Текст книги "Тайное дитя"

II

Вы называете это войной.

Я предпочитаю другое слово: игра.

Почему? Да потому, что здесь власть принадлежит мне. Я словно кошка, играющая с беспомощным грызуном. Несмотря на годы ваших исследований и основательность научных заведений, несмотря на ваш научный прогресс и понимание законов природы, вы меня пока не победили. Если мне захочется подразнить и помучить вас, я так и сделаю. Я уже это делаю. Ваши жалкие, неуклюжие попытки избавиться от меня сводятся к высокомерию и ложной самоуверенности. О, как это меня развлекает!

Мы с вами играем тысячи лет подряд, и игра никогда мне не наскучит. Посмотрели бы вы на себя. Вы переполнены страхом, предрассудками и религиозным рвением, считая, будто от меня легко отмахнуться, посчитав чем-то другим.

Между нами идет нечестная игра. Или война. Или называйте это, как вам угодно. Но как и в забавах кошки с маленькой невинной мышкой, это лишь половина развлечения! Обожаю вовлекать вас в веселый танец, где я по собственному выбору то исчезаю, то появляюсь.

Могу ли я нести ответственность за то, что какого-то человека нет рядом? За вспышку света, диковинное облако в солнечный день? За оборванную фразу, пустой взгляд? Разве из-за меня вы что-то поставили не туда и теперь не можете найти? Виновата ли я в своем появлении? Неужели это из-за меня кто-то обжег руку, рассек губу, сильно ударил голову, сломал ребро? Разве из-за меня ваш близкий человек впал в замешательство, истерику или агрессию? Или в этом повинен кто-то совершенно другой?

Вам этого не узнать, ибо я гений уловок, обмана и неразберихи.

Давайте по-честному: вы скорее предпочтете объяснить странное поведение дорогого вам человека чем угодно, только не моим вмешательством. Скажете, что это рука Бога или самого дьявола, чародейство или колдовство.

И тем не менее, невзирая на все заклинания, сожжения, утопления и пытки, невзирая на заточение и изгнание из общества, стерилизацию и эвтаназию… я по-прежнему здесь!

Знали бы вы, как меня устраивают эти ваши настойчивые поиски света в темноте.

Итак, друзья мои, теперь вы знаете: у меня появилась новая игрушка. Свежая добыча. Податливая, юная, открытая видениям и ощущениям.

Вы и не заподозрите, что за странностями маленькой девочки скрываюсь я.

Вы засмеетесь и отмахнетесь. В этой извращенной игре я прячусь, а вы не торопитесь меня искать.

Ведь я же мастерица менять обличье, и в этом-то вся прелесть игры.

Глава 5
Элинор

Стол в холле украшает ваза с розами из собственного сада. Элинор добавляет последние штрихи к букету, когда снаружи вдруг доносится громкий и резкий звук автомобильного клаксона. Она вздрагивает и едва не опрокидывает вазу на пол.

Ее лицо расплывается в широкой улыбке. Она настежь распахивает входную дверь.

– Кто же это…

Софи награждает ее белозубой улыбкой. Подругу едва видно из-за руля громадного автомобиля. Муж, сидящий рядом, замер. Его лицо слегка позеленело.

– И как тебе, дорогая, мое новое авто? – спрашивает Софи, перекрикивая рокот мотора. – «Мерседес-бенц», не что-нибудь. Подарок от Генри на день рождения, – добавляет она, поглаживая мужа по голове, будто лабрадора.

– Элинор! – улыбается Генри и приветственно поднимает руку. – Слава богу, добрались! Моя жена гонит с бешеной скоростью. Ох уж эти женщины-шоферы! Из-за них дороги стали опасными. Надо запретить им водить машину.

– Покатался бы ты с Эдвардом, – бормочет себе под нос Элинор, улыбаясь и маша гостям.

Лорд Генри Грант-Паркер выпрыгивает из машины и неспешно обходит ее, чтобы открыть дверь жене. Его движения исполнены легкости и изящества. Это принадлежит ему по праву рождения, как и всем выходцам из его класса. Обходительность, утонченность и уверенность в собственном превосходстве подавались им вместе с молоком на завтрак.

Софи снимает шоферские перчатки и развязывает ленту, удерживавшую ее шляпу на голове. Она посылает воздушный поцелуй подруге.

