Жильберта часто любовалась живописной рекой, плескавшейся внизу у ее ног. Здесь она читала, мечтала или болтала с Пакеттой, своей горничной и наперсницей.

Однажды утром обе девушки по обыкновению заняли свои обычные места, в тени каштана, живописно раскинувшего свои густые ветки.

Обе они о чем-то оживленно болтали вполголоса, низко наклонившись друг к другу, так что белокурые волосы Жильберты совершенно касались черных кудрей Пакетты.

Хорошенькие щечки Жильберты рдели от возбуждения, как цветок персика.

– Давно ли это продолжается? – спросила Пакетта, внимательно выслушав возбужденный рассказ своей госпожи.

– Вот уже три недели.

– Неужели?

– Да, ровно три недели я ежедневно нахожу утром у себя на балконе букет цветов и в нем стихи.

– Преподносить букеты ежедневно – это легко, конечно, но стихи… Одно из двух: или этот любезный незнакомец талантливее наших модных стихоплетов, или у него в памяти приготовлен большой запас стихотворений на случай.

– У тебя злой язык!

– Можно ли мне задать вам один вопрос?

– Говори!

– Скажите мне откровенно, положа руку на сердце, какое впечатление производит на вас появление этих стихов и букетов?

– Кажется, я немного безрассудна!

– Я не понимаю вас, барышня, это не ответ!

– Хорошо, так знай, что меня возмутила смелость этого незнакомца!

– Ну конечно, – а потом?.. – Потом я привыкла!

– До такой степени, что теперь?..

– Теперь мне кажется, что я не могла бы ему запретить этого тайного обожания, раз до сих пор я не остановила его.

– И вы не подозреваете, кто бы это мог быть? – Уверяю тебя, не могу догадаться.

– Неужели никого нельзя заподозрить?

– Буквально никого!

– А графа де Лембра?

– Моего жениха, что ты! Он видится со мной ежедневно, свободно может говорить, когда ему вздумается. К чему бы ему эти таинственные подношения букетов и цветов?

– Может быть, простое внимание!

– Нет!

– В таком случае, может быть, простое испытание?

– Граф не нуждается ни в испытании меня, ни в покорении моего сердца. Он так же уверен в моей верности, как в слове моего отца!

– Стало быть, все это ни к чему?

– Да, ни к чему! Через месяц моя свадьба. И воспоминание об этом странном приключении лишь вызовет у меня лишнее сожаление!

– Лишнее сожаление?! Вот видите, вы не любите графа де Лембра и все-таки выходите за него замуж.

– Но что же мне делать?

– Вам нужно отказать! Честное слово, я бы и минуты не колебалась! – проговорила Пакетта, энергично встряхивая хорошенькой головкой.

– Ты – дело иное, ты свободна. Ты не обязана заботиться о семье, не обязана поддерживать чести рода!

– Да, это правда, но…

– Если бы даже я отказала, так ведь решение отца тверже моей воли! – грустно продолжала Жильберта.

Да, Пакетта, ты счастливее меня: ты свободно можешь любить, а я любить не смею!

В саду послышались голоса. Жильберта вздрогнула и замолчала. В тот же момент на террасе появилась маркиза де Фавентин под руку с графом. Жильберта невольно вскрикнула от неожиданности.

– Я, кажется, испугал вас? – спросил Роланд.

– Нет, это так! – пытаясь улыбнуться, ответила молодая девушка.

Поцеловав руку невесты, Роланд вернулся к маркизе, – поместившейся на каменной скамье, которая окружала платан. Заметив неуловимый жест матери, Жильберта уселась рядом с женихом, но, не принимая участия в разговоре, задумчиво устремила глаза вдаль и вся отдалась своим думам.

– Вы так грустны сегодня, скажите, не случилось ли чего-нибудь? – спросил граф, пристально всматриваясь в задумчивое лицо невесты.

– Извините, пожалуйста, мою рассеянность, но, право, ничего не случилось.

«Странно!» – подумал Роланд хмурясь.

Разговор не вязался. Видя это, граф решил переменить тему и, вынув из кармана ящик для драгоценных вещей, тончайшей работы, с гербом маркизов де Фавентин, учтиво положил его на колени молодой девушки.

