Текст книги "Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года"

В общем, стресс ещё не улёгся – пришёл Володя Щукин со студенткой Леной (оказалось, что они лишь сегодня познакомились). Пили чай, кофе, Гена делал с гостей набросок, рассказывал про Польшу, про концлагеря. Наконец Володя не выдержал: «Я принёс ружьё, оно должно выстрелить…» И достал свою гитару. Мне в этот раз очень нравились его песни, особенно «Красною кистью рябина зажглась» на слова Марины Цветаевой. Очень поднял мне настроение после пережитого стресса.

Ушли они в 11 вечера. Гена ещё чистил тротуар – снегу намело. А я всё ходила, опьянённая мелодией песни Володи, чувствуя в душе какую-то радость гармонии и благодарность судьбе за всё и за всех…

27 января. Суббота

Гена всё-таки решил сегодня идти на конференцию бахаи, куда его (и меня) пригласила Гращенкова. Поэтому встали по будильнику в 8:40, совсем не выспались. Холодно, зевота, побаливает горло. Гена чистил тротуар, намело сугробы за ночь. Завтрак, торопились. Ушли уже через час.

Ехали на 20-м трамвае до «Пролетарки». Искали на Волгоградском проспекте дом 7, клуб «Стимул». Там в небольшом зале приветливые люди. Координатор – молодая беременная, доктор геолого-минералогических наук, родом из Баку (это я узнала потом) – Рейхания Касимова. Живая, контактная, училась на курсах бахаи в Англии.

Дали нам несколько бумаг: план конференции, слова песен, ноты, ручку. Тема конференции – «Искусство бахаи». Сначала было человек 15, подходили ещё люди. За фортепьяно сидел, играл молодой профессионал. Пели, читали молитвы. Потом все представлялись – кто из какого города, из какой страны. Был негр, индиец, перс из США (родившийся в Таджикистане), еврей-гитарист Гельман, татарин, украинец, якутка, скульптор Дудник, какой-то правозащитник-зануда… Гена сидел, рисовал, я старалась всё запомнить, записать. Думала, что Гена представит нас обоих, но мне объяснили, что «перед Богом каждый за себя отчитываться будет». Я сказала, что мы любим Толстого, и тут же услышала в ответ, что Толстой очень ценил учение Бахауллы. Гена тоже представился, приглашал в свою мастерскую.

Потом был обед. Давали быстро разваривающийся американский суп в стаканчиках, какой-то сок… Мы хотели уйти, но Рейхания сказала: вам платить не надо, вы гости.

Пришлось остаться. И зря… После обеда «координатор по искусству» (художник-татарин) развесил на верёвке бумажных птичек, какие-то завитки и проч. И дальше началась его демагогия про искусство. Противно, скучно, мы засыпали… Насилу дождались конца и ушли. Удачно по дороге купила яблок по 5 000 кг. Опять три остановки на трамвае. Приехали. Сначала зашли к Ардимасову Олегу Ивановичу в соседнюю мастерскую художников за нашим забором – не видел ли он вчера чужих людей в нашем дворе из своего окна на 2-м этаже. Он поохал, посочувствовал, что к нам залезли, но его самого вчера не было. Мы дали ему свой телефон (у него в мастерской вообще телефона нет).

В мастерскую пришли в 5. Поели. И вдруг идёт Ксения Белова, красивая, нарядная. Через две недели едет в Англию на стажировку, будет жить, наверно, у Толстых (великосветское общество, дружат с принцем Чарльзом). Пили чай (она принесла кекс, сухофрукты). Гена всё ей толковал о бахаи, но она «за корни», спорили. Гена устал, ушёл к себе подремать. А Ксеня мне рассказывала о своих «мэнах» – о женихе – принце Катара Насере, об Эрике-американце и проч. Долго болтали. Проснулся, пришёл Гена, опять пили чай. Ксения звонила брату, Гена стал и с братом спорить по телефону о бахаи (тот назвал их шарлатанами).

