Текст книги "Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь"

Хочется процитировать строки из письма Ягунова Пржевальскому:

«Мысль о втором путешествии у меня не выходит из головы ни на одну минуту. Я мечтаю о нем и день, и ночь, как какой-нибудь араб о рае павшим воинам, из… Корана. Все мои рассуждения стремятся к тому, чтобы быть тебе по возможности лучшим помощником. Я не могу помогать тебе в ученых исследованиях какой-либо отдельной отрасли знания, но мое стремление быть помощником во всех практических занятиях»[205]205
  Там же. Д. 289. Письмо Н. Я. Ягунова Н. М. Пржевальскому от 18 марта 1873 г.


[Закрыть].

8 июня 1875 г., купаясь в Висле, Николай Ягунов утонул. На следующий день со станции Беляево на станцию Соколинскую «в Варшавское юнкерское училище для подполковника Пржевальского» пришла телеграмма от Акимова: «Душевно скорблю о гибели талантливого юноши Ягунова и потере беззаветно преданного Вам друга и надежного товарища в экспедиции. Полковник Акимов».

«Потеря его для меня слишком тяжела и неминуемо отразится на самой экспедиции», – говорил Николай Михайлович. Был ли в это время он в Варшаве и хоронил ли Николая, неизвестно, но из писем матери Ягунова к Пржевальскому[206]206
  «Тогда, как я была в Варшаве, то офицеры мне сказали, что его хоронили товарищи на свой счет, да я слышала, что Вы тоже дали на похороны 50 рублей, но куда это так много для бедного человека. Остаюсь всегда с уважением преданная Вам М. Ягунова» (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 290).


[Закрыть] мы узнаем, что он дал 50 рублей на похороны. «Да, не один раз вспоминаю я про потерю Ягунова. Если ему будут ставить памятник, то не откажите внести от меня 25 рублей. Быть может, на эту сумму можно прямо купить дуб и посадить на могиле»[207]207
  Письмо Н. М. Пржевальского И. Л. Фатееву от 18 мая 1876 г. // Дубровин, 1890, с. 199–120.


[Закрыть].

«Постановка дерева или памятника… отложена до весны, – писал Фатеев Пржевальскому, – вещи Николая проданы почти за 300 р.; по уплате долгов матери будут высланы около 100 р., но не сейчас, так как офицерство раскупило вещи в счет будущих благ» (23 ноября 1875 г.)[208]208
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 264. Л. 62.


[Закрыть].

Но памятника на могиле Николая Яковлевича Ягунова не было и летом 1877 г.: сменился командир полка, «а с новым командиром и толковать по этому вопросу нечего». Не было памятника и в 1878 г., так как «замотавшийся полк вместе с командиром не только не поставили памятника, но в чем-то надули даже старуху Ягунову. Поэтому памятник надо поставить самим»[209]209
  Там же.


[Закрыть], то есть на деньги Фатеева, 15 руб., и Пржевальского, 25 руб. (29 июня 1878 г.). Но этих денег, по мнению Фатеева, было явно мало.

На каком кладбище в Варшаве был похоронен харьковский дворянин, прапорщик Кексгольмского гренадерского императора Австрийского полка Н. Я. Ягунов[210]210
  Н. Я. Ягунов. Прапорщик с 18 ноября 1872 г. из порт-юнкеров сего полка. Утонул 6 июня 1875 г. Исключен умершим 2 июля 1875 г. (Мередих, 1876, с. 116). Н. Ф. Дубровин писал, что Н. Я. Ягунов был поручиком, но ссылок на документ не привел.


[Закрыть], и был ли на его могиле памятник, неизвестно, но скорее всего, местом упокоения стало Вольское кладбище, единственное православное кладбище в Варшаве.

После смерти Николая большое участие в судьбе его матери, Марии Ягуновой, приняли Фатеев и Пржевальский, о чем мы узнали из ее писем.

Несколько слов о Марии Ягуновой. Почему Мария была сослана в Сибирь, выяснить не удалось. Можно только предположить, что это было связано с польскими событиями 1860-х годов. Вместе с ней были малолетние сыновья, Владимир и Николай. По словам Николая, они таскались по лесам Сибири, жили в глуши в деревне и наконец оказались в Иркутске. Николай, как писал Пржевальский, окончил иркутскую гимназию и пошел в Уссурийское путешествие, затем он учился в Варшаве в юнкерском училище. Пржевальский, отправившийся в свое Монгольское путешествие, дважды побывал в Иркутске, где встречался с Марией Ягуновой, о чем сообщал Николаю.

