Текст книги "Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года"

Сошли на «Пушкинской». Я Гене говорю: «Поезжай домой на троллейбусе, я на той стороне в фототовары схожу, плёнку посмотрю». Гена: «Как ты всё тут знаешь!» Я ему: «А ты что, не знаешь? Не москвич?» – «Нет, я родился в далёком захолустном сибирском городке на краю глубокого оврага…» Я пошла в фототовары у глазной больницы, но там оказался ремонт. И следом за Геной я на троллейбусе домой.

Гены дома не было, но вскоре он пришёл, ходил, оказывается, в сбербанк за пенсией. Снова звонил насчёт удостоверения заслуженного художника – ему сказали, что выдадут ещё не скоро, так как сначала их высылают на Дальний Восток, потом в Сибирь и т. д., а москвичам выдают в последнюю очередь. Поила Гену чаем, и около трёх вместе вышли из дома. Он поехал в Елисеевский за коньяком (купил там два греческих коньяка «Метакса» в коробках по 75 000 рублей) и потом – на Таганку в мастерскую. Работал над «Коммуналкой». Справа в комнате нарисовал художника, а на мольберте у него картина с перевёрнутыми людьми (как видел вчера в мастерской у Алика Парамонова).

Я ходила в отдел субсидий, там исправили ошибку, субсидия мне теперь будет около 60 000 рублей. Поехала на троллейбусе на Сокол за фотоплёнкой. На Соколе была в «Кинолюбителе» (продают только цветную фотоплёнку). Потом пошла в «Фокус», там купила чёрно-белую плёнку за 6 800 рублей. На обратном пути домой заходила в поликлинику, чтобы записать Гену к эндокринологу, но записи к нему уже нет. Домой на Ленинградском вернулась в 6-м часу вечера.

Дома подсчитывала квартплату, ходила платить в сбербанк. Вернулась в 7. Возилась на кухне, искала одежду и кое-что нужное для Таганки. Села за письменный стол и сидя уснула (слабость от голодания). Разбудил Гена – приехал ко мне с Таганки за деньгами. Свои все потратил на коньяк, а хочет ещё там кому-то в Министерстве культуры завтра подарить мимозу… Я дала ему 20 000 рублей. Он пил чай с гренками, забрал выходные брюки (идти завтра в Министерство) и в 10 вечера поехал в мастерскую на Таганку. Звонил потом, рассказывал, как днём ещё у него ослабли руки, а когда на картине нарисовал художника и вышло хорошо, силы появились снова, мол… «у меня всегда так было». Ночью потом он опять долго разговаривал по телефону с Петей Чусовитиным.

6 марта. Среда

Ночевали порознь: Гена – на Таганке в мастерской, я – дома на Ленинградском. Будильник мой почему-то не сработал в 9, сама проснулась в 09:30 – и скорей будить Гену по телефону (ему надо идти в Министерство культуры, дарить коньяк). А он, оказывается, с 7 уже не спал. Сама я вскоре встала с сильной головной болью от вчерашнего голодания. Разговелась, съела сначала яблоко, позже – чай с сухарями, постепенно головная боль прошла. В 11 поехала в «Инкомбанк» (в Политехническом музее), там оказалась большая очередь. Охранник посоветовал прийти после обеда, так как «до обеда не успеете». И я на 45-м троллейбусе поехала на Таганку в мастерскую.

Гена из Министерства культуры ещё не вернулся. Я ходила за хлебом в Большой Рогожский переулок. Возвращаюсь обратно – Гена газету вынимает из почтового ящика мастерской: «Ты что, Петечке книги покупала?!» Меня, конечно, рассмешили его подозрения.

Зашли в дом. Гена стал рассказывать про Министерство культуры. Леонида Александровича Бажанова не было, Гена отдал оба коньяка Ивану Борисовичу Порто, он передаст. Сам Порто взял коньяк запросто и привычно, долго разговаривали. Порто сказал Гене, что Рустаму Яушеву дали звание не народного художника, а только заслуженного деятеля искусств, мол, решили, что творчески мало работает. (Гена про себя удивился: надо же, какая справедливость). Порто сказал Гене, чтоб скорей заканчивал свою «Коммуналку», так как в следующем году планируется большая выставка в честь 800-летия Москвы.