Ксения ушла уже после 10 вечера. Такая чудная зима, сугробы по колено! Тихо, безлюдно, сказочный снежный край! Гена чистил тротуар, Марта носилась по сугробам, Васька сидел у калитки. Волшебство…

28 января. Воскресенье

Утром около 10 – вдруг стук-гром во входную дверь прихожей (а это третья, последняя дверь с улицы). Гена вскочил, подбежал, открыл – стоит огромный якут: «Я Жора, Георгий, земляк Ларисы, разыскиваю её…» (Лариса – подруга бывшего хозяина этой мастерской Никифорова). Оказалось, что уличную дверь нашу этот Жора так сильно дёрнул, что слетел запор. Гена с ним объяснился, тот даже не знал, что Никифоров умер уже больше года назад. Якут ушёл. Гена лёг опять. Я тоже ещё дремала.

Встала в 12. Не покидают впечатления вчерашнего дня – думалось о бахаистах. Потом – кухня, кормёжка зверья, ходила за хлебом в булочную. Встал Гена, кормила его. Сама решила сегодня голодать и поехать домой на Ленинградский. Ушла около трёх дня.

Как всегда – по дороге магазины, купила творог у торговок на «Белорусской» – и домой. Полила цветы, разбирала бумаги в своём столе. Попалось одно из последних писем мамы, всё всколыхнулось в душе. Никак не могла дозвониться до Гены в мастерскую на Таганке. Пришла Нинка, дала мне два солёных огурца. Она якобы была в мастерской на Таганке – стучала, стучала, но ей никто не открыл.

После Нинки я забеспокоилась и позвонила в «Кант» на вахту. Дежурила Людмила Яковлевна, она видела из окна, что Гена с собачкой недавно выходил из дверей мастерской. Сам Гена мне позвонил уже вечером. Оказывается, он прикручивал решётки к дальнему забору, чтоб мальчишки больше не смогли залезть в наш двор и попасть в наш дом. Потом ходил с Мартой куда-то на Большую Коммунистическую, принёс трубы, прикрутил их тоже.

Пока прикручивал, увидел за забором женщину у мастерской художников-соседей, она стояла, курила. Разговорились. Оказалось, что она жила раньше в этом доме (наших соседей-художников), теперь живёт на Библиотечной улице, недалеко, но её манят сюда воспоминания – так тут было хорошо. Из мастерской вышел как раз Слава Туренко – Гена ему рассказал, как к нам позавчера кто-то залез. В общем, в дом Гена вернулся со двора уже в 8 вечера и мне позвонил. Я упрекала – почему не позвонил раньше, заставил меня волноваться, да и Нинка не достучалась, и часы ещё у меня остановились (мол, плохая примета). Гена смеётся: «И ворона летела – на дерево не села…»

Потом по телефону спорили опять о слесаре – я собиралась завтра снова сделать заявку, дождаться слесаря. Гена этого не хотел. Но потом пообещал завтра сам приехать домой на Ленинградский и поставить новый смеситель.

Наконец я взялась за работу, стала печатать чистовик – статью про Михаила Фёдоровича. Печатала медленно – с ошибками-исправлениями, закончила уже в час ночи. Довольная своим текстом, довольная, что легко голодала, что нет головной боли, легла спать.

Гена вечером в мастерской в одиночестве смотрел телевизор, звонил ему Шульпин. А ночью, когда уже лёг, ему звонил Петя Чусовитин. И, как обычно, метафизическая беседа до 5 утра. Петя считает, что душа есть лишь у избранных, её надо воспитывать, и она умирает с человеком. Гена спорил, что душа остаётся и в творчестве, и в делах человека…

29 января. Понедельник

Гена ночевал в мастерской на Таганке, я – дома, на Ленинградском. Отоспалась, встала поздно, разговелась после вчерашнего голодания и в 1-м часу поехала на работу за справкой для отдела субсидий. Наш вычислительный центр в районе метро «Аэропорт» относился к «почтовому ящику» (п/я – секретная служба). Вычислительные машины отключили уже почти год назад, у большинства работавших теперь вынужденный отпуск, но время от времени небольшие деньги выплачивают. Получила справку, видела там кое-кого из сотрудников, сказали, что к 15 февраля обещают выдать очередную часть зарплаты.

Когда вернулась обратно домой на Ленинградский, уже приехал Гена, будет менять смеситель над раковиной в ванной комнате. Для начала мы решили сами перекрыть воду в подвале, впервые спустились туда (дом большой, 8-этажный, сталинский). С трудом Гена там перекрыл какие-то два вентиля, весь перемазался. Но когда мы поднялись к себе на 6-й этаж, то обнаружили, что вода из крана бежит по-прежнему (т. е. не там перекрыли). И Гена решил менять смеситель прямо под напором воды.

