Текст книги "Античность: история и культура"

Поражение рождает тиранию. Для составления новой конституции, которая должна была утвердить новый общественный порядок взамен демократии, ненавистной всем, кроме тех, кто кормился за ее счет, были выбраны тридцать политических деятелей из числа олигархов. Но они не стали заниматься составлением нового свода законов, а принялись расправляться со своими политическими противниками. Первыми полетели головы сикофантов, промышлявших доносами. Конечно, их никому не было жалко. Затем они послали гонцов к Лисандру с просьбой поставить в Афинах спартанский гарнизон. И гарнизон занял место на акрополе. После этого, под прикрытием спартанцев, начались аресты и казни без разбора. Правление тридцати олигархов вошло в историю как владычество «тридцати тиранов». За восемь месяцев их правления было уничтожено не менее полутора тысяч человек. Каждому из тиранов разрешалось арестовать одного метека и захватить его имущество. Казни не избежали и умеренные олигархи, пытавшиеся положить предел произволу.

Один из бывших стратегов, Фрасибул, находившийся в Фивах, выступил с группой сторонников в Аттику и укрепился близ Декелей, а затем захватил Пирей. В результате в самих Афинах к власти пришли умеренные олигархи. При посредничестве Спарты между демократами и умеренными олигархами установился мир, была объявлена амнистия, не коснувшаяся тридцати тиранов.

Тексты

1. СТРОИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ПЕРИКЛА: ЗА И ПРОТИВ

Плутарх. Перикл, 11–12

<…> Изо всех государственных преобразований Перикла более всего недовольства у врагов Перикла и больше всего нападок на него в народных собраниях вызвали постройки. «Афинский народ, – кричали они, – теряет уважение эллинов, все ругают его за то, что он перенес общеэллинские деньги из Делоса в Афины. Оправдать эту меру перед нападающими было удобней всего ссылкой на опасность нападений варваров, из-за чего пришлось взять общую казну оттуда и хранить в неприступном месте. Теперь Перикл лишил нас и этого, и вся Эллада считает, что над ней совершают открытое насилие и распоряжаются деспотически: эллины видят, что средства, принудительно взыскиваемые с них для ведения войны, мы тратим на то, чтобы наш город, точно развратница, мог раззолотить и разубрать себя, обвешавшись дорогими камнями, статуями и храмами, стоящими тысячи талантов». В ответ на это Перикл объяснял народу, что афиняне не обязаны давать своим союзникам отчет в расходовании денег, так как афиняне сражаются за них и отражают нападения варваров. Союзники же не выставляют ни конницы, ни кораблей, ни гоплитов, а только вносят деньги; ясно, что эти деньги принадлежат уже не тем, кто их платит, а тем, кто их получает, если только они выполняют то, за что им платят деньги. Государство в достаточной мере обеспечено всем, что нужно для войны, поэтому оно правильно поступает, тратя свои средства на то, что, будучи выполнено, даст ему вечную славу, а пока выполняется, дает афинянам готовые средства к существованию, так как эти мероприятия требуют применения всяческих ремесел и нуждаются в самых разнообразных работах. Ни одна специальность не остается при этом неиспользованной, ни одни руки не остаются в бездействии. Благодаря этому почти все государство может себя содержать на жалованье, одновременно и украшая себя и удовлетворяя свои насущные потребности. И действительно, люди, бывшие в цветущем возрасте и в расцвете сил, получали свое пропитание из государственных средств в вознаграждение за военную службу; но Перикл не хотел, чтобы чернь, не сражающаяся в строю и занимающаяся ремеслом, оставалась без государственной поддержки, и в то же время считал нежелательным, чтобы она получала деньги, ничего не делая и проводя время в праздности.

2. РЕЧЬ ПЕРИКЛА НА ПОХОРОНАХ ПАВШИХ ВОИНОВ

Фукидид, II, 37, 38

Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами, скорее, служим образцом для некоторых, чем подражаем другим. Называется этот строй демократическим, потому что зиждется не на меньшинстве, а на большинстве. По отношению к частным интересам законы наши представляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у нас в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другими не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или ином деле; равным образом скромность знания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству… Одним и тем же лицам можно у нас заботиться о своих домашних делах и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Только мы одни считаем не свободным от занятий и трудов, но бесполезным того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности.