Обедали (тут же и наши малыши). Гена всё рассуждал: почему так легко ему дали звание? Почему Иван Борисович Порто к нему хорошо относится? «Ну да… Я же ничем никогда себя не замарал: ни конъюнктурой, ни продажами… Художник в чистом виде…»

Потом Гена – во двор, строил основание забора у «амбара» со стороны двора «Канта». Марта носилась по двору и смешно задирала Ваську. Я звонила в Мосэнерго, передала показания счётчика, возилась на кухне и в 2.30 снова уехала в «Инкомбанк».

В «Инкомбанке» опять народ, очередь, пришлось сидеть, ждать. Читала свежую «Правду», её нам в почтовый ящик дома на Ленинградском приносит Наташа Иванова, наша подруга. Интересная стала газета. Потом снимала деньги. Сотрудница Римма Михайловна удивляется, почему мы держим деньги на льготном вкладе, где всего 45 %, а не на срочном, где 70 %. Я ей – мол, Гена так решил. Оттуда я 63-м троллейбусом на Таганскую улицу в молочный, в овощной магазин, и вернулась в мастерскую около 6 часов вечера.

Гена всё ещё строил у «амбара» (в стиле «послевоенной русской провинции»). Я скорее делать сырники, варила кашу. Дозвонилась Коле Бочарову. Договорились, что завтра в 8 вечера они нам на своей машине перевезут из дома (на Ленинградском) в мастерскую (на Таганке) холодильник и телевизор. Потом мы с большим трудом перетаскивали через забор «Канта» одну секцию нашего забора, огородили «амбар». И – в дом. Гена устал, ел, смотрел лёжа телевизор (чеченцы опять штурмуют Грозный). Звонила ему Рая-инвалидка, потом он ей. Ещё он звонил Пете, читал ему статью из «Правды». Я провела ему телефон в кабинет (к окну). Ещё чинила брюки и свою меховую поддёвку. Легла в 3-м часу.

Я Гене днём во дворе говорю: «Боюсь весны, когда всё начнёт распускаться… Сойду с ума!» Он: «От возбуждения? У меня тоже возбуждение!»

7 марта. Четверг

Таганка. Гене утром не спалось, приходил, всё меня будил, встала в 10:30. Сегодня художник Коля Бочаров (тоже учился в МСХШ, но младше Гены) обещал нам перевезти из дома на Таганку в мастерскую холодильник и телевизор. И я с утра уже стала освобождать в прихожей место для будущего холодильника – убрала оттуда тумбочку в спальню. А столик из спальни пришлось поставить на кухне. Неожиданно получилось очень удобно: стол на кухне увеличился, удлинился, а стулья по краям стола оказались как раз у двух окон. Я шутила: «И то верно – большое видится на расстояньи, а то сидели вблизи – не видели друг друга…» Завтракали уже за новым длинным столом, возбуждённые перестановкой. Тут же и наше зверьё – Марта, Васька.

Потом Гена чистил тротуар. Я ходила в булочную в Б. Рогожский (чем-то надо вечером угощать Бочаровых). Марта было увязалась за мной, но увидела чёрного пса, который отчаянно лаял на ворону на дереве, – и наутёк обратно. Когда я вернулась, захотелось поснимать фотоаппаратом последний снег, наступление весны. Гена с Мартой во дворе, я принесла Ваську, но он сниматься не захотел и спрятался в «амбаре». Снимала везде: и во дворе Канта, и в нашем саду, и Гену, и Марту, израсходовала всю плёнку. Вернулась в дом.

Посуду теперь мо́ю по полдня, без конца грею воду и опять чем-то отвлекаюсь: то фотографировала, то разбирала окно на кухне, то убирала обувь от входных дверей, то заправляла кровати-диваны и т. д. Соседи в «Канте» сегодня празднуют – шумят, смеются, поют. Завтра 8 марта, нерабочий день. Гена пришёл с улицы, устал (лёд колол), лёг и сладко уснул. Встал около 5. Я всё возилась на кухне, варила. Звонил Гене Петя Чусовитин, хотел прийти, но Гена сказал, что мы уезжаем за холодильником. Звонил ещё Гене Сергей Константинович Прохоренко (позировал Гене для «Трудного рейса» 15 лет назад). Который раз уже в гости собирается, да, видно, что-то с памятью у него: «Так, значит, вы по Факельному живёте…» Гена: «Да нет, в Товарищеском». – «Ага… Вот выходишь из метро – и прямо к Факельному…»

Мы ушли в 6 вечера, поехали домой на Ленинградский. Везде предпраздничное оживление, у метро кругом продают цветы, все несут букеты, торты, а Гена… подобрал лишь огромную картонную коробку от орхидей.