К этому времени у Марии уже был «билет для проживания во всей Европейской России, кроме столиц. Посему сыном Владимиром было подано прошение на Высочайшее Имя». Владимир жил в Москве, тяжело болел[211]211
  «Не знаю, что и думать, мой дорогой Коля, 2 месяца к тебе я посылала письмо, а ты мне не отвечаешь. Я уверена, что ты много имеешь занятий, но все же можно и мать, и болящего брата утешить. Вот уже 5 месяцев как он не встает с постели. Месяц я уже оставила службу и живу с ним в номере, ожидаю, когда будет конец, и верно дурной. Он уже едва выговаривает слова, и я едва его перевожу; и то он постоянно тебя поминает и даже видит тебя, говорит во сне с тобой; напиши нам, хоть одну строчку, что с тобой, и как ты живешь, здоров ли ты был это время и что твое путешествие? Когда поедешь, не можешь ли ты заехать в Москву из Смоленска, всего 3 р.». 23 марта 1874 (?) 6 часов вечера. Москва (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 290. Л. 3).


[Закрыть] и скончался, так и не дождавшись разрешения на проживание матери в Москве и Петербурге.

Этого разрешения для Марии Ягуновой сумел добиться Н. М. Пржевальский.

«Многоуважаемый Николай Михайлович. Не найду слов благодарить Вас! Чтобы я ни сказала, все менее того, что Вы для меня сделали. Ваше доброе дело Бог видит, какую оно мне принесло пользу. Пожелаю Вам всего хорошего и весело встретить новый год и получить новой силы для трудного путешествия. Остаюсь Вам всегда преданной душой Мария Ягунова»[212]212
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 290. Л. 7, 8.


[Закрыть]. Как писала Мария Ягунова, «после моих сынов Бог меня верно препоручил вам двум, с Иосифом Львовичем, покровительствам и попечительствам». Она навещала Фатеева в Петербурге[213]213
  «Недавно в Петербург перебралась на жительство М. П. Ягунова, хлопочет устроиться в каком-нибудь приюте для престарелых, но это очень трудно устроить по причине множества кандидаток, за которыми хлопочут люди с ‹нрзб.› Живет иглой и случайной работой. Нас она навещает и сегодня пробыла весь день. Очень просит Вам кланяться» (НА РГО. Ф. 13. Оп. 2. Д. 264. Л. 137).


[Закрыть], просила Фатеева и Пржевальского похлопотать «куда-нибудь меня определить, чтобы я не дожила до протягивания руки. Пока глаза видят, я еще могу трудиться, но скоро, скоро уже не могу, и (никого) нет, Вы одни сочувствуете» (29 ноября 1881 г.)[214]214
  Там же. Д. 264. Л. 12.


[Закрыть].

Но вернемся на несколько лет назад, когда Пржевальский с Ягуновым «обыкновенно шли берегом, собирали растения и стреляли попадавшихся птиц. То и другое сильно замедляло движение вперед и невообразимо несносно было для гребцов-казаков, которые на подобного рода занятия смотрели как на глупость и ребячество». Одни «относились презрительно к собранным путешественниками травам и птицам», другие спрашивали, «какие мы климаты составляем».

В станице Буссе путешественники жили в квартире, где в 1860 г. останавливался ботаник К. И. Максимович. Когда Пржевальский спросил про него, хозяйка ответила: «„Жил-то он у нас, да Бог его знает, был какой-то травник“. Хозяин добавил: „Травы собирал и сушил, зверьков и птичек разных набивал, даже ловил мышей, козявок, червяков, – одно слово, гнус всякий“. Так ответил он мне с видимым презрением к подобного рода занятиям. Оставим всю эту пошлость и глупость, от которых нет спасения даже в далеких дебрях Сибири, и перейдем к прерванному рассказу» (Пржевальский, 1870а, с. 47).

Книгу Пржевальского «Путешествие в Уссурийском крае», особенно издание 1870 г., ветхое, пожелтевшее, с плохо обрезанными листами, сохранившее «дыхание автора», хочется читать, перечитывать и цитировать. Но остановимся лишь на двух эпизодах, выбранных нами исключительно по личным причинам. Это перевал через Сихотэ-Алинь и посещение корейского города Кыген-Пу.

Перевал через Сихотэ-Алинь

Четыре дня, употребленные на этот переход, были самые трудные из всей моей экспедиции.

«От крайней фанзы в верховьях реки Тазуши нам предстоял перевал через Сихотэ-Алинь в долину реки Лифудин. Здесь на протяжении восьмидесяти верст нет ни одного жилого места, и четыре дня, употребленные на этот переход, были самые трудные из всей моей экспедиции. Как нарочно, сряду три ночи, которые пришлось тогда провести под открытым небом, выпали морозы в 23, 25 и в 27 градусов, а ночевка на таком холоде, да притом в снегу на два фута глубиной (60 см), чрезвычайно тяжела.

Собственно, перевал через главную ось Сихотэ-Алиня, т. е. расстояние между истоками Тазуши и Лифудин всего несколько верст. Подъем здесь весьма отлогий, и горы гораздо ниже тех, которые стоят на берегу моря при устье реки Тазуши.

Однако, несмотря на такую сравнительно малую вышину, Сихотэ-Алинь делает замечательную разницу относительно климата морского побережья и тех местностей, которые лежат по западную сторону этого хребта» (Пржевальский, 1870а, с. 159).