3. «СОВЕТ И НАРОД ПОСТАНОВИЛИ…»

(Постановление народного собрания Халкиды и Афин после подавления афинянами попытки халкидян выйти из Морского союза)

По следующим пунктам пусть принесут присягу совет и судьи афинян: я не изгоню халкидян из Халкиды и не разорю их города, и честного человека без суда и без постановления народа афинского не лишу гражданских прав, не накажу изгнанием, не арестую, не убью, не отниму ни у кого денег, не поставлю на обсуждение приговора ни против общины, ни против какого-либо частного лица без предуведомления. И когда придет посольство, я по мере возможности помогу ему получить аудиенцию у совета и народа в течение 10 дней, когда буду состоять пританом. Это я буду соблюдать по отношению к халкидянам, если они будут повиноваться народу афинскому <…>

По следующим пунктам пусть принесут присягу халкидяне: я не изменю народу афинскому ни хитростями, ни происками какими-либо, ни словом, ни делом и не послушаюсь того, кто задумает изменить. И если кто-нибудь изменит, я сообщу афинянам. И подать я буду вносить афинянам такую, какую выхлопочу от афинян. И союзником я буду насколько могу лучшим и добросовестным. И народу афинскому буду помогать и содействовать, если кто-нибудь будет наносить обиду народу афинскому, и буду повиноваться народу афинскому. Пусть принесут присягу из халкидян все совершеннолетние. А если кто не даст присяги, тот да будет лишен гражданской чести и пусть имущество его будет конфисковано…

4. НАДПИСЬ (ок. 420 г. до н. э.)

Кто будет чеканить в городах Морского союза серебряную монету и будет пользоваться не афинскими монетами, весами и мерами, но иноземными, подлежит наказанию. Частные лица сдают иноземную монету, когда пожелают, а город [Афины] должен ее обменять [на афинскую]. Каждый должен составить список [сдаваемых денег] и представить его на монетный двор, эпистаты же, приняв этот список и занеся его на доски для публичных объявлений, должны выставить их у монетного двора для осмотра каждому желающему, занеся отдельно иноземные деньги и отдельно местные.

5. ВИНОВНИКИ ПЕЛОПОННЕСКОЙ ВОЙНЫ

Аристофан. Ахарняне, строка 515 и сл.

 
Зачем одних спартанцев обвиняем мы?
Ведь среди нас – речь не идет о целом городе —
Людишки есть негодные, беспутные,
Бесчестные, фальшивые, доносчики,
Фискалят, видя плащики мегарские.
Чеснок заметят, свинку или зайчика,
Увидят тыкву или соли горсточку, —
«Мегарские!», вскричав, доносят тотчас же.
Да это мелочь, это так уж принято.
Но вот в Мегарах, после игр и выпивки,
Симефу-девку молодежь похитила.
Тогда мегарцы, горем распаленные.
Похитили двух девок у Аспазии.
И тут война всеэллинская вспыхнула —
Три потаскушки были ей причиною.
И вот Перикл, как олимпиец, молнии
И громы мечет, Элладу потрясая всю <…>
Тогда мегарцы, натерпевшись голода,
Спартанцев просят отменить решение,
Что из-за девок приняли афиняне <…>
Тут началось бряцание оружием.
 

Глава IX
Духовная и материальная культура полисов (V в. до н. э.)

Наивысший расцвет греческой культуры, распространившийся на все сферы знания и искусства, приходится на V в. до н. э. За предшествующие столетия развития полиса, в том числе и в процессе колонизации, была устранена социальная напряженность в гражданском коллективе, созданы предпосылки для экономического процветания. Политические изменения – победа демократических структур – расширили возможности духовного обогащения полисного коллектива. Театр, архитектура, скульптура, монументальная живопись развиваются в расчете на восприятие всего общества, а не только его аристократической верхушки. Важным стимулом для подъема духовных сил народа и культурного творчества была победа над персидской монархией.

В этот период творения ума и рук, теряя свою былую беспомощность, обретают классическое совершенство. Это искусство не просто победителей, но людей, ощущавших, что их победа выражает разлитую в космосе божественную гармонию, которую они постигли и которая навек является их достоянием. Эта уверенность в единстве мира и своем единении с ним пронизывает каждую колонну, рельеф, статую, а также их сочетание в храме, вписывающемся в окружающую природу и как бы составляющем ее продолжение. Так же и человеческая мысль, выбираясь из лабиринта мифологических представлений, не превращается в сухую абстракцию, она исходит из идеи целостности мира и неизменности господствующих в нем гармонии и красоты.

