Текст книги "Дары ненависти"

Рамман Никэйн Янамари

Наверное, это был самый последний снегопад уходящей зимы. Словно та взяла реванш за долгие оттепели января и туманные теплые ночи февраля, наслав ледяной ветер и настоящую вьюгу в ту пору, когда следовало бы уже почкам набухать на деревьях и возвращаться с зимовий птицам. Снег, легший поверх зеленой травы, как напоминание о том, что все повторится снова, следуя извечному жизненному циклу: за зимой следует весна, и лето наливается жизнью, чтобы потом рассыпаться прахом в ледяных объятиях небытия.

Мокрые хлопья падали на искусственные розы на бархатном капоре Джоны – этом последнем писке моды: одна раскрытая, другая обязательно в бутоне. Леди Янамари плохо переносила холод и даже в пальто на лебяжьем пуху отчаянно мерзла. Виду она не подавала, но губы быстро посинели, а нос сразу стал мокрый и красный. И получилось, что не поцеловала, а клюнула Раммана в щеку.

– Ведите себя хорошо!

Идгард, конечно, ревел во всю глотку, теребил материнский подол, и только уверение, что мама привезет из столицы новую игрушку – лошадку с настоящими хвостом и гривой, – кое-как утешило расстроенного мальчугана. Но он продолжал всхлипывать и обиженно сопеть.

– Я люблю вас, дорогие мои, – шепнула на прощание Джона. – Я обязательно вернусь. Обещаю.

– Не волнуйся за нас, мы справимся, – бодро ответствовал Рамман и, чтобы предупредить дальнейшие наставления, добавил: – И где самое безопасное место, и к кому обращаться за помощью, я тоже помню. Ты повторила мне это раз сорок, если не больше.

Она тихонечко всхлипнула и шутливо пригрозила пальчиком, мол, смотри у меня и только попробуй пойти против материнской воли, ужо я тебя!

Юноша почтительно поклонился родительнице, прижался щекой к ее ладони, затянутой в лайку перчатки. Имел бы право – заплакал бы от щемящего нехорошего чувства скорой потери.

– При первой же возможности я вызову вас обоих. Дай только срок все уладить.

Не исключено, что Джона вызовет детей на собственную свадьбу с каким-нибудь сговорчивым вельможей, который польстится на хорошее содержание. С одной стороны, Рамман стал бы полноправным хозяином Янамари, а с другой – ему совершенно не хотелось видеть мать замужем за посторонним. Кто знает, как этот чужак будет относиться к супруге-шуриа после обряда. А вдруг неподобающе сурово? Эвфемизм, означающий в светских разговорах банальные побои. Да и вообще… Зачем им всем кто-то чужой, когда есть свои?

Узенькие подошвы теплых бот оставили на снегу аккуратную цепочку кукольных следочков, будто не взрослая женщина прошла, а маленькая девочка пробежала. В столице знатные женщины и в снег, и в дождь носят почти невесомые тряпичные туфельки, намокающие от любой сырости, а потому перемещаться по городу приходится только в экипаже, но в провинции все проще и здоровее.

– Береги себя! Одевайся теплее.

Довелось юноше видеть эти новомодные наряды в журналах – тончайшие, полупрозрачные платья из батиста, по сути ничего не прикрывающие. Сплошное бесстыдство и разврат, и, к радости Раммана, эта мода матери не шла катастрофически. Ну кому же охота демонстрировать всем желающим острые коленки и локти, костлявые бедра и торчащие лопатки вместо соблазнительных округлых форм канонических красавиц. На всякий случай бдительный сын провел беглый осмотр материнского гардероба и ничего особо предосудительного там не обнаружил. Уже хорошо.

Рамман взял брата на руки, поднял повыше, и они еще долго махали вслед экипажу, уносившему Джону из родного дома. До тех пор, пока ландо не скрылось из виду.

– Будешь печеное яблочко с медом? – спросил он у зареванного малыша, чтобы хоть как-то его утешить.