– И ты вела эту громадину из самого Лондона? – спрашивает Элинор, глядя на невероятно длинный, элегантный серебристый корпус автомобиля. Ей он кажется напичканным опасностью. – Какая же ты смелая!

– Мне это нравится. Вождение неплохо встряхивает. Правда, пришлось сидеть на подушке, иначе бы я ничего не увидела. Да и эти чертовы педали нажимать тяжеловато. Зато я обожаю, когда все торопятся убраться с дороги, видя, как я с грохотом мчусь прямо на них. Вот такие шутки! И потом, Генри нравится ехать пассажиром. Правда, дорогой? Мы что же, прибыли первыми? А кто еще сегодня будет?

– Замечательный день для тенниса, – говорит Генри, широко раскидывая руки. – Эдвард, полагаю, уже на корте. Решил поупражняться с утра пораньше?

Он улыбается и взмахивает воображаемой ракеткой.

– Нет, он…

– Ты посмотри на себя! – восклицает Софи, беря Элинор под руку, и они входят в дом. – Прячешься в этом чертовом захолустье! Тебя целую вечность не было на пятничных суаре. Почему? Никак, дражайшая подруга, ты меня избегаешь?

– Нет! Дело в…

– А где твоя младшая сестрица? Вернулась из своих странствий?

– Да, Роуз вернулась. Мне нужно с тобой поговорить о ней.

– Умираю от желания услышать, как ей жилось в Париже. И про Италию тоже. Где она там побывала? В Риме? Во Флоренции? Ей обязательно нужно было повидать Флоренцию и Сиену – мои любимейшие города. Генри, не отставай…

Роуз и ее красивая, словно фея, подруга Кларисса забрели на кухню и о чем-то просят миссис Беллами. Та уперла руки в бока и отчаянно мотает головой.

– Я не готовлю никакой иностранной дребедени. Желаете таких кушаний – отправляйтесь в Лондон. Там полно дорогих ресторанов, где это готовят. Я свое поварское ремесло уважаю и готовлю настоящую английскую пищу, – твердо заявляет повариха.

– Но у Клариссы…

– Вот вы где! – Элинор впархивает на кухню и выразительно смотрит на Роуз.

«Немедленно прекрати!» – говорит ее взгляд. Сердить миссис Беллами ни в коем случае нельзя, иначе все прочувствуют на себе ее дурной характер. Не далее как в прошлом месяце им пришлось целую неделю есть пережаренное, сухое, пересоленное мясо и водянистые овощи. Причина – неуместное замечание Эдварда.

– Роуз, Кларисса, выйдите на террасу и поздоровайтесь с лордом и леди Грант-Паркер.

Кларисса стреляет своими большими глазами в сторону Генри и закусывает губу.

– Миссис Беллами, пожалуйста, попросите Элис принести нам кувшин лимонада и стаканы. И шампанское со льдом. А как восхитительно пахнет ваш ланч, – говорит Элинор, награждая повариху самой теплой и благодарной улыбкой.

Гости собираются на задней террасе под голубым небом и облаками, напоминающими взбитые сливки. Внизу простирается лужайка для крокета и розовый сад Элинор. Дальше начинается главная лужайка, тянущаяся по пологому склону к теннисным кортам и кустам рододендрона. В беседке, увитой глицинией, Фолкс и Берти уже почти накрыли стол для ланча, который будет подан сюда после тенниса.

– Так что ты хотела мне сказать насчет Роуз? – спрашивает Софи, покачивая бокалом с шампанским.

Убедившись, что их никто не слышит, Элинор наклоняется к уху подруги и рассказывает ей о Марселе, французском любовнике сестры, о недовольстве Эдварда и дурацком желании Роуз стать журналисткой и содержать этого француза, пока он взращивает в себе художника.

– Весьма декадентская история, – комментирует Софи, прикрывает глаза и искоса смотрит на Элинор, потом затягивается сигаретой. – Но мне в нем что-то понравилось. Обаятельный, сексуальный француз? Малость банально, однако… Уверена, он довольно скоро ей наскучит. Мы можем найти не менее обаятельного англичанина, который ее переманит. Дорогая, предоставь это мне. Кстати, почему бы вам обеим не приехать ко мне в следующие выходные? Я бы могла познакомить твою сестру кое с кем.

