Текст книги "Баллады, сказки, мифы, сны. Мифомистика 21 века"

Тень генерала

 
Старик идет устало к маяку.
И оживает призрачный маяк.
Что видится во мраке старику?
Его кумир, он так устал и так
Далек теперь от бойни и страстей,
От женщин и собак, его пленивших.
Но он зовет непрошеных гостей,
Когда-то все в судьбе переменивших.
 
 
Откуда этот свет и этот мрак,
Он вспомнит это и поймет едва ли.
Среди былых, среди грядущих драм
Старик стоит у маяка в печали.
Была ли юность? Кажется, была.
И свет иной его ласкает душу.
И женщина склонилась у стола,
Чтоб мемуары почитать, и слушает…
 
 
А он ее красою окрылен,
И молодость ее не увядает.
– Елизавета, – снова шепчет он,
Но перед ним другая возникает.
Звон колокольный, дивная пора,
И император до рассвета с ними.
Со смертью продолжается игра,
Но поле боя он живым покинет.
 
 
Он видел корсиканца и молчал,
Израненный в его последней схватке.
Горел маяк, и души их ласкал.
Раз есть огонь, то в мире все в порядке.
Когда же он погас? Когда ушла,
Та женщина с зелеными глазами.
Во сне она склонилась у стола,
Над свитками, над страстью, над годами.
 
 
Горит маяк, погашенный давно,
И император с ними в час заката
Поговорит, потом допьет вино,
И до рассвета он уйдет куда-то.
Елизаветы несравненный лик,
Поэта дерзость, лирики услада,
В том лунном свете, среди смолкших лир,
Стоит старик, любуясь звездопадом.
 

Тень поэта

 
Над землей, укутанной туманом,
Бродит тень забытого поэта,
Он еще живет в тоске обманом,
От заката, бедный, до рассвета..
Ищет строчки песни, не находит,
Утопая в прелести обмана,
И бокал разбитый, бросив, бродит,
В мороке сомнений и туманов…
 
 
Женщины забытая улыбка,
И восторг врага его далекий.
– Разве жизнь и творчество ошибка?
Ведь живут же песни там и строки.
И Мефисто дерзко улыбнется,
Он король презренного обмана.
То ли плачет дева, то ль смеется
В мороке отчаянном романа.
 
 
– Я поэт, оставьте, уходите, —
Никого, и сам не помнит строки,
Он еще живет в тоске событий,
Молодой, и яростный, и стройный.
Он еще живет в тоске обманом,
От заката, бедный, до рассвета..
Над землей, укутанной туманом,
Бродит тень забытого поэта,
 

Письмо бабушки

 
И когда уходил мой последний
забавный поклонник,
Говорил, что на день,
оказалось, на целую жизнь.
Старый граф молчаливо взирал
и курил на балконе,
И чертенок забытый шепнул
мне лукаво: «Держись».
 
 
Тот семнадцатый год
я запомню навек, дорогая,
Ничего не осталось,
ну только с рубином кольцо.
И заря, как рубин,
угасала во мгле, догорая.
И ему я сказала зачем-то
тогда « Ни за что».
 
 
Но о чем это я? О не помню,
поверь мне, котенок.
Был пожар и разлад,
маскарад, только страшный такой.
А когда уходил мой
последний забавный поклонник,
Только алое пламя
горело еще над рекой.
 
 
Над какою рекой, нет,
я этого тоже не помню.
Сколько было столиц,
и закатов, и тягостных рек.
Ничего не осталось,
старый граф все курил на балконе,
И «Титаник» ушел в свой
последний убийственной рейс.
 
