Текст книги "Теперь или никогда"

Грэйн и Аластар

«Женщине не место на палубе боевого корабля». Когти Локки, это действительно так! Женщине нечего делать на корабле, вступившем в бой, а что говорить про детей? Никогда прежде Грэйн не ощущала с такой ясностью всю мудрость этой заповеди богов и предков. Морайг ревнива и жестока, воинская удача слепа, и достаточно одного неверного шага, чтобы все погубить. Чтоб вести бой, чтоб рисковать и сохранять трезвость, помня при том о собственных сыновьях, которых каждый твой приказ подставляет под бомбы и ядра… Наверное, для того нужно родиться диллайн. Ролфи так не умеют и никогда не научатся. И это хорошо!

Осознание собственное бессилия – самое мерзкое чувство из тех, что доступно ролфи. Что ты можешь сделать, сидя на качающемся полу… хорошо, палубе! – в каюте? Прижимать к себе детей, разве что. Молиться Морайг? Лучше вообще не думать о богине, не призывать ее даже мысленно: здесь, в море, Неверной не милы мольбы женщин, она не слышит их, а если услышит, станет только хуже.

Бессилие. Что может быть гаже?!

Прочный корпус «Меллинтан» стонал и содрогался, и о том, что творится наверху, Грэйн старалась не думать. Как бы ни повернулось дело, Эск не позволит врагу захватить своих сыновей. И не сдастся. А значит…

«Он должен, обязан убить их всех, расстрелять, потопить и не давать пощады, – подумала ролфи. – Обречен выбирать между злом и Злом. Нет, даже не выбирать – этот диллайн уже давным-давно выбрал. Подтвердить свой выбор, доказать его. Кому же нужно такое доказательство? Неужто тебе, Огненная?»

Богиня была где-то здесь, Грэйн все время чуяла ее незримое присутствие. Она была здесь и смотрела, и отсвет ее крыльев трепетал над палубами и мачтами «Меллинтан», отражался в золотых глазах диллайнского князя. Жаль, он сам этого не чувствует. А вот Джойн – та увидела бы непременно, и шуриа нашла бы, как сказать своему мужчине – ты не один. Ролфи так не умеют. Да и ни к чему это умение ролфи – не бывает одиноких волков, байки это…

Она думала так все время, пока шел бой: обнимала детей Джойн, утешала Шэррара, подбадривала напряженного Идгарда, что-то говорила им… кажется. А потом пришел вестовой Эска (Грэйн все никак не могла запомнить его имени и отчасти смущалась поэтому) и принес новости… вероятно, все-таки добрые. «Меллинтан» выиграла схватку, и синтафский фрегат пущен ко дну. Глаза у диллайн были просто безумные: огромные, вполлица, желтые глаза с крохотной черной точечкой зрачка. Верно, он только сейчас начал осознавать, что вражеский корабль шел в бой под флагом Империи, которой все они присягали. И Аластар Эск – тоже.

Грэйн не стала ни о чем выспрашивать – к чему поминать пеньку в доме висельника? Попросила молока для детей и кадфы для себя. Служба в Канцелярии Конри заставила ролфийку поневоле оценить бодрящие свойства горькой и черной «имперской смолы». И, уложив мальчиков, присела к столу, приготовившись ждать, сколько понадобится. Единственное, чем эрна Кэдвен могла помочь ему, – это выслушать, ежели «диллайн Джойаны» вдруг захочет поговорить.

«Может, и не захотел бы, будь у него выбор, – поняла Грэйн, едва лишь в каюту бесшумно вернулся Эск. – Но выбора у него нет».

Нет ничего хуже, нет ничего гаже. Отсутствие выбора, то же самое бессилие, осознание которого делает ролфи бешеными, а диллайн… Уж не оно ли делает одержимыми бесприютных детей Локки?

– Бой окончен, – молвил он.

Каюту освещал только один-единственный фонарь, но этого приглушенного света было довольно, чтобы как следует разглядеть возлюбленного Джойаны. Грэйн чуть прищурилась, наблюдая, как он двигается, как поворачивает голову, как садится к столу. Посмотрела так, будто видела впервые. Впрочем, отчасти так и было.