Ведущая роль в развитии культуры в это время перешла к Афинам. Если в борьбе за гегемонию в Греции у афинян всегда были соперники, то в том, что приносит вечную славу, – в искусстве и литературе – им не было равных. Через полтысячелетия после Перикла это констатировал второстепенный римский историк: «Один город Аттики на протяжении многих лет прославился большим числом мастеров слова и творения, чем вся Греция, так что можно подумать, будто части туловища греческого народа так или иначе распределены между другими греческими городами, а Дух заключен за стенами одних Афин».

Градостроительство. В войнах с персами и карфагенянами пострадали и были обезображены многие греческие города и храмы. Их восстановление воспринималось гражданами полисов не просто как житейская необходимость, но как своего рода акт восстановления справедливости и возмещения урона, нанесенного полисным богам. Возрождаемые города приобретали новую планировку и совершенно иной облик.

В 479 г. до н. э. началось восстановление полностью сожженного и разрушенного персами Милета, существовавшего еще во II тысячелетии до н. э. Расположенный на выдающемся в море изрезанном глубокими бухтами полуострове, город приобрел шахматную планировку. С юга на север и с запада на восток его пересекли две расположенные под прямым углом магистрали. Ширина новых улиц по сравнению со старыми почти удвоилась. Милет стал опытной моделью для перепланировки Пирея, осуществленной милетянином Гипподамом. Пирей – одновременно торговый порт Афин и военная база флота, принесшего Греции победу, – превратился из нагромождения кривых и грязных улочек в благоустроенный город. На одной из его центральный улиц появилось три агоры. Гипподам возглавил также строительство афинской колонии Фурии на месте разрушенного Сибариса. Среди переселившихся в построенный Гипподамом город афинян был и галикарнесец Геродот, начинавший свой великий труд словами: «Я Геродот, фуриец…»

Великим деянием рук человеческих, достоянием веков («ктемата эйс аэй») стал акрополь Афин. Голый, опаленный пламенем войны городской холм был превращен в Олимп демократии, еще не ставшей «властью худших». Этому новому акрополю, вознесшемуся на месте разоренного Ксерксом, будет дано на века сохранить в мраморе краткий, но ослепительный взлет демократических Афин, увенчать их победу над восточной деспотией. Акрополь был триумфом поколения победителей, а вход в него Пропилеи – триумфальной аркой. Но у тех, кто ее воздвиг, хватило такта не украшать свод и стены картинами унижения побежденных. Подобно тому как в водах, омывающих Саламин, была одержана победа меньшими силами и разумом немногих, так и акрополь представлял в обобщенном виде победу творчества над ремеслом, гармонии – над хаосом. Даже теперь, через два с половиной тысячелетия, из колонн и обломков рельефов складываются мраморные буквы: «Я, Фидий, афинянин…»

Автором этого гимна, как и всего художественного оформления Парфенона, воздвигнутого архитекторами Иктином и Калликратом, был друг Перикла Фидий. Создавая образы людей и богов, Фидий не следовал каким-либо жреческим канонам, – он воплощал свойственные своему времени представления о месте человека в мире и в государстве, о человеческой природе мудро управляющих миром богов. Во внутренней части Парфенона находилась выполненная Фидием из золота, дерева и слоновой кости статуя богини Афины, считавшаяся одним из чудес света. На щите богини Фидий изобразил себя (в виде плешивого старца) и своего друга Перикла среди воинов. Это послужило поводом для обвинения художника в кощунстве, и он был брошен в тюрьму. По одной версии, он и умер в заточении, по другой – был то ли выкуплен, то ли похищен чужеземцами и покинул Афины. Неподалеку от Парфенона находился другой храм – посвященный Афине, Посейдону и царю Эрехтею. Его воздвигли на месте следа, будто бы оставленного трезубцем Посейдона, где после изгнания персов пустила ростки священная маслина. Обращенный фасадом в сторону Парфенона, Эрехтейон контрастировал с ним небольшими размерами и всем своим интимным обликом, подчеркнутым фигурами дев Кариатид, которые выполняли функции колонн для одного из портиков.