 
Пьян его капитан, он
об айсбергах помнит едва ли,
И бессильные сны
нас в пучину бросают опять.
И на палубе грез мы
устало еще танцевали,
И мечтали вернуться,
чтоб снова Россию обнять
.
Ничего не случилось,
как бунт беспощадный ужасен,
Полыхали усадьбы,
писали о прошлом князья.
Окрыленная муза звала
нам к провалам напрасно.
И во снах догорала
Россия, Россия моя…
 
 
И заря, как рубин,
угасала во мгле, догорая.
И ему я сказала зачем-то
тогда « Ни за что».
Тот семнадцатый год
я запомню навек, дорогая,
Ничего не осталось,
ну только с рубином кольц
 

Уходящая натура

 
Ночь падала на плечи, как фата,
И растворялась в пелене тумана.
И в танце золотистом маята
Осеннего жестокого обмана.
 
 
Печаль изжита, нет пути назад,
Старик у Маяка застыл навеки,
И только губы темные дрожат,
Печаль не вечна, уплывают в реки
 
 
Мечты и сны, сомненьям вопреки.
И хочется укрыться от обмана,
Но окружают только старики
И маяки за пеленой тумана.
 
 
А жизнь скользит неслышно по воде,
И никого, и ничего не будет,
Ночь догорала в дикой суете,
Там шла я обреченно снова к людям.
 
 
Сны растворились в суете дорог,
И никого до горизонта снова,
И только старый, старый добрый бог
Помашет мне из мира из иного.
 
 
И тихо спросит, как мои дела,
И много ли до света мне осталось.
Я понимаю, что не умерла,
Я просто средь туманов затерялась
 

Спит Муза

 
Спит Муза, укутавшись в плед из сомнений,
Устало Шопен доиграл свою боль
И вышел на воздух, и миг вдохновенья
Уводит тебя в не проигранный бой.
И кажется что нам беспечный Беллоу,
Такое еще мы успеем создать,
Что гении века, как волки, завоют,
Воскреснут из праха, чтоб что-то сказать…
 
 
Но лист золотистый кружился у окон,
Печаль наступала, как темная ночь.
И в небе стальном, непреступном, высоком,
Он звезд не зажег, не хотел нам помочь.
Он Музу послал, а она так устала,
Что просто укуталась в плед виновато,
И спит, ничего, отступать не пристало,
Шопен доиграет, и будет расплата…
 
 
И все же очнется однажды Беллоу,
Мы сможем до Ивлина Во дотянуться,
Печальная осень исполнит нам снова
Искристое танго, чтобы взять и очнуться.
В сплетенье сюжетов, в интриге романа,
Прожить эту жизнь бесшабашно и странно,
И только любовь – незажившая рана,
Уводит нас снова в ту осень нежданно,
 
 
Где Муза укутана в плед из сомнений,
И где нам Шопен свою боль доиграет,
В улыбке печальной укрыв вдохновенье,
Туда он по лунной дорожке шагает
 

Только Матильда одна танцевала

 
Сходятся тени на пир небывалый,
Кажется всем нам знакомые лица,
Только Матильда одна танцевала,
И позабыла в стекле отразиться…
 
 
Осень умножит былые печали,
И от бессонницы души немеют.
Снова ребенка Фрида качает,
Гелла простором бескрайним владеет
 
 
Дочери мрака на свете неясном,
Ангелов ищут – посланцев печали.
Хмурая осень станет прекрасной,
И на челе только призрак печати.
 
 
В холоде снов проступают виденья,
И никого уже больше не слышат.
И на пирушку сходятся тени,
Кружатся в вальсе, но больше не дышат.
 
 
Празднична ночь эта, тени внимают,
И забывают о мире и доле,
Только забытые строки мелькают.
Напоминая о свете и доме.
 
 
Мы уходили, куда – непонятно,
Мы оставались, чтоб снова расстаться.
Дочери мрака в свете неясном.
И вечной стихии быстрого танца…
 

Мне снится князь

 
Мне снится князь, какое-то столетье,
Сраженье и Бояна песнь во мгле,
Уносит прочь мои мечтанья ветер,
А он несется в полночь на коне.
Что увлечет его во мрак кромешный,
Чернигова ли спесь, Твери подъем,
И чей-то голос грозный и нездешний,
Мол, по углям к столице мы придем.
 
