Текст книги "Пусти козла в огород"

– Пойду и я, – сказала Симочка, поднимаясь. – Не провожайте.

Она вышла, мы же с Алиской начали прощаться – у нормальных женщин на это порой уходят часы. Я только хорошенько разогналась пожелать здоровья Алисе, как из прихожей раздался крик. На этот раз кричала Симочка. Мы с Алисой бросились к ней. Побледневшая Симочка стояла, прижавшись к стене. Глаза ее испуганно сверлили пол, на котором, кроме ковра, ничего не было.

– Гомик? – спросила я.

Симочка отрицательно покачала головой.

– Человечек в черных чулках? – спросила Алиса.

Симочка снова покачала головой.

– Нет-нет, – пробормотала она, – ничего, просто голова закружилась.

С этими словами она выбежала из квартиры. Мы с Алисой переглянулись.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Великолепно, – ответила Алиса и поспешно Добавила:

– Человечков пока не вижу.

– Ну тогда я, пожалуй, поеду налаживать отношения с Евгением, а ты меньше думай о Германе и займись чем-нибудь. Не, ровен час погибнешь от безделья.

– Сама же запретила мне картины писать, картины писать, – обиженно пропищала Алиса.

Я посмотрела в ее огромные, слегка раскосые синие глаза, опушенные длинными, самой природой загнутыми до бровей ресницами, и подумала:

«Кукла, настоящая кукла».

Несмотря на то, что мы ровесницы, меня с детства не покидало ощущение, что моя Алиса кукла, с которой можно делать все, что угодно: кормить, причесывать, наряжать, ругать, воспитывать и укладывать спать. Возможно, причиной тому является удивительная ее покладистость.

– Сама же запретила мне писать картины, сама же запретила, запретила, – жалобно мямлила Алиса, наивно хлопая ресницами.

«И это взрослая женщина? Ох, когда же она выйдет из девичьего возраста?» – подумала я и со вздохом сказала:

– Ладно, пиши свои картины. Пиши, да не увлекайся и чаще бывай на воздухе, на воздухе.

– Ура! Ура! – закричала Алиса, пытаясь задушить меня в своих объятиях.

Глава 5

– Ваш кофе, сеньор.

Крахмальная стюардесса остановилась перед пожилым кареглазым мужчиной.

«Что делает в туристском классе этот богач? – подумала она, заученно улыбаясь. – Запонки, булавка в галстуке, костюм… Целое состояние!»

– Грациа, сеньорита, – машинально кивнул элегантный сеньор, принимая кофе от стюардессы.

Взгляд его был прикован к юному очаровательному созданию, запримеченному им еще в Монреале, где он вошел в самолет.

Сеньор осторожно поднес к губам обжигающе горячий кофе, с интересом наблюдая за тем, как озорно жестикулирует юная красавица. С этими грациозными жестами и милой улыбочкой она мучила, просто пытала своего спутника, судя по всему, отца. Бедняга явно хотел вздремнуть, девушка же требовала общения. Она нетерпеливо желала знать, когда приземлится самолет.

– Хочу попрактиковаться в испанском, – обнаруживая милый акцент, твердила она.

– Успеешь еще, – успокоил ее спутник, – я очень на тебя рассчитываю. Поможешь мне переводить техническую документацию.

– О-о! – Девушка в притворном ужасе сжала пальчиками виски. – Чертежи и пояснительные записки на языке Сервантеса. Самого Сервантеса! Это нужно запретить законом!

Серебристый «Боинг» компании «Пан Америкен» опустился с прохладных высот в знойное марево горной котловины, к обрамленному скалистыми пиками Мехико, бурлящему, кипящему во влажной экваториальной жаре.

Пассажиры уже разобрали багаж и разъехались. Девушка и ее спутник все еще томились в таможенной зоне, беспомощно вытягивая шеи. Тщетно. Обнаружить в толпе встречающих табличку со своими именами им так и не удалось.

– У вас затруднения? – Низкий голос с приятными интонациями звучал красиво.

Девушка оглянулась, растерянно уставилась на незнакомца.

– Могу вам чем-нибудь помочь? – с доброжелательной улыбкой спросил он.

Пожилой мужчина демонстрировал изысканные манеры и, на первый взгляд, был приятен.

– Скоро ли ближайший рейс на Коацакоалькос? – оживившись, спросила девушка. – Нас не встретили…

Ее спутник с чемоданами стоял рядом, явно не понимая испанского.

– Коацакоалько? – обрадовался любезный незнакомец, произнося название города на индейский манер. – Вам нужно на юг?

– Да, сеньор, – подтвердила девушка. – Нас никто не встретил, – огорченно повторила она. – Скажите, можно ли туда улететь?

– Завтра, сеньорита.

Девушка огорчилась:

– О-о! Как же нам быть?

– Но если вам не покажется назойливым мое предложение, то вы можете лететь сейчас же, со мной, – приятно улыбаясь, предложил незнакомец.

Девушка перевела разговор отцу.

– Я очень спешу, – кивнув пожилому сеньору, сообщил тот, – передай этому господину, что мы рады воспользоваться его любезностью. Но… выходит, что у него есть свой самолет?

– Да, да, – словно поняв, о чем идет речь, ответил незнакомец, – у меня есть самолет. Небольшой, но очень надежный.

Только теперь спутник девушки заметил крупные бриллианты в запонках и булавке незнакомца. Пробежался взглядом по его дорогому костюму. Почувствовал неловкость.

– Мы будем очень вам признательны, – робея, сказал он, – но… мы ограничены в средствах. Девушка, краснея, перевела.

– О, это не имеет значения, – улыбнулся любезный сеньор. – Мне нужно туда же, куда и вам. Не лететь же в одиночестве.

– Мы будем вам очень признательны, – повторил спутник девушки.

Он протянул руку, с поклоном представился:

– Анатолий Горов, инженер-гидротехник, лечу вот с дочкой по контракту.

Любезный сеньор, улыбаясь, пожал руку инженеру, коснулся губами изящных пальчиков девушки, представился:

– Друзья зовут меня Энрике Диас.

Через сорок минут маленькая двухмоторная «Чесна», покинув аэропорт Мехико, взяла курс на юг.

Радушный сеньор Диас вслушивался в милую болтовню молоденькой спутницы, щебетавшей без умолку то по-русски, то по-испански.

– Папа нервничает, потому что опаздывает, – рассказывала девушка, – он специалист по гидротехническим сооружениям. В порту Коацакоалькос уже вторые сутки простаивают корабли из России. Всякие драги и землечерпалки. Простой – это очень дорого, а без папы они не могут начать работы. Мы не понимаем, почему нас никто не встретил.

– Всякое случается, юная сеньорита, – успокоил ее сеньор Диас. – Во всем есть смысл, и все имеет значение. Люди порой не понимают знаков судьбы…

– Сеньор Диас, – голос пилота, снявшего наушники, прозвучал напряженно. – Погода ухудшилась. Нам не следовало вылетать из Мехико. Грозовой фронт движется с залива. Метеорологи предупреждали…

– Что могут знать твои метеорологи о воле богов, Рауль? – безмятежно улыбаясь, прервал пилота сеньор Диас.

Как ни странно, но летчик успокоился. Он изменил курс, уводя машину от берега Мексиканского залива. Вскоре под крыльями «Чесны» поплыли горы, рассеченные речушками, стремящимися к морю.

Первый порыв урагана настиг самолет над горами. Машину тряхнуло, как на гигантской колдобине, затем она ухнула вниз. Пассажиры вцепились в ремни безопасности. Руки пилота побелели от напряжения, сжимая штурвал.

Девушка охнула, закрыла глаза: Ее отец, стараясь подражать невозмутимости сеньора Диаса, принялся ее успокаивать.

Ураган подхватил самолет. Натужно ревущую моторами «Чесну» швыряло, как щепку в океане. Люди оцепенели, лишь пилот продолжал сражаться с грозной стихией. Молнии, огненными столбами проносясь мимо, освещали напряженные лица инженера Горова и его дочери.