Начал выкручивать прежний смеситель – брызнула фонтаном вода из обеих труб, сразу залила пол, струя била прямо в стену. Мы растерялись – сдерживать ли фонтан, или пол вытирать, чтоб не залить соседей внизу… И вдруг ещё Гена обнаруживает, что новый смеситель не подходит – другая нарезка, надо долбить стену, обнажать трубу дальше. Ужас…

Я стала звонить в ЖЭК – что у нас авария, заливает. Вскоре пришли два слесаря, Гена им сбивчиво: «Я там в подвале перекрыл какой-то кран, а вода всё равно течёт…» («Охмурять» водопроводчиков прямо его призвание.) Но те невозмутимы. Гена повёл их в подвал, показал. Они сами там что-то перекрыли, сказали, что придут через час, и ушли. Мне надо было в отдел субсидий – отдать справку, надо было ехать в мастерскую на Таганку – варить обед, и Гена меня отпустил. Сам стал ждать слесарей.

Как он потом мне рассказал, вскоре звонок в дверь. Открыл – стоит молодая красотка: «Не хотите ли поправить здоровье?» Гена: «Платно?» – «Естественно». – «Нет, тут инвалиды живут» (закрыл дверь).

Через час пришёл слесарь, уже другой. И запросил за установку нового смесителя… 100 000 рублей. Гена: «Да вы что?! Я буду жаловаться». – Тот: «Я свою работу знаю, я сегодня ещё ничего не заработал». – Гена: «Да у меня пенсия всего 200 000!» – Тот: «И моя мать 200 000 получает». – Гена: «Вот вы ей и расскажите, как грабите старика». – Тот своё: «Тогда сделаю заглушку – совсем не будете пользоваться…» – «Как так?!»

В общем, кончилось тем, что слесарь положил прокладку на выходе трубы, чтобы не текло на стену, подключил воду и ушёл. А из крана, из старого смесителя, вода так и хлестала. Гена сам как-то пытался заменить кран – ничего не вышло. Я звонила ему уже из мастерской, психовала, мол, знала, что ты сам ничего не сделаешь. Он оправдывался: «Ну я же не могу платить 100 000 рублей».

Но тут вскоре пришла Нинка к нему в гости – и он заставил её помогать. Нинка держала клеёнку, чтобы вода текла в раковину, а Гена отсоединил старый смеситель от горячей трубы. Нинка всё причитала: «Ой, горячо, ой, не могу…» (это Гена потом мне рассказал). Но опять беда – отломился и застрял глубоко в трубе уголок старого смесителя – мешал вкручивать новый…

Нинка ушла. Гена позвонил мне на Таганку: «Если хочешь помочь – приезжай».

Я быстро собралась, поехала к нему домой на Ленинградский. Была там уже около 10 вечера. Кругом грязь, гора щебёнки, лужи на полу. На кухне на столе полно винтов, вентилей, шурупов, крючков разных. Гена до меня опять ходил к слесарям, просил перекрыть воду. Те матерились, мол, да заливай всех на фиг, всё равно будешь платить… Гена им: «Эх вы, русские люди, как поступаете со стариком…» (Так и не стали они воду перекрывать.) Гена ещё до меня ковырял стену, чтобы добраться до уголка, до поворота горячей трубы. Временно поставил заглушку.

Я, когда приехала, его покормила. Потом он долго искал замену – другой уголок для трубы – искал и дома, и во двор куда-то ходил. Я дико устала от хронического стресса, пила чай, слушала «Свободу» (умер И. Бродский, читали его стихи, очень понравились). Наконец, уже в 1-м часу ночи, Гена откопал где-то в своих закромах-ящиках нужный уголок для трубы. Обрадовались, принялись за дело. В доме все уже спали, напор кипятка усилился. Гена весь в поту, в грязи. Так под напором кипятка и вставлял новый уголок и новый смеситель – регулировал разводным ключом – то один край подтягивал, то другой…

Сделал! Герой! Признались друг другу, что ни он, ни я уже не верили в успех! Я убрала основную грязь, повесили зеркало, полку. Гена мылся, лёг около 3 часов. Я долго ещё всё разбирала, обнаружила, что теперь вдруг стал течь кран на кухне (расшевелили трубы). Легла уже в 5.