Дома мы были в 7. Гена сразу – смотреть ТВ, бои в Грозном. Я стала разбирать маленький коридор, чтобы вытащить холодильник из кухни. Вытащили в прихожую и холодильник, и телевизор. Звонили Бочаровым – они собираются к нам. Позже звонили они – что уже выходят, едут к нам. Тогда мы стали на лифте спускать вниз, к подъезду, холодильник, телевизор, ведро, коврик и разную мелочь для Таганки. Вскоре приехали Коля и Оля Бочаровы. Всё погрузили, завязали и повезли на Таганку.

Доехали быстро. Холодильник Гена с Колей затаскивали через рабочий зал. Потом пили чай с сухим тортом, крекерами, зефиром и свежемороженой клубникой с сахаром. Разные разговоры – до чего приятная пара! Оля (она из семьи потомственных врачей, тоже врач) учится играть на фортепьяно, есть у них синтезатор, видеомагнитофон. Потом мы пошли в зал, смотрели, обсуждали «Коммуналку». Коля одобрил, мол, «мощно, но могут воспринять как очернительство… Возможно, будет большой успех, повезут в США…» (Фантазёр.) Уехали они около 11 вечера, тепло простились.

А вдохновлённый Гена после них взялся за «Коммуналку». Пришлось мне (недолго) позировать пьяницу, которая тянется за бутылкой, – слева внизу картины, Гена сделал её молодой. А днём ещё там же, слева, нарисовал маленькую скульптуру Ленина. (Удивительно, что Бочаровы, обсуждая «Коммуналку», возбудили и во мне свежий интерес к картине.)

8 марта. Пятница

Оба не выспались, проснулись рано, встали около 11. Я сразу позвонила Варваре Пироговой (художница, наша сваха) – поздравила её с днём рождения, она обещала вечером в гости прийти. Сегодня обещали ещё прийти и Чусовитины всей семьёй. Гена рвётся работать – ставить решётки на торце забора, у «амбара». Завтракали. Ругались (уже не первый раз пытался совсем некстати совать мне разделочную доску для нарезки хлеба, раздражал).

После завтрака Гена – во двор работать. Мне звонила, поздравляла актриса Людмила Шагалова, поклонница работ Геннадия ещё с 80-х, говорит: «Я рада, что есть ещё такие семьи, как ваша». Звонил-поздравлял ещё Коля Круглов. Я и на кухне возилась, и во дворе Гене помогала (ставили рамы в «амбаре»), и в булочную бегала. В 5-м часу вечера – обед. И снова – забор, доски, решётки. Но Гене пришлось рубить ещё большие ветки дерева у дальнего забора, они мешали ставить решётки на забор. Мне очень жалко было: толстые высокие стволы так уютно обрамляли угол крыши пристройки. Гена напилил, наломал целую гору веток. Марта гоняла Ваську по двору, тот спасался под машинами «Канта»…

Начали потом ставить решётки на торце забора – поставили две решётки. За забором шёл в свою мастерскую по соседству с нами художник Олег Иванович Ардимасов, преподаватель Суриковского института. Поздоровались. Гена ему (со всей выстраданной прямотой): «У вас есть звание?» Тот с улыбкой: «Да, заслуженный деятель искусств, а что толку? Если б стал писать лучше…» Гена: «А мне дали звание заслуженного художника!» – «Ну-у-у! Поздравляю!» Я Гену ругала потом, что неприлично хвастаться своим званием. Он смеётся: «Это ничего… Это пройдёт… Привыкну». А позже уже с грустью рассуждал: «Хорошо, что мне звание дали, а то многие относились ко мне как к больному, подсмеивались. Вот встретил недавно художника Вайдеманиса, стали разговаривать, а он хихикает, смотрит как-то лукаво, говорит, мол, главное – здоровье».

Я замёрзла, Гена отпустил меня погреться. Я снова звонила Варваре, она не придёт: разболелись колени. Звонила я и Тамаре, и Вере Николаевне, поздравляла их. Позвонила Колотыркиным – как раз подошёл Виктор. Спрашиваю, когда он приедет чинить наш телевизор, обещал ведь. Он с такой непосредственной радостью: «А я простыл!» (Неохота, конечно, ему к нам тащиться.)