«Честь сделать первое пересечение через Сихотэ-Алинь принадлежит М. И. Венюкову», – сказал известный путешественник В. К. Арсеньев. Путешественник Венюков в 1857 г. доказал, что бассейн р. Уссури располагается весьма близко к побережью Японского моря. Потом этим перевалом, называемым сегодня перевалом Венюкова, прошли Максимович (1860), Пржевальский (1867), Арсеньев (1906). Перевал Венюкова находится на трассе Владивосток – Терней, не доезжая 15 км до поселка Кавалерово[215]215
  В Дальнегорске Кавалеровского района Приморского края родился (1951) и жил Анатолий Васильевич Лимаренко, муж Тамары Васильевны Коркуновой, двоюродной сестры одного из авторов этой книги – Л. К. Пржевальской.


[Закрыть]. Там стоит памятный знак в честь исследователей Дальнего Востока.

В альбоме Н. М. Пржевальского, хранящемся в архиве Смоленского музея, есть фотографии Максимовича и Венюкова с дарственными надписями Николаю Михайловичу. В архиве РГО сохранились их письма (24 – от Максимовича[216]216
  НА РГО. Оп. 2. Д. 132. 47 л.


[Закрыть] и 20 – от Венюкова[217]217
  Там же. Д. 41. 50 л.


[Закрыть]) к Пржевальскому. Амурский край тесно связал имена этих известных людей.

Как писал Пржевальский в книге «Путешествие в Уссурийском крае», «все растения и семена переданы мною в С.-Петербургский ботанический сад, и академик Максимович был так обязателен, что сообщил мне видовые определения, помещенные в различных местах настоящей книги» (Пржевальский, 1870а, с. 2).

Памятный знак на перевале Венюкова

Трогательную характеристику Максимовичу дал после его смерти, случившейся в Петербурге 4 февраля 1891 г., П. П. Семенов-Тян-Шанский, который писал: «Не кабинетный только ученый, обладавший громадной эрудицией, но много и долго работавший в величественном храме природы, разносторонне образованный, замечательный путешественник, с широким, ясным взглядом, неутомимый работник, точный и тщательный…» (Отчет ИРГО…, 1892, с. 8).

К. И. Максимович и М. И. Венюков

Карл Иванович Максимович вспоминал:

«В начале 1870 года явился ко мне молодой офицер, отрекомендовался Николаем Михайловичем Пржевальским, объяснил, что он три года пропутешествовал в Южно-Уссурийском крае, и хотя преимущественно занимался собиранием зоологического материала, обращал внимание и на растительность, а вывезенный оттуда гербарий предложил Ботаническому саду с единственным условием, чтобы растения были немедленно определены, а список сообщен ему.

Энергическая, талантливая, кипящая жизнью личность Николая Михайловича, его живой ум, отличная наблюдательность и пламенная любовь к природе, сквозившая в речах его, уже тогда произвели на меня глубокое впечатление и навсегда расположили в его пользу.

Дар Николая Михайловича, конечно, был принят с благодарностью, потому что прямо относился к моим специальным занятиям по флоре Восточной Азии. Требуемый же список изготовлен в самый короткий срок, так как между представленными растениями никаких новостей не оказалось, да и вся коллекция была невелика… Выбор экземпляров свидетельствовал о хорошем знакомстве собирателя с флорою средней России: так русские породы собирались по одному, по двум образчикам, местных же или сибирских видов имелось на лицо по десяти и более экземпляров. К коллекции был придан реестр, содержащий довольно полные заметки о местонахождении, времени сбора, почве, росте, распространении и т. д.» (Памяти Николая Михайловича…, 1889, с. 36).

Прошло немного времени после окончания Уссурийского путешествия, и Н. М. Пржевальский совершил первое Центрально-Азиатское (Монгольское) путешествие. 8 января 1875 г. на годовом собрании Географического общества обсуждали вопрос о награждении Пржевальского Константиновской медалью. Выступивший на собрании академик Максимович, изучавший растения, собранные Пржевальским, сказал, что найдены редкие, неизвестные науке растения, «познанием которых мы будем обязаны всецело трудам Н. М. Пржевальского».

Заметим, что и последующие ботанические коллекции Пржевальского обрабатывал К. И. Максимович: «Отдел ботанический, т. I и II, 1889, обработал К. И. Максимович»[218]218
  Главные материалы путешествий Николая Михайловича содержатся в серии «Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии» (изд. РГО). Опубликованы: Отдел зоологический: т. I – млекопитающие, ч. 1, обработал Е. Бюхнер (1888), ч. 2 – копытные, обработал В. Заленский (1902); т. II – птицы, обработал Ф. Д. Плеске (Вып. 1–3, 1889–1894); Вып. 4, обработал В. Бианки (1905); т. III, ч. 1 – земноводные и пресмыкающиеся, обработал Я. В. Бедряга (Вып. 1–4, 1898–1912); ч. 2 – рыбы, обработал С. М. Герценштейн (Вып. 1–3, 1888–1891). