Текст книги "Коммуна"

Один рабочий, гражданин Мань, был арестован по дороге из своей мастерской домой.

Он был уже болен и через месяц умер в Пелажи, замученный вконец режимом этой тюрьмы[80]80
  Lefrançais. Etude sur lе mouvement communaliste еn 1871.


[Закрыть].

Вечером 22 января был расклеен декрет о закрытии клубов в Париже…

Бомбардировка Парижа психологически успокаивала в том смысле, что все-таки оставалась еще надежда на последний бой.

Когда после 28 января она прекратилась, население почувствовало, что его предали; оставался один исход: умереть, если только восстание невозможно.

Как! Все мертвецы, лежащие грудами, одни на полях, другие – на камнях мостовой; старики, умершие от бедствий осады, – все это не послужит ни к чему, кроме как к народному унижению, и слово «Республика» будет только маской!

Как! Так это и есть то, что издали рисовалось в лучах славы!

Всякий республиканец был объявлен врагом Республики.

Жюль Фавр, Жюль Симон, Гарнье-Пажес объезжали департаменты; Гамбетта успел задушить лионскую и марсельскую Коммуны, вызванные революцией 4 сентября, с той же развязностью, с какой он на следующий день после 14 августа требовал смертной казни для ля-виллетских бандитов.

VI
Женщины 1870 года

Среди самых непримиримых борцов, которые сражались с завоевателем и защищали Республику, эту зарю свободы, было немало женщин.

Из женщин захотели образовать особую «касту», и под давлением силы и обстоятельств произошло наше обособление: нас не спрашивали, хотим ли мы этого, и нам не с кем было посоветоваться. Новый мир соединит нас с освобожденным человечеством, в котором каждое существо найдет себе место.

Мария Дерезм храбро боролась за права женщин, но исключительно с идейной стороны; в профессиональных школах работали жена Жюля Симона, Полен, Жюли Туссен. Школа для маленьких детей, которую устроила Пан-Карпантье на улице Отфейль, так близко примыкала во время империи к обществу первоначального обучения, что наиболее активные труженицы участвовали во всех группах сразу. В этом деле нам помогал Франколен из Общества первоначального обучения, которого, вследствие его сходства с учеными эпохи алхимии, мы в товарищеском кругу называли «доктор Франколинус».

Он основал почти без посторонней помощи бесплатную профессиональную школу на улице Тэвено.

Там занимались вечером. Те из нас, кто работал там, могли таким образом отправляться на улицу Тэвено, кончив занятия в своих классах. Почти все мы были воспитательницами; с нами была и Мария Ля-Сесилия, в то время молодая девушка; директрисой была Мария Андре; несколько женщин вели преподавание. Я читала три курса: литературу, где так легко можно было отыскать цитаты из прекрасных авторов, подходящие к настоящему моменту; историческую географию, где названия и исследования прошлого приводили к именам и открытиям нашего времени. Читая эти курсы, так уместно было рисовать картины будущего на развалинах прошлого. Я с наслаждением отдавалась этой работе.

По четвергам я вела еще класс рисования, который как-то посетила императорская полиция, оказав мне честь тем, что посмотрела портрет Виктора Нуара на смертном одре, сделанный мелом и растушеванный пальцем на черной доске, что производило мягкое и глубокое впечатление.

Когда события стали осложняться, курс литературы я передала Шарлю де Сиври, а курс рисования – своей товарке по классу и подруге, мадемуазель Потен.

Все женские общества, думая только о бедствиях переживаемого времени, соединились с обществом помощи жертвам войны, в котором буржуазные дамы – жены членов Правительства национальной обороны, которое так плохо обороняло страну, – выказали себя в самом героическом свете.

Говорю это без всякого кружкового «патриотизма», ибо сама я чаще бывала в клубе «Отечество в опасности» и в наблюдательных комитетах, чем в комитете помощи жертвам войны.

В этом последнем царил благородный дух широкой терпимости: помощь оказывалась, правда крохами и чтобы хоть немного облегчить все страдания и таким образом поддерживать веру, что капитуляции не будет.

Если бы кто-нибудь в комитете помощи жертвам войны заговорил бы о сдаче, его выставили бы за дверь не менее энергично, чем в клубах Бельвиля или Монмартра.