Около 9 пришли Чусовитины – Петя с Валей и сыном Пашей. Гена им показывал забор и решётки на дальнем дворе, которые мы сегодня поставили, водил в наш внутренний двор-сад. Уже почти стемнело. Потом пили чай в комнате, разговаривали о болезнях: о диабете, о сердце, об одышке (у Пети). Валя позвала меня к себе в гости на «девишник» в следующую субботу (у неё будет день рождения). Петя забрал газету «Правда» со статьёй «Раковая опухоль на Красной Пресне», которая его очень заинтересовала (у Пети большая мастерская в подвале дома на Красной Пресне). Ушли они в 10 вечера.

Гена стал звать меня за трубами (от строительных лесов) для укрепления решёток, которые мы возвели сегодня на дальнем дворе. Ходили два раза с тележкой на Большую Коммунистическую в угловой двор, привезли 11 труб. Тележка разваливается. Там же напротив увидели ещё и металлические решётки, поехали за ними. Но нас заметила охрана, велели всё выложить обратно…

Пошли опять с тележкой к редакции журнала «Наука и религия», где раньше на свалке Гена видел старую дверь с металлической коробкой. Привезли сначала металлическую коробку от двери. Пошли второй раз за самой дверью, а она тяжеленная. Привезли уже с трудом, тележка совсем разваливалась. Занесли всё во двор. В дом пришли уже в час ночи. Гена очень устал. Ели, легли в 3-м часу.

9 марта. Суббота

Тяжёлый сон: брожу заброшенная в пригороде, не могу на метро попасть в город, не могу схему метро разглядеть, всё чужое, не то… Гена поднял меня в 12. Тяжесть и в теле, и на душе, да ещё болит палец на правой руке (трещина на коже). Не голодаю… Не пишу… Опять надо идти делать забор… А у Гены уже новая идея. Обмерял вчерашнюю старую дверь, которую привезли ночью, хочет использовать её – прорубить выход из своей спальни на веранду (на улицу).

Я сразу на кухню. И вдруг идёт Нинка – с праздником вчерашним поздравлять. Принесла шпроты, пузырёк с шампанским. Сели втроём завтракать (поместились, стол теперь длинный). Выпили, Нинка – болтушка, с ней как-то уютно… Гена повёл её в зал немного попозировать – писал с неё разбитое лицо пьяницы и перебинтованную руку (якобы вены себе резала). Ушла Нинка уже в 3-м часу. Я возилась на кухне. Потом ходила в аптеку к собору за напальчником.

С трёх часов мы опять во дворе – ставили решётки на забор (на торец) от угла до дерева. Решётки разные, но поставили удачно, вышло хорошо. Марта и Васька тоже всё время были рядом. Я опять очень замёрзла, и в 6 Гена меня отпустил готовить обед. Ели около 7, звонил пьяный Захит Акбаров (поэт). Гена смотрел ТВ-новости. И снова пошли на улицу. Гена опять пилил-рубил ветки дерева, а я их таскала к забору Суриковского института.

Я вернулась в дом около 10 вечера: тёрла зелёную редьку, чистила картошку, жарила рыбу. И слушала по «Свободе» Бориса Парамонова – «40 дней смерти Бродского». Мол, как Гоголь называл Пушкина «русским человеком», так через 200 лет и Бродский явился олицетворением «русского человека». Его стихи изящны, глубоки, высоки, но взлёты души и духа может мгновенно перевесить одна его циничная фраза или скабрезное слово в строке…

Гена ещё долго стоял во дворе, любовался домом, садом, окрестностью. Пришёл в дом раскрасневшийся, помолодевший, довольный, игривый. Кушали, пили чай. Лёг, смотрел ТВ – про Джеймса Бонда…

Для меня март – пора душевной скорби по маме, когда она начала уходить… покидать меня… Тогда, в 1988 году, я приехала к ней в Горький, когда она лежала в больнице. Каждый день я навещала её, мучили тяжкие мысли… А по дороге чувствовала равнодушие пробуждающейся природы. Потом был апрель, операция, надежда и… отчаяние. Скорбное противоречивое время, но… тогда мама ещё БЫЛА, и мы общались…

Я ещё делала записную книжку. Гена не спал, говорили с ним о бахаистах, «о государстве и художнике» (конечно, сразу спор). Спать легла в 3-м часу.

10 марта. Воскресенье

Снилась мне Гулька Галиева (школьная подруга ещё в Алма-Ате), будто философствую с ней, рассуждаю о быстротечности жизни… Встала около 12. Кухня. Гена уже во дворе. Пришёл потом, завтракали, спорили, куда поставить деревянную арку со Столешникова…

С двух начали работать в палисаднике – убирать гипсовые головы, скульптуры бывшего хозяина Виктора Никифорова. У Марты появился обаятельный пушистый рыжий дружок с чёрной мордочкой – пришёл из гаражей с той стороны улицы неуклюжий щенок-медвежонок, мы его потом Мишей назвали. Они с Мартой развлекали нас весь день: то лапами шлёпали друг друга, то кусали, то валили с ног друг друга, то бегали друг за другом – и всё у нас под ногами. Подходил к ним ещё один пёс – «бомж» – лохматый, грязный, чёрный (он давно Марту приметил), пытался Мишу отогнать от Марты…

Мы на тележке отвозили скульптурные головы к забору Суриковского института. Скульптурную голову Дейнеки (повесили ей картонку на шею) поставили прямо на крыльцо института. Совершенно неподъёмной оказалась большая скульптура головы Пилюгина (из бронзы или свинца). Я пошла звонить Коле Круглову, не может ли приехать помочь (нет, занят). Гена велел позвонить Пете Чусовитину – Петя обещал приехать в 7, помочь увезти эту голову из палисадника.

Я ходила в магазины: в молочный на Таганской улице, в булочную в Большом Рогожском. Вернулась в 5. Гена пил горячее молоко с пряниками (очень просил). Потом снова возились с кусками скульптур – выдалбливали их изо льда, мусора и снега, отвозили на тележке к забору института. Пришёл Петя с сыном Пашей. Стали мучиться с этой тяжелейшей головой Пилюгина. Она неподъёмная. Петя кряхтел, пыхтел, поднимал эту голову на тележку – да сам повалился и порвал штаны на самом интересном месте… (Я не утерпела, рассмеялась.) Так и не смогли затащить её на тележку. Перетащили эту голову Пилюгина просто за ворота к столбу, Петя обещал прийти завтра – откантовать её на ту сторону улицы. Они с Пашей посидели немного и ушли.

Мы потом ужинали. И опять я весь вечер на кухне варила. Заслушалась «Свободу» о последствиях ХХ съезда, чуть не сожгла запеканку. Прекрасно пели «Сулико» по радио. Вообще, весь день у меня было хорошее настроение, много смеялась…

Гена уснул у ТВ, но, когда лёг спать, сонливость прошла. Звонил Пете – как они доехали (оказалось, что Петя с Пашей шли пешком до Курского вокзала, гуляли). Я чинила Гене перчатки. Легла в 2.30. Завтра надо съездить домой.

Днём ещё звонила тётя Нюра Фатина, они хотят отдать нам холодильник.

11 марта. Понедельник

Ночевали в мастерской на Таганке. Гена поднялся рано, пришёл ко мне, стал будить: «Малыш, уже 12!» Я поверила, встала – а на часах всего 10:40… Он стал рассказывать мне свой сон: якобы проходит комиссию, а голосовать ему всё-таки не дают. Я: «Так тебе сегодня как раз и идти на комиссию в психдиспансер, сегодня же 11 марта!» – «Неужели?»

Стал торопиться. Поел, собрался, уехал в 12-м в психдиспансер. Я кормила Ваську, Марту (к ней Мишка пришёл – а она сегодня уже во дворе, забор разделяет, Мишка скулит, Марта лает). Я – сборы. Ушла в 1.35.

По дороге в метро заходила в библиотеку, сдала книжку «Если хотите посмеяться» Лилии Беляевой. В библиотеке начинается ремонт, посмотреть газеты в читальном зале уже нельзя, срочно велели сдать книгу Андрея Белого. Я пошла дальше, на метро. Доехала до «Белорусской». Весна, кругом весна! Я ещё в шубе, но уже припекает, кое-где совсем сухо. В магазинах на «Белорусской» отоварилась – и домой на Ленинградский.

Пришла домой в 1.25 – а Гена уже здесь. ВТЭК ему назначили на 20 марта. Звонила ему Валя Чусовитина, не забыл ли Петя вчера у нас свой шарф. Я взяла бутыль и ходила за молоком в соседний подвальчик (новые веяния – частный магазинчик от производителя). Купила. Вернулась. На кухне (после недавней перевозки холодильника) завален весь стол: и пластинки, и посуда, и разное – всё вверх дном. Гена подарил мне книжку «Собаки и кошки в одной обложке» – купил сегодня за 10 000. Он мылся, ели пельмени (а с утра ведь голодать хотела). Потом Гена сладко уснул, а я и углы разбирала, и стирала, и замочила бельё, и яблоки ела (пока не зачесались глаза от аллергии). Проснулся он с обвинениями: «Зачем так накормила? Вот и уснул». Он звонил Вале Чусовитиной, узнал, что Петя поехал к себе в мастерскую, а потом хотел ехать к нам на Таганку, чтобы перевезти всё-таки тяжёлую голову Пилюгина на другую сторону улицы. Гена в мастерскую уехал в 5.30 вечера.

Я дома вечером настраивала электронные часы-будильник (отвезу на Таганку). Потом уснула сидя, положив голову на письменный стол, но будильник меня в 7 разбудил (как и настроила). На подоконнике расцвёл пышный белый цветок – традесканция, хоть я и плохо ухаживаю за ним. Занялась записями, потом начала стирать. Из-за лихорадки на губе мыться побоялась. Легла около часа, быстро уснула.

У Гены в мастерской был Петя, к Гене – с претензиями: «Ты почему мне не сказал, что нет Люси? Кто нам будет тележку подталкивать?!» Стали они опять корячиться, затаскивать эту тяжеленную голову на тележку, опять не получалось. Но потом подошёл к ним с внуком и сыном знакомый Никифорова, прежнего хозяина нашей мастерской, тоже скульптор, живёт неподалёку. Стал помогать – и как-то удалось затащить одним краем скульптуру на тележку. Перевезли её через дорогу и выгрузили. Скульптор этот вдруг стал спрашивать Гену, нельзя ли попользоваться его мастерской, вырубить голову из мрамора. Гена пригласил новых знакомых в дом, скульптор осмотрел зал, увидел, что свободного места нет. Пока Гена показывал им свою мастерскую, выкипел чайник, который он поставил для Пети. Марта с Васькой бегали по дому, создавали суматоху. Петя, видно, обиделся на невнимание к себе и ушёл, хотя Гена просил остаться. Вечером позже Гена позвонил Пете: «Ты что, обиделся?» И вдруг слышит: «Нет, но у тебя мерзкий характер, я всё больше понимаю, почему тебя другие не любят… только одна Люся. По телефону ещё с тобой можно разговаривать, а общаться невыносимо…» (Всё это Гена рассказал мне по телефону, я просила его больше Пете не звонить). Вообще, Петя с годами постепенно стал разговаривать с Геной в своей обычной манере – насмешливо, с сарказмом (хотя когда-то пел дифирамбы). Мне это неприятно, но Гена устроен по-другому, обычно великодушно всё прощает. Лёг он в 1-м часу.

12 марта. Вторник

Ночевала я дома, на Ленинградском. Проснулась уже в 6 утра, не спалось. Прямо в кровати занималась своими записями, пока опять не уснула. Встала уже в 12. Большая лихорадка на нижней губе. Смогу ли голодать сегодня? Нужно особое душевное равновесие, и… начала есть яблоки. Чистила наше столовое серебро, упаковывала тележку: фрукты, овощи, электронные часы, творог, сыр, сахарница старинная, переделанная Геной, и проч. В сумку затолкала пальто, подаренное Рогожиной. Не дозвонилась в поликлинику (есть ли запись к эндокринологу). Ушла в два в поликлинику с тележкой и сумкой.

Шла дворами между домов – навстречу лохматая грязная собачонка. Женщина впереди меня остановилась: «Всегда сердце болит, когда их вижу… Она же смотрит прямо в душу. Какие же люди чёрствые… бросают их… Отнесли бы в больницу, сделали бы укол, чем она будет так мучиться всю зиму… Смотрите, какая грязная…»

В поликлинике сказали, что сегодня записи к эндокринологу нет (лишь по понедельникам и четвергам), – ушла ни с чем. Пешком добиралась до метро «Динамо» – и на Таганку. Читала в метро рассказ Агаты Кристи «Стоит только захотеть» (занимательно пишет, с интригой). Пришла в мастерскую в 3.30.