 
Но Киев иль Москва теперь столица,
Не угадать, все укрывает мрак,
И князь летит, вдали мелькают лица,
Кому-то послан тот победный знак.
Он черной меткой станет на рассвете,
Болото проглотило спесь и власть,
Но в этот миг еще луна осветит
Его любовь, надежду, боль и страсть,
 
 
– Олег, – зовет Рогнеда изнывая.
И тот, кто станет на Руси святым,
Сегодня брата молча убивает,
А Киев ждет, и он летит за ним.
Раздор крепчал, и купола Софии
Хранят века тот ядовитый ад,
Когда и Русь, не ставшая Россией,
Смотрела, как на брата несся брат….
Все в мире неизменно, понимаю,
И молча изнывает Святослав…
Рогнеда сыновей опять рожает,
Их много, кто ж там прав или не прав?
Мне снится князь, за миг до смерти снится.
Не прекратится дикая вражда.
Она в веках печальных отразится,
И в душах остается навсегда
 

Уснул дракон во тьме

Вахтангу

 
Уснул дракон во тьме моей души,
И дремлет страсть, о прошлом не жалея,
Труды и дни все так же хороши,
С людьми сходиться стало тяжелее.
 
 
Печаль погасла как к утру камин,
А радость разгореться не сумела,
И в стане позабытых мной мужчин
Гуляет смерть отчаянно и смело.
 
 
И больше нет Купальского костра,
Но чаще зажигаем в храме свечи,
А может мне туда уже пора,
Страдания, как шаль, обнимут плечи.
 
 
Дракон проснется и попросит пить,
Вина ему грузинского достану,
Мы просто будем в этом мире жить,
Как прежде жить, тревожно и устало.
 
 
Там молодые боги на заре
Спускаются с небес к костру земному,
А он еще в душе не догорел,
Еще чуть-чуть и разгорится снова…
 

Он умер лет сто назад

 
В тишине перед рассветом
тихо плакала гитара
Над растравленным поэтом,
над погибшим адмиралом.
Кровь семнадцатого года
в наших душах отзовется,
В тишине перед рассветом,
снова реквием прольется.
 
 
Август там не знал пощады,
он и нынче так тревожен,
Нам Матильды не прощают,
убивая осторожно.
И безумная Лолита
прет сегодня в депутаты,
Там творцы давно убиты,
и за них дают награды.
 
 
Сумасшествие такое
здесь реальностью зовется,
За кометой, за звездою снова
– снова кровь прольется,
Тихо плакала гитара,
жрица снова танцевала,
И внимал ей Ирод старый,
все решив начать сначала.
 
 
Но смеялась Саломея,
растворяясь в миг рассвета,
Перед ней опять немели
властелины и поэты…
Что там было, что там будет,
Прокуратор нам расскажет,
Просыпались в мире люди
в миг прозревшие однажды…
 
 
И упали апельсины
в роще темной и печальной,
И расстрелянных поэтов
укрывали сны и тайны.
Гибких женщин силуэты
танцевали до заката,
Как печальна песнь гитары,
нас влекущая куда-то…
 

Четыре великих княжны и палач

 
Юровскому девочки светлые снятся,
Палач не забудет их нежные лица.
И в айсберг души вмерзла цифра 17,
Напиться до чертиков, чтобы забыться.
 
 
И видит он дочь в эту ночь, и рыдает,
Над горькой судьбою несчастной девицы.
Юровскому снится старуха седая,
– Оставь меня, – просит. Он СМЕРТИ боится.
 
 
Они не боялись за миг до рассвета,
Они улыбались, не зная о главном,
И только палач затеряется где-то,
За все он ответит, и сгинет бесславно.
 
 
Не жаль, за его ли нам душу молиться,
Пусть молятся снова там Ольга с Татьяной,
Ему бы напиться, ему бы забыться,
Да поздно, мерзавец, а может быть рано.
 
 
Все хочется там за себя оправдаться,
Приказы, вожди, ничего не спасает,
Прекрасные девочки Ироду сняться.
И снова Антихрист о жизни вздыхает.
 
