Текст книги "Час расплаты"

– А это что? – Она показала на поднос, тост и битое стекло.

– Тело нашел один из кадетов, – сказал Бовуар, шагнув вперед, чтобы ответить на вопрос. – Он уронил поднос. Мы не стали его трогать.

– Возьму образцы, – сказал один из криминалистов, чем и занялся.

Другой стал снимать отпечатки пальцев и образцы ДНК с дверной ручки, третий принялся фотографировать. А Лакост задумалась о трансформации, произошедшей с Мишелем Бребёфом.

Леопард не может поменять рисунок пятен на шкуре, но прежний суперинтендант никогда не был леопардом. И тогда, и теперь он был и будет хамелеоном.

Когда криминалисты закончили, она перешагнула через поднос, с облегчением покидая общество Бребёфа. Мертвое тело было предпочтительнее живого Бребёфа.

Хотя Изабель Лакост была готова к тому, что ей предстоит увидеть, насильственная смерть продолжала удивлять ее. И она явно удивила Сержа Ледюка.

Глава двенадцатая

– Доктор академии подтвердил смерть, – сообщил Гамаш, отошедший к стене, когда криминалисты принялись за работу.

– Насколько я понимаю, ситуация очевидная, – сказала Лакост.

Она стояла рядом со своим бывшим начальником, а Бовуар занял место по другую сторону от Гамаша. Стоять вот так, бок о бок с Арманом Гамашем, по-прежнему казалось естественным. Безопасным. Хотя в этом ощущалась легкая ностальгия. Все равно что вернуться в дом своего детства.

Гамаш только кивнул.

– Нужно дождаться, пока коронер назовет нам официальную причину смерти, но ты права, – сказал Бовуар, глядя на Сержа Ледюка. – Это трудно не заметить.

– Когда его в последний раз видели живым? – спросила старший инспектор Лакост.

– Он ужинал в столовой, – ответил Гамаш. – Тогда я и видел его в последний раз.

– И я тоже, – сказал Бовуар. – Часов около восьми.

Они оглядели комнату. Никаких признаков того, что Ледюк принимал кого-то у себя вечером.

Ни Гамаш, ни Бовуар никогда раньше не заходили сюда, на частную территорию Герцога.

Планировка здесь была та же, что и у Гамаша, но в зеркальном отражении. К гостиной примыкала спальня и смежная с ней ванная комната. Но если свою квартиру в академии Гамаши обставили мебелью в современном стиле, подходящей для этого здания, и сумели сделать свое жилище привлекательным, то здесь царила удушливая атмосфера.

Тяжелая викторианская мебель. Приставной столик темного дерева, массивный диван конского волоса, обитый темно-фиолетовым жатым бархатом. Это производило гнетущее впечатление и в то же время говорило об изнеженности. Резкий контраст с суровым, прямолинейным миром за дверями.

Все это напоминало будуар или декорации.

Однако Гамаша преследовало ощущение, что ничего постановочного здесь нет. Квартира отражала характер человека. Или, по крайней мере, передавала его суть. Бóльшая часть мебели, скорее всего, досталась Ледюку по наследству – вероятно, передавалась в семье на протяжении нескольких поколений.

Серж Ледюк чтил традиции. Хотя и нарушал все правила подряд.

Но если вспомнить, викторианцы почитали теорию великих людей. Теорию о том, что есть выдающиеся личности, к которым неприменимы обычные правила. Великие люди должны властвовать, а остальные – подчиняться им. Ледюк жил так, будто причислял себя к великим.

– Что он был за человек? – спросила Лакост.

– А ты как думаешь? – спросил Гамаш. – Судя по тому, что видишь.

– Привередливый, – не задумываясь, ответила она. – Жесткий. Возможно, педантичный и официозный.

Она посмотрела на мертвеца, не успевшего сменить уличную одежду на домашнюю. Пиджак с галстуком. Аккуратный. Так контрастирующий с тем, что лежит выше воротника.

– Я угадала?

– Инспектор Бовуар, как бы вы описали Сержа Ледюка?