Один лишь сеньор Диас продолжал улыбаться. Безмятежно, даже счастливо посверкивая своими раскосыми глазами, он что-то бормотал.

Объятая ужасом девушка теребила рукав отца. Слова ее тонули в грохоте бури и реве изнемогающих от непосильной нагрузки моторов. Сеньор Диас нежно коснулся пальцами ее обнаженного плеча, склонился к ней.

– Не нужно бояться, юная сеньорита, – оптимистично прокричал он. – Все закончится благополучно.

Девушка округлившимися от ужаса глазами всматривалась в лицо Энрике Диаса, лучащееся счастьем. Шляпа сеньора слетела, обнажив его странную, яйцевидную, обритую наголо голову. Чем-то жутким и необычным веяло от него. И эта пугающая веселость… Его улыбка… Он походил…

«На статуи с острова Пасхи. Только они не улыбаются…» – подумала девушка.

Сердце ее сжалось, забилось тревожно, она испуганно оглянулась на отца, как бы ища у него защиты. Мелькнула мысль: «А вдруг этот страшный человек специально завлек нас сюда, в бурю, в ревущую тьму…»

Девушка в ужасе отшатнулась от сеньора Диаса, Дрожа, прижалась к отцу.

Молния сверкнула совсем рядом с крылом «Чесны». Самолет содрогнулся. Его левый мотор чихнул, грохотнул выхлопами и заглох. Остановился пропеллер. «Чесна» подбитой птицей легла на крыло, заскользила вниз. Все ближе, ближе к невидимым горам, ощерившимся скалистыми пиками.

– Господи, господи, помоги, – шептали губы девушки.

Ее ослепительно белые зубки выстукивали дробь. Она вцепилась в руку отца. В широко открытых глазах застыл ужас. Отец девушки, вжавшись в кресло, всеми силами старался сохранять самообладание, но и в его глазах метался страх.

Пилот лихорадочно терзал стартер, пытаясь запустить аварийный мотор.

– Сеньорита! Сеньорита!

Диасу удалось перекричать грохот урагана. Девушка обернулась. Светясь доброй улыбкой, сеньор Диас протягивал ей какой-то предмет.

– Нет!! – закричала девушка.

Душа ее переполнилась беспричинным страхом. Она не понимала, почему отказывается. От чего отказывается.

– Нет!!

Но сеньор Диас, склонившись к самому ее уху, прокричал:

– Боги моей земли спасут вас.

– Нет-нет, не надо. – Девушка дрожала и уже ничего не понимала.

– Я открою вам выход, – настаивал сеньор Диас.

Он отстегнул ремень, чтобы дотянуться до девушки, и набросил на ее шею медальон. Скорее амулет.

На тонкой золотой цепочке повис, вырезанный из зеленого нефрита, свернувшийся в кольцо ягуар с лицом младенца.

И в тот же миг второй мотор «Чесны» остановился. Пилот откинулся на спинку кресла, даже не пытаясь запустить двигатели. Лицо его было спокойно. Он обернулся к сеньору Диасу, и они обменялись улыбками.

Самолет швыряло и вертело. Руки пилота лишь слегка придерживали штурвал.

– Мы теперь разобьемся? – жалобно спросила девушка.

– Нет, – улыбаясь, ответил сеньор Диас. – Сейчас вы все поймете. Вам ничто не грозит. Я расскажу…

И он заговорил. Удивительный язык, звучный и насыщенный согласными, заполнил кабину падающей «Чесны». Девушка перестала дрожать, вслушиваясь в чарующую музыку этой речи. Совершенно непонятной и… такой понятной…

* * *

Четыре ветра легли у ног Атуэя. Вздрогнул творящий лики богов. Исповедался камню. Играя, скользнули ветры под золото рек, текущее с плеч Атуэя.

Сколько золота скроет холод души? О, сколько золота!

Кожа древних рептилий терзает тело. Шипастая, вросшая в плоть. Вздрогнули ветры, ткнувшись в злобу рептилий. В дремлющий холод, пьющий горячую кровь. Кровь Атуэя!

Сколько крови нужно бездушной злобе? О сколько крови!

Четыре ветра лизнули ноги.

Четыреста лунных дней ждал их Мастер. Рыдала Земля Любви обреченно.

Псами ветры легли к ногам Атуэя.

Четыре ветра!

Горячий ветер – дитя пустыни. Дыханье страсти.

Ласковый ветер – любимец равнин лесистых.

Гордый ветер – отпрыск вершин непокорных.

Свирепый ветер – пасынок белых просторов. Шквальная злоба смерти.

Четыре ветра.

Четыре корня души!

Прекрасным днем полнолуния, в праздник Белой Змеи, роздал душу ветрам Мастер. Роздал, утратив любовь. Утратив надежду.

Взвились ветры. Дохнули в лицо Атуэю стужей. Дунули зноем. Оседлали стороны света.

Сколько лун мчались к дому ветры? О, сколько лун!

Свирепый достиг Края Мира. Не медлил. Замер, кружась с разбегу. Воин с мечом из седого металла путь заступил. Заскулил, умоляя, ветер.

Дар Атуэя потребовал стражник. Скрылся ветер, стеная. Сгинул в белой пустыне.

Севера царь всемогущий отнял добычу стража.

Отдал Горячий ветер царю Пустыни бесценную ношу.

Заплатил за свободу душой Атуэя Гордый ветер царю Непокорных горцев.

Плача отдал достояние Ласковый ветер царю Лесной благодати.

Четыре стороны света – четыре части души.

Сколько лун стенала душа Атуэя! О, сколько лун!

Царь Царей собрал воедино душу. Обезглавил владык надменных.

По следам памяти предков добрел Атуэй до цели. До дворца Всемогущей Власти. Тысячу мер нефрита сложил он у ног владыки.

Лишь рассмеялся великий.

– Я отберу твой нефрит, Мастер. А за душу куплю рабыню. Прекраснейшую из смертных. С кожей весеннего аромата.

Я обрету Забаву!

Тщетны мольбы Атуэя. Нет у царей состраданья. Покинул Мастер Всевластье. Омыл шипастую кожу.

Власть заразна!

Обнялись ветры. Взметнулись над Розовым морем. Подперли небо воронкой. Обрушили силу гнева. Рухнул дворец Всевластья. Прах Владыки развеян.

Бережно вынесли ветры рабыню. Оставили на дороге. Путь указали к Синим озерам. Оставили обнаженной. Ту, что стала бесценной.

Сколько лун шла рабыня к Священным Водам! О, сколько лун!

Пот со лба катился на груди. Падал с сосков животворной влагой.

В пыль! В пыль!

Родники оживили землю. Сады расцвели за спиною.

С полпути ее встретил Мастер. Священную воду принес он. От Синих озер. В кувшине из Глины неба.

– Сколько лун шла ко мне ты? Сколько лун! Омыл синевой ее тело.

Ответ упал, как сухая пальма. Слово царапнуло веткой.

Легко улыбнулся Мастер. Взглянули они друг на друга. Глаза их соком алоэ смазали трещины тела. Шелухой прошлогодней спала шипастая кожа рептилий.

Стража схватила их, скованных счастьем. Смерть посулила, Пернатым Змеем поклявшись.

За разврат! За святотатство!

Перед казнью украсил Мастер плечо рабыни рисунком. Легкий кораблик вздрогнул, поплыл по атласной коже. Ожил, слегка качнулся. Хлопнул приветливо парусами.

– Татуированная Аматтальма, – Мастер назвал ее имя. – Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти.

Не думай! Взойди на корабль. Плыви.

Спасайся!

Смахнула слезу Аматтальма. Коснулась рукой рисунка. Закрыла глаза. Шагнула на зыбкий кораблик.

Ожил он, унося Аматтальму.

Прочь от смерти!

Прочь от неволи!

В Землю Вечной Любви.

Вновь покрылся Мастер кожей рептилий. Ускользнул, шелестя травой. Замер, питаясь лучом закатным.

Долго ли ждать вас, четыре ветра?

Долго!