– Зная, что вы очень интересуетесь изящными вещицами, я осмелился заказать для вас эту безделицу одному флорентийскому ювелиру! Окажите мне честь принять эту игрушку! – проговорил граф.

Снисходительно улыбнувшись, молодая девушка внимательно посмотрела на прелестный подарок.

– Да, действительно, это очень изящная и дорогая игрушка! – сказала она равнодушно.

– Жильберта, неужели ты не можешь учтиво поблагодарить графа? – заметила с укоризной маркиза.

– Простите, я забылась! Сердечно благодарю вас, граф, за память! – холодно проговорила молодая девушка.

«Холодна, как мрамор. Неужели я ошибся?!» – снова пробормотал граф. Опять воцарилось неловкое молчание. Вдруг, к удовольствию всех трех действующих лиц этой сценки, издали наблюдаемой Пакеттой, вдали показались маркиз и Сирано де Бержерак.

Молодой человек изящным поклоном издали приветствовал дам и учтиво подошел к руке маркизы. – А, господин Бержерак, как я рада снова видеть вас у себя!.. Ведь уже целые две недели вы лишали нас Своего милого общества! Может быть, вы были больны? – спросила маркиза, обрадованная приходом гостя.

– Да, я был все это время занят, но не выходил из второстепенной роли! – весело проговорил Сирано.

– Иначе говоря, вы дрались? – спросил Роланд.

– Да, но совершенно не по моей вине. Я был секундантом у Бризайля, который дрался, ей-Богу, не помню из-за чего, затем поддержал Канильяка, причем лично для меня осталось лишь приятное воспоминание вот об этой царапине на носу.

– Ну, это пустяшные ссоры, но я слышал, что у вас были действительно серьезные столкновения! – сказал маркиз.

– Позвольте узнать, какие?

– Я слышал, что вы серьезно повздорили с Покленом, укравшим у вас из «Педанта» целую сцену и вклеившим ее в свои «Плутни Скапена».

– А, вы об этом!

– Но, как я вижу, вы очень хладнокровно относитесь к этой истории?

– Чего же мне волноваться? – спросил Бержерак, пожимая плечами. – Положим, это верно, что Мольер заимствует у меня, но ведь об этом все знают и все говорят, так что мне нечего мстить. Притом раз он находит нужным красть мои мысли, то этим доказывает только, что они хороши, иначе он не проделывал бы этого так часто!

– Конечно, вы правы!

– Но вот что меня возмущает до глубины души: он приписывает своему воображению все, чем обязан лишь памяти, иначе говоря, в отношении многих своих произведений он разыграл лишь роль акушера, а называет себя отцом!

Взрыв хохота служил ответом на его слова. Лед был, наконец, сломан, и веселье Сирано сообщилось всей компании.

– Право, вы гораздо лучше, чем о вас говорят! – заявил, улыбаясь, маркиз.

– Э, не думайте лучше распространяться об этом. Если моя репутация плоха, то это значит, что я дал время своим врагам испортить ее! – заметил небрежно Сирано. – Поговорим лучше о вас. Вероятно, за это время накопилось много хороших новостей!

– У меня лишь одна, но зато самая радостная: через месяц наша свадьба! – сказал Роланд.

«Кажется, бедное дитя не особенно восхищено столь заманчивой будущностью!» – подумал Сирано, подмечая невольный жест Жильберты при последних словах жениха.

– Счастлив тот смертный, который заранее знает час своего блаженства! – проговорил он вслух, поднимаясь с места.

– Вы обедаете с нами, господин Бержерак? – спросила маркиза.

– К величайшему моему сожалению и прискорбию, не могу, так как я принужден покинуть ваше уважаемое общество.

– Так скоро?

– Меня ждут в бургонском замке! – Ну, это лишь предлог!..

– Уверяю вас, что этот предлог из плоти и крови, маркиза! Это – мой секретарь Сюльпис Кастильян.

– О, он может подождать!

– Останьтесь, прошу вас, а после обеда вы прочтете нам кое-что из ваших новейших произведений! – проговорила Жильберта, подходя к молодому человеку.

– Если вы приказываете! – сказал Сирано, – я не осмеливаюсь иметь ни одного атома собственной воли! Итак, я остаюсь, маркиза! А не пройтись ли нам до обеда к Новому Мосту! Говорят, что Бриоше ставит сегодня какой-то новый фарс, в котором, к величайшей радости зевак и шалопаев, моя особа представлена в весьма комичном виде.

