Текст книги "Античность: история и культура"

Художники эпохи Возрождения, как прилежные ученики, изучали памятники дорогой им античности, всматриваясь в каждую линию, в каждую деталь. Композиция сцены с Цирцеей удивительно напоминает скульптурную группу Бенвенуто Челлини Персей отрубает голову горгоне Медузе, так что вполне вероятно, что Челлини видел это зеркало. А композиция картины Никола Пуссена «Марс и Венера» близка к сцене совершения туалета на зеркале, хранящемся в Британском музее.

Этрусское зеркало – это модель космоса, строго разделенная линиями на верхний и нижний, иногда – верхний, средний и нижний миры, густо населенные богами, демонами и героями, являющимися участниками мифологического действа по сюжетам греческих или этрусских мифов. Но и в тех случаях, когда герои обожаемых этрусками Гомера и Гесиода легко узнаваемы по атрибутам и надписям, в самих изображениях присутствуют черты, неизвестные греческому эпосу, – например, бородатый Херкле (Геракл) припал к груди Уни (Юноны), а Менрва (Афина) помогает выбраться вооруженному до зубов младенцу Марису (Марсу) из пылающего пифоса.

Этрусская мифология испытала сильное влияние греческой, но не все, сходное с греческими мифами, – результат заимствования. Этруски сами пришли из того мира, где, как в кипящем котле, спаялись компоненты того, что впоследствии стало античной религией и культурой.

Тексты

1. ОЛИМП

Гомер. Одиссея, VI, 41–47

 
Cветлоокая Зевсова дочь полетела
Вновь на Олимп, где обитель свою, говорят, основали
Боги, где ветры не дуют, где дождь не шумит хладоносный,
Где не подъемлет метелей зима, где безоблачный воздух
Легкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут;
Там для богов в несказанных утехах все дни протекают.
 

2. НАЧАЛО МИРА

Гесиод. Теогония, 126–133, 150–165

 
Гея[5]5
  Гея – Земля.


[Закрыть] же прежде всего родила себе равное ширью
Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду
И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных;
Горы потом народила – приятный приют для бессмертных
Нимф, обитающих в чащах нагорных лесов многотенных;
Также еще родила, но к нему не всходивши на ложе,
Шумное море бесплодное Понт. А потом, разделивши
Ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий <…>
Дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном,
Были ужасны и стали отцу своему ненавистны
С первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появлялся.
Каждого в недрах Земли немедлительно прятал родитель,
Не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался.
С полной утробой тяжко страдала Земля-великанша.
Злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело.
Тотчас породу создавши седого железа, огромный
Сделала серп и его показала возлюбленным детям
И, побуждая в них смелость, сказала с печальной душою:
«Дети мои и отца нечестивого! Если хотите
Быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство».
 

3. ЗАКЛЯТЬЕ ЛАРОВ (ЛАЗОВ)

 
И нам, Лазы, помогите.
Не допусти, Мармар[6]6
  Мармар – одно из имен бога Марса.


[Закрыть], чтобы
Порча и поруха обрушились на множество.
Насыться, жестокий Марс, прыгай на порог,
Остановись, Бербер[7]7
  «Бербер» – старинное слово с невыясненным значением.


[Закрыть].
Вы будете призваны попеременно, Семуны!
Пусть нам пособит Мармар!
Триумф! Триумф! Триумф!
 

4. ВЫМАНИВАНИЕ ВРАЖЕСКОГО БОГА

Макробий. Сатурналии, III, 9, 7–8

Бог ты или богиня, под чьей охраной находится Карфаген и его народ, тебя, величайший, прошу и умоляю о милости покинуть Карфаген и его народ, оставить храмы, священные места, город и наслать на город и народ страх, ужас, забвение и прийти в Рим ко мне и нашим, в наши священные места; и храмы, и город пусть будут для тебя более приятными и одобренными, и да будешь ты во главе моего войска и римского народа, чтобы мы это знали и ведали. И если ты так поступишь, то я даю обет, что посвящу тебе храмы и игры.

5. ПРАЗДНИК ТЕРМИНАЛИЙ

Овидий. Фасты, II, 642 и сл.

 
Камень ты или ствол древесный, вкопанный в землю.
Термин, обожествлен предками был ты давно.
С разных сторон подходят владельцы двух Смежных участков,
По две гирлянды несут, по два несут пирога.
Угли доставить тебе в черепке спешит поселянка
С теплого очага, чтоб поделиться с тобой.
Колет поленья старик и уложит в поленницу ловко,
Ветками укрепив, вбитыми в землю с трудом.
После чего огонь от углей корой разжигает,
Мальчик затем подойдет с широкой корзиной в руках.
Чтобы бросить в огонь три полных горсти пшеницы.
Младшая из дочерей пчелиные соты кладет.
Тащат другие вино, чтоб совершить возлиянье.
Чашу за чашей они льют, заливая алтарь.
Все остальные стоят в одеяньях сверкающе-белых,
Полную тишину благочестиво храня.
Термин, общий для всех, кропится кровью ягненка
Иль поросенка, – ведь ты, Термин, неприхотлив.
Сельский справляя обряд, дружно пируют соседи
И воспевают тебе, Термин священный, хвалу.
 

Глава VI
Античный человек в мире литературы, науки, искусства

Начало железного века совпало по времени с формированием в круге земель новой для всего этого региона культуры, которую называют античной. Название это условно, ибо «античность» в переводе означает «древность». Более древняя культура II тысячелетия до н. э. на Эгейском побережье Малой Азии, островах Эгейского моря, на Балканах была предшественницей античной. Античная культура оформилась после перерыва, заполненного переселениями народов и уничтожением эгейских дворцов и складывавшихся вокруг них поселений. Эгейская культура сосредоточивалась в стенах дворцов, где она была достоянием высшей знати, чиновников и жречества. Центрами античной культуры, носившей более демократический характер, становятся возникающие города. В ходе колонизации она распространяется в огромном племенном мире и завоевывает необозримые пространства круга земель.

Человек читающий. Письмо – способ знакового общения, совершенствовавшийся вместе с обществами, которые испытывали в нем нужду и его создали. От III–II тысячелетия до н. э. дошло к нам огромное число памятников иероглифики и клинописи на глине, камне, на металле и папирусе. В конце II тысячелетия до н. э. в торговых городах-государствах Финикии создается алфавитное письмо из 22 букв, обозначающих не слова и слоги, а согласные звуки. Греки усовершенствовали финикийский алфавит: каждому из 26 знаков греческого алфавита соответствовал согласный или гласный звук языка. О заимствовании греками алфавита финикийцев говорят названия греческих букв («альфа», «бета», «гамма», «дельта»), соотносимые с финикийскими знаками, их формой и названиями, а также порядком.

Письмо стало средством сближения греческих племен. Благодаря пользованию общими письменными текстами из диалектов формируется единый греческий язык. Письмо Востока и эгейского мира, доступное лишь избранным, благодаря алфавиту становится всеобщим достоянием. Введение нового алфавита дало толчок развитию литературы, науки, послужило основой распространения их достижений, фундаментом едва ли не сплошной грамотности, отличающей античную культуру от ее предшественниц и роднящей с ее преемницей – европейской цивилизацией.

Алфавит стимулировал появление неведомого Востоку человека читающего, возникновение в широких слоях общества потребности в чтении. Священная книга, которую прежде читал и толковал собравшимся верующим жрец, теперь доступна многим, и это становится одной из причин оскудения некогда могущественного жреческого сословия.

Светская книга превращается в важнейший источник знания об окружающем мире. Свои поэты и историки появляются едва ли не в каждом из античных полисов. Число античных авторов измеряется многими тысячами. И хотя большая часть написанного на папирусе и пергаменте не сохранилась, то, что дошло, с достаточной полнотой рисует картину жизни обитателей круга земель.

Древнейшие греческие надписи, сделанные на сосудах и черепках, датируются VIII в. до н. э. Формы обозначения букв в ранних греческих надписях настолько различаются, что не приходится говорить о единовременном введении греческого алфавита. Заимствование и приспособление финикийского письма происходило в разных местах обитания греков, независимо друг от друга. Первоначально греки, как и финикийцы, писали справа налево, но позже перешли на письмо слева направо. В качестве основы для письма из-за редкости и дороговизны папируса греки-ионийцы поначалу использовали козьи или овечьи шкуры (дифтера), очищенные от жира и шерсти. Отсюда ведет происхождение латинское слово «литтера» – буква, грамота, в последующем значении – литература.