– Грубиян и задира, – ответил Бовуар. – Коварный и глупый. Проныра и крыса.

– Охотник и преследуемый в одном лице. Неприятное положение, – заметил Гамаш, оглядываясь.

– Я бы скорее предположил, что у него здесь много кожаных кресел, – сказал Бовуар. – И оленьи рога на стенах. А не это.

– Интересно, был ли он счастлив, когда входил сюда, – сказал Гамаш. – Вне стен своего жилища он явно чувствовал себя несчастным.

– По крайней мере, с тех пор, как вы появились, – заметил Бовуар.

Изабель Лакост слушала с интересом.

– Это не самоубийство, – сказала она. – Выстрел пришелся в правый висок, а оружие лежит слева от тела. Почему? Оно принадлежит Ледюку?

– Не знаю, – ответил Гамаш. – Я приказал убрать из академии все оружие, кроме того, что заперто в оружейной комнате.

– У него был ключ от нее?

– Был раньше, когда он занимал пост второго лица в академии. Но ключ я у него забрал и замки поменял. Ключ есть у меня и у инструктора по стрелковой подготовке. Открыть оружейную можем только мы и только вдвоем.

– Есть какие-нибудь предположения о том, кто мог это сделать?

– Ледюк повсюду сеял раздор, – сказал Гамаш, подумав несколько секунд. – Кое-кто им восхищался. Большинство преподавателей, которые восхищались, больше здесь не работают. Большинство кадетов старшего курса равнялись на него, но, мне кажется, скорее из страха, чем из уважения. Посмотришь на его квартиру, так ею владел викторианский джентльмен, но на самом деле Герцог принадлежал Темным векам. Он верил в скорое и жестокое наказание, в то, что молодых людей можно воспитывать палкой.

Изабель Лакост внимательно слушала Гамаша. Человека, который был полной противоположностью тому, кого он сейчас описывал.

– Он вам не нравился?

– Не нравился. Ты ведь не думаешь… – Он махнул рукой в сторону тела.

– Я просто спрашиваю. Думание будет потом.

Он улыбнулся, услышав эти слова:

– Я не любил его и не доверял ему.

– Тогда почему…

– Почему я оставил его? Ты далеко не первая, кто спрашивает.

– И ответ?

– Чтобы он был под присмотром. До тебя, наверно, доходили слухи о взятках, договорных ценах, отмывании денег на распределении контрактов при строительстве нового здания академии?

– Да, но без подробностей.

– Потому что и подробностей-то никаких нет. Только куча подозрений. Всякие косвенные обстоятельства, но никаких прямых доказательств.

– И вы пытались раскопать это? – спросила она. – А он знал?

– Да, я дал ему понять. Когда мы встретились перед началом семестра, я ему показал, что у меня есть.

– Зачем? – выпалили одновременно изумленные Бовуар и Лакост.

– Хотел выбить его из колеи.

– Из колеи сейчас выбило меня, – сказал Бовуар, обращаясь к Лакост.

– Когда я искал следы коррупции в полиции, я часто наталкивался на упоминания странных сделок в академии. – Гамаш понизил голос, чтобы никто из посторонних его не слышал. – Однако еще более тревожным, чем предположение о коррупции в академии, было поведение недавних выпускников. Вы, вероятно, и сами обратили внимание.

Лакост и Бовуар кивнули.

– В них есть какая-то жестокость, – сказала Изабель. – К себе в отдел я никого из них брать не буду.

– Прошу тебя, Изабель, перемени свое отношение к этому, – попросил Гамаш. – Им необходим достойный пример для подражания.

– Недостойные, – подхватила она. – Вот какое слово им подходит. Но я подумаю над вашим предложением. Значит, вот почему вы здесь?

Он кивнул:

– Квебекская полиция будет такой, какой будет академия. Я хотел понять, почему из стен академии выходит столько кадетов, склонных к жестокости. И остановить это.

– И вам удалось?