Гена слегка меня поругал, что никак не попадёт к эндокринологу. До меня он писал «Коммуналку» – переделал образ художника с правой стороны (из «Овчухова» сделал «Бочарова»), на мольберте там теперь пейзаж. В тёмной комнате нарисовал решётку у стены. После завтрака Гена сразу во двор, продолжил разгребать палисадник. Я потом тоже к нему – помогать. Раскрыли забор и начали грузить в корыто на тележке разный мусор. Гена отвозил мусор на ту сторону улицы и ссыпал у забора к нашим скульптурам. Вдруг слышу крики, ругань… Оказалось, из дома напротив (куда Гена всё отвозил) вышел толстый начальник с милиционером (там какая-то «строительная милиция»), и потребовали от Гены, чтобы он всё от забора убрал, «иначе оштрафуем». Тут ещё на шум из «Канта» вышел и дворник Валера, и дежурная Людмила Яковлевна… неприятная картина. Пришлось отвозить мусор дальше – к забору института.

Около 7 – перерыв, ушли в дом. Я делала сырники, ели. И снова – в палисадник. Я накладывала мусор в корыто – Гена увозил. Но потом ему пришлось ещё ломом разбивать какой-то цемент, чтобы добраться до земли. В общем, сделали «лунку-площадку». Устали. В дом вернулись уже в 11-м часу вечера. Гена смотрел ТВ. Потом делал мне обещанный рисунок «Март наступил» (его долг за 4-е число). Я на кухне возилась: тушила солянку, промывала чайный гриб (разделила его на две банки). У Гены сильная жажда – и от перегрузок, и, возможно, от диабета…

Потом Гена показал мне свой рисунок, очень обрадовал. Пили чай. Легли спать около двух часов. У меня бессонница. Пыталась читать Андрея Белого – не идёт (раздражает и «Котик Летаев», и «Москва под ударом»). Пробовала прозу Брюсова – как-то плоско…

13 марта. Среда

В мастерской отключили отопление. Утром звонила Галя Фатина (двоюродная сестра отца Гены) – что сегодня 9 дней со дня смерти её бывшего мужа Юры Савоничева, Олечкиного отца. Он жил в другом подъезде их дома, в коммуналке. Галя давно была с ним в разводе. Его холодильник они и хотят нам отдать. Я попросила Галю позвать к телефону тётю Нюру, поздравила её с днём рождения. Позже Гена им перезвонил, что мы хотим приехать: и тётю Нюру поздравить с 85-летием, и Юру Савоничева помянуть. Я ещё подремала, встала в 12:15. Стали с Геной торопиться – ехать в гости. Завтракали. Марта почему-то не ест перловку уже 3-й день, только кости грызёт. Я взяла из дома кагор, и в 3-м часу мы ушли.

По дороге к метро я пошла в булочную в Большом Рогожском, купила торт «Лимонный», а Гена тем временем заходил в библиотеку, сдал книгу Андрея Белого. Потом встретились и вместе пошли дальше на метро, доехали до «Кропоткинской». Там купили тёте Нюре открытку (Гена её подписал) и красивый цветок орхидею в полузакрытой коробке в растворе (может стоять до полутора месяцев). Долго ждали троллейбуса, любовались строящимся храмом Христа Спасителя и приехали к Фатиным (в районе Смоленской площади) уже около четырёх часов.

Галя и тётя Нюра были дома вдвоём, Олечка гуляла с Сашей. Сели мы вчетвером на кухне, выпили кагору – помянули Юру Савоничева (я его видела однажды). Умер он в больнице, в реанимации, после операции спайки в кишках. Весил уже 45 кг, и было ему 70 лет. Потом отметили кагором 85-летие тёти Нюры. Галя начала нас кормить, а тётя Нюра, как всегда, стала укладывать нам в тележку пакеты с маслом, с мёдом, мешочки с сухарями, маленький кипятильник и разную мануфактуру: полотенчики, резинки, футболку, фланелевую рубашку и проч. Потом пришли Олечка с Сашей, Олечка кормила Сашу, как котёнка (игривый мальчик), и сама тоже помянула кагором своего отца. Потом она повела нас в соседний подъезд в его комнату. Там при нас сказала о его смерти соседке (та заохала). Комната Юры Савоничева очень скромная. Оля разложила покрывало, выложила всё из бельевого шкафа и связала в узел. Набила ещё саквояж, приёмник дала, достала тележку – и всё это туда сложили, увязали. Ещё и мебель просит нас забрать: маленький книжный шкаф, послевоенный гардероб, белый кухонный буфет и холодильник (но это потом, может быть, Олечкин муж поможет, он бизнесмен, с машиной, сейчас в командировке). Так что уехали мы чересчур перегруженные…