И они вернулись в дом, как-то мгновенно осиротевший без хозяйки. Пусто и холодно будет теперь в Янамари-Тай, как если бы вдруг погасили все камины в залах, задули печи на кухне и все обитатели усадьбы разъехались в разные стороны. Почему так – непонятно, но без Джоны дом переставал быть живым. Это чувствовали все – и слуги, и охрана, не говоря уж про самого Раммана и его маленького братца.

Бедный маленький совенок, он еще неделю все свободное от занятий время будет простаивать возле окна в ожидании чуда. Вдруг мама передумала и возвращается, а он пропустит этот радостный момент. А утром Идгард первым делом заглянет в материнскую спальню, чтобы потом побрести умываться с видом безвинно побитого щенка.

Иногда Рамман ненавидел свою мать. Но вовсе не за внезапные приезды-отъезды, не за резкие смены настроения и не за удивительную способность оказываться в ненужное время в ненужном месте, и даже не за то, что она шуриа, а значит, проклята навеки. А за то, что леди Янамари такая яркая, такая незабываемая, такая живая, и ее отсутствие ранит еще больнее. Быть рядом с ней – все равно что очутиться около жаркого костра в морозную ночь или пить из прохладного родника после долгого дневного перехода под палящим солнцем. Ему всегда было интересно: какие они – другие матери? Так ли они душевны и близки со своими детьми, знают ли правила тех же игр, умеют ли сами придумывать сказки, поют ли странные песни вместо колыбельных? А спросить-то не у кого. У него самого в детстве зачастую даже постоянной няньки не было. Отец… вернее, Бранд занимался Раммановым образованием лично, благо, у него за спиной имелся университет в Кендресе и даже научная степень по оптике. Разговаривал лорд Никэйн с мальчиком как со взрослым – честно и доверительно, голоса не повышал, из себя не выходил. Беседы с ним да наблюдения за матерью Рамман и считал своими воспитанием с образованием. Пока знаний и умений хватало с лихвой.

– Давай книжку почитаем, – предложил он после полдника.

– С картинками?! – обрадовался Идгард. – Про путешественников?

И его лицо впервые за два дня осветилось улыбкой.

– Конечно!

Рамман никогда не ревновал к младшему, как это часто бывает со старшими детьми. Напротив, он бесконечно радовался рождению брата уже только потому, что во время беременности шуриа умереть не может. Так ему однажды объяснил отец. Весь положенный природой срок и еще ровно два года после родов проклятая остается неуязвима. Так что Идгард, сам того не ведая, подарил брату целых три года душевного спокойствия – очень ценный дар по меркам сына Третьей. А кроме того, из-за рождения ребенка Джона провела в имении безвылазно почти полгода. Словом, Рамман считал маленького братца подарком судьбы и относился к нему с большей любовью, чем можно себе вообразить. Но иногда предопределенность несказанно бесила.

«Я ему по крови брат, а по сути – отец! – бросил он Джоне в сердцах. – О чем ты думала, когда… решила снова стать матерью? О том, как из старшего сделать няньку?»

Языку хотелось задать совсем иной, гораздо более честный, откровенный вопрос. Удержался, слава всем богам. С миледи сталось бы пощечин надавать. И поделом. В том-то и беда, что на все вопросы уже существуют четкие и ясные ответы. Рамман знал, и почему на свет появился Идгард, и почему Джона должна ехать в Санниву. Все он понимал. И более того – сделал все возможное, чтобы мать не задерживалась в имении лишнего дня.

С фамильных портретов смотрели поколения родичей по деду – свирепые ролфи, яростные диллайн и всевозможные вариации на тему смешения кровей – мягкий нефрит глаз, все оттенки русого в волосах, сглаженные черты, присущие ныне почти всем обитателям Синтафа в той или иной степени. Бранд говорил, это естественный исторический процесс, ибо ничто ни вечно, и как нельзя остановить время, так и невозможно задержать народ в развитии. Рано или поздно, но все придет к единому знаменателю.

«Не станет ни ролфи, ни диллайн, и все едины будут пред силами высшими и высшим же милосердием».