Эрехтейон – единственное сооружение, возведенное в Афинах времен Пелопоннесской войны, когда из-за истощения казны строительство прекратилось. Самого города благоустройство не успело коснуться. Вплоть до начала IV в. до н. э. Афины представляли собою беспорядочную застройку с тесными и кривыми незамощенными улочками. Грязь и нечистоты, особенно в кварталах ремесленников, в районах боен и рынков были источниками частых эпидемий.

Но те, кто приезжал в Афины со всех концов ойкумены, словно бы этого и не замечали – их взгляд приковывал вид величественного комплекса акрополя, открывавшегося из любой точки. Не менее прославленный, чем афинский акрополь, архитектурный ансамбль возник между речками Алфей и Кладей в Олимпии, на месте проведения общегреческих игр. Центральное положение в нем занимал храм Зевса, построенный между 470 и 445 гг. до н. э. архитектором Либоном. Стены храма дорического ордена были не из мрамора, а из известняка, покрытого гипсовой штукатуркой. Святилище обрамлял фриз, на двенадцати метопах которого изображались подвиги Геракла, считавшегося основателем состязаний в Олимпии. В глубине храма находилась огромная (свыше 15 м) статуя Зевса, выполненная в той же технике, что и статуя Афины в Парфеноне, и тем же скульптором Фидием, прожившим в Олимпии, согласно свидетельствам древних авторов, восемь лет. (Это сообщение подтвердилось в ходе раскопок середины нашего века: в обнаруженной мастерской скульптора нашли сосуд с надписью: «Я принадлежу Фидию».) На противоположном конце священного участка Олимпии, под склонами холма Кроноса, располагались храм супруги Зевса Геры, небольшой, небогатый по оформлению, но значительно более древний, и другие храмы и постройки, предназначенные для состязаний и тренировки атлетов.

Скульптура и живопись. Разительные изменения пережила в V в. до н. э. греческая скульптура. В ней уже нет и остатка условностей, делавших фигуры людей и богов скованными, нединамичными, – изображение приближиется к реальности. С мраморных и бронзовых лиц навсегда исчезает «архаическая улыбка», которая может показаться выражением неуверенности в собственных силах.

Достижения искусства ваяния времен расцвета полиса связаны с именами Фидия, Мирона, Поликлета. В статуе Мирона «Дискобол» наклон корпуса метателя и его разворот, напряжение мускулов таковы, что создается иллюзия преодоления неподвижности камня и зритель воображением прочерчивает и выброс руки, и траекторию полета диска. В другом известном произведении Мирона – скульптурной группе «Афина и Марсий» – не просто иллюстрируется миф, а раскрывается контраст характеров: спокойствие богини и суетливость вороватого варвара, в ужасе роняющего брошенный и проклятый ею музыкальный инструмент. В древности существовало мнение, что этой группой Мирон хотел выразить превосходство афинян над враждебными соседями беотийцами, почитавшими Марсия.

В творчестве Поликлета ведущая тема – совершенство человека-гражданина и защитника полиса. Статуя «Дорифор» изображает юношу, сочетающего силу, красоту и спокойствие. Поликлет в несохранившемся трактате «Канон» теоретически разработал пропорции идеальной человеческой фигуры, соотношение размеров ее частей – головы, торса, рук, ног. «Дорифор» создан в соответствии с выкладками этого трактата, поэтому и статую называют «канон». Тогда же была сделана первая попытка изображения летящей фигуры. Богиня победы Ника как бы слетала с пьедестала навстречу олимпийскому победителю. Ощущение легкости передавалось складками прилегающей к телу одежды, словно бы впитавшей влажность морского ветра.