Парижские женщины были одинаковы в этом отношении как в городе, так и в предместьях; мне вспоминается Общество первоначального обучения, где я сидела на ящике со скелетом в маленьком кабинете направо от канцелярии; в Обществе же помощи жертвам войны мое место было на табурете у ног мадам Гудшо, своими белыми волосами походившей на маркизу из далекого прошлого. Порой она с улыбкой охлаждала мои пылкие мечты.

Почему я там была на положении привилегированной? Не знаю. Быть может, потому, что вообще женщины любят бунтовать. Мы не лучше мужчин, но власть еще не развратила нас.

Факт в том, что они меня любили, и что я любила их.

Когда после 31 октября я была арестована Крессоном[81]81
  В тот момент – префект полиции Парижа.


[Закрыть], не столько за участие в демонстрации, сколько за то, что сказала: «Я была там для того, чтобы разделить опасность с женщинами, не признающими правительства», – госпожа Мерис от имени Общества помощи жертвам войны явилась требовать моего освобождения в ту самую минуту, когда того же требовали от имени клубов Ферре, Авронсар и Крист.

Чего только не предпринимали женщины 1871 года! Прежде всего мы устроили походные лазареты в фортах, и так как Правительство национальной обороны, вопреки обыкновению, согласилось принять нас по этому делу, то мы уже начинали верить, что наши правители серьезно собираются сражаться, между тем как они в это самое время послали туда массу молодых людей, совершенно бесполезных, невежд и крикунов, испускавших крики ужаса даже тогда, когда форты были в сравнительной безопасности; после этого мы поспешили подать в отставку и стали искать себе более полезного дела. В прошлом году я разыскала одну из наших храбрых лазаретных деятельниц – мадам Гаспар.

Где только мы не работали! Лазареты, наблюдательные комитеты, мастерские при мэриях, в которых, особенно на Монмартре, мадам Пуарье, Экскофон, Блен и Жарри сумели, одна за другой, так поставить дело, что заработки всех были приблизительно равны.

Революционный «котел», где во время осады мадам Ле-мель[82]82
  Наталия Лемель вместе с некоторыми другими социалистками образовала во время Коммуны Центральный Комитет союза женщин для защиты Парижа и помощи раненым, выступала в революционных клубах, а в майские дни сражалась на баррикадах. Была сослана в Новую Каледонию.


[Закрыть] из синдикальной камеры переплетчиков, уж не знаю каким образом, сумела спасти от голодной смерти такую массу людей, – этот «котел» был подлинным чудом ума и самоотверженности.

Женщины не спрашивали себя, возможно ли известное дело, но полезно ли оно; в последнем случае они тотчас же брались за его осуществление.

Однажды мы решили, что на Монмартре недостаточно лазаретов, и вот я с одной подругой из Общества первоначального обучения, совсем молоденькой в ту пору, принялась за устройство нового лазарета. Девушка эта была Жанна А.

У нас не было ни гроша, но для образования фонда мы придумали следующее.

Мы брали с собой высокого национального гвардейца с лицом, похожим на гравюру 1793 года; он шел впереди с примкнутым к ружью штыком. Опоясанные широкими красными шарфами, с сумками в руках, специально связанными для этого случая, мы все трое с мрачным видом отправлялись к богачам. Начинали с церквей: национальный гвардеец шагал посередине, стуча ружьем по плитам. Каждая из нас обходила одно крыло церкви и собирала пожертвования, начиная со священников у алтаря.

Богомольные дамы по очереди, бледнея от ужаса и дрожа, опускали деньги в наши кошельки; некоторые это делали довольно охотно, священники давали все. Потом настала очередь финансистов, евреев или христиан, без различия; затем просто добрых людей; один аптекарь из Монмартра предложил в наше распоряжение свой материал. Госпиталь был основан.

В мэрии Монмартра было много смеха по поводу этой экспедиции, которую никто бы не одобрил, если бы рассказали о ней до ее успешного завершения.

День, когда Пуарье, Блен и Экскофон пришли за мной в школу, чтобы основать женский наблюдательный комитет, остался у меня навсегда в памяти.

Это было вечером после занятий. Сидели они у стены: Экскофон, с растрепанными белокурыми волосами; мамаша Блен, уже старуха – в суконной шляпе, а Пуарье – в красном ситцевом капюшоне. Без комплиментов и колебаний они мне просто сказали:

– Вам надо идти с нами.

И я им ответила:

– Иду.

У меня в классе в это время было почти двести учениц, девочек от 6 до 12 лет, с которыми занимались я и моя помощница; были еще совсем маленькие мальчики и девочки от 3 до 6 лет, с которыми занималась моя мать и которых она очень баловала. Старшие девочки моего класса помогали ей, то одна, то другая.