 
Смеется в лучах предрассветных Мария,
Она-то его в этот миг пожалеет,
Но страшные сны палача заморили,
Он больше не знает, он больше не верит…
 

Мы из прошлого

 
Минувшие века, как загнанные звери,
В тумане голубом проносятся в тиши,
И верить я хочу, но все еще не верю,
Что в мире проживем мы как-то без души.
 
 
Смотри, какая осень за окнами бушует,
Обряжена в туманы, укутана дождем,
Минувшие столетья как будто торжествуют,
Но мы и в этом времени с тобою проживем.
 
 
И холодку улыбки внимания виновато,
Я листья собираю в один большой букет.
И ворон нависает над миром как расплата,
Он снова «Никогда» – кричит сквозь бездну лет.
 
 
Над листопадом тень безумного Эдгара,
Зачем ее нам снова швыряет наш Творец,
Минувшие века подобием пожара,
В тумане золотистом мой обреченный век…
 
 
Какие знаки там проступят за туманом,
И с глыбой мрака вновь беседует Пилат,
И кажется нам мир одним сплошным обманом,
А Черный кот  поет: «Никто не виноват».
 
 
И верить я хочу, но все еще не верю,
Что в мире проживем мы как-то без души.
Минувшие века, как загнанные звери,
В тумане голубом проносятся в тиши.
 

Лесная осенняя сказка

 
В замке рыжие лисята веселились до утра,
И была любовь распята и русальего костра,
Домовой ворчал привычно, подметая в доме сор,
И от голода сердитый, проносился волк, как вор.
В поднебесье ветер злился, птицы маялись в печали,
И бокал с вином разбился, и меня они встречали.
В замке осени в тумане, духи в Пекло собирались,
И жара нас не обманет, уносились, растворялись.
До зимы еще не скоро, до весны полжизни, знаю,
Мысли, как слепые воры, осенью брели по краю.
Леший обходил просторы, ежика унес куда-то,
И стихали разговоры, и была душа крылата..
Рыжий пес искал дорогу к дому, где его не ждали,
Порождавшие тревогу, нам пригрезились печали.
И была душа распята в эту осень на осине,
И резвились там лисята, словно листике в трясине…
От болот дохнуло хладом, сказка грустною казалась,
Как надежда и отрада, тень щеки моей касалась,
Были так печальны думы, были души так тревожны
Велес грозный и угрюмый, пробирался осторожно…
И неслись за ним лисята, словно листики рыжели,
И смотрел Перун куда-то, молнии его летели
Мимо цели, угловатый Змей огнем опять плевался,
И русалки виновато все кружились в ритме вальса
 

Лунный кот и грустный шут

 
Луна была так призрачно красива,
Что кот пошел за нею по пятам,
И лунный свет – иная перспектива,
По лапам лился, по его следам
Шел рыжий пес и таял, и смирялся,
Что за котом угнаться не посмел
И только шут печальный издевался,
Над лунной бездной и о чем-то пел.
 
 
Он пиво пил, о прошлом вспоминая,
И понимая, что пропал в тот миг,
Когда Луна, печально исчезая,
На миг осветит только их двоих.
А шут в тени, его не видно Богу,
Как и всегда, и так постыла жизнь,
Но собирайся в дальнюю дорогу,
И от луны подальше ты держись.
 
 
Все это сон, его немые звенья,
Его печаль, живущий в не любви,
Отсчитывает скудные мгновенья,
Когда был счастлив, и мечты свои
Он снова вспоминает пред луною,
Готовой кануть в пропасть темноты,
Я томик сказок в этот миг закрою.
И накормлю кота средь суеты.
 
 
И там, в пылу страстей остались двое,
Король и шут, иль это он один,
И только волк вдали устало воет.
И пес на окна темные глядит…
Тьма свет глотает, ей не будет дела,
До наших страхов, боли и потерь,
Спит на коленях кот, а пес несмело
Все смотрит в темноту, во мрак, на дверь….
 