Да-да, Рамман тоже читал запрещенные к распространению и подлежащие немедленному уничтожению вольнодумные сочинения господина Херебора. Бранд когда-то привез в сундуке с двойным дном.

Понятое дело, что рано или поздно чистокровных не останется. Синтафцами будем зваться или как-либо иначе. А что же шуриа? На этом месте и кончается стройная теория господина Херебора. Ибо с ними, с Третьими, все проще и сложнее. Ты либо шуриа, либо кто-то другой. Шуриа – это не только грязно-синие глаза и черные кудри, и не призрачная худоба вкупе с оливковым оттенком кожи, это – ролфийское вечное проклятие, текущее в жилах. Покойная Хилини ничего выдающегося не совершила, но когда мать бережно смела в маленькую чашку горстку праха, которая осталась от нее, и развеяла над Намой, Рамман готов был присягнуть, в этот миг что-то изменилось в мире.

«Мы и есть этот мир, – сказала Джона тихо-тихо. – Ты снова станешь рекой».

И затосковала. Вернее, все к тому шло.

Юному графу не дано видеть призраков и духов, но разглядеть смертельную тень на лице матери он вполне способен. Она подобна паутинке, неосязаема и тонка, но под ее влиянием бледнеют губы и тускнеет взгляд, а плечи никнут, словно от неподъемной тяжести. Чтобы жить, шуриа нужна донджета. Жажда Жизни и ее острейший вкус. Чтоб – огонь в крови от предвкушения, чтобы плясать на тончайшем канате без страховки, чтобы каждый вдох, будто в последний раз – сладкий и долгожданный.

В Санниве опасно, а еще там весело, и там противно и, конечно, жутко интересно. И там, в этом удивительном городе, у Джоны будет вдоволь донджеты, а значит, она будет жить, дышать и смеяться.

Пришлось вывернуться, разыграть целую комедию, но вытолкать родительницу из дома, навстречу… Да пусть будет что угодно, лишь бы не застой и тоска, убивающие Третьих так же верно, как других людей – кинжал или пуля.

– А расскажи-ка мне, совенок, про открытия Аисека Майрета – нашего славного флотоводца, – попросил Рамман, неосознанно копируя интонации Бранда.

– Давай сначала книжку? А? Ну пожалуйста-а-а-а!

Некоторое время они торговались почти на равных. И обольщаться малым возрастом Идгарда не следовало ни при каких обстоятельствах. Далеко не каждый биржевой агент сумеет так выкрутиться и придумать столько аргументов в свою пользу. Ты ему одно слово скажешь, он тебе – десять в ответ.

И вообще, как можно отказать, когда на тебя из-под пушистой светлой челки смотрят прекрасными золотистыми глазами? Да никак!

– Хорошо, будь по-твоему, совенок, – сдался Рамман.

Конечно, шуриа он не был, да и слышать духов предков не мог, хотя бы просто потому, что всех их похоронили с соблюдением традиций, а следовательно, они давным-давно покинули этот мир, но юноша пребывал в уверенности, что все дамы и кавалеры с развешанных на стенах библиотеки портретов эдак снисходительно ухмыляются. Кто в усы, кто в веера, а кто и просто так – обозначая полухищный оскал изгибом тонких губ. Мол, вот именно поэтому, дорогой потомок, большей частью обитаемого мира ныне правят диллайн.

Грэйн эрна Кэдвен

Признаться, первая мысль Грэйн была откровенно кощунственной – уж не выжил ли Священный Князь из ума?! Все-таки пятьсот лет – это возраст, до которого немногие доживают. А вторая – насколько же заразно это безумие, если гораздо более молодой лорд Конри его поддерживает? Пожалуй, начни вдруг оба могущественных ролфи пространно обосновывать столь внезапную любовь к извечным врагам – проклятым шуриа, – приведи они аргументы и изложи все доводы, Грэйн окончательно бы уверилась в правильности своего диагноза. Однако единственное, до чего снизошел Вилдайр Эмрис, это княжеское «повелеваю», и тут логика, разум и врожденная ненависть отступили перед древним голосом крови. Приказ есть приказ. Если посвященный Оддэйна, воплощающий в своей особе все, что составляет самую суть волчьего племени, возлюбленный трех лун, и прочая, и прочая – а говоря проще, вожак – желает, чтоб одна из его стаи на время забыла обо всем, что накопилось между ролфи и шуриа за последнее тысячелетие, и вдруг, скажем так, возлюбила Третьих хотя бы в лице одной их представительницы, так тому и быть. Если Вилдайру Эмрису нужна проклятая имперская гадюка, Грэйн притащит ее в зубах и постарается не слишком повредить шкуру.