30 января. Вторник

Спали дома на Ленинградском. Я уснула уже в 6, встала в 1-м часу дня. Гену ещё утром будил, звонил Петя Чусовитин: «Русский музей привёз выставку, хочешь со мной пойти?» Гена ему: «Я так „высоко“ не мыслю…» – «Ну, когда будешь так мыслить, позвони мне…»

В ванной тихо, новый смеситель хорошо закрывает воду, душа успокоилась. Ходила в ближайший магазин на ул. Расковой. А когда вернулась, Гена уже проснулся, встал. Смеялись, он говорит: «Я проснулся от того, что услышал, как железо моё во дворе воруют…» – «А я проснулась и в темноте всё искала выключатель в изголовье…» (То есть обоим казалось, что ночуем в мастерской на Таганке, отвыкли уже от дома.)

Завтракали. Гена решил заодно починить кран на кухне, который тоже стал течь, хотя бы прокладки поменять. Звонила подруга из соседнего дома Наташа Иванова – просит наши подписи за выдвижение Зюганова в президенты (пообещали зайти к ней на работу – на почту). Я ходила к «Белорусской», отдала справку и документы в отдел субсидий, вернулась домой. Гена уже поменял на кухне оба крана (хотя и старые, но не текут). Разрешил мне и сегодня ночевать дома – постирать, починить ему одежду и собрать вещи (4 февраля едет в Красноярск на 80-летие отца).

Вышли из дома вместе уже в 5:30 вечера. Гена торопился на Таганку в мастерскую. Я купила ему хлеба, пепси, пряники. Он велел мне за него расписаться у Наташи за Зюганова. Расстались на троллейбусной остановке.

Я пошла в 40-е почтовое отделение – расписалась у Наташи за себя и за Гену в подписном листе за Зюганова и вернулась домой. Занималась домашними делами – стиркой, починкой. Всё ждала звонка Гены с Таганки из мастерской, но он долго не звонил. А когда позвонил, заявляет: «Сколько можно по телефону болтать? Полтора часа дозвониться не мог – занято было». (Оказалось, что шутит, что по рассеянности набирал номер своего же телефона на Таганке, пока не опомнился.)

31 января. Среда

Утром мне домой позвонил Гена с Таганки, рассказал, что у Славы Ананьева отобрали в Подмосковье комнату, вещи его снесли в подвал, а сам он остался со своими рукописями-стихами на улице. Всё это Слава сообщил Гене по телефону и попросил адрес мастерской на Таганке.

Я из-за разных волнений, ситуаций снова отказалась от голодания. Из дома на Ленинградском поехала сначала в «Инкомбанк» за деньгами, заходила в магазин «Диета» и в мастерской на Таганке появилась около трёх часов дня. Гена уже наработался – притащил тяжёлые металлические решётки к дальнему забору, где большое дерево, хочет и их добавить, «нарастить» на забор для большей надёжности, чтобы мальчишки-хулиганы не лазили в наш двор.

Увидев меня, сразу заныл, что у него «давно сосёт», что все голодные. Конечно, везде опять беспорядок (два дня меня не было), грязное Васькино блюдце стоит почему-то на обеденном столе… Убирала, мыла, кормила. За обедом разговор о Набокове (я читаю его перед сном). Он считал Репина бездарным, а Бакста – талантливым. Откуда такая эстетика? Гена: «Это студенческие оценки. Репин великий. Он создавал большие произведения, сумел наладить свой быт… Объективно бездарен тот, кто ничего не может создать…»

Потом мы – во двор. Поднимали и ставили на забор две большие тяжёлые решётки. Я смеялась: «Когда мы женились, мы не договаривались, что я буду таскать тяжёлые решётки, ты говорил, что ты художник и я тебе должна в этом помогать». Гена: «Ни фига! Мы договаривались, что ты будешь помогать мне во всём, а художник я и без тебя…»

Но… такая отрада кругом: сад в белом снегу, голубое небо, Марта прыгает, играет. К нам, к забору (со стороны «Канта») подошли ребята, студенты из академии Глазунова, глину мы им недавно как-то давали. Попросили разрешения оставить рулон кабеля в нашем саду до вечера (видно, где-то стырили). Гена разрешил. Решётки мы поставили, Гена стал их укреплять, а меня отпустил греться и готовить ужин. Потом, через час, приходит и рассказывает, что с большим трудом затаскивал на забор ещё одно тяжёлое ограждение. Потому что… совсем забыл, что я в доме и могла бы помочь. А когда вспомнил, то ограждение показалось сразу ужасно тяжёлым, но оно уже было поднято, стал его проволокой приматывать.