Да, воистину, Огненная Сова смотрит сейчас на своего сына, тут и гадать нечего. Смотрит и видит. И услышит, если он все-таки станет говорить. Так пусть говорит, пусть рассказывает. Боги не услышат тебя, пока не позовешь.

«Ты ведь не слеп от рождения, тебе просто завязали глаза, диллайн, – подумала Грэйн. – Завязали глаза, заткнули уши – будто мешок надели на голову, как пленнику или приговоренному перед казнью. Чтоб ни слышать Ее, ни видеть, ни позвать не мог. Но вот ты смог разорвать веревки – осталось сбросить повязку и выплюнуть кляп. Я попробую помочь тебе, диллайн моей Джойаны. Да, Локка, я попробую… нет, я – сделаю».

– Да, ваш вестовой рассказал. Вкратце. Я не стала выспрашивать у матроса то, что следует узнавать у капитана. Если вы сочтете возможным что-либо мне рассказать, милорд.

Аластар на несколько мгновений закрыл ладонями лицо, словно вытирая с кожи что-то липкое.

– Рассказать… Да, рассказать. Эрна… Грэйн… Я могу вас так называть?

Она кивнула.

Больше четырехсот человек на борту «Меллинтан», а поговорить не с кем. Они подчиненные, они заранее согласились с любым решением Аластара Эска, они тяжело и много работают. Так имеет ли он право возлагать на их плечи бремя ответственности? Ни в коем случае. Они не заслужили такого, нет, не заслужили.

Грэйн тоже не заслужила, но она единственная сейчас, кто способен понять. Может быть. Она одна из тех редких людей, знакомство с которыми меняет других. Как сказочный единорог или дракон. Встретишь такого – и больше никогда не будешь смотреть на мир прежними глазами. Просто потому, что падут старые шоры.

– Пожалуй, мне не просто можно, мне нужно вам кое-что рассказать, – вздохнул диллайн. – Я только что утопил человека – отличного капитана, которого уважал и ценил. Убил за то, что он всего лишь исполнял приказ и оставался верен воинской присяге. И… еще несколько сотен честных и храбрых моряков. Пусть наш разговор станет им надгробием и поминовением, иного у них все равно не будет.

Как шуриа видят дух человеческий, так диллайн чувствуют присутствие в собеседнике дара понимания. В эрне Кэдвен он был, так же как и редкое умение услышать говорящего с нею по-настоящему.

Вот и сейчас она лишь молча прикрыла веки, дескать, говорите.

– Как выяснилось, очень тяжко в одночасье превратиться в предателя и клятвопреступника. Это мой первый опыт. – Эск усмехнулся криво и недобро. – Не так-то просто, оказывается, убивать своих… соотечественников, оказавшихся волею судьбы по другую сторону. Но ведь дальше будет больше? Так ведь, Грэйн? Очень скоро народ восстанет против эсмондов, и это будет народ, утративший бога, лишившийся веры и опоры. Это будут страшные люди. Я… мы… долго планировали это, мы затеяли это… А я ведь не знал, каково убивать своих.

– Мне приходилось, – просто сказала она. – Масштабы, конечно, несопоставимы. Но приходилось. И не единожды.

И подумала вдруг: а есть ли она, эта разница? Свои умирают ничуть не легче, чем чужие… и какая разница, если кровь равно красная у тех и других, а приказ четок и ясен? Свои… Кого считать своими? Ролфи? Между собой волчье племя грызется ничуть не менее свирепо, чем когда точит клыки на мягкое горло врага… Раз у них с Джэйффом зашел разговор и об этом тоже – под черепом-светильником на набитом осокой тюфяке говорилось просто замечательно. О разном. Так вот бывший рилиндар со знанием дела признался: «По-настоящему помнишь только первого и, пожалуй, седьмого… Если вдруг не напомнят, конечно». Грэйн тогда подумала и согласилась. Тот ролфи, которого по ее приговору и желанию повесил Джэйфф, не был для Грэйн ни первым, ни седьмым. Лицо и даже имя его стерлось в памяти, заслоненное другими именами и лицами, другой кровью. Такой же красной, как и ролфийская.

– Вас мучила совесть? Наверное, смешно сейчас говорить о таких вещах, как совесть, но поверьте, несмотря на мою одержимость, она у меня тоже есть.

– Совесть… – Грэйн криво улыбнулась, насмехаясь не над ним – над собой. – О, я не стала бы называть это так. Мне было гораздо легче, милорд. У меня есть та, кто проверяет мои деяния и не простит, если я оступлюсь…

«И у тебя тоже, диллайн, – подумала она. – Неужто ты до сих пор не чуешь?!»

– Вы сказали, что стали предателем и клятвопреступником, – словно в раздумье, продолжала ролфи, отчаявшись прочитать в глазах диллайнского князя хоть что-то, могущее быть подтверждением… Но, может быть, она просто недостаточно внимательно смотрит? – Но разве стали именно сейчас? Предатель, говорите вы. Но то, давнее предательство было не в вашей власти, милорд, вы родились уже обреченным на это. Волк, рожденный в неволе, все равно не станет псом. И если однажды он вырвется, растерзав служителя зверинца, – назвать ли его предателем? А клятвы… Что стоят клятвы, данные под пыткой или вытянутые обманом? Может быть, вы стали клятвопреступником, зачав с Джойаной первого из сыновей… но верность – она ведь только для тех, кто верен сам! Клятва должна быть взаимна, иначе не клятва она, а цепь… – Ролфи нахмурилась, стиснула руки и закусила губу, подбирая те самые слова. Впрочем, зачем придумывать что-то, когда Локка уже все сказала однажды? Он не слышит богиню? Не беда! – Локке ненавистно рабство и обман. Огненная не простирает крылья свои над стадами покорного скота. Она говорит: «Мне не нужны рабы!»

Аластар понимающе кивнул:

– Вождь, предавший своего солдата, должен ждать удара в спину? Вам проще, у вас есть боги.

Горечь и боль! Такая себе душевная изжога, сдавливающая горло и мешающая дышать. Оказывается, это очень завидно, когда у кого-то есть в кого верить, когда кто-то точно знает, какой дорогой отправится его душа после смерти. И если так обидно и противно диллайнскому князю, то каково же будет обычному фермеру? Или рабочему с фабрики, или хозяину лавчонки, или солдату?

– Предвечный обманул эсмондов, эсмонды – диллайн, диллайн своей кровью отравили своих же детей. Бесконечная цепь предательств, да. Но теперь, когда возврата нет, когда мне придется стать вождем и возглавить мятеж… смогу ли я разорвать этот порочный круг обмана и предательства? Я толкну Синтаф в бездну, и, возможно, он заслужил, но… Я все время спрашиваю себя, имею ли я право, если не ведаю, куда вести свой народ, тех, кто пойдет за мной?

И добавил, бурча под нос, как бы разговаривая сам с собой:

– Меллинтан не простит и не примет обратно… Тогда куда идти?

– Может быть, не стоит заглядывать так далеко? Может быть, рано спрашивать «куда»… и главное сейчас – «откуда»?

Он был и впрямь похож на хищную птицу, этот диллайн, – но не на сову, а на кречета. На гордого небесного охотника – с клобучком на голове, покорно сидевшего до поры на перчатке сокольничего… А чего еще ждать, если взяли его даже не слетком, а и вовсе гнездарем? Но ловчая птица – не собака. Нужно только вспомнить, только поверить… Себе поверить, и тогда боги поверят в тебя. И не только в тебя, в тех, кто пойдет за тобой, – тоже.

У диллайн, наверное, не так, и вряд ли Эск поймет… хотя понял же Джэйфф! И Джойн поняла тоже. Надо попытаться. Надо сделать.

– Вы знаете, откуда взялось наше ролфийское: «Невиновных нет»? Сигрейн прокляла всех шуриа за то, что сделали от силы человек десять… и все мы расплачиваемся за ее Проклятье. И не ропщем, ибо мы – виновны. Все в ответе за поступок одного, но и один способен рассчитаться за всех. Вы – способны. Иначе всего этого не было бы.

Она чуть виновато развела руками и добавила:

– Я не очень хорошо умею рассуждать о таких вещах, но… Мне кажется, что никто не поймет вас лучше, чем мой Князь.

«Нет, эрна! Так не пойдет!»

Диллайн уставился на собеседницу немигающим взглядом:

– Сейчас и здесь – вы и ваше слово важнее княжеского, Грэйн эрна Кэдвен. Вы – мой судия.