Писали также на дереве, камне, металле, кости, керамике, полотне. Для обучения письму и при переписке использовали деревянные или костяные таблички с углублением, покрывавшимся воском. Буквы на воске процарапывались деревянным, костяным или металлическим стержнем – стилем. От этого орудия для письма произошло слово, обозначающее совокупность приемов и признаков, свойственных писателю, литературному произведению, жанру. Несколько прикладываемых друг к другу табличек образовывали складень. На бортиках нескольких найденных в Этрурии складней содержатся образцы алфавитов. Этруски заимствовали греческий алфавит у греческих колонистов и приспособили его к своему языку. Этрусский алфавит, в свою очередь, заимствовали латиняне, венеты, умбры, мессапы и другие народы Апеннинского полуострова.

Гомер. В то же столетие, когда у греков-ионийцев вошло в употребление финикийское алфавитное письмо, появились произведения, которым суждено было стать основой античной литературы. Их приписывают Гомеру. В древности ничего о Гомере не знали, да и в новое время знаний о нем не прибавилось. Неизвестно даже, принадлежат ли Гомеру обе приписываемые ему поэмы – «Илиада» и «Одиссея», или только первая из них. Однако не существует сомнений в том, что «Илиада» и «Одиссея», кто бы ни был их автором (или авторами), до того, как были записаны, несколько столетий передавались изустно, в виде песен – любимых спутниц пиров и торжественных сборищ эллинов. Исполнители песен на пирах назывались «аэдами». Такие певцы упоминаются в «Илиаде» и «Одиссее». Певцов, исполнявших только приписываемые Гомеру сочинения, называли «гомериды». Про одного из этих гомеридов, Кинефа с острова Хиоса, рассказывали, что он вставил в «Илиаду» и «Одиссею» много собственных стихов. Насколько были в этом отношении щепетильны другие аэды, неизвестно. Во второй половине VI в. до н. э. Гомеровы поэмы были записаны.

Таковы более или менее надежные данные, на которых пустил ростки уже в древности «гомеровский вопрос», разросшийся в чащу, в которой может заблудиться даже специалист. Но все же «Илиада» и «Одиссея» – реальность. В распоряжении ученых имеются греческие рукописи, унаследованные Средневековьем, и папирусные тексты, обнаруженные в Египте. Массовый читатель может воспользоваться переводами на европейские языки.

Сюжеты «Илиады» и «Одиссеи» обращены не к современности, а к прошлому, отделенному от Гомера несколькими столетиями. Источником этого прошлого для автора служат мифы, из которых он создает как бы историческое полотно («Илиада») и повествование о возвращении одного из героев Троянской войны на родину («Одиссея»). Правдоподобия Гомер добивается такой детализацией изложения, что создается впечатление, будто автор сам участвовал в битвах или помогал Одиссею складывать из бревен плот. Но картина реальности нарушается не только и не столько участием в действии богов, которые постоянно помогают своим любимцам, вредят их противникам и даже вступают в сражения (это своеобразный литературный прием), сколько тем, что Гомеру так восхищающее его прошлое практически неведомо. В ярких описаниях битв под Троей проглядывается современное ему предполисное общество с уже начинающимся разделением на «многонадельных» и «безнадельных», с конфликтами между басилеями и рядовыми членами общины, с входящим в обиход железом.

Мир олимпийских богов Гомера имеет мало общего с религией микенской эпохи, известной нам по письменным памятникам и изображениям. Вместо Богини-Матери у него Бог-Отец Зевс, которому как главе патриархальной семьи подчинены и мужские и женские божества. И хотя мы находим у него некоторые имена богов, известных микенцам, они принадлежат не микенской, а новой традиции, имеющей очень мало точек соприкосновения с религией II тысячелетия до н. э.

В отличие от современных литературоведов и историков явное несоответствие мира, созданного воображением Гомера, исторической реальности не волновало первых слушателей и читателей «Илиады» и «Одиссеи», людей начала железного века, чья жизнь была наполнена суровой борьбой и лишениями. Гомер стал спутником создателей первых полисов в Эгейском регионе и основателей колоний на Западе и на берегах Понта Эвксинского. Не случайно пересказ строк Гомера мы находим на черепке VII в. до н. э. древнейшего греческого поселения на островке Питекуссе. Можно не сомневаться в том, что люди, проложившие пути через Мессинский пролив и побывавшие в Сицилии, не пугались Сциллы, Харибды, циклопов и прекрасно понимали разницу между реальными опасностями и вымыслом. Гомер возмещал своей фантазией то, чего не хватало людям в жизни. Он поднимал их на Олимп и открывал им мир богов, которым было не чуждо ничто человеческое. Таких богов, как у Гомера, не знал ни Древний Восток, ни эгейский мир.