Потом мы снова пошли во двор. Гена ломом отдирал от других принесённых решёток тяжёлые основания, подняли наверх ещё три оградки. Я опять замёрзла, ушла греться. Чистила картошку, варила кисель. Вернулся Гена. Говорит: «Надоело трудиться, просто стоял с Мартой в саду, любовался природой, как в детстве». Потом они с Мартой чистили тротуар, привёл её в дом. Васька уже меньше на неё шипит. Ели жареную картошку. Гена смотрел по телевизору «Гибель „Титаника“».

Я наконец стала разбирать ёлку, завтра уже 1 февраля. Снимала, раскладывала по коробкам игрушки. Гена помог их убрать на полати в прихожей. Ёлки отнесли в зал. Гена лёг спать в полночь.

Я всё как-то волновалась – что покупать, как Гену собирать в дорогу в Красноярск. Откуда лучше ехать на вокзал (чтобы что-то не забыть) – из дома с Ленинградского или отсюда, из мастерской. Живём как-то нелепо на два дома…

1 февраля. Четверг

Встали уже в 1-м часу дня. Гена вскоре позвонил в президентскую комиссию, ему велели звонить в Министерство культуры, туда новости, мол, быстрее поступают. Дозвонился. И вдруг – неописуемый восторг! Ещё 29 января подписан указ о наградах! (Это когда мы как раз ставили дома смеситель.) Какая радость! Даже Васька почувствовал – стал бегать и прыгать, как когда-то дома на Ленинградском. (Здесь, на Таганке, он каким-то серьёзным стал, никак не привыкнет.) Гена разволновался, возбудился. Стал звонить, звать гостей, отметить надо это дело – звание заслуженного художника России! Дозвонился Шульпину (вечером придёт). Звонил Чусовитиным (нет), Коле Круглову (нет), Лере Овчуховой – она говорит: «Обычно звания дают прохиндеям и тем, кто у кормушки, но тебе дали заслуженно, поздравляю». Ещё Гена звонил Максину (нет), Тане Клячко (нет), ещё кому-то… Хочет собраться в Чечню, мол, надо поехать, сделать там тоже хорошую серию. Узнал ещё по телефону, что указы о званиях печатают газеты «Культура», «Российские вести» и «Собрание законодательства Российской Федерации».

Завтракали наконец. У Марты в палисаднике как блокпост. Стоит неподвижно за сугробом, нос в снегу, смотрит на окно кухни. Как увидит сквозь стёкла Ваську на подоконнике – сразу: гав-гав… А он тут уже ей отвечает, рычит: гу-у-у, гу-у-у… (Смешные, замечательные.)

После завтрака Гена собрался ехать в Охрану памятников. На радостях никак не могли найти его шапку (на пол завалилась). Уехал уже около 4-х. Я дозвонилась Бочаровым (Коля, может быть, придёт вечером), дозвонилась Вале Чусовитиной (их с Петей тоже позвала).

Ушла в магазины. Потратилась прилично. А когда вернулась, Гена уже чистил тротуар, а в доме был Шульпин – пришёл поздравлять. Гена мне рассказал, что в Охране памятников калька была уже готова, денег с него не взяли, что он отнёс кальку в Москомзем. Там посчитали общую площадь нашего участка – 500 кв. метров (Гена удивился, что так много). Посчитали, что налог платить нам около 130 000 рублей в год (а мы-то боялись миллионов…).

Я скорей на кухню, готовить застолье. Постоянно кто-то звонил по телефону, я и отвечала, и сама тоже звонила, приглашала, но четверг, рабочий день, все заняты. Звонил и Гена знакомым, друзьям. Кто-то хотел прийти сегодня, кто-то обещал завтра…

В 9-м часу вечера приехал Петя Чусовитин. Сели вчетвером за стол, выпили немножко коньяку, пепси. На столе лежали мандарины, жареный арахис, пряники, конфеты, крекеры, халва. Пили чай, кофе. Петя, конечно, разглагольствовал о том, что абсолютно равнодушен к наградам («в отличие от Доброва»), что звания не отражают степень таланта, а лишь генерируют спесь… Конечно, начались споры. Вскоре пришёл Слава Коротихин с игристым вином, ещё выпили. Слава, как всегда, фотографировал. Немного пели, но в основном – разговоры о политике, о переизбрании руководства Союза художников и т. д. Оживлённая, бестолковая, но и бесконфликтная беседа. Гена больше молчал, а если что и говорил, то, как всегда, невпопад. Гости ушли уже в первом часу ночи.

Гена их чуть проводил и вернулся. Стал звать меня за рельсами на Большую Коммунистическую. Пришлось идти. Ходили три раза, привезли три тяжёлых куска рельса, даже тележка покривилась. Затащили их во двор. В дом вернулись уже в 2. Уснули уже в 6-м.

2 февраля. Пятница

Спали мало, проснулись в 9. Гена досадовал, что вчера чистил-чистил тротуар, а ночью уборочные машины опять снег подгребли к нашему дому. Пришлось снова чистить. Позавтракал и уже в 10 поехал на Большую Садовую в редакцию «Российских вестей». Но указ о званиях там ещё не печатали, велели звонить через неделю. Он поехал домой на Ленинградский. Рядом с домом у театра «Ромэн» (где Гена работал пожарником больше 20 лет назад) он встретил знакомого цыганского актёра-гитариста Гучина. Теперь Гучин стал бутафором, рисует портреты цыган в костюмах XVIII–XIX веков (срисовывает с Боровиковского) и… спивается. Спрашивает Гену: «А ты не квасишь?» Повёл Гену в свою мастерскую в цыганском театре – большая, светлая, но жутко грязная комната. Рассказал, что умер Рощинский, поляк (его все звали Францевич), который много лет делал обувь актёрам. Долго говорил Гене про свои галлюцинации: «Хотел в ванной помыться, а там в углу 2-метровая женщина в телогрейке снимает платок. Я постучал соседям, мол, это ваша гостья? Они пошли в ванную – никого… А то в коридоре девушка голая в прозрачной одежде начала раздеваться – я испугался, убежал, сел в троллейбус и катался с 11 утра до 12 ночи…»

Потом Гена зашёл домой, позвонил мне и поехал обратно на Таганку.

Вернулся он в мастерскую около трёх. Я варила картошку, жарила рыбу. Вскоре пришла Вера Николаевна, принесла, подарила пять пачек чаю (дефицит). Обедали втроём. Гена устал, прилёг. Вера Николаевна села с ним рядом, что-то ему говорила, говорила, пока Гена не задремал. Тогда мы с ней собрались и вместе пошли на метро. По дороге Вера Николаевна признавалась: «Меня манит в ваш дом, к этим стенам, в эти комнаты, они напоминают мне помещичью усадьбу…»

Я поехала к Фатиным, чтобы записать на диктофон послание тёти Нюры для Михаила Фёдоровича (она родная сестра его матери, опекала его, сироту, с детства). Там меня уже ждали – и Галя (двоюродная сестра Михаила Фёдоровича), и её дочь Олечка, и Саша (Олечкин сын). Олечка всех фотографировала, а тётя Нюра наговорила в диктофон послание. Всё это повезёт Гена в Красноярск отцу на 80-летие. Пили ещё чай. И, как всегда, они надавали мне полную тележку и вещей, и гостинцев (я им тоже привезла баночку своей тыквенной каши).

В мастерскую на Таганку вернулась уже в 8 вечера. Гене без меня звонили, хотели прийти и Бочаров, и Шульпин, и Ксения Белова, но он уже думает об отъезде, договорился о встречах с ними после возвращения из Красноярска. Опять мы дважды съездили на Большую Коммунистическую улицу за трубами. Ели тыквенную кашу, Гена её любит, очень хвалил. Смотрели четыре тоненькие книжки – брошюры о мудрецах, которые я сегодня купила (и себе, и Вере Николаевне) в соседнем книжном магазине «Ренессанс» по 400 рублей (Диоген, Эпиктет, Марк Аврелий, Паскаль).

Ночью во дворе долго лаяла Марта, не давала спать.