И Сирано принялся высчитывать все приманки, какие может дать сегодня Бриоше. Вдруг его слова были прерваны какой-то странной музыкой, долетавшей с берега. У решетки сада внизу, на берегу Сены, стояли двое мужчин и молодая женщина, одетые в живописные, яркие костюмы. По-видимому, это были бродячие цыгане. Перевесившись через решетку, Сирано залюбовался этой оригинальной группой музыкантов. Действительно, они производили сильное впечатление: женщина поражала своей красотой, а ее товарищи, одетые в мишурное тряпье, изумляли своей гордой, полной достоинства осанкой.

– Почему бы не пригласить этих странствующих музыкантов сюда? Уверяю вас, маркиз, что вблизи они произведут еще лучшее впечатление! – проговорил Сирано, забывая и Новый Мост, и Бриоше с его новым фарсом.

– Я согласен с вами! Ну а ты, Жильберта, что скажешь? – отвечал маркиз.

– Мне все равно, как хотите! Позовите их, пожалуйста, сюда, господин Бержерак!

– Эй вы! Заходите сюда, да поживее, и покажите нам свое искусство! – проговорил Сирано, подзывая цыган.

VI

Пакетта раскрыла дверь ограды, и трое музыкантов вошли на террасу.

Вдруг один из мужчин, заметя Сирано, быстрым и незаметным движением опустил свои черные волосы на смуглое лицо. Если бы Сирано внимательно присмотрелся к нему, то очень легко узнал бы в нем нищего, остановившего его ночью на берегу Дордоны. Но Сирано, вероятно, уже забыл эту историю, притом все его внимание было поглощено рассматриванием его товарища.

Это был совершенно еще молодой, стройный и красивый юноша с загорелым, гордым, но словно несколько грустным лицом, совсем не цыганского типа.

О чем думал Сирано, так пристально всматриваясь в этого стройного блондина? Вероятно, он сам не мог бы дать себе в этом отчета, так как немного погодя, по-видимому, отогнав от себя какую-то неопределенную, назойливую мысль, тряхнул головой и подошел к музыкантам:

– Ну, продолжайте свою музыку, если не знаете чего-нибудь другого!

Тот из цыган, который казался начальником этой маленькой труппы, гордо выступил вперед и, как можно больше изменяя голос (он еще не забыл урока, данного ему ночью всадником), сказал вежливым тоном:

– Редко кто любит теперь музыку, потому мы имеем про запас кое-что другое!

– Посмотрим!

– Я знаю прекрасные фокусы с кубками, моя сестра Зилла отлично ворожит, а наш брат, Мануэль, неподражаемый имровизатор-поэт и лютнист.

– Теперь лишь предстоит забота о выборе, – смеясь, заметил Сирано. – Ты поэт? – обратился он к блондину.

– Да, иногда!

– Стало быть, мы коллеги с тобой. Приветствую тебя во имя Аполлона!

– Благодарю вас, господин Сирано! – учтиво кланяясь, проговорил молодой музыкант.

– Как, ты меня знаешь? – удивился де Бержерак.

– Да, так же как и весь Париж!

«Странно, непонятно, – этот голос, лицо, вот так и кажется, что я их где-то слышал, где-то видел…» – подумал Сирано, еще пристальнее всматриваясь в Мануэля.

– Что с вами, мой друг? – спросил Роланд, заметя странное выражение его лица.

– Так… ничего, – ответил поэт, приходя в себя. – Я наблюдал за моим молодым коллегой. Ведь признайтесь, поэт – это довольно интересное и притом редкое существо!

Минуту продолжалось молчание. Сирано по-прежнему не спускал глаз с Мануэля, а тот в свою очередь пожирал глазами Жильберту, приводя ее этим в сильное и непонятное волнение; Зилла же устремила свои блестящие глаза на Мануэля. Роланд с недоумением посматривал то на того, то на другого, стараясь отыскать хоть у кого-нибудь объяснения этой немой, сцены.

Что касается второго музыканта, то он был поглощен лишь одной заботой – не попадаться на глаза Сирано, присутствие которого сильно смущало его.