Малыши, дети крестьян, искавших убежища в Париже, присланы были ко мне Клемансо; мэрия обязалась кормить их; у них всегда были молоко, конина, овощи и очень часто – какие-нибудь лакомства.

Однажды молоко опоздало. Самые маленькие, не привыкшие ждать, принялись плакать, и моя мать, утешая их, плакала с ними. Не знаю, как пришло в голову мне пригрозить им, что, если они не замолчат, их отправят к Трошю.

Тотчас они закричали в ужасе:

– Барышня, мы будем послушными, не посылайте нас к Трошю!

Эти крики и терпение, с каким они стали ждать молока, укрепили меня в мысли, что у них дома парижское правительство не пользовалось большим уважением.

Часто говорят о том, что воспитательницы чрезвычайно ревнивы друг к другу; я лично никогда не испытывала этой ревности; до войны мы менялись с моей ближайшей соседкой Потен, которая давала за меня уроки рисования, а я за нее – уроки музыки; время от времени мы возили наших старших питомиц на курсы на улице Отфейль. Во время осады, когда я сидела в тюрьме, она вела мой класс.

Часть третья
Коммуна

I
18 марта

Орель-де-Паладин[83]83
  Орель-де-Паладин – генерал, командовал одно время Луарской армией; монархист и клерикал, он не пользовался в Париже популярностью.


[Закрыть] командовал национальной гвардией Парижа, которая не желала ему повиноваться и выбрала своим вождем Гарибальди[84]84
  Гарибальди Джузеппе – знаменитый итальянский народный герой, посвятивший всю свою жизнь делу освобождения Италии от австрийского владычества. Во время Франко-прусской войны сражался добровольцем в рядах французской армии. Его сын, Менотти Гарибальди, был избран в члены Коммуны (от XIX округа), но не приехал в Париж.


[Закрыть].

Двадцать восьмого января Брюнель[85]85
  Брюнель – офицер, член Коммуны (от VII округа).


[Закрыть] и Пиацца[86]86
  Пиацца – бланкист, член Центрального комитета национальной гвардии.


[Закрыть] были также избраны командирами; военный суд приговорил их к двум годам тюрьмы, но в ночь с 26 на 27 января они были освобождены.

Правительству больше не повиновались: когда оно послало артиллеристов на площадь Вогезов за пушками, им отказались выдать последние, и они не посмели настаивать; пушки были увезены на Шомонские высоты.

Газеты, которые реакция обвиняла в сговоре с неприятелем: «Мститель» – Феликса Пиа, «Крик народа» – Вал-леса, «Мо-д’ордр» – Рошфора (основанная на следующий день после перемирия), «Пер-Дюшен», издававшийся Вермешем, Эмбером, Марото и Вильомом, «Железные уста» – Вермореля[87]87
  Луиза Мишель ошибается: редактором листка «Железные уста» был не Верморель, а Паскаль Груссэ.


[Закрыть], «Федерация» – Одисса Баро и «Карикатура» – Пилотеля, все они были запрещены начиная с 12 марта.

Газеты сменились афишами – и солдаты защищали от полиции листки, призывавшие их не душить Парижа и помогать защите Республики…

Семнадцатого марта вечером на стенах Парижа были расклеены правительственные воззвания, с таким расчетом, чтобы их прочитали как можно раньше; но восемнадцатого утром никто уже не интересовался ими…

Воззвание Тьера произвело на население не большее впечатление, как если бы оно исходило от короля Дагобера.

Все знали, что орудия, «украденные» якобы у государства, принадлежат национальной гвардии и что отдать их значило бы содействовать реставрации монархии. Господин Тьер попал в собственную ловушку: ложь была слишком очевидна, угрозы – слишком ясны.

Жюль Фавр с той безотчетностью, которая свойственна власть имущим, рассказывает, как подготовлялась провокация.

«Винуа[88]88
  Винуа – генерал-бонапартист, деятельный участник переворота 2 декабря (1851). В момент революции 18 марта был военным губернатором Парижа и главнокомандующим парижской армией. Во время второй осады Парижа командовал резервным корпусом версальской армии.


[Закрыть], – говорит он, – хотел прекращением уплаты жалованья национальной гвардии добиться того, чтобы та начала открытую борьбу; мы считали, однако, этот путь опаснее прямого вызова».