Гамаш вздохнул:

– Non. Пока нет. Но я знал, что Серж Ледюк был в самом центре того, что здесь происходило.

– Вы назвали его Герцогом, – сказала Лакост. – Почему?

– Это прозвище дали ему кадеты, – пояснил Бовуар. – Явно производное от фамилии. Ему вроде бы нравилось.

– Неудивительно, – заметила Лакост. – Итак, вы показали Герцогу, что у вас есть на него?

– Да. Мне нужно было его встряхнуть. Продемонстрировать, насколько близко я подошел к истине. Чтобы он совершил какую-нибудь глупость.

– И он ее совершил?

– Думаю, да, – ответил Гамаш, посмотрев на тело. – А вместе с ним кто-то еще.

Лакост перевела взгляд на оружие:

– Странный выбор. Насколько я понимаю, он не из оружейной комнаты. У вас там, наверное, таких попросту нет?

– Даже для занятий по истории оружия, – подтвердил Гамаш. – У нас есть только то, что мы используем для обучения кадетов. То оружие, которое им выдадут на службе. Ни один из агентов Квебекской полиции уже много лет не пользовался револьверами.

Лакост наклонилась и присмотрелась внимательнее:

– Вблизи я такого никогда не видела. Револьвер. Обычно его называют шестизарядником, верно?

– Oui, – сказал Бовуар, тоже наклоняясь.

Лакост присела на корточки:

– Пять пуль остались в барабане.

Она бросила взгляд в другой конец комнаты, где ее люди по следам крови искали шестую пулю.

– По дороге сюда я все пыталась сообразить, почему никто не слышал выстрела. Теперь я знаю. – Она показала карандашом. – На нем глушитель.

Лакост встала, но Бовуар остался сидеть на корточках.

– Я не знал, что у револьверов бывают глушители, – сказал он.

– Глушитель можно накрутить на что угодно, но на револьверах они обычно неэффективны, – объяснил Гамаш.

– Тот кадет, что нашел тело, – вспомнила Лакост. – Где он?

– В моей квартире, – ответил Гамаш. – С одним из преподавателей. Он первокурсник. Натаниэль Смайт. Хочешь с ним поговорить?

– Да.

Она повернулась к Бовуару, который продолжал разглядывать револьвер. Наконец он поднялся.

– Пытаешься решить, приглашать меня или нет? – спросил он. – Я подозреваемый?

– Oui. Как и коммандер Гамаш. Пока.

Гамаша ее слова нисколько не задели. Он пришел к такому заключению уже некоторое время назад.

Он все еще оставался в халате и тапочках, с растрепанными после сна волосами, со щетиной на небритом лице.

Лакост подумала, понимает ли он, как выглядит. Но это, похоже, не имело значения.

– Я бы хотела, чтобы вы пошли со мной, инспектор, – сказала она, потом обратилась к Гамашу: – Вы можете отвести нас к кадету?

– Конечно, старший инспектор, – ответил Гамаш, выходя вместе с ней из комнаты в сопровождении Бовуара.

В коридоре их поведение стало менее формальным.

Пока они шли, Изабель испытывала странное ощущение, что они никуда не продвигаются. Поворачивая за угол, они каждый раз оказывались точно в таком же коридоре, как тот, по которому только что прошли.

Старая академия, где училась Изабель, представляла собой лабиринт узких коридоров с портретами, вымпелами, спортивными трофеями нескольких поколений кадетов, с лестницами темного дерева, с потертыми коврами, приглушавшими крики, смех и болтовню. Среди кадетов ходили слухи, что прежде здесь размещалась психиатрическая больница. И в это легко можно было поверить. Старое здание вполне подходило для приюта сумасшедших либо для доведения здоровых людей до безумия.

У Изабель ушло почти три года на то, чтобы с уверенностью находить путь в женский туалет, и она сильно подозревала, что администрация время от времени переносит женскую душевую в новое место – в знак протеста против существования женской душевой в принципе.

Но новая академия была по-своему не менее путаной из-за полного отсутствия каких-либо ориентиров и указательных знаков.