3 февраля. Суббота

Отсыпались. Звонила моя Тамара, поздравляла Гену со званием, обещала ему компенсировать часть затрат на поездку в Красноярск, когда он вернётся. Звонила Ксения Белова, хочет прийти, попрощаться, так как уезжает на три месяца в Лондон делать диплом (заканчивает Историко-архивный институт). Звонила Галя Фатина, что Олечка уже напечатала вчерашние фотографии и я могу приехать их забрать. В общем, суматоха какая-то уже с утра. За окном в палисаднике среди сугробов бегают Марта с Васькой. Васька прыгает на подоконник, Марта начинает яростно лаять на него, а Гена дразнит Марту косточкой – протягивает из форточки на кухне, но та боится подойти из-за сугробов…

В 3-м часу дня пришла Ксеня, принесла вино, кекс, дорогое печенье двух сортов. Сели за стол, выпили за звание Гены. Ксеня прекрасно выглядит, рассказывала о своих увлечениях «мистикой символов», книжки нужные разыскивает, покупает. Стала советовать Гене рисовать портреты новых русских, которых тоже «дьявол мучает, и они страдают». Гена: «Да у меня нет ни одного знакомого нового русского». Пока они разговаривали, я собирала в тележку разные вещи Гене в дорогу, чтобы отвезти их домой, на Ленинградский: мы решили всё-таки завтра ехать на вокзал из дома. Ксеня ушла около 4-х. Вскоре и я со своей тяжеленной тележкой двинулась на метро – поехала домой на Ленинградский.

Дома стирала, заряжала диктофон, бегала в магазин за пепси-колой (Гена просил в дорогу 3 бутылки на 3 дня), звонила Варе Пироговой, она искренне порадовалась за Гену, за звание, хотя и сама художница. Потом я поехала к Фатиным за фотографиями, они опять мне дали и чаю, и печенья, и лекарство «от живота» Гене в дорогу, и какую-то клеёнку…

В мастерскую на Таганку вернулась уже около 9 вечера. Как всегда, насилу достучалась – и в окно, и в дверь колотила… Гена услышал наконец, открыл, пришлось делать выговор. Готовила ужин, сели кушать – и идёт Шульпин. Новое стихотворение Гене написал с эпиграфом: «Поскольку ты в заслуженной броне, удары выдержишь вполне». И дальше как обычно у него – высокая искусственная рифмованная смесь «Эдема – Вифлеема…», «чувств не пряча – стена плача…».

Поужинали втроём. Я возилась на кухне, они в комнате смотрели ТВ, разговаривали. Шульпин ушёл уже в 1-м часу. Гена кормил Марту. Звонила ему Рая-инвалидка – хочет отказаться от завещания своей квартиры какому-то фонду, боится, что её убьют.

Днём без меня Гена перетащил тяжеленную арку к дальнему забору, хочет её завтра там укрепить, вставить стёкла в рамы, чтобы Марта со двора не могла пробраться в палисадник.

4 февраля. Воскресенье

Я встала в 11 утра, а Гена из-за ночной бессонницы спал почти до часу дня. Так что я успела и в булочную за хлебом сходить, и дела на кухне переделать. А за окном кухни за сугробами привычная уже мордочка Марты застыла в ожидании. Выпустила Ваську в палисадник (попросился) – и опять повторился вчерашний цирк: Марта на Ваську лает, но подойти к окошку, к подоконнику, где сидит Васька, из-за сугроба боится.

После завтрака Гена хотел было взяться за вчерашнюю арку – загородить проход Марты в палисадник. Но я была против: надо скорее домой на Ленинградский – собираться, мыться, а вечером уже на вокзал. Из мастерской ушли в 2 часа дня.

Домой приехали в 3. Гена мылся, снова прилёг. Я уже не просила его дарить мне сегодня, 4-го числа, очередной традиционный рисунок: он обещал подарить потом, после Красноярска. Я крутилась на кухне: делала плов, картошку, сосиски, яйца, жарила арахис. Гена просил уложить ему пищу в 3 пакета на 3 дня. Всё это – в тележку. Туда же и подарки: большая коробка виски для Михаила Фёдоровича (которую Ксеня Белова дарила Гене ещё на день рождения), сумочка для Тамары Яковлевны, шоколадки… Гена решил ехать не в сапогах, а в тяжёлых китайских ботах-валенках (боится замёрзнуть). Ещё просил меня написать подробную инструкцию работы с диктофоном, чтобы ему не запутаться. Ещё я исправляла (добавляла) в своей статье о Михаиле Фёдоровиче звание «заслуженный художник» перед именем его сына (Гены). В общем, суетились до последней минуты. Уехали в 7.45 вечера на Ярославский вокзал.