 
Кто там стоит? И почему он воет,
Как одинокий волк в ночной тиши,
Явился шут, все хорошо, нас двое,
Но пес к нему навстречу не спешит.
Скажи мне, Том, за дверью там чужие?
Наш шут пропал, явился к нам другой.
И только бури снежные кружили
В тумане над погашенной луной
 

Елизавета и Гаральд

 
Снега белее полотна
над пропастью иных миров,
Всегда одна, везде одна,
живу я в паутинке снов,
И там слова обречены
звучать в тумане января,
И будет снова ждать весны
душа усталая моя.
 
 
Цветут фиалки пред окном,
неведомый звонок опять,
На белизне иных снегов,
он сможет что-то написать.
Ждала я в полночь короля,
но у валькирий он в плену,
И больше не влечет земля,
где я в немых снегах тону.
 
 
Свиданье через много лет,
скорее боль, а не отрада,
Но в этой дымке сигарет
я вижу очертанье сада.
Свиданье, страсть и соловьи
для нас все пели до рассвета,
Ну как валькирии твои,
ревную, гаснет сигарета…
 
 
С тех пор никто не курит здесь,
а там тебе уже не мило
Все, что в тумане – пруд и лес,
лишь ночью лунною приснилось,
Не ты ко мне, однажды я,
приду по облакам в былое,
Как там валькирия твоя,
Елизавета пред тобою.
 
 
И недоволен Ярослав,
но это все непоправимо,
Гаральд, правитель двух держав,
несется, воин мой любимый.
И сказки призрачная вязь,
меня в реальность не пускает.
И там радеет грозный князь,
о счастье дочери вздыхает…
Проснется грозный наш король,
однажды и рванется в битву.
И Ярославна над тобой
прочтет последняя молитву.
Но а пока он мирно спит
и ждет внезапного сигнала.
Тень Ярослава сторожит
наш мир и сон его усталый.,
 

Тропинка в заповедный лес

 
Если бабочки сдохли внутри,
И осталась тоска и усталость,
То кота на колени бери
И погладь, чтобы лучше писалась.
Отправляйся в неведомый путь,
Где добро победит ненароком,
Упыря прихватить не забудь,
Пригодится он в мире жестоком…
Надо сказку повсюду творить,
Где реальность хоррором лишь дышит,
Чтобы бабочек нам воскресить,
Поднимаясь все выше и выше,
Надо крылья расправить на миг,
Полетать над заснеженным лесом,
И забыть о печалях своих,
Почаёвничать с за полночь с Лешим.
 
 
Кот избавит нас всех от хлопот,
От реальности только осколки,
Там русалки ведут хоровод
И повыть можно с волком у елки…
И он скажет « Еще пригожусь,
Мы найдем и коня и Жар-птицу,
Обещаешь вернуться?» – Вернусь
И мы сказку с тобою напишем,
И к чему нам бояться волков,
Ну конечно, они не собаки.
Но помочь грозный волк нам готов,
Если бабочки сдохли, и в драке
Там нам помочь придет и упырь,
В сказке разное может случиться.
А о чуде мечтала не ты ль,
Моя милая дивная птица?
 

Тень Художника

 
Художник во мраке плетется устало домой.
И в той суете городской все мелькают картины.
Уходит реальность куда-то, для всех он чужой.
И ангел– хранитель его обреченно покинул.
А кто остается? Копыта упрямо стучат,
В тумане скрываются лики и светлые лица.
Он видит кровавое месиво, стоны летят,
Ему остаётся исчезнуть, пропасть, раствориться.
 
 
И он бы растаял, но там остается она,
Прошедшая ад и кошмар бытия Эвридика.
Она так прекрасна и больше ни в чем не вольна,
И глохнет душа от печали, тревоги и крика.
Сияют там звезды, а здесь распустилась сирень.
И в этой сирени он видит прекрасные лица.
И близится полночь, и в бездну отпрянула тень.
Ему остается исчезнуть, растаять, забыться.
 