Античная живопись в силу непрочности материала, которым работали художники, почти полностью уничтожена временем. Но, судя по многочисленным отзывам ценителей, это искусство не уступало скульптуре, дошедшей до нас в римских копиях, а иногда и в оригиналах. Восторг античных людей вызывали работы живописца Полигнота, современника Фидия. Его картины на деревянных досках украшали стены храмов и общественных зданий в Дельфах, Платеях и, главным образом, в Афинах, где он, уроженец острова Фасос, получил афинское гражданство. Наиболее прославленной была картина «Разрушенный Илион», выставленная в здании для отдыха в Дельфах. Входящему в помещение открывалась сложная композиция, объединенная не только сюжетом, известным из киклических поэм, но и общим настроением обреченности. Победители, прославленные Гомером герои, заняты будничным делом: грабежом, надругательством над женщинами, расправой над пленниками, разрушением городских стен. Побежденные либо объяты ужасом, либо, уже смирившиеся со своей участью, безразличны. Художник не просто воспроизвел описанную поэтами сцену гибели великого города, – он вложил в свое произведение глубокий философско-этический смысл. Он воссоздал красками трагедию, которая глубоко волновала современников греко-персидских войн. Он показал войну как зло, как нарушение этических законов. Глядя на картину, античный зритель приходил к мысли, что кара, которую вскоре понесут победители Трои – Агамемнон, Менелай, Одиссей, – ими заслужена.

Театр. Чувства, пробужденные величественными храмами акрополя, угублялись, если их посетителю выпадало счастье побывать в дни Великих Дионисий в театре, ступени которого были вырублены в священной скале того же акрополя. Великолепные в своей неподвижности образы героев и богов здесь оживали в пестрых сценах, воссозданных гением великих драматургов и воспитателей афинского гражданства.

Древо греческого театра уходило своими глубинными корнями в культ плодородия, связанный с именем бога Диониса, в игры, имевшие целью стимулировать производительные силы природы. Отходящие от единого ствола две ветви театрального действа – трагедия и комедия – выражали, соответственно, скорбь о неизбежной гибели умирающего бога и ликование по поводу его воскресения. Сами названия обоих жанров связаны с праздником Диониса. Трагедия – дословно: песнь козлов (по ряженым, одетым в козлиные шкуры); комедия – по «комосу», шумному шествию участников праздника, уже отдавших должное дарам Диониса. Такие обряды и такие празднества существуют у всех народов, но только в Афинах, на границе VI и V вв. до н. э., они, будучи переосмыслены, превращаются в подлинное искусство, отражающее проблемы полисной жизни, философии и морали.

Актеры классического греческого театра (только мужчины, игравшие и женские роли) появлялись перед зрителями в масках, что соответствовало духу дионисийского празднества как процессии ряженых. Маска символизировала характер героя, а их смена – изменение настроения. Маска приближала актера к зрителям самых дальних рядов, равно как и обувь с толстой подошвой и высокими каблуками – котурны.

Театральное действие потребовало определенных условностей в декорациях и их размещении. Например, появление актера из левой двери означало прибытие из города, из правой – с чужбины. Центральная дверь предназначалась только для богов.

В некоторых случаях, предусмотренных пьесой, боги спускались на орхестру – место хора и актеров – сверху с помощью особого приспособления («бог из машины»). Присутствие хора, с которым актер порой обменивался репликами, влияло на весь ритм спектакля и технику речи – речитатив.

Состязательность, пронизывавшая всю полисную жизнь, сказалась и на организации театральных зрелищ. Правом предлагать свои произведения в дар Дионису обладал каждый гражданин и даже метек. Но авторитетная комиссия (из числа архонтов) отбирала лишь трех авторов трагедий и, соответственно, комедий. Вслед за тем в течение десяти месяцев шла подготовка выбранных пьес к показу. Средства на постановку давали удостоившиеся этой чести богатые граждане – хореги, вплоть до представления содержавшие хоры и оплачивавшие их наставников.

И вот наступал день – нет, еще не долгожданного зрелища, а препровождения в театр главного зрителя и судьи – самого Диониса. С утра его статую, соблюдая все предосторожности, предусмотренные церемонией, выносили из храма и несли в сопровождении вооруженных юношей-эфебов на агору, где возле алтаря олимпийским богам разворачивалось грандиозное жертвоприношение в его честь, а вечером, уже в темноте, освещаемые множеством факелов, эфебы, приплясывая под звуки флейт, доставляли бога в театр, на выделенное ему почетное место.

В течение двух последующих дней десять хоров от десяти фил состязались вокруг алтаря Диониса, прославляя великого бога дифирамбами (так назывались гимны, ему посвященные). К вечеру последнего из этих дней становились известны победители, и это давало повод к началу пиров, в которых участвовали все граждане Афин.

Наконец, на четвертый день Великих дионисий открывались театральные представления. В театр собирались с подушками и провизией, еще затемно, чтобы занять места поудобнее. Садиться можно было где угодно, кроме первых почетных рядов, предназначенных для должностных лиц, жрецов, победителей олимпийских игр и, конечно же, кресла жреца Диониса.

До начала торжества в театре было шумно: нечасто представлялась возможность встретить старых знакомых, поделиться семейными и полисными новостями. Но вот с первыми лучами солнца все стихало. Начинались официальные церемонии, совсем не случайно приуроченные к празднику Диониса, – ведь в театре присутствовали все граждане: наиболее бедным из них со времени Перикла выдавались специально «театральные деньги» (теорикон), обеспечивавшие прожиточный минимум в дни, посвященные зрелищу.

Перед афинянами проходили рабы, пронося дары союзников, да и на богатства собственного города, выставленные на всеобщее обозрение в орхестре, было любо посмотреть. Затем полис демонстрировал благодарность тем, кто совершил подвиг или оказал услугу городу. Вспоминали погибших в сражениях за отечество и их сыновья, если они в тот год достигли совершеннолетия, поименно выкликаемые глашатаем, получали от города положенное гоплиту вооружение. Затем глашатай вызывал тех, кому за заслуги присуждался золотой венок.

Во время наступившего короткого перерыва вновь поднимался нестройный гул – темпераментные зрители не могли не вернуться к воспоминаниям о павших друзьях, не обменяться мнениями о справедливости или несправедливости наград. В шум голосов врывался поросячий визг – предвестник еще одной священной церемонии. Принеся на глазах зрителей в жертву нескольких поросят, жрец Диониса кропил публику их кровью, а служители разносили кусочки священного мяса по всему огромному театру, чтобы каждый в многотысячной толпе собравшихся мог, проглотив свою долю, приобщиться к божеству.

На протяжении трех четвертей века всего чаще ставились произведения Эсхила, Софокла и Еврипида, время жизни которых любившие сопоставления греки связывали с одним из сражений века, говоря, что Эсхил был участником Саламинского боя, шестнадцатилетний Софокл пел в хоре мальчиков, прославлявших великую победу, а Еврипид будто бы в этот день появился на свет.

В тревожные строки их трагедий легли, найдя у каждого из этих поэтов свое неповторимое выражение, переживания эпохи, полной героизма и отчаяния, философских раздумий о добре и зле, человеке и божестве. Эсхил, переживший войну с персами, участник ее главных сражений, всем своим творчеством стремился решить философскую проблему человека и его места в космосе, установленного ему богами. Трактовка отношений человека и божества (или божественного порядка) у Эсхила уже не совпадает с примитивным, традиционным для времени господства аристократии мировоззрением. Царь Ксеркс, приказавший высечь плетьми непокорное ему море, трактуется в трагедии Эсхила «Персы» не просто как безумец, осмелившийся оскорбить Посейдона, но как преступник, посягнувший на естественное, установленное природой и освященное божеством распределение моря и суши. Далека от архаического представления о мести божества мифическая история преступлений царей Аргоса, раскрытая Эсхилом в самом зрелом из его произведений «Орестейе». Зрители этой трилогии могли ощутить, от какой пучины бедствий избавлен их полис, живущий по справедливым, угодным богам законам.

В трагедии Эсхила «Прикованный Прометей» переосмыслен мифологический сюжет о титане, благодетеле человечества. Кража им огня и передача его людям рассматривается как проблема соотношения между насильственным действием, имеющим для людей благотворные последствия, и связанным с ним нарушением установленного богами порядка. Ввиду того, что сохранилась лишь одна часть трилогии, мы можем только догадываться, как решает драматург этот конфликт, но в дошедшей до нас части трилогии Прометей рисуется как непримиримый борец за справедливость, а отец богов Зевс приобретает облик деспота и тирана, подобного тем, от владычества которых освободились Афины.

Софокл, младший современник Эсхила, жил в эпоху Перикла – время высочайшего расцвета Афин и, одновременно, начала кризиса полиса. Единения граждан перед лицом общей угрозы уже не существовало. Человека теперь страшили не стихия внешнего хаоса, а несправедливость власть имущих, сам полис, становящийся орудием этой несправедливости.