И ладно бы речь шла просто о недодавленной змее-шуриа! Словно мало этого, так ведь она же еще и имперка! Вообще-то в своей горячей ненависти к Третьим Грэйн изрядно лукавила, равно как и любой из островных ролфи, в большинстве своем ни одного шуриа за всю жизнь не видевший. Незаконные дети Глэнны[14]14
  Незаконные дети Глэнны – в представлении ролфи третья дочь Оддэйна Глэнна породила шуриа наперекор отцу и без его участия, точно так же, как Локка самовольно создала диллайн. Только дети Морайг – ролфи – созданы как положено, с благословения и под руководством Оддэйна, прочие живут лишь его попустительством.


[Закрыть] на самом-то деле давно уже стали для подданных Священного Князя чем-то вроде призрачных псов Маар-Кейл – жутковатых существ из древних преданий, ныне годных лишь на то, чтоб пугать непослушных детишек. Этакое пугало, которого теперь и дети не боятся, ведь даже самые маленькие ролфи прекрасно знают – призраков не бывает. Каждый умерший ролфи отправляется к Оддэйну в его Чертоги, просто не для всех этот путь будет коротким и легким. Чем больше недостойных поступков совершил ты в жизни, тем более темной и долгой будет твоя дорога. Именно поэтому почтительные потомки должны совершать ритуальные возжигания, дабы волчьи души ненароком не заблудились и не остались навечно скитаться в темноте.

Грэйн, как примерная дочь, каждый месяц в дни темной Морайг[15]15
  Дни темной Морайг (Глэнны, Локки) – новолуния для каждой из лун, дни, когда ролфи поминают усопших у алтарей: Морайг – моряков, Локки – воинов, Глэнны – женщин.


[Закрыть] зажигала для отца «родительскую» свечку и прилепляла ее на древний замшелый камень на холме в окрестностях форта Логан, где та недолго трепетала на сыром ветру среди других таких же свечей. Крохотный огонек вспыхивал и гас, словно жизнь Сэйварда эрн-Кэдвена. Разумеется, Грэйн была абсолютно уверена, что отец давным-давно нашел след Белой Своры Оддэйна и присоединился к его дружине, однако… Свечу она все равно зажигала. Но ни разу прежде эрна Кэдвен не задумывалась о том, кто же затеплит такой вот огонек для нее самой… Нет горше участи, чем вечно скитаться между жизнью и смертью, во тьме без единого проблеска света, зажженного любящей рукой.