– У профессора Ледюка была семья? – спросила она у Гамаша.

– Не знаю, но посмотрю в его персональном деле. Если есть семья, кто с ней свяжется: ты или я?

Они подошли к квартире коммандера, чья дверь ничем не отличалась от примерно двадцати дверей, мимо которых они прошли. Старшему инспектору Лакост показалось любопытным, что квартира Гамаша расположена на максимально возможном удалении от квартиры Ледюка.

Интересно, чье это было решение?

– А что предпочтительнее для вас? – спросила Изабель.

– Если ты не возражаешь, это сделаю я, – сказал Гамаш. – Он был моим подчиненным, и я несу за него ответственность.

Она кивнула и снова спросила, переводя взгляд с одного на другого:

– Есть какие-то предположения, кто мог его убить?

– Non, – ответили оба, но, когда Гамаш потянулся к дверной ручке, Изабель остановила его.

– И все же что-то есть, – сказала она, вглядываясь в его глаза.

Как хорошо знала она это лицо, эти характерные черты. Умение ее бывшего шефа скрывать мысли и чувства за стеной спокойствия. Даже сейчас. Ее настораживало не то, что написано у него на лице, а, скорее, его предыдущие действия.

– Почему вы оставались в комнате? – спросила Изабель. – Почему не ушли, не заперли дверь, после того как доктор подтвердил смерть?

Тот же вопрос задавал себе и Жан Ги, хотел задать его Гамашу, когда они останутся вдвоем. Но Изабель его опередила. Он ощутил гордость за нее и одновременно раздражение.

Он помогал учить ее. А теперь спрашивал себя, не слишком ли хорошо он ее научил.

– Я не хотел, чтобы он лежал там один. Серж Ледюк, возможно, был плохим человеком и уж точно не был мне другом. Однако он заслуживает того же отношения, что и другие.

Лакост не сводила глаз с его лица. Нельзя не признать, что это вполне в характере Гамаша. И все же…

– И вы почувствовали, что он предпочел бы, чтобы вы смотрели на него в таком состоянии, а не просто заперли комнату и оставили его в покое?

Она понимала, что заходит слишком далеко. Но, будь Гамаш другим человеком, она задавала бы те же самые вопросы. И не позволила бы ему уйти от ответа.

– Да, чувствовал, – коротко ответил он. – И кстати, я не смотрел на тело.

– Тогда что же вы делали? – спросила Лакост.

Гамаш чуть наклонил голову набок, глядя на нее.

– Я запоминал комнату во всех подробностях. – Он улыбнулся. – Тренировка и опыт.

Улыбка исчезла, взгляд стал строгим.

– Ты глава отдела по расследованию убийств, и я это уважаю. Но я коммандер академии и отвечаю за всё и всех под ее крышей. Человек не просто умер, его убили. И да, я решил применить свой опыт. Ты возражаешь?

– Вы знаете, сэр, что возражаю. Ни вам, ни кому-либо другому я бы не позволила это сделать. А вы, как никто другой, понимаете, насколько важно сохранить место убийства в неприкосновенности до приезда криминалистов.

– Знаю. Поэтому я ни к чему не прикасался. Смотрел и дышал.

Его голос звучал резковато. Не то чтобы укоряя ее, но давая отпор.

– Мне жаль, если то, что я сделал, расстроило вас, старший инспектор. Я хотел одного – помочь. – Его голос смягчился. – Ты и в самом деле думаешь, что я убил Сержа Ледюка?

Изабель Лакост вздохнула с явным облегчением:

– Нет, не думаю.

– Хорошо, – сказал Гамаш, улыбаясь. – Потому что я определенно не хотел бы, чтобы ты села мне на хвост.

– Надеюсь, вы знаете, что я уважаю вашу работу здесь, коммандер. Но расследование веду я.

– Я знаю, Изабель. Я не пытаюсь перехватить у тебя инициативу. Однако мне необходимо участвовать в расследовании. Должен сказать тебе, что я собираюсь позвонить мэру Сен-Альфонса и сообщить о случившемся. А также известить местного начальника полиции.