 
Поверженный Демон завоет, как призрачный волк.
Холодные лица скульптур и немые портреты.
И гул экипажей растаял в тумане и смолк.
И только летучие мыши шуршат до рассвета.
В печали безбрежной за кромкой далекой земли
Художника мир от утех и страстей возвращает.
А знаешь, мой ангел, по углям мы вместе прошли,
И смотрим в туман, где один он до света блуждает..
Найдет ли свой дом иль останется в облаке снов,
Какая усталость, сгибает поникшие плечи,
В провале проспектов, в громадах уснувших домов,
И гуле ужасном тень Демона, скорбные речи
 

Набоков сжигает Лолиту Сон о гении

 
Как критики злы, нет, сердиты,
Отправив в сердцах их к чертям,
Набоков сжигает «Лолиту»,
Предавшись забытым страстям.
Жена улыбается рядом:
– Ну что ты, мой ангел, оставь.
Да ну их, какая отрада,
И сам, мой родной, не лукавь….
И все-таки зло и сердито,
Отставив о милости бред,
Набоков сжигает «Лолиту»,
И знает – прощения нет.
И все, что в запале забыто,
И больше вернуться невмочь,
В камине сгорает Лолита,
На мир надвигается ночь…
Герой, он не автор, пустое,
Они никогда не поймут,
Огонь все горит за спиною.
А критики спят или пьют
С чужими, любовниц ласкают,
Уносятся яростно прочь.
Набоков Лолиту сжигает,
На мир надвигается ночь.
Жена у окна виновато
Стоит, словно Лота все ждет,
За творчество грянет расплата,
Никто ничего не поймет.
Из пепла она не восстанет,
И рукопись эта сгорит.
И автор злодеем предстанет,
В огне своих вечных Лолит.
 

Пушкин, Пестель и Евгений

Он тоже заговорщик

И некуда податься кроме них

Д. Самойлов Пестель, поэт и Анна

 
До света, до страха, до боли
Знаком этот тягостный путь,
Жуковский там будет с тобою,
А хочется просто заснуть,
Забыть и стихи и интриги,
Красавицы, маски, балы,
Внезапно ожившие книги,
Штрих позабытой поры.
Евгений, какое там лето?
И с кем расставаться пора?
К нам Пестель вернется к рассвету,
О бунте хрипит до утра.
А Пушкин уходит за Анной
Олениной мне говорят,
Какой отрешенный и странный
У Пестеля сонного взгляд.
Все это в забытой Одессе
Проходит в каком-то году,
В еще не написанной пьесе,
Я встречусь с тобою в саду.
И золоту века внимая,
Мы в Пекло ведем бунтаря,
Да, да, генерала спасая,
Ведь зря погибать ему, зря.
Пусть лучше теперь до рассвета
Без бунта останется Русь.
Я думала столько об этом,
Про трепет, про свет и про грусть.
Ну что, Вы готовы, Евгений?
В серьезности вашей успех.
Не будет Сенатской, и гений
Не станет посмешищем всех.
 
 
Нам надо лишь Пестеля спрятать,
С отравой готовьте бокал,
Тогда и другой император,
А главное – жив генерал.
– Но гений с злодейством..
– Пустое, все это извечный вопрос.
И все же он шепчет:– Не стоит,
Жаль Пестеля прямо до слез…
– Там казнь, оборвется веревка,
И снова, и снова казнят.
– О нет, не могу, мне неловко,
И прячет растерянный взгляд.
И худший сценарий оставив,
Оставим Одессу, рассвет.
Все будет опять против правил,
И к Анне уходит поэт.
Угрюм бунтовщик и несносен,
Разбитый бокал не спасет,
И хмурая в Питере осень
Его к эшафоту ведет.
Все видит, все знает Евгений,
О чем он вздыхает во мгле,
И в ссылке томиться наш гений,
Наверное, правда в вине,
И в сказке, которая явью
Не станет в назначенный час.
Но всем так спокойно и ясно,
Что прошлое живо и в нас.
Он ввалится к нам на рассвете,
Потребует баб и вино,
И только отчаянный ветер,
Все воет, как Пестель хмельной…
 

Художник для мертвой царевны

 
Царевна лебедь в черной бездне вод
Плывет куда-то в Пекло и зовет
Туда же живописца в поздний час,
И смотрит в душу, провожая нас.
За окнами унылый листопад,
И кажется все золото под ноги
Швыряет ветер целый час подряд,
Когда замрет Художник на пороге.
 