Между тем, учитывая, чем, вероятнее всего, закончатся для нее эти грядущие приключения, теперь Грэйн задумалась. Впрочем, и окрестный пейзаж располагал к такого рода размышлениям. Крохотный причал, вырубленный прямо в скале, осклизлое бронзовое кольцо, вмурованное в камень, дождь, ветер и непроглядная темень вокруг – вот и все, что могла разглядеть девушка в маленькой бухте, где она уже битый час сидела на сундуке, ожидая лодку. Стылый апрельский ветер насквозь продувал тоненькое пальто с пелериной – по последней имперской моде! – не говоря уж об имперском же платье под пальто. Ноги в промокших ботах окоченели настолько, что Грэйн уже давно их не чувствовала. Все это подчеркнуто женское облачение, сменившее буквально приросшую к коже за столько-то лет ролфийскую форму (о, теперь-то она оценила, насколько на самом деле была удобна и практична опостылевшая военная «сбруя»!) – вот первое, что всколыхнуло сомнения Грэйн в реальности происходящего. Она зло скрипнула зубами, припомнив процесс примерки – там, в особняке Конри. Как только Священный Князь и лорд-секретарь окончательно убедились в покорности и понятливости будущей диверсантки, Вилдайр Эмрис тотчас же оставил подданных разбираться в деталях уже самостоятельно, пожелав Грэйн на прощание «победы и добычи», и выразительно так заметил, что не хотелось бы ему подписывать приказ о ее казни – на случай возвращения без добычи и победы. И прожег взглядом, чтоб удостовериться, верно, насколько глубоко Грэйн прониклась зловещей важностью происходящего. О, она, несомненно, прониклась, да еще как! Глубоко-глубоко, до самого нутра, до сердца, под изумрудным взглядом Вилдайра ухнувшего куда-то ниже колен, да там и оставшегося. Вполне удовлетворенный этим, Священный Князь исчез, да так стремительно, что ни Грэйн, ни даже Конри не смогли уследить, как именно и в какую дверь он вышел. Лишь волчьи хвосты в серебряных княжеских косах метнулись пушистыми маяками, а его уже и след простыл. Отвел им глаза и ушел по своим священным делам. Что ж, самый сильный рунный колдун среди нынешних ролфи вполне может позволить себе некоторую эксцентричность в отношении подданных, им же остается только почтительно принимать это.

Но едва лорд Конри убедился, что повелитель действительно ушел, как он тотчас же развил бурную деятельность. На Грэйн буквально вывалился целый ворох информации в комплекте с модными имперскими тряпками. Одновременно и запоминать, и постоянно переодеваться – притом быстро! – оказалось не так уж просто, так что процесс полностью захватил девушку. Настолько, что об отсутствии в кабинете лорда-секретаря ширмы она вспомнила, через голову стягивая уже третье по счету платье, больше похожее на полупрозрачную сорочку. И не смутилась практически. Право же, было совсем не до того, к тому же… в нарядах от лучших саннивских белошвеек Грэйн чувствовала себя не более одетой, чем без них. Тонкий муслин совершенно ничего не скрывал, в том числе и клейма посвященной Локки на плече. Волчья голова, охваченная пламенем (за что злые конфедератские языки и прозывали офицеров армии Ролэнси «горячими головами», а не менее злые имперские – еще и похуже), настолько откровенно просвечивала сквозь паутинные лоскутки ткани, что Конри разочарованно фыркнул и избавил Грэйн от продолжения пытки, заключив, что проще слегка изменить «легенду», чем пытаться сделать из суровой северной волчицы даму имперского полусвета. На самом-то деле, как потом поняла девушка, изображать в Санниве куртизанку ей и не пришлось бы – слишком уж глупо выглядела бы такая попытка для посвященной Локки с несмываемым клеймом на плече и повадками, от которых за десяток лайгов так и разило ролфийской казармой. Тут уж каким нарядом ни прикрывай откровенно волчий норов, а он все равно проглянет. Остриженные в соответствии с уставом волосы – даже распущенная, коса Грэйн, сообразно ее рангу, должна была доходить лишь до лопаток – широкие плечи, а в особенности руки, точнее сказать, пальцы с коротко подстриженными ногтями, сбитыми костяшками и въевшимся в кожу пороховым дымом и ружейным маслом… девушка и сама не замечала раньше, насколько далеко ушла она от юной воспитанницы пансиона за эти годы. Отрочество в рыбацком предместье тоже ведь даром не прошло. Когда-то сломанный в жестокой драке палец, оказывается, криво сросся, а на обветренной коже резкой скулы белел короткий, но отчетливый шрам. Оглядывая Грэйн так и сяк, лорд Конри морщил нос одновременно уважительно и сочувственно. Но вердикт в итоге был таков: «легендой» Грэйн станет история провинциалки из разорившегося ролфийского семейства, решившей попытать счастья в столице в роли компаньонки или сиделки. В таком качестве эрна Кэдвен будет избавлена от необходимости рисковать здоровьем в неприличных модных нарядах на весенних сквозняках; скромное темное платье, каких уже лет пять не носят, никого не удивит.