– Вполне резонно, – сказала она.

Бовуар смотрел и слушал, вникал в сказанное и в несказанное. Главным образом он наблюдал за Гамашем.

Арман Гамаш не отмахнулся от вопроса, но и не ответил на него толком. А это был тот самый вопрос, который мучил Бовуара.

Почему Гамаш остался в комнате, где лежало тело? Лакост права. Опытный следователь в данном случае должен был уйти из комнаты, запереть дверь в квартиру и ждать криминалистов.

Но Гамаш поступил иначе.

– Сейчас мне нужно поговорить с кадетом, который нашел тело, – сказала Лакост.

– D’accord, – кивнул коммандер Гамаш и открыл дверь в свою квартиру.

Натаниэль сидел на краю дивана, нервно отвечая на вопросы. С каждым новым вопросом он волновался все больше и больше, независимо от того, насколько благожелательно и мягко обращались с ним следователи. Правда, нужно признать, что допрос начался не лучшим образом.

– Ваше имя?

– Натаниэль Смайт.

Он произнес это на французский манер, хотя имя определенно было английским, как и сам он.

– Натаниэль Смайт? – переспросила Лакост с английским акцентом.

Натаниэль покраснел. При рыжих волосах и бледной коже он краснел мгновенно и очень заметно.

Этот молодой человек отчаянно желал вписаться в среду, казаться квебекцем. Однако имя и цвет волос тут же выдавали его. И пусть он не лгал напропалую с самого начала, но все-таки хотел ввести в заблуждение. Хотел представить себя таким человеком, каким не был.

Деталь незначительная, но красноречивая. А старший инспектор Лакост знала, что убийства вырастают из маленьких, почти невидимых вещей. Они редко становятся следствием какого-то одного весомого события и гораздо чаще происходят в результате накопления мелких обид, оскорблений, вранья. Царапин. Пока последняя рана не оказывается роковой.

Лакост посмотрела на молодого кадета Смайта, который только что пытался сделать вид, что он не англо. А теперь она воспринимала новые волны, исходящие от него.

«Он гей», – с беспокойством подумала она.

Гей – нормально. Англо – нормально. Англо и гей – нормально. Англо, гей и в академии – тут уже возникали вопросы. Неудивительно, что молодой человек инстинктивно пытался что-то скрыть.

Она посмотрела на Гамаша, который, все еще в халате и пижаме, удобно устроился в эймсовском кресле. Обратил ли он внимание на эти обстоятельства? Наверняка обратил.

– Кадет Смайт учится в моем классе, – сказал коммандер. – Иногда он приходит на приемы сюда, в эту квартиру.

– Oui.

– Расскажите нам, что случилось, – попросила Лакост обыденным тоном.

– Я нес профессору Ледюку его утренний кофе с тостами. Постучал, а когда он не ответил, подергал за ручку. Дверь оказалась не заперта, и я ее открыл.

Такое начало породило сразу несколько вопросов, но Лакост отложила их на потом.

– Я, конечно, сразу его увидел.

Он снова покраснел от усилия совместить все это. Сдержать эмоции и тошноту.

– Что вы сделали после этого? – спросила Лакост.

– Я отскочил назад и стал звать на помощь. – Он посмотрел на коммандера. – И уронил поднос.

– Естественно, – сказал коммандер. – Я бы сделал то же самое.

– Вы входили в комнату? – спросила старший инспектор Лакост.

– Нет.

– Ни чуть-чуть? Ни на пару шагов? – не отставала она, давая понять, что если он и вошел, то ничего страшного.

Но кадет отрицательно покачал головой. Меньше всего хотелось ему входить в ту комнату.

– Почему вы несли кофе профессору Ледюку? – спросил Бовуар.

– Мы делаем это каждое утро. Меняемся с Амелией Шоке. Через неделю.

Гамаш пошевелился в кресле и вздохнул.

«Он удивлен», – подумала Лакост.