– Ой, я не смогу поехать. Не могу оставить Мейбл.

– Почему бы нет? Я оставляю двух своих спиногрызов при каждой возможности.

Элинор и не ждет особо тесных отношений между Софи и ее сыновьями Себастьяном и Фредди. Та же прохладность, что в отношениях подруги с ее матерью. Элинор дружит с Софи еще с довоенных времен, когда они учились в закрытой школе. Мать Софи она видела один или два раза во время каникул: холодную, пугающего вида матрону. Неизменными спутницами в детстве и отрочестве Софи были горничная, няня и компаньонка.

– Когда они вырастут и станут поучтивее, – продолжает Софи, – быть может, я стану проводить с ними побольше времени. Ничего, закрытая школа их укротит. Превратит из необузданных зверенышей в дрессированных, воспитанных юношей. А сейчас чем меньше я их вижу, тем лучше. Три и два года – поистине утомительный возраст, – со смехом заключает Софи.

Элинор делает глубокий вдох.

– Софи, я вновь беременна. Этого ребенка я ни в коем случае не должна потерять, – говорит она, обходя тему Мейбл.

– Угораздило же тебя!

– Вообще-то, уместнее было бы меня поздравить.

– Это само собой. Можешь считать, что поздравила. И в то же время тебе не повезло. Сказывается на фигуре. Я целых девять месяцев отвратительно себя чувствовала. – Софи поднимает фужер. – За твою удачу, подружка. И за старые добрые времена, – улыбается она. – Как Эдвард? – Щурясь, Софи смотрит в сторону кортов, куда направляется первая партия игроков.

– Работает даже дома, – вздыхает Элинор. – Занят под завязку. По-моему, он тащит на себе непомерный груз. Вынужден всю неделю проводить в лондонской квартире.

– Да? – Софи внимательно смотрит на Элинор и слегка хмурится. – Знаешь, а тебе стоит постоянно наведываться к нему на Блумсбери. Делать ему сюрпризы. Держать его в напряжении. Мужчина, на всю неделю оставленный в городе, подвержен разнообразным искушениям.

– Эдвард на такое не способен, – смеется Элинор. – Не тот типаж.

– Все мужчины одинакового типажа. Можешь мне верить, Элинор.

Элинор смотрит в сторону Генри, губы которого почти касаются уха шаловливой, хихикающей Клариссы. Элинор моргает и смотрит снова. Нет, ей не показалось, Генри и Кларисса флиртуют в открытую. Почему он так себя ведет, зная, что жена рядом? Увидев, куда смотрит Элинор, Софи раздувает бледные ноздри.

– Очередное маленькое развлечение Генри, – говорит она, глубоко затягиваясь сигаретой.

Софи в белом шелковом платье, отороченном кружевами, выглядит образцом изысканности. Красавицей ее не назовешь, но она изящна и элегантна. По всему видно, что Брук-Энд не место для нее. Она слишком лощеная, слишком величественная для мировосприятия этого сельского жилища среднего класса, если, конечно, у дома есть мировосприятие. Разумеется, Брук-Энд не похож на большой загородный дом Генри в Глостершире. Там все дышит высокомерием. Там глаз постоянно натыкается на драгоценные предметы старины, заставляющие посетителей охать и ахать. Брук-Энд – дом не для показа, а для жизни. Его пространство наполнено деревом янтарного цвета и уютными диванами. На кофейных столиках громоздятся книги, упрашивающие, чтобы их прочли. В маленькой гостиной стоит мольберт с незаконченным изображением сада. Элинор так и не соберется его дописать. Повсюду валяются осколки и обломки – это Мейбл познаёт мир. Элинор такой беспорядок ничуть не раздражает. Она знает, что к концу дня мисс О’Коннелл все уберет.

Генри обнимает Клариссу за талию. Элинор становится не по себе. Каково Софи это видеть? Ведь ее публично унижают. Бедняжка Софи, она пьет свою горькую чашу сполна. В прошлом лорд Генри Грант-Паркер считался завидным женихом, пока не остановил свой выбор на ней. Газеты ее обожают. Леди Грант-Паркер считается законодательницей моды и стиля. Во время лондонского сезона ее фотографии постоянно появляются на страницах светской хроники. Она посещает скачки и спортивные состязания, появляясь в новых нарядах: от Шанель – на Королевских скачках в Аскоте, от Скиапарелли – на автогонках в Гудвуде, от Ланван – на регате в Хенли. Другие женщины хотят все, что есть у Софи. Кажется, и ее мужа тоже. Испытывая омерзение, Элинор отворачивается.