И вот уже поезд № 92 «Лена», находим 11-й плацкартный вагон, своё нижнее место в 1-м купе. Хотим уложить тележку и рюкзак, поднимаем полку, а там весь ящик забит «кирпичиками» топлива для титана с водой. Наверх класть вещи Гена боится («могут украсть») – так всё под столом пока и оставил. Прощались. Простились. Поезд тронулся – двинулся в далёкий Красноярск.

В мастерскую на Таганку я вернулась в 10-м вечера. Кормила Марту, кормила Ваську. («Садись, Вась, напротив, мы ведь теперь вдвоём в доме остались».) Чистила от снега тротуар, разговаривала с дежурной «Канта» Ниной Ивановной, Марта носилась кругами по переулку…

Спать легла около часа ночи. Опять читала «Другие берега» Набокова, восхищалась его умением запечатлеть и события, и обстановку, и чувства свои, и мысли – уметь отразить всё вокруг. Его воспоминания о рождении сына, его радостное чувство перемен и обновления как-то перекликаются и с нашим неожиданным восторгом от получения мастерской на Таганке, с новыми, незнакомыми раньше «берегами»…

5 февраля. Понедельник

Из-за бессонницы встала поздно. Да и куда теперь спешить?.. Вчера Гену проводила в Красноярск на 80-летие отца. Марта уже в палисаднике, перед окном кухни, за сугробом, ожидает завтрака. На градуснике 8 градусов мороза. Звонила мне Валя Чусовитина – она вчера была на Столешниковом переулке и на месте нашей бывшей мастерской увидела… большой котлован, аж комок в горле почувствовала.

Села пить чай – стук в дверь. Открыла – Николай Дмитриевич, завхоз «Канта»: «Вы знаете, что засорилась канализация? У нас вода уже не уходит, а у нас с вами общий колодец. Сейчас слесарей вызвал, надо пробивать, колодец весь забит асбестом». Я объяснила, что Гена в отъезде, ничем помочь не могу, да и асбест этот ещё никифоровский, прежнего хозяина, Гена с асбестом не работает… Но он своё: «Асбест не говорит, чей он… Я Геннадию Михайловичу ещё выскажу…»

Я заполняла книжки по квартплате, звонила в Мосэнерго – сообщала показания счётчика в мастерской. Потом ездила на трамвае к метро «Пролетарская», купила у молдаван яблок по 4 000 руб. (оказались подмороженные). Обратно часть пути шла пешком, потом ехала на трамвае. Вернулась уже в 7-м часу вечера. Кормила Марту, кормила Ваську. Долго разговаривала с Верой Николаевной по телефону, она просила в соседнем книжном магазине «Ренессанс» купить ей ещё три брошюры Эпиктета и одну брошюру «Паскаль». А я её просила дать мне на время пенсионное удостоверение её психически больной дочери Ирины, чтобы я могла бесплатно пользоваться московским транспортом (Ира всё равно не выходит из дома). Вера Николаевна мне рассказывала о своих знакомых в молодости, золотой молодёжи, детях академиков и артистов – об их страшных судьбах. «Сноха Пырьева и Ладыниной, красавица, спилась, убили в лагере. Спилась в лагере и дочка от первого брака исследователя Дальнего Востока Арсеньева. Дочка её знакомой на ул. Вавилова сошла с ума, когда её бросил дружок, секретарь комсомола, с которым она уже жила. Потом, вот, моя Ирка…» (Вера Николаевна тоже жила когда-то на улице Вавилова с мужем-академиком.)

Потом я долго занималась своими записями. А когда легла спать и погасила свет, услышала вдруг сильные удары своего сердца эхом от доски, на которой теперь сплю (чтобы не потерять остатки стройности).

6 февраля. Вторник

Утром не спалось: заботы. Встала около 9 часов. Кормила Ваську, Марту. Сама решила сегодня наконец поголодать. Собралась домой, на Ленинградский. По дороге в метро зашла было в булочную за дешёвыми крекерами (1 810 руб.), а продавщица мне: «Извините, это ошибка, они стоят уже больше 3 000 рублей». На метро доехала до «Белорусской», обычно там на мосту покупала творог подешевле. Но сегодня торговок не было: видимо, разогнали.