– Ну, прекрасная мечтательница, не хотите ли вы узнать свою судьбу? – обратился вдруг Сирано к Жильберте.

– С удовольствием! – ответила та, подходя к музыкантам и подавая руку цыганке.

– Говорите откровенно, я не боюсь своей судьбы! – произнесла молодая девушка.

– Любовь в тумане, неожиданность и разочарование; опасная борьба, потом после борьбы счастье или смерть! – сказала гадалка.

– Благодарю вас!

– Таинственна, как древний оракул! – насмешливо заметил Сирано. – Ну а теперь погадайте-ка мне, прекрасная сивилла! – обратился он к Зилле.

– С удовольствием! Короткая, бурная жизнь, преследования, сражения!

– Все, что я люблю! Ты славно гадаешь, дитя мое. Но конец, каков конец будет?

– Я не могу определить вашей смерти!

– Вероятно, от удара шпаги; кстати, я давно заслужил уже его.

– Нет! – решительно заявила молодая девушка, пристально всматриваясь в руку Сирано.

– Будь по-твоему! Теперь ваша очередь, Роланд!

– Не стоит: ведь я не верю в предсказания! – проговорил тот.

– Я тоже не верю, но надо же, черт возьми, дать им заработать!

– Вы правы! – согласился Роланд, протягивая свою руку.

– Ваша рука, граф, это чрезвычайно таинственная книга, ее трудно читать, и вы были правы, не желая моего предсказания! – произнесла вдруг гадалка, едва взглянув на протянутую ей руку.

– Неужели?

– Все так таинственно, так темно в этих линиях… Позвольте мне немного подумать.

– Разве есть что-нибудь опасное?

– Возможно!

Опустив голову и устремив глаза на руку графа, Зилла погрузилась в рассматривание ее линий.

В то время как все присутствующие увлекшись этой сценой, на террасу вошел скромно одетый молодой человек с лукавой физиономией и незаметно присоединился к маленькому обществу. Это был Сюльпис Кастельян, секретарь Сирано. Прождав напрасно своего господина в бургонском замке, он пришел за ним в замок де Фавентин.

– Молчи и жди, ты мне нужен! – шепнул ему Бержерак.

Между тем граф Роланд стал уже раздражаться долгим молчанием гадалки.

– Ну, говорите же, наконец! Ведь вы заставляете себя ждать! – сердито произнес он.

– Нет, я не могу вам сказать этого! – проговорила Зилла, отстраняя руку графа.

– Тайна? Это очень удобно! – насмешливо заметил граф.

– Мое молчание удобно, но… для вас! – сказала с ударением гадалка, устремляя свои проницательные глаза на насмешливо улыбавшееся лицо графа.

– Ну, довольно этого шарлатанства, лучше спойте нам какой-нибудь любовный романс! – прервал граф, пожимая плечами.

– Это уж дело Мануэля! – заметил старший музыкант.

– Ну-ка, соберись с силами и скажи какую-нибудь импровизацию прекрасной барышне! – обратился он к молодому человеку.

Слова товарища страшно смутили поэта. Подняв свои почти совсем помутившиеся глаза на Жильберту, он сейчас же низко опустил голову, как бы под тяжестью какой-то подавляющей мысли. Потом вдруг лицо его изменилось, глаза зажглись энергией, и, гордо подняв голову, он подошел к молодой девушке.

– Его взгляд страшно волнует меня! – прошептала Жильберта на ухо хорошенькой служанке.

– У него такой самоуверенный, гордый вид! – ответила шепотом Пакетта.

Сирано снова задумался, глядя на поэта, привлекавшего всеобщее внимание.

Тем временем, сыграв сначала тихую прелюдию, тот робко запел. Голос его вначале дрожал, но, постепенно овладевая своим волнением и увлекаясь, певец продолжал уже уверенным голосом:

 
Ужели оттого, что злой судьбой гонимый,
Воспитанник цыган, рожденный близ ручья
И ласк лишенный женщины любимой,
У ног ее напрасно стражду я,
Что мне улыбкою блаженной
Она не озарит очей.
Я должен погасить в груди огонь священный
И не встречаться больше с ней?!
Она пройдет с спокойным выраженьем,
Не взглянет даже на меня.
И тени легкого смущенья
Не разбужу в душе я у нее.
 