* * *

«Чесна» вынырнула из водяной мглы. Буря иссякла внезапно. «Дворники» смахнули со стекол остатки дождя. Пассажиры ахнули. Самолет приближался к скалистой гряде. Видны стали даже трещины, струящиеся по грубому камню, омытому ливнем.

Сеньор Диас просветленно смотрел на приближающуюся гибель.

Пилот ожил. Руки его уверенно потянули на себя штурвал – самолет, едва не чиркнув хрупкими крыльями по утесам, накренился, заскользил в полной тишине у самых скал. Крылья «Чесны» поймали восходящий поток воздуха. Самолет взмыл, вновь развернулся и начал тихо планировать в ущелье. Лишь ветер шелестел вдоль крыльев.

Инженер Горов, вжавшись в кресло, все так же, с мучительным страхом ожидал конца полета. А вот девушка взирала на происходящее уже с безмятежным весельем, как и сеньор Диас.

– Не нужно волноваться, сеньор Горов, – успокоил инженера Энрике Диас.

– Да, да, папа, – улыбаясь, перевела девушка. – Не волнуйся. Все будет хорошо. Рауль благополучно посадит самолет.

Отец вымученно улыбнулся.

– Все, – хрипло заявил он, – больше никогда не рискну оторваться от земли. Рожденный ползать летать не может.

– Вы не правы, – усмехнулся сеньор Диас.

– Папа, ты не прав, – рассмеялась и дочка. Уверенность летчика, веселое спокойствие Энрике Диаса и дочери понемногу передались Горову. Он, заметно приободрившись, поглядывал на Рауля, уверенно пилотировавшего самолет, превратившийся в планер.

Далеко внизу, в ущелье, глаза пилота заметили тонкую линию автомобильной дороги. Рауль дал возможность «Чесне» потерять высоту, вновь развернул ее, ловя восходящий поток. Снизился.

Машина скользнула к мокрому асфальту. Чуть помедлила, выбирая участок поровнее. Мягко коснулась дороги. Шум колес, катящихся по асфальту, музыкой прозвучал в ушах пассажиров.

«Неужели мы живы?» – подумал Горов.

Глава 6

Вернувшись в Москву, я тут же включилась в налаживание семейных отношений. «Налаживание» – крепко сказано, учитывая, что мой муж уже не мой муж, а семейные отношения у него теперь сплошь с моей подругой.

Но надежды я не теряла, не вешала нос, а героически решила вернуть себе то, от чего отказалась не так давно практически добровольно. На этот раз я Юльку донимать не стала, сразу позвонила Евгению на работу. Он не удивился и не обрадовался.

– А, это ты, – вяло откликнулся он, явно стараясь меня обидеть.

Я не пошла у него на поводу, прекрасно понимая, что он уязвлен. Евгений всегда считал, что я слишком много внимания уделяю подругам, в последнюю нашу встречу вышло, что я и вовсе не ему отдала предпочтение. Каким-то там Тамарке и Алиске. Потому-то я и решила сразу брать быка за рога. Не раздумывая, сказала:

– Женя, Алиса умирает! – Он взревел:

– Что-о-о?!

– Да, – подтвердила я. – Когда ты ушел, она потеряла сознание и осталась жива лишь благодаря тому, что я к ней примчалась.

Видимо, речь моя оказалась слишком пространна. Евгений успел прийти в себя и даже обзавестись сомнениями. Зря я дала ему опомниться.

– Соня, опять ты за, свое? – спросил он. – Ну сколько можно выкручиваться? Я устал. Оставь меня в покое. Дай мне жить.

– А кто тебе не дает, кто не дает? – глупо хихикая, спросила я. – Только Алиска действительно умирает непонятно от чего.

– У нее есть Герман, – напомнил Евгений.

– Герман в командировке, – укоризненно сказала я. – Ты бы бросил своего Серегу, если бы он нуждался в помощи?

Затронув святое, я, как ни странно, выиграла. Евгений сначала вызверился. Закричал: «Серегу не трожь!», но одумался и сказал:

– Ладно, проехали. Я тоже немного не прав. Нужно было дождаться конца вашей болтовни. Но, Соня, честное слово, порой ты бываешь…

– Невозможной, – подсказала я, не веря своим ушам.