Решено было поэтому действовать путем открытой провокации, хотя неудачное нападение на Вогезской площади должно было, казалось, научить осторожности.

С другой стороны, 31 октября и 22 января показали, на что способны буржуа, напуганные красным призраком.

Слишком памятны были также Седан и капитуляция, чтобы солдаты, с которыми обитатели Парижа братски делились всем, согласились бы идти за теми, кто хотел использовать их для репрессий. «Но все чувствовали, что без решительных и быстрых действий, – как говорит Лефрансэ, – Республике и свободе грозит такая же участь, как второго декабря».

Армия заняла предместья в ночь с 17-го на 18-е, но, несмотря на несколько выстрелов, произведенных жандармами и блюстителями порядка, солдаты побратались с национальной гвардией.

На холме был расположен пост 61-го полка, расквартированного в доме № 6 по улице Розье. Я отправилась туда для поддержания связи по поручению Дарделля[89]89
  Полковник Дарделль – кадровый офицер, занимавший видный пост в национальной гвардии во время Коммуны.


[Закрыть] и там осталась.

Два подозрительных субъекта, пришедшие туда вечером, были отправлены под охраной в мэрию, на которую они ссылались, но где никто их не знал. Их задержали, но утром во время атаки они исчезли.

Третий подозрительный субъект, некий Суш, явился под каким-то неопределенным предлогом в конце ночи. Он стал рассказывать всякие небылицы, которым никто не верил. Решено было не выпускать его из виду. Вдруг часовой Тюрпен пал, сраженный пулей. Пост был захвачен, хотя холостого выстрела из пушки, который должен был в случае атаки предупредить нас о ней, мы не слышали.

Но и без того чувствовалось, что день не кончится этим.

Мы с маркитанткой разорвали белье и сделали перевязку Тюрпену: в это время пришел Клемансо, который, не зная о том, что раненого уже перевязали, просил принести бинтов. Дав честное слово вернуться и подкрепив его обещанием Клемансо, я спустилась с холма, пряча ружье под плащом и крича: «Измена!»

Сформировалась колонна, весь наблюдательный комитет вошел в нее: Ферре, старый Моро, Авронсар, Лемуссю, Бюрло, Шнейдер, Бурдейль. Монмартр просыпался, били тревогу, я возвращалась, сдержав свое слово, но не одна, а с теми, кто шел отбивать холмы.

Подымалась заря, звуки набата прорезали воздух; мы шли, зная, что наверху найдем армию, готовую к бою. Мы мечтали умереть за свободу.

Нас словно что-то поднимало над землей. Пусть мы умрем, зато восстанет весь Париж. Бывают такие моменты, когда толпа становится авангардом человечества.

Холм был окутан белым светом, дивной зарей освобождения.

Вдруг я увидела мою мать возле себя и почувствовала, как дрогнуло мое сердце. Она пришла сюда в страшном беспокойстве и с нею много других женщин. Не знаю, как это случилось… Но не смерть ждала нас на холмах, где армия уже запрягала орудия, чтобы присоединить их к батиньольским пушкам, похищенным в течение ночи. Нас ждала неожиданная победа народа.

Между нами и армией на пушки и митральезы бросаются женщины, а солдаты остаются неподвижны.

Как только генерал Леконт скомандовал открыть огонь по толпе, из рядов вышел унтер-офицер, встал перед своей ротой и громче Леконта крикнул:

– Приклады вверх!

Солдаты повиновались. Этот поступок совершил Вердагер, который был расстрелян за это версальцами через несколько месяцев.

Революция совершилась.

Леконт, арестованный в тот момент, когда он в третий раз приказывал стрелять, был отведен на улицу Розье, где находился уже Клеман Тома, узнанный, несмотря на штатское платье, в котором он занимался изучением монмартрских баррикад. По законам войны они должны были быть расстреляны.

В Шато-Руже, главной квартире Монмартра, генерал Леконт подписал приказ об эвакуации холмов. По пути из Шато-Ружа на улицу Розье оба генерала нашли себе непримиримых врагов в лице своих собственных солдат. Пытки, которые военная дисциплина заставляет выносить в молчании, делают людей безжалостными.

Монмартрские революционеры, быть может, и спасли бы генералов от столь заслуженной ими смерти, хотя приговор над Клеманом Тома был произнесен уже давно теми, кто помнил об его июньских подвигах; капитан гарибальдийцев Эрпен Лакруа хотел даже рискнуть собственной жизнью, чтобы защитить их, несмотря на то что виновность обоих была совершенно очевидной. Но возбуждение против них все росло, раздался выстрел: ружья, казалось, сами стреляли.

Клеман Тома и Леконт были расстреляны около четырех часов дня на улице Розье. Клеман Тома умер с достоинством.

На улице Гудона один офицер ранил солдата, отказавшегося стрелять в толпу, за что сам был убит на месте.

Жандармы, скрытые за бараками, на внешних бульварах, не могли там удержаться, и Винуа бежал с площади Пигаль, потеряв, как говорят, свою шляпу.

Победа была полная; она была бы и прочной, если бы на следующий же день мы всей массой тронулись на Версаль, куда бежало правительство.

Многие из нас погибли бы в пути, но реакция была бы задушена в собственном логовище. К сожалению, законность, всеобщее голосование – все те предрассудки, которые губят революцию, взяли, как это обыкновенно бывает, верх.

Вечером 18 марта офицеры, взятые в плен вместе с Леконтом и Клеманом Тома, были отпущены на свободу Жакларом и Ферре: старались избегать как послаблений, так и бесполезной жестокости.

Через несколько дней умер Тюрпен, сказав, что умирает счастливым, так как видел революцию; он просил Клемансо позаботиться о его жене, которую он оставляет без всяких средств к существованию.

Возбужденная толпа провожала прах Тюрпена на кладбище.

– В Версаль! – кричал Теофиль Ферре, взобравшись на погребальную колесницу.

– В Версаль! – повторяла толпа.

Казалось, что мы уже идем туда. Промедление казалось Монмартру невозможным.

Но Версаль пришел к нам, а не мы к нему: вернее, его привели к нам наши собственные предрассудки, наша нерешительность.

II
Ложь Версаля. – Действия центрального комитета

Девятнадцатого марта Брюнель с отрядом национальной гвардии занял казарму принца Евгения, а Пенди[90]90
  Пенди Луи – рабочий-столяр, интернационалист, член Коммуны (от III округа), военный комендант ратуши.


[Закрыть] и Ранвье – ратушу. В то время как некоторые группы населения оплакивали смерть Клемана Тома и Леконта, – к ним принадлежали политехники и небольшая группа студентов, до тех пор неизменно находившаяся в авангарде, – Центральный комитет, собравшись в ратуше, объявил, что так как его мандат исчерпан, то он останется у власти только до провозглашения Коммуны.

О, если бы эти честные люди питали меньше уважения к законности, как прекрасно могли бы они провозгласить Коммуну по дороге в Версаль!

Манифест Центрального комитета правильно излагал события 18 марта, в противовес правительственным сообщениям, которые продолжали извращать все факты. Даже батальоны центра с изумлением читали объяснения господина Тьера и его коллег, которые притворялись совершенно не понимающими положения, хотя, может быть, они его не понимали действительно.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГВАРДЕЙЦЫ ПАРИЖА

Распространяется нелепый слух, будто правительство подготовляет государственный переворот.

У правительства Республики нет и не может быть иной цели, кроме блага Республики. Меры, которые оно приняло, были необходимы для поддержания порядка; правительство хотело тогда и хочет теперь при помощи этих мер покончить с повстанческим комитетом, члены которого, почти поголовно неизвестные населению, являются представителями коммунистических учений и грозят предать Париж разграблению, а Францию – могиле. Это произойдет, если национальная гвардия и армия не выступят дружно на защиту отечества и Республики.

А. Тьер, Дюфор, Э. Пикар, Ж. Фавр, Ж. Симон,

Пуйе-Кертье, генерал Лефло, адмирал Потюо,

Ламбрехт, де Ларси[91]91
  Вот состав версальского правительства, образованного 17 февраля: Тьер – глава исполнительной власти. Жюль Фавр – министр иностранных дел. Эрнест Пикар – министр внутренних дел. Дюфор – министр юстиции. Генерал Лефло – военный министр. Пуйе-Кертье – министр финансов. Жюль Симон – министр народного просвещения. Адмирал Потюо – морской министр. Ламбрехт – министр торговли. Де Ларси – министр общественных работ.


[Закрыть]

Париж, 18 марта 1871 г.

«Юпитер, – говорили древние, – ослепляет тех, кого хочет погубить». Этот Юпитер – власть.

Громы Версаля били мимо цели, ибо они не соответствовали общему положению и шли вразрез с настроением масс.