– Давай спустимся вниз и посмотрим на теннисистов, – предлагает Софи; она сидит прямая, как струна, с высоко поднятой головой.

– Хорошая мысль.

Элинор берет Софи за руку, надеясь выразить ей поддержку. Глазами она ищет среди гостей Роуз и замечает сестру разговаривающей с дочерьми Лейтонов. Элинор подзывает Роуз к себе.

– Ты не прогуляешься с Софи к кортам? Я обещала Мейбл, что приведу ее на взрослое торжество. Я скоро вернусь, – добавляет Элинор, обращаясь к подруге.

Элинор спешит в дом и поднимается в детскую. Перед мысленным взором продолжают мелькать отвратительные сцены: Генри, флиртующий с Клариссой, девушкой почти вдвое моложе его. Какой позор! А сама Кларисса? Родителям нужно внимательнее следить за дочерью, не то она превратится в такой же «бракованный товар», как Роуз. Боже мой, Роуз! И как она могла? Куда ни глянь – повсюду натыкаешься на половую распущенность. Элинор вздрагивает, радуясь, что проделки Роуз хотя бы неизвестны обществу. Элинор приложит все силы, чтобы сохранить это в тайне.

– Вот ты где!

Элинор улыбается Мейбл, играющей на полу в островке солнечного света. В руках у дочери тряпичная кукла Пруденс, которую малышка держит за ноги. Кукольные волосы из желтой шерсти свисают вниз.

– Мама! – Мейбл встает с пола. – Должна тебе сказать, Пруденс очень плохо себя вела. Я ей сказала: «Ты плохая, совсем плохая куколка! У тебя внутри живет дьявол, и потому ты такая плохая».

– Да ну? Уверена, внутри Пруденс нет никакого дьявола.

И откуда только ребенок набрался этой чепухи?

– Есть, – с недетской серьезностью возражает Мейбл. – Потому я и держу ее вниз головой, чтобы дьявол из нее выпал. Понимаешь?

– Понимаю.

Мейбл бросается в объятия матери. От малышки слегка пахнет теплым молоком и сладковатой лавандой.

– Хочешь пойти со мной и посмотреть, как леди и джентльмены играют в теннис?

Элинор ставит Мейбл на пол и опускается на корточки, чтобы их лица были вровень друг с другом.

– А мне можно поиграть?

– Не в этот раз, дорогая. Ты еще слишком маленькая.

– У-у. – Мейбл выпячивает нижнюю губу и хмурится. – Это нечестно!

– Мейбл, нельзя разговаривать так с мамой! – заявляет мисс О’Коннелл; лицо няни сурово, а сама она убирает выстиранное белье девочки в шкаф. – Извинись, иначе ты вообще не увидишь тенниса!

– Извини, мама, – бормочет Мейбл, щеки которой мигом краснеют.

Элинор оглядывается на няню. Похоже, та сегодня чрезмерно строга.

– Тише, – говорит она, сжимая пухлые ручонки Мейбл и улыбаясь. Пусть знает, что мама, в отличие от строгой мисс О’Коннелл, на нее не сердится. – Мы с тобой поиграем в теннис в другой раз. Так ты хочешь пойти со мной и посмотреть состязания? Но ты должна обещать, что будешь хорошей девочкой и не станешь никому мешать.

Мейбл энергично кивает, а мисс О’Коннелл твердым голосом говорит:

– Когда тебе всего четыре года, кажется, что теннисные состязания длятся целую вечность. Через некоторое время я приведу Мейбл на корт, а у вас будет время пообщаться с гостями, как и надлежит каждой хорошей хозяйке.

В груди Элинор что-то надламывается. Несносная женщина! Будет ее учить, как себя вести на своем же приеме.

– Няня, я возьму ее с собой, – не менее твердо отвечает Элинор. – Она перекусит с нами, а если устанет, я отведу ее к вам. – Элинор приветливо улыбается мисс О’Коннелл. – Идем, Мейбл.

Выйдя из детской, мать и дочь видят на площадке Эдварда, успевшего надеть теннисный костюм.