С особой остротой встает волновавшая умы еще с гомеровских времен проблема судьбы и личности. Столкновение человека с судьбой с потрясающей силой рисует Эсхил в наиболее известной его трагедии «Царь Эдип».

В Фивах царствует Эдип, удостоенный трона за освобождение города от сфинкса, преграждавшего в него путь. Царствует долго и безмятежно. И вдруг на город обрушивается невиданный мор. Эдип пытается выяснить причины гнева богов. Постепенно царю становится известно то, что зритель знал еще до начала развернувшегося на орхестре действия. Правившему до него в Фивах царю Лайю было предсказано, что родившийся у него сын убьет его и женится на матери; решив избежать рока, несчастный отец приказывает рабу отнести новорожденного в горы и бросить на растерзание диким зверям, но тот, нарушив приказ, передает младенца пастуху коринфского царя. Ребенок становится приемным сыном и наследником коринфских владык. А дальше… Дальше Эдип уже помнил сам, как, названный кем-то найденышем и не добившись прямого ответа от родителей, он направился в Дельфы, где узнал от оракула, что ему предначертано роком убить отца и жениться на собственной матери. И чтобы избежать преступлений, Эдип решил никогда не возвращаться в город, который считал родным. И вот сейчас, когда после долгих лет счастливого царствования в Фивах он узнал правду о своем происхождении, перед ним раскрылась истина: случайно убитый по дороге в Фивы путник был царем Фив и его родным отцом, а царица, отданная благодарными фиванцами ему в жены, – матерью. Так Эдип узнает, что не кто иной, как он сам виновен в бедствиях города. Эдип прозрел. Но это прозрение – самое страшное потрясение, какое может пережить человек. И Эдип ослепляет себя, осознав глубину невольного преступления.

Да, неотвратимый рок победил, но вступивший с ним в борьбу человек морально оказался сильнее предначертанной богами судьбы, и в этой духовной силе человека – один из секретов вечности, обретенной трагедией Эсхила.

Не менее вечная проблема – человек и государство – раскрывается в трагедии Софокла «Антигона». В Фивах, после того как их покинул Эдип, правят его сыновья. Но, не поделив между собой власть, братья вступают в конфликт. Один из них, Полиник, бежав из города, приводит для борьбы против него семерых героев, в прошлом фиванских граждан. И, как это случается в гражданских войнах, братья оказываются врагами. Полиник нападает на город, Этеокл – его защищает. И оба гибнут в единоборстве. Царем становится их дядя Креонт. С высоты своей государственной «мудрости», не понимая всей глубины трагедии братоубийственной войны, Креонт решает отметить пышными похоронами патриотический подвиг брата – защитника Фив – и покарать уже мертвого Полиника, и так уже наказанного судьбой. Креонт запрещает хоронить Полиника и рыдать над ним, и приказывает в знак позора оставить его прах на растерзание хищным птицам, на съедение псам, чем обрекает на вечные скитания в Аиде душу лишенного погребения. Нарушение запрета грозит ослушнику смертью. Этот бесчеловечный приказ, разнесенный по всему городу глашатаями, слышит сестра погибших, юная Антигона, и бросается во дворец к сестре Йемене, призывая ее пойти вместе за городские стены, где лежит сжигаемое солнцем тело их несчастного брата, и предать его, по обычаю предков, земле. В разговоре с сестрой, смирившейся с несправедливостью, перед которой склонились и мужи, Антигона осознает, что она одна должна идти против царя и его стражи, сражаться с безразличием и трусостью толпы, с собственной слабостью, с самой судьбой, которая сразила отца и братьев. И она выполняет свой замысел одна, без чьей-либо помощи. Креонт, уверенный в том, что каждое распоряжение главы государства – закон, который нужно выполнять, не задаваясь мыслью о справедливости, приказывает казнить Антигону. Ведь если оставить неповиновение без последствий, ее примеру могут последовать другие, и тогда будут разрушены основы власти. В защиту Антигоны вступаются и мудрый прорицатель, и сын Креонта, доказывающие Креонту косность и несправедливость его суждений. Но царь неумолим. Антигона погибает. Гибнет и сын Креонта, жених Антигоны, убивающий себя сам. Кончает самоубийством и жена Креонта. Антигона одерживает моральную победу. Гордыня и деспотизм осуждены. Закон человечности оказывается выше законов самодержца.