До мастерской на Таганке добрались уже в 8-м часу вечера, уставшие. Я в трансе, что опять впадаем в грех вещизма, который будет пожирать и время, и силы, пока всё там не заберём… Ведь главный девиз Гены – «это всё мне нужно для картины, это я буду рисовать…». Включила приёмник ВЭФ – работает! Ужинали. Я ещё варила, долго возилась на кухне. Гена смотрел ТВ, а в 10 вечера вдруг решил перетащить скульптурные головы от милицейского забора во двор Суриковского института (чтобы не повторился вчерашний скандал). Возили эти гипсовые головы и торсы на тележке, я помогала грузить. Марта бегала за нами. В дом вернулись уже в 12-м часу ночи. Гена успокоился. Я – опять кухня, разбирала привезённые «богатства». В доме холодина, в двух комнатах, где спим, включили электрические печки. Гена лёг в 1.30, я – в 2 часа ночи.

14 марта. Четверг

Таганка. Встала около 11. Холодина. Не топят. Не умывалась (лихорадка на губе). Завтракали. Я ходила в булочную в Большой Рогожский. Вернулась. Приготовила Гене еду на день. Собралась ехать домой и в поликлинику – записать Гену к эндокринологу. Вышла уже из дома, а Гена поставил высокую лестницу к фасаду и полез на крышу сбрасывать снег. Велел мне держать лестницу… Сам уже усталый, но довольный: «Хорошо на улице, правда?»

Да! Такая весна! Капель вовсю, солнце, тротуар кое-где уже подсох. А ветки наших деревьев на фоне синего неба и белого снега на крыше будто японские гравюры! Откуда-то и Марта вылезла, видимо, Гена оставил открытой калитку… Наконец Гена меня отпустил, и я около двух отправилась с тележкой на метро.

Доехала на метро до Пушкинской площади. Потом на троллейбусе – до гостиницы «Советской». Пошла в поликлинику, смогла записать Гену к эндокринологу лишь на 21 марта. По дороге домой заходила в магазины и в сберкассу. Встретила художницу Галю Иванову (из нашего дома). Она мне: «Я в отчаянии. Вчера только получила пенсию, а сегодня уже ни копейки… Уплатила за квартиру, купила проездной дочери…» Долго ещё жаловалась, что и краны дома текут, а чинить бесплатно не хотят…

Домой на Ленинградский я пришла уже около четырёх. Как всегда, стирка, уборка, починка… Занималась своими записями. Варила себе грибной суп из пакета, ела. Опять записи. В 12 ночи уже звонит Слава Ананьев: «Я в 5-м отделении милиции метрополитена, пусть завтра утром Гена придёт…»

Гена после меня так и сбрасывал снег с крыши весь день – снег метровый, глубокий. Залезал на крышу по высокой лестнице с разных сторон дома. Снова подходил к нему скульптор, который помогал перевозить тяжёлую металлическую голову три дня назад. Говорит Гене: «Было бы тепло – я бы в твоём саду начал рубить голову из мрамора…» (Гена слегка ужаснулся.) Потом неожиданно пришла Вера Николаевна, забрала брошюру о Паскале, которую я ей купила на днях, отдала 400 рублей. Пили они чай с Геной. После её ухода Гена опять полез на крышу, сбрасывал снег до темноты. Вернулся в дом в 7.30. Очень устал, ел, смотрел ТВ, никак не мог согреться. Я ему звонила, сказала про Ананьева. Он стал звонить в милицию, узнал, что 5-е отделение находится на Таганской – кольцевой линии. Позвонил туда – сказали, что Ананьев у них. Завтра в 9 пойдёт выяснять, что случилось…

15 марта. Пятница

Я ночевала дома, на Ленинградском. Гена позвонил мне из мастерской в 08:30 с претензиями, почему я его не разбудила по телефону в 8, как договаривались (а я опять не слышала будильник). Гена оделся, ушёл к 9 на станцию метро «Таганская» – кольцевая, в 5-е отделение милиции. Видел Ананьева, тот обрадовался. Оказалось, что Ананьев крепко связан с уголовниками, делает фальшивые деньги, подрисовывает нули. Сам он продаёт лотерею у станции метро «Улица 1905 года». Там же где-то и живёт у таких же торгашей. Ананьева в наручниках (в связке с другими) милиционеры повели в суд на ул. Таганскую. Гена их сопровождал. Ананьев весёлый, смеётся, хвастается, что выпускает вторую книжку (Дима Нечаенко даёт ему деньги). Гена вернулся в мастерскую.