– Вы знаете, что коммандер Гамаш, вступив в должность, отменил правило, согласно которому новички приносят преподавателям кофе? – спросил Бовуар.

– Профессор Ледюк сказал нам об этом, но добавил, что такова традиция. Что это помогает сохранять уважение, порядок и иерархию. Он сказал, что традиции Полицейской академии сложились не просто так и что важно их беречь.

Натаниэль явно не понимал, что его слова оскорбляют коммандера Гамаша. Еще одна маленькая, но красноречивая деталь. Но больше всего это говорило о Серже Ледюке и его презрении к новому коммандеру.

И о готовности Ледюка навязывать свое мнение кадетам.

Бовуар не смотрел в сторону Гамаша, но наблюдал за ним краем глаза. Лицо коммандера снова выражало спокойное внимание. Однако поза изменилась, стала более напряженной.

– Не все традиции хороши, – сказал Бовуар. – А эта конкретная традиция принижает достоинство новичков. Вы – будущие агенты, а не слуги. Я ненавидел такой порядок, когда был первокурсником. Меня заинтриговало, что вы не разделяете мое мнение.

– Профессор Ледюк сказал, что мы с Амелией специально отобраны.

– А он не объяснил, что в вас такого особенного? – спросила Лакост.

– Мы самые многообещающие.

– Понятно, – сказала она.

Лакост взглянула на Гамаша, но он покачал головой, показывая, что у него нет вопросов, хотя слушал внимательно и не сводил глаз с молодого человека.

– Дверь в квартиру профессора Ледюка была отперта, – заговорила Лакост. Завибрировал ее айфон, но она проигнорировала его. – Вам это не показалось необычным?

– Нет. По утрам он часто первым делом отпирал ее, чтобы мы могли войти.

– Что вы делали, войдя внутрь? – спросила Лакост.

– Ставил поднос и уходил.

– А если видели его? – спросил внезапно Гамаш.

– Он меня благодарил, и я уходил.

Старший инспектор Лакост быстро прочитала полученное сообщение и встала.

– Merci, кадет Смайт. – Она обратилась к Гамашу и Бовуару: – Доктор Харрис уже здесь. Вы со мной?

– Думаю, мне сейчас самое время принять душ и переодеться, – сказал Гамаш. – Я буду через несколько минут.

Он повернулся к Натаниэлю:

– Подождите, пожалуйста, здесь. Налейте себе кофе, если хотите. – Он показал на кофеварку и графин с водой на приставном столике. – Я скоро.

Лакост и Бовуар оставили Натаниэля готовить кофе, а коммандер Гамаш направился в спальню и закрыл за собой дверь.

Немного погодя он появился посвежевший и побритый, в костюме и галстуке. Увидев коммандера, Натаниэль вскочил на ноги.

Гамаш махнул рукой, усаживая его на место, налил себе кофе и присоединился к кадету.

Солнце уже взошло, осветив неприветливый мартовский ландшафт. Через высокое окно можно было увидеть снежные заплатки на серой прошлогодней траве. Месяц назад здесь все сверкало свежей белизной, пересеченной в нескольких местах лыжней и снегоходами. Еще месяц – и сюда придет весна с дикими цветами и набухшими почками на деревьях.

Но в теперешнем виде этот пейзаж вполне сгодился бы для фильма про зомби. Про живых мертвецов.

– Итак, кадет Смайт, что еще вам удалось узнать про карту? – спросил Гамаш.

Он задал вопрос на безупречном английском с едва заметным британским акцентом, показывая на карту, висящую на стене.

Натаниэль, не ожидавший такого вопроса и на таком языке, снова покраснел.

– Pardon? – переспросил он по-французски.

Гамаш улыбнулся:

– Против английского нет возражений. Если вы обманываете себя, то разве когда-нибудь сможете поверить другим? Я спросил вас о карте. Вы и три других кадета проводили разыскания по ней.

– Мы приостановили расследование, – сказал Натаниэль по-французски. – Совсем зашились с домашними заданиями.