О, в ней мой рай, мое блаженство!..

– О Боже, это он! – прошептала Жильберта.

Между тем певец продолжал:

 
И я бы умер лишь за то,
Чтоб только это совершенство
Коснуться губками могло
Той розы, где мое лобзанье
На лепестках бы замерло,
Смешавшись с розы той благоуханьем…
 

И случайно или умышленно импровизатор очутился у огромной каменной вазы, покрытой тонкими колючими ветками цветущей розы. Кончая тихим, мелодичным аккордом свою песню, он вдруг протянул руку к вазе и, сорвав цветок, преклонил колена пред молодой девушкой. Украдкой прижав розу к губам, он почтительно поднес ее Жильберте.

– Нахал! – крикнул Роланд, бросаясь к нему с дрожащими от гнева губами; затем, вырвав цветок из рук поэта, граф грубо растоптал его ногой.

Мануэль рванулся было к графу, но, встретя его насмешливый, полный презрения взгляд, невольно опустил голову и с краской стыда и бессилия на лице молча отступил назад.

– Что вы делаете, какая муха укусила вас, неужели вы не понимаете, что он вошел в свою роль и увлекся на мгновенье? – спокойно проговорил Бержерак. – Он декламирует, предлагает цветок, – это так просто и невинно, что я не понимаю, за что тут обижаться?

– Но разве вы не видели выражения его глаз, разве не слышали его бесстыдных намеков?

– Эх, какое вы еще дитя, неужели вы ревнуете ее к этому авантюристу?

– Ах, оставьте меня! – с досадой проговорил граф.

– Убирайся прочь, негодяй, если не хочешь, чтобы я палкой выгнал тебя! – обратился он к поэту, указывая на дверь сада.

На этот раз музыкант не смог сдержать себя и холодно проговорил:

– Извините, сударь, но я должен напомнить вам, что если вы ударите меня палкой, то этим дадите мне право пустить в ход мою саблю!

– Прочь, бродяга! – крикнул граф, порываясь к Мануэлю.

– Граф! – воскликнула Жильберта, бросаясь между двумя противниками.

– Не бойтесь, если я ревную вас ко всему окружающему, зато умею вознаграждать за малейшее удовольствие, доставляемое вам. На, бери, бездельник! – сказал граф, бросая свой кошелек Мануэлю.

– Благодарствуйте, я уже вознагражден! – ответил молодой человек, отстраняя кошелек ногой.

Но брат Мануэля быстро наклонился и, подхватив кошелек, проговорил, учтиво кланяясь:

– Я не тружусь ради развлечения и с благодарностью беру все то, что мне дают!

Между тем Мануэль медленно удалился с террасы с гордым видом человека, добровольно покидающего поле сражения; за ним последовали его оба спутника.

В то время как Роланд с мрачным видом провожал глазами удалявшихся музыкантов, Жильберта грустно прошептала:

– Так он нищий… я должна совладать с своим сердцем… я не смею любить его! Конец чудному сну…

– Ступай, выследи их, я должен знать, где их найти! – тихо проговорил в то же время Сирано своему секретарю.

VII

Выйдя из замка Фавентин, странствующие музыканты направились к Новому Мосту, где обыкновенно толпилась масса народу. Тут были и уличные фигляры, и прислуга, и мошенники всех сортов, и самая изысканная парижская публика. Зилла шла молча, глубоко задумавшись и грустно опустив свою красивую голову; за ней следовал сияющий, самодовольно улыбавшийся Мануэль. Он весь был переполнен счастливым сознанием, что он, без роду и племени, ничтожный бедняк, удостоился, наконец, хоть на одно мгновение быть в присутствии любимой особы. Хоть на одну минуту, но она все-таки принадлежала ему, – он чувствовал по ее глазам, так страстно устремленным на него, – и был счастлив, бесконечно счастлив этим воспоминанием. Положим, его оскорбляли, угрожали ему, наконец, выгнали, но зато он, уличный, жалкий фигляр заставил биться сердце знатной аристократки если не любовью, то хоть жалостью!

Этого было для него достаточно, и, как мечтатель-поэт, он весь отдался своим воспоминаниям. Да, он понял, что в сердце Жильберты он оставил глубокий, неизгладимый след.