Центральный комитет в немногих словах опроверг правительственные вымыслы:

К НАРОДУ

Граждане!

Парижский народ сбросил ярмо, которое хотели надеть на него.

Спокойный, невозмутимый в сознании своей силы, он без вызова, но и без страха ждал того момента, когда наглые безумцы осмелятся посягнуть на Республику.

На этот раз наши братья-солдаты не пожелали поднять руку на святыню нашей свободы. Мы выражаем всем им свою благодарность. Пусть Париж, а с ним и вся Франция, заложат краеугольный камень истинной Республики, которую мы приемлем со всеми вытекающими из нее последствиями, ибо это единственная форма правления, раз навсегда кладущая конец вторжениям извне и междоусобным войнам. Осадное положение снято.

Население Парижа созывается в свои секции для производства коммунальных выборов.

Безопасность всех граждан обеспечена благодаря содействию национальной гвардии.

Центральный комитет

19 марта 1871 г.

Вторая декларация еще подробнее разъясняла общее положение:

Граждане!

Вы поручили нам организацию обороны Парижа и защиту ваших прав.

У нас есть сознание, что эту миссию мы исполнили при помощи вашего благородного мужества и удивительной выдержки.

Мы прогнали правительство изменников.

Теперь наши полномочия истекают, и мы возвращаем вам их, ибо не стремимся занять место тех, кого только что смяла буря народного негодования.

Итак, готовьтесь и приступайте как можно скорее к коммунальным выборам. Единственная же награда, на которую мы рассчитываем – это воочию увидеть учрежденную вами истинную Республику.

В ожидании этой минуты именем народа мы продолжаем занимать ратушу.

Центральный комитет Национальной гвардии

Парижская ратуша, 19 марта 1871 г.

Бедные друзья мои, вы проглядели, что красноречивее всех деклараций была сама революция, которая завершила бы свое дело победой, обеспечивающей освобождение: все так привыкли обращать взоры к 89-му и 93-му годам, что говорили языком того времени.

Но Версаль говорил еще более старинным слогом, принимая воинственные позы, за которыми чувствовалась ловушка.

Сначала провинция ни во что не ставила этот поток версальской лжи; тем не менее мало-помалу, капля за каплей она внедрялась в умы, пока не заполнила их.

Транснонэнский карлик[92]92
  Тьер, в качестве первого министра короля Луи-Филиппа жестоко подавивший республиканское восстание на улице Транснонэн (в апреле 1834 года).


[Закрыть] искусно пользовался временем.

Любопытно отметить некоторые из прокламаций этого отвратительного человека.

Та, что была обращена к правительственным чиновникам, в комментариях не нуждается:

По проказу исполнительной власти вы обязуетесь отправиться и Версаль и отдать себя в ее распоряжение.

По приказу правительства никакая корреспонденция, исходящая из Парижа, не должна быть ни отправляема, ни доставляема по назначению.

Вся исходящая оттуда корреспонденция, которая будет получена в ваших отделениях в виде ли закрытых писем из Парижа или же в каком-либо ином виде, должна неукоснительно направляться в Версаль.

И так как этот приказ провинциальными почтовыми отделениями исполнялся, то господин Тьер мог впоследствии обвинять Коммуну в перехватывании писем.

«Правительственная газета», распространяемая по всей Франции, разносила повсюду из Версаля следующие строки:

Правительство, избранное собранием, созванным на основе всеобщего голосования, много раз заявляло о своем намерении установить Республику.

Те, кто покушаются свергнуть его, принадлежат к числу людей, ищущих беспорядка, убийц, не останавливающихся перед тем, чтобы сеять ужас и смерть в городе, который может спасти лишь хладнокровие и уважение к законам.

Эти люди – несомненные агенты врага или сторонников деспотизма. Мы надеемся, что их преступления вызовут справедливое негодование парижского населения, которое сумеет расправиться с ними, как они того заслуживают.

Глава исполнительной власти А. Тьер

…Чтобы вновь пережить эту эпоху, надо перерыть груду документов, надо говорить языком этого прошлого, которое отстоит от нас на 26 лет, но давность которого кажется тысячелетней: такими ребяческими предрассудками обладали герои того времени, так дешево ценили они свою жизнь.

Центральный комитет счел своим долгом оправдаться от версальских инсинуаций.

Его называли тайным, хотя члены его выставляли свои имена на всех воззваниях.