Они оказались в странной ситуации, случавшейся иногда в Квебеке, когда франкоязычные говорили по-английски, а англо говорили по-французски.

– Что вы сделали с вашей копией? – спросил Гамаш.

– Копией карты? Не помню. Наверное, лежит где-то в моих бумагах.

Коммандер Гамаш наклонился вперед, вторгаясь в личное пространство кадета Смайта.

– Я спрашиваю не для того, чтобы завязать разговор, молодой человек. Все, о чем я спрашиваю, имеет цель, а сейчас – больше, чем всегда. Это расследование убийства, а не болтовня за чашкой кофе.

– Да, сэр.

Натаниэль перешел на английский, его глаза широко раскрылись.

– Хорошо. Давайте попробуем еще раз. Что вы сделали с вашей копией карты?

– Я не знаю. – Взглянув на коммандера, он опять покраснел. – Я правда не помню. Не думаю, что я ее выбросил. Наверное, она у меня в столе в спальне.

– Пойдите и найдите ее, пожалуйста, – сказал Гамаш, вставая. – Но у меня есть еще один вопрос.

– Да?

– Вы когда-нибудь заходили в спальню профессора Ледюка?

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете, что я имею в виду, кадет. Здесь нет вашей вины. Нет нарушения закона, ни нравственного, ни уголовного. По крайней мере, с вашей стороны. Однако мне нужно знать.

– Нет, сэр. Я никогда не заходил в его спальню.

Гамаш пристально посмотрел на молодого человека, лицо которого полыхало огнем.

– Каковы были ваши отношения с профессором Ледюком?

– О чем это вы?

– Я знаю, вы боитесь. И у вас есть все права охранять свою частную жизнь, в особенности здесь. Академия в прошлом была не самым толерантным из институтов. По-моему, вы совершили смелый поступок, подав заявление в академию.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Гамаш улыбнулся. И кивнул.

– Запомните: ведется расследование убийства. Ваши тайны будут раскрыты. Я даю вам шанс сказать мне о них по-тихому.

– Мне нечего вам сказать.

Гамаш понизил голос, хотя, кроме них, в комнате никого не было.

– Я пойму, – сказал он. – Доверьтесь мне. Прошу вас.

Натаниэль Смайт взглянул в глаза Гамашу, почувствовал слабый запах сандалового дерева и розовой воды, хотя не смог бы назвать эти ароматы. Он только знал, что они ему нравятся. Они успокаивали. Как и глаза.

Но тут он вспомнил предостережение профессора Ледюка. Относительно коммандера Гамаша.

А потом вспомнил тело профессора Ледюка.

– Можно мне вернуться в мою спальню? – спросил Смайт, переходя на французский. – Я могу поискать карту, если хотите.

Гамаш несколько мгновений удерживал его взгляд, затем кивнул:

– Через минуту.

Он взял телефон и сделал звонок.

Вскоре в дверь постучали, и вошел один из преподавателей.

– Пожалуйста, проводите кадета Смайта в его комнату, а потом в столовую.

– Что мне говорить остальным? – спросил Натаниэль от двери. – О профессоре Ледюке. Все будут спрашивать.

– Говорите им правду.

Дверь закрылась, и Гамаш несколько секунд смотрел на нее, потом перевел взгляд на карту в рамке, висящую на стене.

Коричневые пятна, то ли грязь, то ли нет. Потертости и рваные края. Тонкие контуры, словно морщины на обветренном лице. Реки и долины. Корова, и пирамида, и три сосны. И снеговик с поднятыми руками в знак победы. Или капитуляции.

Гамаш тяжело выдохнул – он и не знал, что задерживает дыхание.

Карту спрятали не случайно, сказала Рут. Замуровали не без причины.

Гамаш подошел с чашкой кофе к окну.

Он долго размышлял, а потом позвонил мэру и начальнику полиции.

После этого вышел в пустой коридор и направился к мертвому телу Сержа Ледюка.

К этому времени криминалисты уже должны были найти то, что он видел в ящике ночного столика убитого.

Копию карты.