И эти мечты были его сокровищем, утешением, наградой за все унижения и оскорбления. Словно во сне, не замечая ничего окружающего, наталкиваясь на прохожих, спотыкаясь на камнях мостовой, ослепленный, опьяненный, почти без сознания, двигался он по людным улицам Парижа.

Голос товарища вернул его к действительности.

– Эй, Мануэль, дружище, да что это с тобой, оглох ты, что ли?

– Чего тебе, Бен-Жоэль?

– Чего? Я тебя уж раз десять спрашивал, а ты не удостаиваешь меня ответом!

– Извини меня и повтори еще раз свой вопрос.

– Я хотел тебя спросить как друга, что…

– Ну?

– Нет, это не мое дело.

– Да говори же, прошу тебя!

– Я спрашивал тебя о значении этой сцены.

– Какой?

– Да вот хотя бы относительно этой любовной импровизации в честь молодой девушки.

– Но ведь ты и так все угадал, к чему же этот вопрос?

– Неужели ты действительно любишь ее? – удивленно спросил Бен-Жоэль.

– Да, люблю!

– Но к чему это приведет?

– Ни к чему!

– Чудной ты, право! А как же Зилла?

– Что – Зилла?

– Разве ты не заметил ее мучений?

– Каких мучений? – спросил Мануэль, с удивлением взглядывая на своего собеседника.

– Очень понятных, она привыкла к мысли быть твоей женой, ведь это была воля моего отца, и теперь бедняжка до безумия ревнует тебя к этой крале!

– Ты ошибаешься. Ничего подобного не могло ей прийти в голову, и она никогда не любила меня! – возразил Мануэль с досадой, прибавляя шагу и присоединяясь к Зилле, чтобы прекратить неприятный разговор с Бен-Жоелем.

Между тем Сюльпис Кастильян, согласно приказанию Сирано, все время незаметно следовал за оригинальной тройкой.

– Ну и какого черта надо ему от этих жуликов? – бормотал он с досадой.

Вопреки ожиданию Кастильяна, музыканты не остались на Новом Мосту, а, миновав его, направились к Несльским воротам; пройдя еще несколько шагов, они очутились в том квартале, где ныне находится аристократическое Сен-Жерменское предместье. Здесь все трое скрылись в воротах старого нищенского дома.

Кошелек Роланда, поднятый Бен-Жоелем, был настолько увесист, что он решил на этот по крайней мере день не утруждать больше ни себя, ни своих товарищей. Вообще они уже привыкли к этой жизни изо дня в день, без заботы о будущем.

Сюльпис Кастильян долго стоял у ворот старого дома в ожидании появления музыкантов, наконец, убедившись в том, что это была их квартира, спокойно побрел домой.

Вероятно, нетерпение Бержерака было очень велико, так как на следующее же утро, хорошенько расспросив адрес у Кастильяна, взяв шпагу и захватив с собой какую-то коробочку, вынутую из ящика, он направился к квартире Мануэля.

Дом, который был точно описан Кастильяном, Сирано сразу узнал. Это был «Дом Циклопа», как называла его вся учащаяся молодежь, переполнявшая квартал.

Он представлял собой высокое, узкое здание, построенное из толстых бревен и покрытое штукатуркой, уже обвалившейся во многих местах. Сбоку виднелась низкая, обитая железом дверь, наверху же, под покатой крышей, покрытой мхом и длинными ползучими растениями, спускавшимися вниз, заметно было единственное запыленное, тусклое окно. Отсюда сквозь старинные, оправленные в олово стекла по вечерам проникал на улицу какой-то странный красноватый свет. И действительно, это единственное красное окно, вырисовывавшееся на темном фоне дома, сильно походило на глаз Циклопа. Поэтому школьники, большие охотники до мифологических сравнений, и прозвали это огромное мрачное здание «Домом Циклопа».

Мирные граждане со страхом посматривали на это, по их мнению, таинственное строение, бывшее убежищем каких-то привидений, колдунов или по крайней мере фальшивомонетчиков и убийц.