– Папа! – Мейбл берет его за руку, и они спускаются, оба считая ступеньки.

Они доходят до границы верхней лужайки и сада. Мейбл бросается играть в прятки, прячась за кустами и шток-розами и громко смеясь всякий раз, когда Эдвард ее находит. Элинор улыбается. Солнце согревает ей плечи. Со стороны корта слышны глухие удары ракеток по мячу, перемежаемые смехом и криком.

Неожиданно Эдвард опускается на корточки перед Мейбл. Малышка замерла, точно статуя, протянув руку и указывая на что-то невидимое. У Элинор сердце уходит в пятки.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – произносит Эдвард. Он смотрит туда, куда указывает пальчик дочери. – Какая леди с огненными волосами? Я никого не вижу. Думаю, ты просто перепутала. Ты хотела сказать «с рыжими волосами». Так мы называем этот цвет волос.

– Мне она не нравится, – говорит Мейбл, и Элинор становится не по себе.

Ни в доме, ни среди гостей нет рыжеволосых женщин.

– Мейбл, здесь нет никакой леди. – Эдвард выпрямляется и протягивает дочке руку. Она протягивает свою, но другой рукой продолжает указывать в пространство между кустами. – Если ты будешь себя хорошо вести, мама, быть может, позволит тебе съесть кусок медового кекса, испеченного миссис Беллами.

Мейбл чмокает губами. И вдруг, словно сраженная пулей, падает, растягивается на траве и извивается всем телом.

– Элинор! – вскрикивает Эдвард.

Ее разум соображает медленно и как-то отстраненно, словно она смотрит на происходящее сквозь пелену тумана или из-за занавески. Она убеждала себя, что случаи на станции и на пикнике не означают ничего страшного. И вот – третий раз. Теперь уже не отмахнешься. Элинор видит, как Эдвард дает Мейбл быструю и сильную пощечину, словно намеревается разбудить. Поначалу малышка не реагирует, затем открывает затуманенные глаза.

– С нашим ребенком что-то происходит! – Эдвард ошеломленно глядит на жену. – Как ты думаешь, не заболела ли она чем-нибудь?

Элинор качает головой и опускается на корточки рядом с Эдвардом. Оба смотрят на дочь.

– Эдвард, – тихо начинает она, – это уже не в первый раз. Я и раньше видела ее в таком состоянии.

– Что-о? Почему мне не сказала? Элинор, когда это началось? Сколько раз ты это видела, черт побери?!

– Я думала, быть может… быть может, в этом нет ничего особенного.

Малышка поворачивается и смотрит на мать. Глаза девочки принимают осмысленное выражение.

– Мама, – слегка дрожа, произносит она и протягивает ручки.

Элинор опускается на траву и сажает дочь на колени. Она выдерживает взгляд Эдварда. Оба думают одинаково.

– Я отведу ее в дом, – дрожащим голосом говорит Элинор. – Попрошу мисс О’Коннелл уложить ее на пару часов в кровать.

– Это было бы лучше всего. – Эдвард смотрит на Элинор; его лицо напряжено до предела, отчего ее сердце готово разорваться. – Нам нельзя никому об этом рассказывать. – (Она тупо кивает.) – До тех пор, пока мы… не проконсультируемся.

– Я… я скажу мисс О’Коннелл и гостям, что Мейбл споткнулась, упала и ударилась головой. – Элинор отводит волосы, закрывающие глаза Мейбл. – Теперь ей надо отдохнуть.

– До сих пор не понимаю, почему ты мне сразу не сказала, – тихо говорит Эдвард.

– Я боялась. К тому же у нашей малышки живое воображение. Думала, она чрезмерно утомилась. Отдохнет, и все пройдет. Я не хотела обращаться к врачу из-за…

Эдвард кивает:

– А мисс О’Коннелл упоминала о чем-нибудь подобном?

– Нет, ни разу, – отвечает Элинор.

– Возможно, мы напрасно беспокоимся, – скупо улыбается Эдвард.

– Эдвард! – громогласно зовет его с корта Бартон. – Нам нужен четвертый!

– Иду! – отвечает Эдвард.