«Не слишком ли много для одной ролфи? – с отчаянной горечью подумала Грэйн. – Кто я, чтоб твой первородный сын ждал моего суда, Огненная? Разве по нраву тебе, чтобы приемные дети судили родных? Не слишком ли…»

«Не слишком!!! – яростным клекотом ответила богиня. – Спрашивай себя, а не меня, Верная! Себя! Я уже осудила их однажды – осмелишься теперь оправдать?»

Та, что вонзила когти в плечи Грэйн, была Локкой, но она же была и Меллинтан – ярость не только битвы, но и познания. Но еще и Дилах была она. И каждый огонь, где бы он ни горел, – все равно Ее огонь…

– Хорошо, – она смотрела в упор на Эска, но отвечала не ему, а богине. – Пусть так. Не моего приговора ты ждешь, потерянный сын, но – Матери. Но я скажу, и пусть она слышит, и пусть карает, если сочтет, что я лгу! – Грэйн уже не замечала, что говорит ему «ты» – это было неважно здесь и сейчас. – Ты не предатель. Но ты стал бы им, если б скрыл то, что узнал. Стал бы предателем, если б отдал им детей Джойаны. Стал бы, если б спустил флаг сегодня и обрек своих людей на петлю… Ты не предатель, диллайн. Слышишь, Огненная?! – Ролфи свирепо оскалилась. – Ты хотела моих слов, так вот они! Он – не предатель. Он – твой сын, и плоха та мать, что отказывается от сыновей! И – мой брат, даже если Ты не желаешь его знать! И еще скажу тебе, Локка…

«Довольно».

Грэйн осеклась, когда богиня явила себя так, что даже сквозь слепоту многовекового отчуждения диллайн ее почувствовал. Недоверчиво, настороженно склонил голову, мучительно вслушиваясь… Нет. Все-таки не слышал. Все-таки еще нет! Значит, одного лишь желания оказалось мало?

Диллайн словно зашел в родной дом с трескучего мороза и оказался возле пылающего очага или шагнул к плавильной печи – так полыхнуло жаром. А может быть, это кровь бросилась в лицо, как у наказанного ребенка, от стыда и раскаяния. Она была здесь, сейчас, рядом. Отец как-то рассказал, что чувствовал, находясь рядом с дедом – посвященным в мудрость Меллинтан. «Которая есть Свет, Свет Истины, Свет Познания. И дорога в сиянии Меллинтан легка и широка» – так, кажется, говорил дед.

– Скажи ей… – прошептал Аластар. – Спроси… Пусть только скажет, существует ли этот путь?

– Она слышит! – Ролфи скрипнула зубами. Если б только можно было разорвать это, пробить, разрушить стену глухоты… Только б поверил! – Она здесь и слышит, всегда слышала каждого из своих детей! Она говорит…

«Он верит. Скажи ему, Гончая. Пусть знает».

– Путь есть, – послушно повторила Грэйн вслед за богиней. – Ты знаешь сам. Я всегда была здесь, сын, но где были вы, мои дети? Верни мне их, верни моих детей, верни мне их свободными и гордыми, вольными верни их! Мне не нужны рабы, и слепцы не нужны мне!

– Хорошо. Теперь я пойду до конца. И найду дорогу. Для себя, для своих детей и для всех, кто пожелает идти, – в золотых глазах диллайнского князя отражалось сияние Ее крыльев. Он почти видел… но ему и не нужно было теперь видеть. Он верил и так.

«Теперь – верит, – усмехнулась Огненная Луна. – Наконец-то! Они всегда были упрямы, мои дети. Им всегда было мало доказательств моей любви – и моего существования! Я жестокая мать, дочь сестры моей и моя дочь, Грэйн. И не дарую пощады».

«А разве он просит у тебя пощады, Яростная?»

«Нет! – рассмеялась она. – Не просит и не получит! Зато получит другое. Лучше, чем пощада. Больше, чем прощение».

– Ты опять говоришь загадками, Огненная, и совсем меня запутала, – с досадой сказала Грэйн – и не заметила, что вслух. – Я-то не диллайн, хвала Морайг! Или мне опять нужно что-то понимать?