Он не состоял из неизвестных людей, так как избран был голосованием двухсот пятнадцати батальонов.

Все, что было даровитого и дельного в Париже, примкнуло к нему.

Его членов называли убийцами, а они не подписали ни одного смертного приговора.

Более того, один из самых робких членов чуть не провел в Центральный комитет резолюцию, осуждающую убийство толпой Леконта и Клемана Тома. Только вмешательство Руссо помешало этому:

«Берегитесь осуждать народ, чтобы он, в свою очередь, не перестал доверять вам: во время революции доверия лишаются те, кто желает свалить с себя личную или групповую ответственность».

Правительство, убежав в Версаль, оставило все кассы пустыми; оно оставило больных в госпиталях, лазареты и кладбища без денег; все учреждения были развалены. Вар-лен и Журд[93]93
  Журд Франсуа – счетовод, член ЦК национальной гвардии, член Коммуны (от V округа), стоял во главе финансовой делегации. Сослан в Новую Каледонию, откуда бежал в 1874 году.


[Закрыть] имели под руками четыре миллиона, но так как ключи были в Версале, а они не решались взломать кассы, то они обратились к Ротшильду с просьбой о кредите в миллион франков и получили эту сумму. Было роздано жалованье национальной гвардии, которая удовлетворилась 30 су на человека, так как верила, что эта жертва будет полезна отечеству.

Госпитали и все другие учреждения получили все нужное, и «убийцы-грабители» из Центрального комитета принялись наводить самую строгую экономию, которая и продолжалась, перейдя затем к «бандитам Коммуны», вплоть до конца.

Ужас берет, когда подумаешь, сколько человеческих жизней можно было бы спасти, если бы у деятелей Коммуны было меньше уважения к сердцу капитала-вампира, сердцу, которое именуется банком. Вот где был настоящий заложник.

Противники Коммуны утверждают теперь, что она восторжествовала бы, если бы использовала для общего дела сокровища банка, которые были тогда доступны ей.

Подтверждение этому легко найти, между прочим, в следующих выдержках из статьи в газете Matin («Утро») от 11 июня 1897 года:

Под властью Коммуны. – История банка во время и после восстания.

……………………………………………………………………………………

Итак, во Французском банке имелось ценностей на сумму три миллиарда триста двадцать три миллиона франков, что превышало половину военной контрибуции.

Что произошло бы, если бы Коммуна завладела этой суммой? А это она могла легко сделать и без всяких препятствий, если бы только банк был государственным, так как всеми государственными учреждениями она завладела.

Нет сомнения, что, обладая такими средствами, она могла бы вести победоносную войну.

Конечно, банк не раз должен был отпускать некоторые суммы Коммуне. Отчет Журда, который был делегирован в министерство финансов, отчет, признанный вполне точным, устанавливает, что общая сумма выдач банка равнялась 7 750 000 франков; но в сравнении с тремя с половиной миллиардами, находившимися в банковских сейфах, что представляла собою подобная сумма?

Линейная пехота, охранявшая банк, ушла в Версаль. Для защиты банка оставалось только 130 человек служащих, находившихся под командой одного из них, Бернара, бывшего батальонного командира; но они были плохо вооружены и имели не более десяти тысяч патронов.

23 марта, после отъезда Рулана в Версаль, управление банком было возложено на де Плека. Для начала де Плек получил от Жур-да и Варлена письмо угрожающего характера. Он послал своего кассира в мэрии первого и второго округов к адмиралу Сессэ[94]94
  Адмирал Сессэ в первые дни после 18 марта командовал силами «партии порядка в Париже» – реакционными батальонами национальной гвардии буржуазных округов (I и II).


[Закрыть] спросить: может ли он вступить в вооруженную борьбу и будет ли ему оказана помощь?

Адмирал Сессэ не возвращался из Версаля. Он был неуловим.

Помощник мэра первого округа, Мелин, просил передать де Плеку, чтобы он избегал борьбы и попробовал прийти к соглашению. Но другого пути к соглашению, кроме выдачи денег, не было, и де Плек, посоветовавшись с правлением банка, приказал выдать 300 000 франков вместо 700 000, которых требовал Журд.

В тот же день он выдал 200 000 казначейскому чиновнику, присланному из Версаля…

Об этом узнал Центральный комитет. Он поставил в известность де Плека, что всякая выдача денег Версалю или его представителям будет рассматриваться как государственная измена.