– Включайся в игру, – говорит Элинор, сдерживая дрожь в голосе. – По пути домой я раздобуду для Мейбл кусок медового кекса. Может, все дело в голоде. Она же с самого утра ничего не ела! Это моя вина. Надо было сказать мисс О’Коннелл, чтобы заранее ее покормила…

Эдвард касается колена жены:

– Элинор, не вини себя. Возможно, ты права. Кекс – это хорошо. Сладкое ей сейчас пойдет на пользу.

Она смотрит, как муж уходит на корты. Всего раз он оборачивается и машет ей. Элинор понимает: надо побыстрее увести Мейбл, пока гости не начали задавать вопросы. Софи ждет, что они продолжат разговор, но ей сейчас не до беседы. Элинор чувствует навалившееся утомление.

Она крепко прижимает дочь к себе и качает, пока голова малышки не упирается ей в грудь. Через мгновение Мейбл уже спит. Ее розовые губки раскрыты, глаза слегка подрагивают под сомкнутыми веками. Ее кожа персиково-кремового цвета гладкая и нежная. Недавняя бледность сменилась легким румянцем. Элинор никогда не наскучит смотреть на это личико, знакомое, как свое собственное.

Глава 6
Эдвард

Банк «Коулрой и Мак» находится в доме номер 24 по улице Чипсайд. Неприметное здание, беленые стены снаружи и добротная темная отделка тиковым деревом изнутри. Скромный банк, не чета финансовым гигантам акционерных обществ, но зато здесь особое отношение к каждому клиенту. Специализированный банк для состоятельных людей; для тех, кому важно знать, что их деньги находятся в хороших, надежных руках; где задают мало вопросов, но делают все, дабы как можно полнее учесть интересы клиента. Вкладчиком «Коулроя и Мака» был и отец Эдварда, храня здесь свое состояние, нажитое нелегким трудом. Стараниями банкиров деньги Хэмилтона-старшего значительно умножились в основном за счет вложений в стремительно развивающиеся отрасли американской экономики – электротехническую и сталелитейную. Сейчас владельцы банка с такой же проницательностью стараются приумножить деньги Эдварда посредством операций на финансовом рынке.

– Я не люблю рисковать, – неоднократно заявлял мистеру Коулрою Эдвард, когда тот заводил разговор о спекуляциях на фондовой бирже.

– Нынче все занимаются подобными спекуляциями, – отвечал ему мистер Коулрой. – Прекрасный способ сделать быстрые деньги.

Однако Эдвард упорно не поддавался на искушение.

– У меня достаточно денег, – не раз говорил он мистеру Коулрою, – и я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему.

Любое рискованное предложение его нервировало.

– Как вам будет угодно, – бормотал мистер Коулрой, соглашаясь на апробированные вложения в надежные компании и государственные облигации и оставляя спекуляции волатильными ценными бумагами, фьючерсами и опционами для более смелых душ, нежели его клиент.

Мистер Коулрой наверняка родился и вырос в обеспеченной семье, где не волновались из-за нехватки денег. Поэтому он не знал и вряд ли мог понять, что у Эдварда есть все основания думать по-другому. Об этом, пусть и весьма скупо, писал Джеймс Джойс в своем «Улиссе». Отец писателя был одним из тех, кто проделал путь из низов наверх исключительно за счет собственного трудолюбия и упорства.

В двенадцать лет отца Эдварда отправили работать на шахту. Жалованье доставалось ему нелегко, и к каждому пенни он относился с такой заботой и почтением, что это вызвало бы глубокое восхищение у дядюшки Скруджа. Такое же внимательное, трепетное отношение к деньгам укоренилось и в Эдварде. Он не шел ни на какие риски и не допускал, чтобы деньги утекли сквозь пальцы, ибо слишком хорошо понимал витающую над ним возможность обеднеть.

Благодаря природному уму и неустанному труду отец накопил достаточно денег. Семья жила скромно, занимая небольшой домик и довольствуясь простой одеждой, простой пищей и простой мебелью. В детстве Эдвард был счастлив, ибо не знал иной жизни. Единственной статьей расходов, на которые отец не скупился, было образование сына и намерение поднять Эдварда выше уровня рабочего класса.