«Пока – не нужно», – все еще смеясь, она взметнула пламя своих крыльев – и освободила ролфийку.

Эрна Кэдвен выдохнула и облегченно потерла лоб, откровенно радуясь избавлению. И хмыкнула:

– Я поражаюсь тебе, диллайн. Ты назвал свой корабль ее именем, ты каждый день говоришь с нею – и ждал еще каких-то знаков? – Ролфи покачала головой. – Нет, я никогда этого не пойму… – Внезапно вспомнив, с кем говорит, Грэйн осеклась и немного смущенно извинилась: – Прошу прощения, милорд. Я забылась.

Эск отмахнулся. Дескать, какие мелочи.

– Я три сотни лет каждый день говорю со своей совестью и душой. И если Меллинтан слышит, значит, она верит мне и в меня.

Капитан «Меллинтан» с нежностью погладил переборку, теплое дерево отозвалось незримой лаской. Огромный фрегат источал… веру и надежду.

– Я не подведу тебя.

За плотно задернутой занавеской шумно вздохнул Идгард и забормотал во сне:

– Не бойся… Шэрр, я с тобой… Не бойся…

Херевард Оро
Благословенный Святой тив

На очередной Весенний Бал тив Херевард явился с той же целью, с которой иные люди ходят в зверинец. Подивиться на чудеса природы, вроде двугорбого осла, который никогда не пьет, или многоцветной птицы паво, или водяной крысы, откладывающей яйца. Покачать головой и задумчиво сказать: «Сколь причудливы эти безмозглые создания, не ведающие ни забот человеческих, ни тревог».

В танцевальном зале не протолкнуться, буфеты битком набиты, музыканты подобраны кое-как, зато неутомимы, сорбет льется рекой, и прошлогоднему мелкому яблоку из хрустальной вазы в буквальном смысле упасть некуда. Дамы одеты столь скудно, что даже неудовлетворенный прыщавый юнец от изобилия наготы потерял бы всякий интерес. Мужчины пьяны и… пьяны. Потому что вино льется даже не рекой – морем, приливной волной, а лакеи все подносят и подносят наполненные графины, все подливают и подливают в бокалы. Атэлмар, уже не скрываясь, повел в уютный кабинет юную особу – «посмотреть портреты предков». Девушку можно только пожалеть. После стольких дней беспрерывных возлияний его императорское величество вряд ли способен на подвиги избавления от девичества.

Херевард не стал даже загадывать – кончится все оргией или обойдется без скандалов. Какая разница?

Нет, это не сцены из древних трагедий о падении нравов и закате позабытых ныне империй. Это – пиршество во время морового поветрия. Им, всем этим изысканным мужчинам и восхитительным женщинам, до колик страшно. Они не хотят, чтобы кончалась весенняя ночь, они не хотят просыпаться, ибо пробуждение будет жестким. Потому и пьют, оттого и блудят, что завтра станет не до вина и природного зова.

Империя Синтаф доживает последние… месяцы, если не дни. Красиво доживает, ярко и празднично. Наверное, чтобы было о чем вспоминать потом, когда все кончится.

Тив Херевард набросил плащ на плечи и вышел подышать свежим воздухом на балкон. Огромный город у его ног стонал во сне, как старый пес, и почти что дергал лапами, словно пытаясь сбежать от неизбежности. Миска озера Валмира полна черной смолой, в которой плавают осколки небес да сизый, точно заплесневелый, ломоть Лаунэйд – Змеиной луны. Хочешь пить – пей, но риск отравиться велик как никогда. Саннива, та уже отравилась.

«Предвечный, я так устал, так устал», – вздохнул Благословенный Святой, подставляя лицо мельчайшей измороси. Весь прошлый год эсмонды Синтафа пытались удержать на собственных плечах исполинскую тяжесть Истинной Веры. Попробуй устоять, если ветер ереси буквально сбивает с ног, а глаза сечет являемое народом неверие. Казалось, на эту землю пролился невидимый ядовитый дождь, отравивший все вокруг, и взошли смертельные всходы. Люди теперь шли в храмы не молить и благодарить, а требовать от тивов и Предвечного чудес, исцелений и откровений. Снег не ложится? Тив, проси у Предвечного снегопада, да пообильнее. Мороз ударил? А ну-ка, преподобный, яви Силу и заставь природу отступить. Корова яловая? Сделай так, чтобы телилась, и не выпендривайся, тивья морда. У нас дитё помирает от дифтерита, вылечи немедленно, или никто больше в храм ни ногой. И сколь ни благодетельствуй, а все равно шепоток ползет от селения к городку, от городка к хуторку. Дескать, нету никакого Предвечного. Врут колдуны, врут, и деньгу берут, и в карман ее кладут, а сами палец о палец для народа не ударят.