И нам нет смысла истощать себя и наши компьютеры решением гомеровской загадки. Нам важно лишь понимать, что без Гомера, кем бы он ни был – единственным автором, двумя или даже целой корпорацией певцов, – не состоялось бы того, что мы называем античной литературой и, более широко, античной культурой.

Соперник Гомера. Античному образу жизни и образу мышления присущи состязательность, соперничество – то, что греки обозначали словом «агон». Соперничали между собою города-государства. В каждом городе соперничали в искусстве ремесленники, добиваясь совершенства своих изделий. Соперничали политические и военные деятели, стремясь выдвинуться и занять первые места в государстве. Что такое Олимпийские и другие общегреческие состязания, как не соперничество атлетов, которым покровительствовали боги? И не мог, по понятиям греков, оставаться Гомер без соперника. И соперника ему подыскали. Это был беотийский эпический поэт Гесиод. Сохранилась поэма, рассказывающая о том, как явились Гомер и Гесиод на суд, который должен был решить, кому называться первым поэтом. И запел божественный Гомер в полной уверенности, что победа будет принадлежать ему. Но судьи, выслушав и Гесиода, первым поэтом признали его, поскольку он воспевал не кровопролитные войны, а мирный труд.

Разумеется, это выдумка, отражающая состязательный (агональный) характер греческого мышления. Гомер и Гесиод не могли встретиться, поскольку жили в разное время. Выдумку эту породило не только новое отношение общества к миру и войне, определившее победу нового поэта над старым, но и то, что Гесиод был, в отличие от «великой тени» Гомера, поэтом, обладавшим биографией.

Источником биографических сведений о Гесиоде является его поэма «Труды и дни», написанная в VII в. до н. э. Из нее мы узнаем, что некто из малоазийского города Кимы переселился с двумя сыновьями – Гесиодом и Персом – в Беотию, в деревню Аскру, на территорию полиса Феспии и стал там обрабатывать небольшой участок земли. В центре повествования – семейный конфликт, обычный для Греции, где земли не хватало. После смерти отца младший из братьев, Перс, вместо того чтобы отправиться с другими колонистами на поиски пропитания, отсудил себе часть отцовского участка. Подарки судьям-мздоимцам разорили Перса, и ему ничего не осталось делать, как обратиться к честному и рассудительному брату Гесиоду, который, не держа зла, дал ему совет, как надо жить и трудиться, чтобы избежать нищеты. Вокруг этого центрального эпизода и разворачивается пересыпанное притчами, поговорками и пословицами повествование о необходимости честного, угодного богам труда.

Из поэмы встает реальная картина жизни полиса конца VIII – начала VII в., расположенного в области, где ремесло и торговля играли второстепенную роль. Но все же и здесь произошли экономические перемены, что видно из трехсот строк, содержащих наставления по мореплаванию. В заключительной части поэмы приведены житейские советы: в каком возрасте жениться и какую надо выбрать жену, чтобы она не пустила на ветер все, добытое тяжким трудом, как относиться к родственникам, к богам. Вероятно, заключительная часть поэмы является поздним дополнением.

История человечества представлена в «Трудах и днях» как неизменное ухудшение жизни каждого из последующих поколений. Первое поколение пользовалось благами века золота, когда труд был людям в радость, когда сами люди отличались от богов лишь тем, что были смертны, но и смерть не приносила им мучений. Следующее поколение, связанное с серебром, утратило благочестие людей золотого века и было обречено на пребывание в Аиде, правда, не в самом худшем его месте. Третье поколение – это поколение меди, отличавшееся воинственностью и жестокостью. Четвертое, предшествующее поколению самого поэта, наделено более светлыми чертами, но и его погубила война. Это поколение героев, павших под Фивами и Троей и после гибели перенесенных на остров блаженных. О пятом поколении Гесиод говорит так:

 
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя.
 

Взгляд Гесиода на будущее людей железного века всецело пессимистичен, и сразу же за рассказом о железном веке следует басня о соловье и ястребе с ее моралью: с сильным не тягайся.

В другой своей поэме, «Теогония» («Происхождение богов»), Гесиод пытается осмыслить судьбу мира как преодоление хаоса и неподвижности. В схеме Гесиода это рисуется так: сначала зародился Хаос, а за ним «широкогрудая Гея» (Земля), Тартар (глубочайшие недра земли), затем Эрос (олицетворение любви) и его порождения Мрак и Ночь. От их соединения появились Свет, Эфир и День. Земля сама из себя произвела Небо, Горы и «бесплодное море», а потом, соединившись с мужским началом, Небом, родила Титанов, которых сменили Боги.

Ученые выяснили, что этой схеме происхождения мира Гесиод был обязан восточным мифам, как правило, неизвестным Гомеру. У Гомера боги предстают в виде отдельных существ, а не как ступень последовательного развития мира. Боги Гесиода отделены от людей, почти не общаются с ними и лишены их пороков. Иногда Гесиод упоминает и героев как участников походов против Фив или Трои, но лишь для того, чтобы напомнить, что они погибли ужасной смертью на «злой войне». Войну Гесиод не одобряет, видя в ней наказание, посланное людям богами, результат козней богини раздора Эриды.

Подражатели. На Гомере и его сопернике Гесиоде эпос не обрывается, несмотря на то, что новые времена были далеко не эпическими. У гениев всегда бывают подражатели. Подражателей Гомера, его эпигонов называли кикликами (от «киклос», или «цикл» – круг), потому что они, дополняя Гомера, а затем и друг друга, очертили в своих поэмах весь круг мифологии. Троянской войне, из которой Гомер выбрал «гнев Ахилла» и странствия Одиссея, были посвящены киклические поэмы «Киприя», «Эфиопида» и «Разрушение Илиона». Мифы фиванского цикла разрабатывались в «Эдиподии», «Фиваиде», «Эпигонах». Существовали поэмы, посвященные легендарной истории отдельных городов и героев. Все киклические поэмы были написаны гекзаметром, сохранили гомеровские приемы описания и компановки образов, но не отличались особыми художественными достоинствами.

Подражания Гомеру настолько навязли у всех в зубах, что не обошлось без пародии на его поэмы. Пародия «Война лягушек и мышей», появившаяся на рубеже VI и V вв. до н. э., высмеивала гомеровский пафос, гомеровские литературные приемы. Царь необозримого лягушачьего племени Вздуломорд вызвался перевезти на своей могучей спине мышонка Крохобора, но в страхе перед невесть откуда появившейся змеей нырнул на дно вместе с беспомощной ношей. Мстя за погубленного, мыши ополчились и объявили земноводным войну, которая описана в героических тонах и с гомеровской доскональностью. Готовясь к сражению, отважные герои похваляются родословной перед выстроившимися мышами и лягушками. Погибших оплакивают и погребают. За битвой наблюдают с Олимпа боги.

В русле подражаний Гомеру находятся и гимны богам, самые крупные и древние из которых называются «гомеровскими».

Прекрасен созданный в «Гимне Деметре» (VII в.) образ страдающей Богини-Матери, дарующей людям, которые оказали ей поддержку, культуру хлебопашества и учреждающей Элевсинские мистерии.

Человек, поющий о любви и ненависти. За эпосом из существовавших с давних времен трудовых, застольных, свадебных песен стала развиваться лирическая поэзия. Для нас греческая лирика VII–VI вв. до н. э. – это груда обломков, извлеченных в виде цитат из античной прозы, и истлевших папирусных свитков – из мусорных куч Египта. Но каждый из этих обломков является как бы фрагментом расписной керамики тех столетий, сверкнувшим сквозь пыль, поднятую лопатой археолога. Цельное или почти цельное стихотворение – большая редкость. Как ни верти отдельные обломки, они не прикладываются друг к другу. Но даже в нескольких строках проглядывает художественное открытие мира чувств, неведомого великому Гомеру. Гомер говорит полным голосом, почти кричит, а лирическому поэту доступна вся радуга человеческих чувств, все тона и полутона, и даже шепот.

Неведомый мир чувств, открытый лирическими поэтами для античной, а вслед за нею и европейской поэзии, был также и миром новых ритмов и поэтических размеров. Ибо не подходил строгий и мерный гекзаметр ни для невнятного любовного шепота, ни для страстной ворожбы, ни для яростного вопля обманутой любви.

Поэт VII в. до н. э. Архилох нашел такие слова для передачи чувств к своей невесте Необуле:

 
От страсти обезжизневший,
Жалкий, лежу я, и волей богов несказанные муки
Насквозь пронзают кости мне…
 

Когда же отец Необулы обманул Архилоха, жених обрушивает на него град колкостей и насмешек:

 
Что в голову забрал ты, батюшка Ликамб,
Кто разума лишил тебя?
Умен ты был когда-то. Нынче ж в городе
Ты служишь всем посмешищем.
 

Пришлось как-то другому лирическому поэту, Алкею, спасаясь бегством, бросить свой тяжелый щит. Позор! Но Алкей не постеснялся сделать сюжетом стиха и то, о чем другой бы не стал распространяться:

 
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пусть пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.
 

Будто бы этот щит был найден кем-то и повешен в храме Аполлона в Дельфах. Позор, перенесенный на поле боя, был искуплен поэзией.

Гомеру принадлежат десятки тысяч строк, но он пожалел и одной, чтобы рассказать о себе, и остался для человечества вечной тенью. Архилох и Алкей встают из стихов как личности, их не спутаешь между собой и с другими поэтами.

Таковы же и Сапфо, Феогнид, Анакреонт – поэты, которым не уставал удивляться античный мир. Сапфо в древности называли «десятой музой». Ее профиль чеканили на монетах. Она рассказывала о своей любви так, как это еще не удавалось никому. Эрос в стихах Сапфо приобретает космическую силу:

 
Словно ветер, с горы на дубы налетевший,
Эрос души потряс нам.
 

Сапфо можно принять за обезумевшую жрицу любви, но вот она оказывается рядом с возлюбленным:

 
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно слушает голос…
 
 
Лишь тебя увижу, – уж я не в силах вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Легкий жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза,
В ушах же звон непрерывный…
 

Греческие скульпторы изображали богиню Афродиту по-разному, но все же так, что ее легко можно было отличить и от Артемиды, и от Афины, и от Геры. У Сапфо было столько Афродит, сколько встреч.

Выходец из соседнего с Афинами полиса Мегара Феогнид (VII в. до н. э.) – своеобразная фигура в кругу эллинских поэтов. Став изгнанником и бедняком, потеряв свою землю, он поставил целью научить сограждан линии поведения, которая может спасти полис от угрожающих ему бед. Главный источник несчастий для поэта – народ, для которого он находит эпитет со значением – подлые, низкие, грязные. Во времена Феогнида были уже и те, кто успел разбогатеть, но для него нет разницы между бедным и богатым «смердом». Он возмущен поведением знатных людей, готовых ради наживы ввести в свой дом невесту «дурной породы». С его точки зрения, для полиса пагубны какие-либо уступки народу, и он призывает давить его, душить и топтать. Феогнид видит еще одну опасность: рождается в городе младенец, и никому не ведомо, что вырастет из этого милого лепечущего создания. А вырастает из него тиран, заставляющий граждан плясать под свою дудку. В результате этого государство, как корабль, спустив белые паруса, носится во мраке по бурному морю, умелый кормчий отстранен, а команда даже не вычерпывает переливающуюся через оба борта воду, а занята разграблением корабельного имущества.

В 570–487 гг. до н. э. при дворе сначала самосского тирана Поликрата, а затем афинских тиранов Гиппия и Гиппарха жил Анакреонт, статую которому сограждане установили на афинском акрополе. Он писал шуточные, любовные и застольные песни, эпиграммы, гимны. Это был поэт легкомысленный, гуляка, и его Эрот, кажется, был сыном не той Афродиты, которую почитала Сапфо:

 
Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девою пестрообутою.
Но, смеяся презрительно
Над седой головою моей,
Лесбиянка прекрасная
На другого глазеет.
 

Эзоп и его басни. От поэзии очень рано отделилась художественная проза, первоначально бывшая ее антиподом, языком здравого смысла и рабочих буден. Одним из первых прозаических жанров стала басня, отцом которой считался Эзоп. Рассказывали, будто он был рабом-фригийцем, жившим на острове Самос, прислуживал «философу» Ксанфу и пользовался любовью самосцев, добившихся его освобождения. Потом он обитал при дворе лидийского царя Креза, видевшего в нем пророка, путешествовал по Вавилонии и Египту, уже в старости посетил Дельфы. Не удержавшийся от разоблачения корыстолюбия жрецов Эзоп был ложно обвинен ими в воровстве священной утвари и сброшен со скалы. Всевидящий Аполлон, свидетель конфликта между своими служителями и Эзопом, оказался справедлив и покарал Дельфы чумой.