«Господи, – подумала я, – за что ты мне, грешной, такое счастье посылаешь? Голову на отсечение дам, Женька настроен на мир. Думаю, Юлька его уже достала. Видимо, и в самом деле все познается в сравнении. Ничего, после Юльки он еще и не так оценит меня! После Юльки он будет носить меня на руках похлеще, чем Герман Алиску!»

– Да, – согласился со мной Евгений, – Тамарка права, ты действительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя, дуру, и все.

«Как милы наши мужчины, – замирая от счастья, подумала я, – даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишней стеснительности. Застенчивые до грубости».

– Я тоже, дура, тебя люблю, – призналась я, и этим же вечером Евгений был у меня.

На этот раз я развернулась по полной программе. Не буду описывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли – просто блеск!

Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушали англоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром и вспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросали красноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках, не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений: из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какой причине сдерживался Евгений – понятия не имею. Думаю, из вредности и глупого упрямства, присущего всем мужчинам без исключения.

Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстно выдохнул:

– Соня, я так соскучился…

И в этот значительный момент раздался телефонный звонок. Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор, но разговора не состоялось.

– Соня, – пролепетала Алиса, – я умираю. Если в чем виновата перед тобой, прости, прости…

И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела на Евгения и прошептала:

– Алиса опять умирает…

Он почему-то взбесился:

– Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, так почему «опять»?

Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.

– «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снова начинает умирать, – промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.

– Ты совсем завралась! – рявкнул он, вылетая в прихожую. – Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями, а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! – заключил он, хлопнув дверью.

Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить в то, что произошло.

«Он ушел? – стучало в висках. – Ушел? Снова? Чертова Алиска!!»

Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Я попыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке. Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.

– Соня, Аля не открывает дверь, – дрожащим голосом сообщила Симочка.

– Дуй к Марго, у нее есть ключи, – скомандовала я и бросилась упаковывать чемодан.

Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подевалась Марго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, на бестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, уж я бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключи от квартиры Алисы.

Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» и помчалась в Санкт-Петергбург.

* * *

Едва я вышла из лифта, как на лестничную площадку выпорхнула Симочка.

– До сих пор не нашла Марго! – заламывая в отчаянии руки, закричала она. – Соня, нужно слесаря вызывать!

– Зачем? – удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.

– Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:

– Дверь ломать не придется.

Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двух метрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными. Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.

– Алиса! – закричала я. – Алиса!

Она вздохнула и еле слышно прошептала:

– Со-оня…

– «Скорую»! – взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.

«Скорая» приехала быстро – Симочка их застращала, сказала, что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписывая Алискины недуги.

Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алису на носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении я щедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.

– Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшему обследованию! – взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.

– Для своего возраста она практически здорова, – сказал профессор.

– Здорова? – хором закричали мы с Симочкой. – А как же обмороки?

Профессор пожал плечами:

– Единственное, что можно выделить, так это ее редкую впечатлительность.

Я рассердилась:

– С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но в обмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.

– И все же, думаю, что обмороки отсюда, – важничая, произнес профессор. – Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, у психиатра.

«Вот до чего Алиска дожила, – подумала я, – уже и Фаня ей пригодилась».

В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввела ее в курс.

– Ну вы даете, – гаркнула она. – Если б я и взялась за Алиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.

Здесь я вступилась за подругу.

– Она умом не блещет, это да, – согласилась я, – но и подозревать ее в идиотизме не вижу причин.

– Как же? – удивилась Фаина. – Она же во всем слушается тебя, что характеризует ее исключительно как идиотку.

– То, что Алиса слушается меня, – парировала я, – говорит о ее уме. Его хватило, чтобы разобраться, кого надо слушаться, чего не могу сказать о тебе.

Я возмущенно бросила трубку и постановила:

– Алиса! Ты абсолютно здорова!