Но Сирано, незнакомый с чувством страха, смело постучался в низкую дверь. Долго ничего не было слышно, наконец на деревянной лестнице раздались тяжелые шаги, дверь отворилась и на пороге появилась желтая и сморщенная, как печеное яблоко, старуха. Сквозь узкую щель, которую она старалась сделать еще уже, Сирано разглядел какое-то тряпье, развешанное по стенкам, какие-то полуразвалившиеся нары у круглого грязного стола и над всем этим едкий смрад неряшества и нужды.

– Чего вам? – спросила старуха.

– Мне бы хотелось поговорить с одним молодым человеком, который живет здесь.

– С молодым человеком? У нас их целых десять! Вам кого же именно надо? – хрипло смеясь, проговорила старуха.

– Мануэля! Кажется, его так зовут.

– А, Мануэль, да, такой есть у пас!

– Где же он?

– Он вышел с Зиллой и Бен-Жоелем.

– Где же мне искать его?

– А, вероятно, на Новом Мосту!

– Благодарю вас! – сказал Сирано, всунув в худую сморщенную руку старухи деньги, затем, мельком взглянув на высовывавшиеся из-за нее весьма подозрительного вида физиономии, направился к Новому Мосту.

Было всего лишь десять часов утра, а у моста уже сновала густая шумная толпа. Особенно сгустилась она у рва Несльских ворот, где помещался театр марионеток.

Этот театр принадлежал знаменитому Жану Бриокки, или Бриоше, составившему себе довольно гром, кое имя.

Из театра доносились глухие звуки музыки. Вдруг в дверях показался сам директор в сопровождении своего товарища Виолена. При виде своего любимца толпа моментально притихла и замерла в ожидании чего-то интересного.

– Милостивые государи и государыни, прежде чем поднять занавес, я предложу вашему уважаемому вниманию нечто весьма интересное! – начал тот, произнося слова с сильным итальянским акцентом. – Например, приключения горбатого шута, прелестное бесподобное зрелище, прекрасное средство против ипохондрии! – вставил Виолен.

Взрыв гомерического хохота заглушил его слова.

– Вероятно, вы уже слышали кое-что о моей обезьяне, Фаготене, этом чуде из чудес?

– Да, да, слышали! Фаготен, Фаготен! – заорала толпа, развеселившаяся под впечатлением этого предисловия.

– Итак, господа, я покажу вам это чудо даром, совершенно даром, как показывал вчера, как покажу и завтра! – продолжал оратор.

По данному знаку Виолен исчез и вскоре вернулся, ведя за руку комично одетую обезьяну, выступавшую с уморительной важностью рядом с ним.

– Это он, браво, Фаготен, браво! – смеясь, кричала толпа.

Нужно пояснить, что обезьяна изображала настоящую карикатуру Бержерака. Эта комическая копия фигуры, костюма и гордой походки поэта стоила Бриоше немалых трудов.

«Обезьяна, – как говорит сам герой нашего романа, – была толста, как амьенский паштет, ростом почти с человека и чертовски смешна, Бриоше украсил ее старой вигоневой шляпой с большим пером, еле закрывавшим ее дыры и заплаты; па шею он пристегнул шутовской воротник и, наконец, дополнил весь костюм модным кафтаном с шестью складками, сплошь зашитым блестками и тесьмами».

– Что, каков молодец?! – крикнул Бриоше, принимая участие в общем веселье.

– Вперед, Неустрашимый! Доброе утро, Капитан Сатана, Победитель силачей, забияка, хвастун! Покажи же нам свое мастерство! – кричал он.

Толпа, вся поглощенная интересным зрелищем, не спускала глаз с комичной фигуры обезьяны и не замечала Бержерака, остановившегося у театрального барака в последнем ряду зрителей.

Кровь бросилась ему в голову при виде этого оскорбительного зрелища. Его нос, злосчастный, осмеянный нос весь вздрагивал от душившего его гнева. Сирано ежеминутно готов был броситься на эту глупую гоготавшую над ним толпу, но любопытство пересилило гнев, и он остался на своем месте.

– Приветствую тебя, помощник могильщиков! – обратился Бриоше к мнимому Сирано. – Твои достославные деяния не останутся во мраке; все и каждый знает о том, как ты из головы султана сделал рукоятку к своей шпаге; как взмахом шляпы потопил целую флотилию. Да, чтобы посчитать всех убитых тобой людей, пришлось бы к цифре 9 приделать столько нулей, сколько песчинок на морском берегу. Иди же, достославный рубака, облегчай работу Паркам!

Прекрасно выдрессированная обезьяна, выхватив свою шпагу из ножен, принялась чрезвычайно удачно подражать приемам Бержерака. Движения ее были так комичны и притом так поразительно искусны, что Сирано невольно расхохотался вместе с толпой.

Между тем присутствие Сирано было замечено; толпа заволновалась.

– Вот он, вот он! Эй, Фаготен, гляди на своего двойника! Вот он своей собственной сатанинской персоной! – выкрикивала толпа, то и дело поглядывая то на обезьяну, то на Бержерака и отдаваясь неудержимому хохоту.

– Молчать, бездельники, а не то я покажу вам ваше место! – крикнул Бержерак, выведенный из терпения.

– Позвольте, сударь, полюбопытствовать, – проговорил какой-то лакей, выдвигаясь из толпы. – Этот нос чей будет, ваш собственный или прицепной? Вот так нос, всем носам нос! Отверните-ка его маленько в сторону, а то за ним ничего не видно! – балаганил лакей, с низкими поклонами приближаясь к поэту.

Намекнуть Сирано на его нос значило нанести ему кровное оскорбление. Наш герой не вынес этой насмешки и, выхватив свою длинную шпагу, ринулся на хохотавшую толпу. Моментально площадь опустела, лишь один Фаготен с гордым видом размахнулся шпагой на раздосадованного поэта.

Савиньян бессознательно бросился к несчастному животному и в одно мгновение уложил его на месте ловким ударом в сердце.

Видя мертвую обезьяну, Бриоше с воплем бросился к злосчастной жертве вспышки Бержерака.

– О, господин Сирано, вы поплатитесь мне за смерть моего Фаготена! – кричал он, впрочем, несколько сдерживая себя ввиду вещественного доказательства могущества Сирано, присутствие которого не позволяло ему вполне выразить свою ярость. – Я никогда не забуду смерти моего дорогого Фаготена. Я подам на вас в суд, и вы заплатите мне самое малое 50 пистолей! – продолжал он, обнимая мертвое животное.

– Погоди немного, и я тебе заплачу, но только такой же монетой, как и твоей обезьяне, – ответил Сирано, потом, вытерев шпагу и хладнокровно вложив ее в ножны, отправился к Новому Мосту, отыскивая глазами Мануэля. Но в почтительно расступившейся толпе не было ни молодого виртуоза, ни его спутников. Сирано уже направился было к «Дому Циклопа», как вдруг заметил вдали Зиллу.

– Эй, погоди, красотка, дай сказать пару слов! – крикнул он ей вдогонку.

Цыганка обернулась на этот бесцеремонный окрик и, узнав Сирано, остановилась, давая ему время подойти ближе.

За Зиллой виднелась фигура Бен-Жоеля, тщательно отворачивавшего свое внезапно нахмурившееся лицо.

– Скажите, куда девался тот молодой человек, который приходил вчера с вами в замок Фавентин? Честное слово, я уже глаза проглядел, стараясь отыскать его.

– Вы спрашиваете про Мануэля? – спросила гадалка.

– Да, про него!

– Его нет сегодня с нами!

– Где же мне искать его?

– Спросите брата, он лучше знает! – ответила Зилла, с полупоклоном отходя от Сирано и оставляя брата и Бержерака в приятном тет-а-тет.

Бен-Жоэль собрался уже было благородно ретироваться, но Сирано быстро остановил его, положив на плечо свою сильную, большую руку.

– Эй, милый, куда же ты? Как вижу, ты такой же дикарь, как и твоя сестрица!

– Пустите меня! – пробормотал цыган, – ежась под тяжелой рукой поэта. Этот жалобный оттенок в голосе бродяги, вероятно, кое-что напомнил Сирано, так как он быстро заглянул в низко опущенное лицо бродяги, но, видя, что тот отворачивается, Бержерак просто взял его за подбородок и поднял его смущенное лицо вверх.

– Та-та-та, так это ты голубчик?

– Вы меня узнали, господин?

– Как же, как же, узнал! Но не беспокойся, не по твоей вине; я вижу, ты не забыл моего совета и прятался, насколько мог!

– Я прятался лишь потому, что мне было совестно.