Фигура Эзопа принадлежит проходящей через всю человеческую историю фольклорной смеховой стихии. В уродливой оболочке его тела горбуна скрыта чистая душа и божественная мудрость, позволяющая видеть уродство окружающей жизни и бесстрашно его обличать. Это прообраз и царя «перевернутого» римского праздника Сатурналия (когда рабы и господа на несколько дней менялись местами, а потом раб-царь приносился в жертву), и итальянского паяца, и русского скомороха, и шута мистической колоды карт Таро, балансирующего над бездной.

Но в то же время Эзопа – человек VI в. до н. э., осознавший антагонизм народа и властвующей в полисах аристократии, народной и официальной аристократической религии, простонародной и господской мудрости. Басни Эзопа провозглашали близкое торжество демократии, видевшейся тем, кто в нее еще не вступил, царством справедливости. Для прочности этого царства (как и храма), по старинному обычаю, требовалась искупительная человеческая жертва. И в жертву был принесен пророк, мудрец и шут Эзоп. Но человечество всегда спотыкается об один и тот же камень и не может избавиться от иллюзий. Через сто лет после того, как в аристократических Дельфах был сброшен со скалы Эзоп, в демократических Афинах должен был выпить чашу с цикутой другой мудрец, ожесточивший своих современников не баснями, а неуместными вопросами.

И именно потому, что в мире, по сути дела, мало что меняется, басни Эзопа оказались вечными: уже в древности они нашли подражателей, а через тысячелетия и переводчиков на новые языки. В новые литературы они вошли как создания этих переводчиков – Лафонтена, Крылова. Но, как теперь становится ясно, и у Эзопа были предшественники. Через его божественные уста пропущена не только греческая, но и восточная – египетская, вавилонская и даже древнеиндийская – мудрость.

Человек созидающий. Заложенная в человеке страсть к созиданию собственного дома определялась поначалу его нуждой в защите от холода или палящего солнца, от змей и четвероногих или от себе подобных двуногих. Технические возможности определяли материалы, из которых этот дом созидался, его размеры и устройство. Но использование этих возможностей зависело от общественного положения лица, для которого дом предназначался. Кроме домов для живых, сооружались дома и для мертвых – посмертные дома, гробницы. Наибольшие средства, талант и изобретательность вкладывались уже на Востоке в сооружение храмов – вечных жилищ для богов. Для того чтобы угодить богам, опустошались целые страны, а их население, обращенное в рабство, обрекалось на пожизненный подневольный труд.

Античный полис на заре своей истории не обладал средствами для грандиозного храмового строительства. Да и представления античного человека о божестве были иными, чем на Востоке. И все это нашло отражение в облике и устройстве античных храмов: храм был соразмерен его создателю и являлся частью обожествляемой им природы. Древнейший храм представлял собой здание с двумя колоннами, опиравшимися на ступенчатый цоколь, называемый стилобатом. Крыша была двускатной и покрывалась черепицей, а позже мраморными плитами. Стены храма были первоначально глинобитными, а колонны – деревянными. Переход к каменной кладке сопровождался изменением конструкции и пропорций храма. Складывается целостная архитектурная система (ордер), учитывающая тяжесть перекрытия, форму колонн, характер стилобата. Колоннада, окружающая храм дорического ордера, напоминала ряды воинов-гоплитов, единственным украшением которых были мужество и стойкость. Напротив, ионийский ордер, особенно в его малоазийском варианте, производил впечатление женского изящества и изощренности.

Один из древнейших храмов дорического ордера, видимо, посвященный богине Артемиде, находился на острове Эгина, близ побережья Аттики. В ходе его раскопок в начале прошлого века выяснилось, что колонны и мраморные украшения были раскрашены. Так был опровергнут один из мифов искусствоведения XVIII в. о мраморной белизне греческих храмов. К VI в. до н. э. относятся и архаические храмы в Посейдонии (Южная Италия). Эти храмы составляют архитектурный ансамбль, поражающий величием и мощью. Уже в первой половине VI в. до н. э. построен храм ионийского ордера на острове Самос, бывший святилищем Геры. После его сожжения персами во второй половине того же века на том же острове появляется еще более грандиозный по размерам храм (54×111,5 м) с двумя и тремя рядами колонн и капителями, создающими ощущение пышного великолепия. Он был сооружен при самосском тиране Поликрате, трагическая судьба которого занимала греческих поэтов и историков.