А дальше только хуже стало. Вспомнили вдруг добрые синтафцы, где стояли шурианские алтари Шиларджи, и куда ролфи к Локке за посвящением хаживали, тоже в памяти воскресили. И потянулись потихоньку в укромные места: к священным озерам, в пещеры и рощи, чтобы молить лунных богинь о помощи и поддержке.

Письма в Эсмонд-Круг от преподобных пестрели жалобами на дурное обращение, постоянные упреки и оскорбления, чинимые обывателями зачастую прямо в храме.

А тив Херевард, зная, где находится источник скверны, ничего сделать не мог. Злополучный «архив Гарби» – вот откуда все пошло. Смешно и противно, конечно, называть собрание летописей и многовековых исследований «архивом», тем паче давать ему имя ублюдочного смеска Лердена Гарби, но теперь он так и войдет в историю. Если она, история, еще просуществует сколь-нибудь значащий отрезок времени. Что вряд ли.

Херевард опрокинул в себя остатки вина и поставил бокал на мраморные перила. Пьян он не был, скорее обижен и зол.

«Предвечный, разве мы не взломали границы, несправедливо и скупо очерченные старыми богами, разве не шагнули в бесконечность, где обрели Тебя и Твою Силу? Мы позвали Тебя, алкая Истины, и Ты ответил, Ты пришел на наш зов. Ты выбрал нас, Ты щедро поделился с нами Чудом, ничего не попросив взамен», – тиву казалось, что эти канонические слова начертаны золотом на черном куполе небес, так сильно отпечатались они в его сознании за столько веков служения.

Они верили, что Предвечный ничего не просит, только дает, а слияние с ним после смерти почитали высшей честью и благом. И так было до прихода в Синтаф. Кто знал, что кровь населяющих его народов отравлена Проклятьем? И когда Предвечный отказался принимать души полукровок, эсмонды озаботились. Они же были диллайн, а значит, жаждали доведаться самой сути, Истины. Кто знал, что ее плоды окажутся так горьки? А разве не горько понимать, что твой бог ровно в той степени божество, насколько сильно ты этого хочешь? Возможно, и даже, скорее всего, они просто позвали Предвечного, пробив брешь в некоем божественном барьере, но он никогда не давал Силу бесплатно, только в обмен на души. Херевард в свою очередь искренне верил – на определенном этапе Предвечный достигнет Всемогущества, и тогда каждая душа станет богом. Но чем больше становилось полукровок, тем больше отдалялась такая перспектива.

«Мы боролись за Тебя, мы наложили запреты, мы стали беречь угодную Тебе кровь, мы превратились в Твоих сторожевых собак, Предвечный», – мысленно простонал тив Херевард.

Когда и этого стало мало, Эсмонд-Круг срочно озаботился вопросами наследования и воспроизведения необходимых для служения качеств в людях через их детей. Какая же это кропотливая работа, сколько усилий, сколько стараний требуется, чтобы подобрать подходящих мужчину и женщину. Но мало свести их вместе, надо еще и внушить им мысль о долге перед Эсмонд-Кругом. Одержимость диллайн оказалась кстати, и, как это часто бывает, она же повредила. За Эском охотились долго, с детства, но тот оказался неуступчив, словно скалистый утес. Внук закоренелого безбожника, сын тайного еретика, он вырос в неверии и нетерпимости. Аластару предлагали даже императорскую корону, он отказался. А попался он на одержимости Долгом. Как смешно.

Херевард до сих пор не мог сдержать довольной ухмылки. Все сложилось так, будто Предвечный услышал молитвы.