24 марта де Плек увиделся, наконец, с адмиралом Сессэ, который объявил ему в присутствии Тирара[95]95
  Тирар – коммерсант, тьерист, мэр II округа, избранный членом Коммуны (от II округа) и немедленно сложивший свои полномочия.


[Закрыть] и Шельхера[96]96
  Шельхер – полковник национальной гвардии, член Национального собрания 1871 года, где принадлежал к республиканской «левой»; после революции 18 марта помогал адмиралу Сессэ в организации сопротивления Центральному комитету.


[Закрыть], что он будет защищать банк. Но, провожая его, адмирал признался, что у него нет для этого достаточного количества сил. Об эвакуации банка нечего было и думать, так как для этого потребовалось бы 80 подвод, для охраны же их – целый армейский корпус…

Де Плек воспользовался этими переговорами, чтобы вывезти из Парижа 32 клише и тем создать препятствие для печатания ассигнаций на случай, если бы Коммуна завладела банком…

Де Плек стал убеждать Белэ, который был делегирован к нему, что для Коммуны самое лучшее – это назначить какого-нибудь полномочного комиссара, что если этим комиссаром будет Белэ и если он согласится ограничить свои полномочия контролем банка, то он, де Плек, охотно примет такого комиссара.

– Ну скажите, Белэ, – твердил он ему, – разве роль, которую я вам предлагаю, недостаточно почетна? Помогите мне спасти банк, это достояние всей родины, достояние всей Франции.

Белэ позволил себя убедить, и Коммуна ограничилась тем, что назначила в банк своего комиссара.

24 марта утром, впервые за 67 дней, перед банком вновь появились французские солдаты, но вместо того, чтобы немедленно заняться защитой его от возможных еще покушений, они прошли мимо, не останавливаясь. Точно так же прошел и второй батальон.

Тогда де Плек распорядился вывесить трехцветное знамя; в 8 часов генерал Л’Эритье вошел в банк и расположился там, устроив в нем свою главную квартиру.

Люди, которые получали 30 су в день и семьи которых жили впроголодь, имели в своем распоряжении в течение почти трех месяцев все сокровища банка. Ими руководило то же чувство, что и бедным старым Белэ, который дал себя так бессовестно обмануть; подобно ему, они верили, что берегут достояние Франции.

Коллективная декларация нескольких газет заявляла, что созыв избирателей, будучи актом народного суверенитета, не может иметь места без согласия властей, избранных всеобщим голосованием. Признавая, однако, что 18 марта народом была одержана крупная победа, газеты эти хотели попытаться достигнуть соглашения между Парижем и Версалем. Тирар, Демарэ[97]97
  Демарэ – адвокат, тьерист, мэр IX округа; избранный членом Коммуны (от IХ округа), он немедленно сложил свои полномочия.


[Закрыть], Вотрен[98]98
  Вотрен – мэр IV округа, тьерист.


[Закрыть] и Дюбайль[99]99
  Дюбайль – мэр X округа, один из деятельнейших организаторов «сопротивления» Центральному комитету.


[Закрыть] отправились в мэрию первого округа, где оставался Жюль Ферри; последний послал их к Гендле, секретарю Жюля Фавра, который заявил им, что не желает вступать в переговоры с мятежниками.

Милльер, Малон, Клемансо, Толен, Пуарье и Вильнев[100]100
  Вильнев – врач, радикал, помощник мэра ХVII округа; по время Коммуны в качестве члена «Лиги республиканского союза прав Парижа» усердно хлопотал о соглашении между Парижем и Версалем.


[Закрыть] предложили Центральному комитету, не доводя дело до борьбы и до вмешательства пруссаков, положиться во всем на муниципалитеты, которые уже позаботятся о свободе муниципальных выборов, так как полицейская префектура упразднена, а сам Центральный комитет наблюдает за безопасностью Парижа.

Варлен, председательствовавший в тот день на заседании Центрального комитета, ответил, что правительство было нападающей стороной, но что ни Центральный комитет, ни национальная гвардия гражданской войны не желают.

Время до 23 марта прошло в предварительных переговорах, а в этот день на заседании Национального собрания Милльер, Клемансо, Малон, Локруа[101]101
  Локруа – член Национального собрания 1871 года, радикал, сочувствовавший политической программе Коммуны; был обвинен в участии в Коммуне и просидел несколько месяцев в тюрьме.


[Закрыть] и Толен стали требовать муниципальных выборов для города Парижа.