Однако реакция новых соучеников Эдварда на его незнатное происхождение была жестокой. Он быстро начал стыдиться своих «неотесанных» родителей и «жалкого домишки». С тех пор он делал все возможное, только бы скрыть свое происхождение, компенсируя историю семьи резкими выступлениями против низших слоев общества, чтобы ни у кого не закралось сомнений насчет его принадлежности к верхушке среднего класса. Даже Элинор не знала, сколь скромно начиналась его жизнь, а если бы знала – ни за что не вышла бы за него. В этом он уверен. Пусть ее семья и пережила тяжелые времена из-за гибели братьев и смерти родителей, но все они выходцы из добропорядочного сословия.

Он же был аномалией. Яркой искрой среди пепла и копоти низших классов.

– Доброе утро, мистер Хэмилтон, – здоровается с ним секретарша средних лет.

Ее седые волосы убраны в аккуратный узел. Невысокого роста, она кажется совсем маленькой за своим громадным письменным столом. Его узнают в лицо. От этого в груди разливается приятное тепло.

– У вас назначена встреча? – спрашивает она, водя пальцем по четко выписанным строчкам увесистого настольного календаря в солидном кожаном переплете.

– Доброе утро. Нет, сегодня у меня никаких встреч. Я зашел снять деньги.

– Конечно. – Секретарша поднимает на него глаза и улыбается. – Проходите.

Она открывает массивную дверь и вводит Эдварда в помещение, где сидят несколько клерков, склонившихся над конторскими книгами. Опять эта тупая, пульсирующая головная боль. Как же она ему мешает. Едва ли стоит ей удивляться. Он постоянно страдает от головных болей. Сгустки боли ударяют ему в череп. Помимо этой напасти он отвратительно спит по ночам. Минувшей ночью, что часто бывает накануне таких дней, как этот, он практически глаз не сомкнул. А теперь, после теннисных состязаний на выходных, к череде его обычных забот добавилась тревога за Мейбл. К своему удивлению, он обнаруживает, что молится Богу, в которого больше не верит, и просит, чтобы увиденное оказалось не более чем случайностью.

Секретарша подводит его к кассиру.

– Передаю вас в надежные руки мистера Джонса, – с улыбкой говорит она и возвращается за свой громадный стол.

Джонс порывисто встает, сдвигая в сторону бумаги, с которыми работал, тянется через стол, чтобы пожать Эдварду руку, и роняет авторучку.

– Добрый день, мистер Хэмилтон. Надеюсь, ваша семья в добром здравии? Желаете получить обычную сумму? – спрашивает кассир, нагибаясь за ручкой, успевшей закатиться за стул.

Характер у Джонса нервный. Он еще совсем молод, но уже успел приобрести землистый цвет лица. Он одет в мятый костюм с тонким галстуком. Одному дьяволу известно, чего он так нервничает при встрече с Эдвардом. Эта процедура повторяется ежемесячно. Пора бы привыкнуть. Эдвард видит, что у парня подрагивает рука, когда он косым почерком выводит на чеке сумму. Эдварду остается лишь подписать чек. Может, парень думает, что эти регулярные крупные суммы наличными имеют криминальный подтекст? Эдвард внутренне усмехается нелепой мысли. Он хорошо известен в обществе. Достаточно сказать, что его часто цитируют по радио, в передачах Британской вещательной корпорации. Его репутация безупречна.

– Прошу немного подождать, – говорит Джонс, берет чек и скрывается за другой дверью, чтобы принести деньги.

В комнате тихо. Поскрипывает чье-то перо. Один из клерков елозит на стуле, а другой откашливается.

Эдвард откидывается на спинку стула и подносит к глазам часы. В висках пульсирует боль. Он начинает массировать затекшие мышцы шеи и плеч. Половина одиннадцатого. Есть время прогуляться. Все лучше, чем трястись в грязной, душной подземке. Приятная прогулка вдоль реки – как раз то, что надо. Возможно, свежий воздух избавит его от проклятой головной боли.

Он представляет, как Элинор звонит доктору Харгривсу, о чем они договорились в тот день. Боже, ему срочно нужна сигарета! Он достает из пиджака портсигар, раскрывает его и вытаскивает сигарету. В день консультации он обещал приехать домой, хотя его неделя под завязку забита встречами, лекциями и письмами. Эдвард чиркает спичкой и закуривает. Его ладони липкие от пота. Он затягивается, проглатывает дым. Приток никотина успокаивает его.

Хлопает дверь, заставляя Эдварда подпрыгнуть. Вернулся Джонс.

– Ну вот и я, мистер Хэмилтон, сэр. Прошу извинить за ожидание.