Хевахайр Эск возвращается из плавания к далекому южному континенту прокаженным, весь в язвах, без пальцев на ногах, и сразу же вспоминает, что столь презираемый им бог может исцелять от любой болезни. Правда, делает он это руками Благословенного Святого. И кем был бы тив Херевард, не воспользуйся он таким удобным случаем? Правильно, слюнтяем! Но и тут Аластар отказался. Категорически, наотрез, в самых оскорбительных выражениях. Пришлось действовать через отца. Когда отец взывает к сыновнему долгу – это совсем другое дело, а когда он к тому же взывает к одержимому Долгом сыну – упираться еще сложнее. Естественно, упрямого умника не только заколдовали, но и облизали со всех сторон, наобещали с три воза, заверили, что невеста будет идеальна, и ему не о чем переживать, и вообще грядущее сочетание – дело нескорое. Эску-младшему деваться было некуда.

Долг вообще интересная штука. Неважно, задолжал ли ты денег, или услугу, или целую жизнь, но он висит на шее должника невидимым камнем. Не слишком приятная ноша, но зато какой безотказный рычаг управления.

Кто же знал, что Аластар свихнется настолько, что свяжется с шуриа? Кто мог в такое поверить, кроме безмозглой ревнивой самки? Теперь она слезы льет о горемычной судьбе своей в гостевых апартаментах дамы Фет, да что толку-то?

Хереварда тошнило при воспоминании об этой женщине. Сбежала под крылышко к родственникам, а дочек бросила, словно ненужный хлам, в Амалере и думать о них забыла. Тьфу, кукушка! Девочки, разумеется, никому не нужны, но сам факт вопиющ.

А ведь мало кто в Эсмонд-Круге интересовался, почему Эск так терпим к этой глупышке, отчего он вообще так сдержан и терпелив. И полюбопытствуй кто-нибудь чуть раньше…

Аластар действовал очень осторожно, постепенно отдаляя от себя всех, кто так или иначе связан с эсмондами, потом перестал появляться в Санниве, затем через подметные письма и своих агентов начал пропагандировать отказ от веры в Предвечного.

«Почему Предвечный не велит соблюдения заповедей, не налагает запреты, а требует только слепой веры?» – вопрошали провокаторы у людей. И тут же делали вывод: «Значит, ему все едино – отцеубийца или добрый семьянин, клятвопреступник или честный человек, насильник или защитник невинных». И тогда следовал иной вопрос: «А не были ли старые богини-луны честнее? А если были, то где уверенность, что Предвечный честен с нами, и честны ли в таком случае его служители на земле?» А у народа не находилось ответов. Но с народом-то все ясно. Так ведь и у преподобных их нет. Вот же в чем беда! А еще в том, что Аластар Эск точно знает, какие вопросы следует задавать.

Теперь-то все ясно, задним умом все сильны. Проверили, отследили, выпытали. Когда стало поздно.

Благословенный Святой хрустнул суставами пальцев, не сдержав досады. Что стоило узнать подробнее о пассажирке на «Меллинтан»? Почему не хватило ума вовремя направить своего человека в Янамари? И так ли сложно было проследить за перемещениями Эска по Синтафу?

А хватило всего одного свидетельства. Служащий одной из мелких почтовых станций припомнил лорда-диллайн в компании с невысокой женщиной в густой вуали и пятилетним мальчиком. Малыш – копия милорда, называл того «папочкой», а «мамочка» была в положении. Хрупкое сложение дамы, жаркая погода и легкое платье не скрывали намечающегося животика.

Ветер донес до чуткого носа эсмонда резкий запах тухлой рыбы, навоза и еще чего-то мерзкого. Весной Саннива пахла ничуть не лучше, чем в летнюю жару. А еще так пахло унизительное положение проигравшего в еще не начавшейся битве.

«Ну ничего, ничего, Аластар Дагманд Эск, и на тебя сыщется управа! Говорят, что камень надо прятать среди камней, а листочек – на дереве. Ты решил спрятать змею в змеином гнезде? – тив Херевард захлебывался злобой. – А что, если змею удавить, а тебя самого ловить на маленьких змеенышей? Тогда ты что запоешь, птица певчая?»

От резкого движения рукой бокал полетел вниз с перил.

«Скажи, Предвечный, неужто тысяча лет Веры – это всего лишь звон разбитого хрусталя, горсть мельчайших осколков, которую поутру сметет в совок уборщик?»