Впрочем, покрой такого наряда оказался на удивление полезным – под складками балахона с завышенной талией отлично укрылась пара пистолетов и даже традиционный кинжал ролфи – скейн, без которого любое дитя Морайг буквально чувствует себя голым. Меньший его близнец – скейн-даг – пристроился за подвязкой чулка, как раз там, где ему самое место. А уж пользоваться этими продуктами ролфийской изворотливости времен запрета на оружие Грэйн умела, равно как и любая островитянка. Вилдайр Эмрис считал, что женщина-ролфи всегда должна иметь при себе оружие для перерезания горла недобитому врагу. Другое дело, что обычно островитянки носили декоративный вариант скейн-дага – всего лишь как деталь традиционного костюма и даже с некоторым кокетством, но к ножам эрны Кэдвен это не относилось. В итоге всех приготовлений пальто Грэйн изрядно потяжелело и разве что колом не стояло от вшитых в подкладку бумаг, золота в потайных карманах, векселей имперского банка и еще множества других, весьма важных шпионских мелочей. Все предусмотреть, конечно, невозможно, и уж тем более немыслимо таскать при себе компрометирующие бумаги, так что явки и пароли, равно как и маршруты подходов и отходов, Грэйн зазубрила наизусть. Армейский опыт пришелся кстати – после нескольких часов интенсивной зубрежки Грэйн казалось, что она с закрытыми глазами и с пробитой головой сможет сориентироваться в империи по одному только нюху. А ведь нужно было еще изучить и руны, теперь, при перемене статуса, наполнившиеся силой… И те заклинания-плетения из вовсе не знакомых ей знаков, которые лично начертал для нее Священный Князь.

В общем, при такой нагрузке голова у Грэйн шла кругом, а потому сомневаться и раздумывать ей было просто некогда. Зато теперь, сидя на причале в ожидании лодки, она получила такую возможность. И результаты этих раздумий были весьма неутешительны. Критично оценив собственную персону, девушка пришла к вполне логичному выводу – самое большее, на что она годна, так это на роль приманки. Или, как вариант, отвлекающего маневра. Вся романтичная история с похищением имперской графини, безусловно, очень польстила бы Грэйн, если бы у нее все еще сохранялись хоть какие-то сомнения на свой счет. Однако… не видать ей Чертогов, если после службы в Логгэнси и впрямь могут остаться какие-то иллюзии! А уж этот проклятый «подвиг»! На самом-то деле весь «подвиг» Грэйн заключался в том, что в момент, когда неопознанная банда налетчиков (осмотрев трупы, майор Фрэнген определил их потом как конфедератов, но отчаянно скучавшие обитатели форта настолько увлеклись уничтожением врага, что ни одного бандита в живых не оставили и допрашивать было некого) проникла на склад, где дежурила старший сержант вспомогательных войск ир-Марен, девушка сумела спрятаться, а потом выскользнуть наружу, запереть ворота и поднять тревогу. Любая из товарок Грэйн на ее месте сумела бы сделать то же самое, так что никакого особенного героизма в ее поступке не было. А значит, ее просто разыгрывают «втемную» и без колебаний пожертвуют такой мелочью. Но, с другой стороны, если остается хоть крохотный шанс на успех… Ведь и награда невообразимо высока! Бумаги на передачу Грэйн имения Кэдвен лорд Конри и впрямь составил тотчас же, но кроме земли она умудрилась выторговать еще и пожизненное содержание и государственного опекуна для матери. Такая щедрость была не просто подозрительна, она прямо-таки кричала о том, что ни князь, ни Конри не ждут победного возвращения своей посланницы. Но – проклятье! – разве это не может быть еще одним поводом вернуться?! Отчаиваться и пускать пулю в лоб пока рановато. Уж что-что, а это Грэйн всегда успеет.

Вода плеснула в темноте, почти лизнув ноги Грэйн. Свет потайного фонаря отразился в черных волнах залива Мэрддин. Лодка пришла, а значит, раздумывать больше не о чем. Пора приниматься за дело.