Кассир возвращается на свое место, пододвигает Эдварду пепельницу и, тяжело дыша, отсчитывает фунтовые купюры.

– Вся сумма, – объявляет он, кладя последнюю купюру. – Двадцать шесть фунтов.

– Отлично. Благодарю вас, Джонс.

Он тушит сигарету, берет деньги и кладет в большой конверт, специально принесенный для этой цели. Конверт он опускает в свой тонкий портфель. Затем встает и крепко пожимает руку кассира своими холодными, липкими пальцами.

– До встречи в следующем месяце, Джонс, – говорит Эдвард, надевая шляпу. – Удачного вам дня. До свидания.

Коротко улыбнувшись, он возвращается в приемную.

Завидев Эдварда, швейцар кивает и распахивает дверь. Эдвард выходит на улицу и делает глубокий, затяжной вдох. Его сердце равномерно бьется, в ушах тоже стучит. Головная боль еще сильнее сдавливает виски.

Улица полна легковых автомобилей, грузовиков, велосипедов и неуместно выглядящих здесь конных повозок. Машины громко сигналят, люди кричат. Уличное движение почти замерло. Подходя к берегу Темзы, Эдвард видит, что и река запружена транспортом. Баржи везут уголь, бревна и различные товары. Рядом с ними плывут парусные суда, пыхтят буксирчики, проносятся прогулочные катера, неспешно движутся рыбачьи лодки. Лондон стал местом обитания громадной массы людей, превратился в кипящий котел, где перемешались богатство и бедность, высшие слои и низы, мозги и мускулы. Весь город лихорадочно старается оставить позади ужасы войны и на всех парах несется… к чему? К чему-то лучшему или, наоборот, к худшему? Куда бы ни привел этот курс, Эдвард, наряду со всеми, несется в общем потоке, не в силах противиться кипучей энергии Лондона.

Он прибавляет шагу и задумывается о прошлом. Его мысли мрачны. По-настоящему освободиться от прошлого невозможно. Груз прошлого, его хватка, как бы сам Эдвард и этот прекрасный город ни противились, медленно, но верно будут их всех душить, пока, один за одним, это сломленное поколение в молчаливом крике не сойдет на нет.

Только тогда наступит настоящий мир…

Вайолет ждет в условленном месте, на скамейке за железнодорожной станицей Блэкфрайерс. Здесь они встречаются в летние месяцы. Зимой излюбленным местом их встреч является паб «Голова королевы», где можно погреться у камина и где Эдвард обычно пьет кофе, а Вайолет – джин с лаймом. Эдвард предпочитает летние встречи. Сидишь с ней рядом на скамейке, смотришь на прохожих и не видишь ее глаз.

Заметив его, Вайолет пытается встать.

– Доброе утро, капитан… в смысле, мистер Хэмилтон.

– Пожалуйста, не вставайте, – протестует Эдвард и поднимает руки, подкрепляя свой протест.

Ощущая неловкость, он останавливается перед скамейкой. Вайолет – худощавая тонкокостная женщина неопределенного возраста. Он знает, что ей около тридцати, но, судя по обвислой коже вокруг рта и глаз, ей могло быть и больше. Ее длинные пепельно-каштановые волосы туго закручены на затылке. Одежда скорее практичная, нежели модная. Но лицо у нее приятное, с правильными чертами. Эдвард всегда теряется и не знает, как правильно себя вести. Ограничиться рукопожатием? Или поцеловать в щеку?

– Как дела? – вместо этого спрашивает он и, избегая любых прикосновений, садится рядом.

– Неплохо, сэр, – отвечает она. – А ваши? Как ваша семья?

Эдвард чувствует взгляд Вайолет, скользящий по его дорогой одежде, до блеска начищенным ботинкам и, наконец, по его лицу с резкими чертами. Он так и не может заставить себя посмотреть на нее. Пока не может. Вместо этого он смотрит перед собой, игнорируя постоянный стук в висках. Он разглядывает окрестный пейзаж. Лондонские платаны густо покрыты чудесной листвой. На другой стороне улицы человек продает розы из ведра. Одну розу он держит в руке, протягивая прохожим: «Полдюжины роз всего за шесть пенсов!» Рядом с поребриком расположился газетный лоток. Со скамейки Эдварду видны крупные заголовки газет.