– Все так говорят, – уныло согласилась она. Я призадумалась. И в самом деле, как-то странно развиваются события. Все заверяют, что Алиса здорова, а бедняжка чахнет прямо на глазах, и никому нет до этого дела. Безобразие!

– Скажи, дорогая, – спросила я, – когда это началось? Ты помнишь тот день, когда первый раз почувствовала себя плохо?

– Да, – ответила Алиса, – хорошо помню. Мне стало плохо сразу после вернисажа. До этого я была счастлива и здорова, на вернисаже, ты же помнишь, тоже от радости сходила с ума, всех друзей собрала, ликовала… А на следующий день с трудом поднялась с постели, хотя накануне почти не пила. Так, бокал шампанского, бокал шампанского…

Я вспомнила слова Марго. «Сглазили ее эти стервы, сглазили», – сказала она.

«Так вот о ком идет речь, – наконец догадалась я. – Под стервами Марго имела в виду подруг Алиски: Фаину, Лору, Нюрку и Карину».

– Понятно! – воскликнула я. – Слишком ты радовалась. Кому-то радость твоя костью поперек горла встала. Признаться, я считала глупостью твою затею с колдуньей, но теперь так не считаю.

Алиса воспряла духом. Начала рассказывать, что Марго отыскала ей приличную ворожею, которая и прошлое, и будущее видит, и любое проклятье может снять, и приворожить, и все остальное.

Я поинтересовалась:

– Кстати, а куда подевалась твоя Марго?

– Ах, – вздохнула Алиса, – Маргуша сказала, что и шагу не ступит в мой дом, пока я не посещу ворожею. Она вообще уехала в деревню к маме.

– А мы сегодня же и поедем к ворожее, – скомандовала я.

* * *

Ворожея отнеслась к своим обязанностям серьезно, долго крутила Алису, выспрашивала о ее болячках, непонятно с чего вдруг заинтересовалась ее позвоночником, потом напоила нас кофе, разложила карты, бросила кости и вынесла приговор.

– Сглазили! – сказала она. – Сглазили из-за крашеной ткани!

– Нельзя ли поподробней, – попросила я, по собственному опыту зная уже, как тяжко извлекать информацию из ворожей.

– К чему подробности? – удивилась она. – Тут лечить надо, сильно лечить. Лечиться будете? – с надеждой спросила она Алису.

– Будем, – решительно ответила я за подругу.

– Тогда устраивайся вон на том диване и не мешай, – скомандовала ворожея.

Она извлекла из антикварного шкафа зеркало.

Поставила на стол металлическую плошку и сноровисто развела в ней огонь, используя для этого сухой спирт.

Широким жестом ворожея провела зеркалом над головой Алисы. Подняла глаза к потолку и заунывно загундосила:

– О, Предвечный! О, Предвечный царь! Бог неизреченный, создавший все из любви к людям и для блага их. Воззри на меня, Алису, твою недостойную слугу, на мое чистое намеренье. Удостой послать ко мне ангела своего Анаеля…

«С таким лечением и Марго отлично справилась бы, – подумала я. – Молитву к гномам весьма шустро читала».

Между тем ворожея бросила в огонь щепотку желтого порошка, и в комнате запахло шафраном.

– Предлагаю тебе курение, о боже мой. Триединый, благий, стоящий превыше херувимов, – громогласно сообщила она.

Я заскучала, Алиса же преисполнилась благоговения. Заметив это, ворожея вдохновилась, раскраснелась от удовольствия, заважничала. Она сунула зеркало в дым, струйкой поднимающийся над плошкой, и жалобно запричитала:

– Приди, Анаель, приди! Приди ко мне добровольно…

Я же мысленно добавила: «Пока по-хорошему просим».

Ворожея, словно услышав мои мысли, сердито буркнула:

– От вас плохая энергия исходит.

– Мой бывший муж целиком с вами согласен, – ответила я.

– Со-оня, – взмолилась Алиса.

Взгляд ее был полон укора. Я примолкла, а ворожея, торжествуя, продолжила свое дело.