 
Он путает и время и миры,
К реальности не может он вернуться,
И так пугает этот шарм игры,
Где Демон со скалы вдруг улыбнулся,
И ищет Пан в глуши еще цветок,
Который расцветет для нас с тобою.
И только ал и призрачен восток,
А пленники любви живут любовью.
 
 
Страсть пепелит, пугает пустота,
И где-то там, в тумане, за чертою.
Опять склонился молча у холста,
И призраки уводят за собою.
Повержен Демон, Пан нашел цветок,
И Лебедь из тумана выплывает,
Перед картиной замирает Блок,
И новую поэму сочиняет.
 
 
В наивности его и высоте
Совсем иная видится картина,
И только блики меркнут на холсте,
«И путь земной дойдя до середины»,
В лесу дремучем где-то у ручья,
Ждет не царевна нас, а Берегиня.
О, Живописец, эта даль твоя
Нас всех сегодня к пропасти откинет.
 
 
И будет мир у роковой черты
Совсем незрим по всем его приметам,
Когда Царевна с дикой высоты
Уходит в бездну, и лишится света.
Там душно и темно в таком плену,
Туда нам всем пока не дотянуться,
И только Демон в пустоту взглянул,
И грустный Ангел молча отшатнулся.
 
 
Погряз в скандалах и тревогах мир,
В преддверье бунта завывает вьюга,
Художник глух – метель скулит над ним,
Царевна Лебедь – вечности подруга,
В тумане проплывают двойники,
И пьяный Блок бессилен, но прекрасен,
Ты только нас в тот мир немой впусти,
Мы эту бездну видим не напрасно…
 
 
На Невском тьма, как в озере лесном,
И никого не будет рядом с нами,
На полотне, в реальности иной
К былому возвращаясь временами.
И где-то там, а где? И иной глуши,
Художника забытая картина.
Ты эту боль и вечность напиши,
Но пусть Царевна Лебедь нас покинет…
 
 
Пусть мечется безумная душа,
Уйдя от нас и возвращаясь снова,
Мы слушаем симфонию, дыша
И не вдыхая запаха чужого.
За миг, за час до вечности и сна
Нам живописец снова помогает
Понять, что это вечная весна
В тот листопад стихии утекает.
 
 
А в преломленье страсти есть любовь,
Когда во тьме прорвется лучик света,
Царевна Лебедь навсегда с тобой,
И узнаю тот мир по всем приметам.
В безумии есть мудрости мираж,
А в мудрости безумие таится,
И наша жизнь, не дар, а лишь шантаж,
Когда она в иное воплотится.
 
 
И каменных цветов несу букет,
Туда, на площадь, где с Музеем Драма
Переплелись на много – много лет,
И где художник нас ведет упрямо
По Любинскому в полночь и весну,
Когда здесь листопад давно бушует,
Царевна Лебедь приплывает к нему,
Хотя в тиши он Демона рисует.
 
 
Повержен или брошен в облака,
Мятежный дух летит навстречу к люду,
И Врубеля волшебная рука
Мой дивный град изобразит, и чуда
Преображенья, света и тепла
Нам не постичь, и где-то там, в тумане,
Его Царевна в пропасть увела,
Его легенда о любви обманет…
Мир живописен и порой жесток,
Но написать его, являя свету,
О, листопад, и призрачный листок,
В его Сирени, и по всем приметам,
Мы будем долго видеть этот миг,
И каменных цветов мираж и чудо,
Я нерадивый, вздорный ученик,
Явленье чуда больше не забуду.