В общем, это все довольно долго тянулось; я умирала с тоски. Скукотища невообразимая. Лучше бы на эти деньги раз сто сходила в оперу. Ворожея, по-моему, уже повторяться начала, но все же до конца процедуры добралась. Передать не могу моей радости, когда она, повизгивая, закончила:

– Восхваляемый небесными духами, живущий и царствующий в вечности! Да будет так!

Алиса была близка к оргазму, когда ворожея истово перекрестила зеркало и облегченно сказала:

– На сегодня все.

– Как это все? – изумилась я. – Алиса что же, выздоровела?

– Ишь, какая скорая! – возмутилась ворожея. – Сорок пять дней еще повторять процедуру буду. Тогда зеркало окурится и в нем появится Анаель в виде прекрасного ребенка. Вот тогда его можно просить исполнить все желания.

– Какие желания, какие желания? – заинтересовалась Алиса.

– А любые, – махнула рукой ворожея. – Можно ту, что сглазила тебя, совсем извести. А можно порчу на нее наслать. Ну уж само собой нужно просить, чтобы Анаель с тебя снял порчу.

Ворожея шустро собрала все свои магические вещички.

– Ты бы заплатила, милая, – сказала она, обращаясь почему-то ко мне.

– Сколько? – спросила Алиса.

Наглая ворожея назвала такую сумму, что у меня дыхание перехватило. Я перемножила ее на сорок пять дней и пришла в ужас.

– Нельзя ли что-нибудь покороче и поэффективнее? – поинтересовалась я и мысленно добавила: «И подешевле».

– Можно, – кивнула головой ворожея. – Но за этот сеанс плату все-таки внесите. Иначе Анаель разгневается.

– Ладно, – согласилась я, – заплатим, но только после окончательного излечения.

Поумневшая ворожея на этот раз связываться со мной не стала, а увела Алису в другую комнату.

Лечила она ее там недолго, а сумму запросила, на мой взгляд, астрономическую. Я попыталась спорить, но Алиса безропотно заплатила.

– Скажите хотя бы, когда она выздоровеет? – в глубине души обливаясь слезами, спросила я.

– Уже здорова, – отрезала ворожея, и мы отправились домой.

Через каждые десять минут я интересовалась у Алисы:

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, лучше, – улыбалась она. Когда мы проезжали мимо цветочного салона, она попросила притормозить.

– Зачем? – удивилась я. Алиса загадочно улыбнулась.

– Сонечка, ты знаешь, что нынче в моде бутоньерки? – спросила она.

– Знаю, – ответила я, – и очень люблю приколотые к одежде цветы, но они, к сожалению, недолго живут.

В глазах Алисы появился озорной блеск.

– В этом салоне продаются чудесные бутоньерки с каким-то французским составом! – ликуя, воскликнула она. – Представляешь, цветок в такой бутоньерке способен жить дня три, если не неделю. Я подарю тебе, это чудо!

– Зачем? Пойду и сама куплю.

– Ты так много со мной возишься, хочу тебя отблагодарить, – обиженно надула губки Алиса.

– Что ж, пожалуй, я действительно заслужила. Иди, подари мне эту бутоньерку.

Алиса выпорхнула из машины. Вскоре на моем воротнике красовался букетик живых цветов: в малюсенькой пробирке жили три миниатюрные розочки. Прелесть! Прелесть!

Я расцеловала Алису, она же просто торжествовала. Я опять подумала: «Кукла, настоящая кукла».

* * *

– Ах, Соня, – входя в квартиру, воскликнула Алиса, – похоже, колдунья и в самом деле вылечила меня! Пойдем, покажу свою новую картину.

– Пойдем, – сказала я, направляясь в мастерскую исключительно из желания получше рассмотреть Алису – там хорошее освещение.

Пока Алиса хвалилась вдохновением, сподвигшим ее на создание серо-буро-малинового пятна, безобразно расползшегося по холсту, я придирчиво всматривалась в ее лицо. Она действительно посвежела.

– Аля, ты как себя чувствуешь? – спросила я.

Она удивилась:

– Я же сказала, чудесно. Просто великолепно. Можно, останусь в мастерской и немного поработаю?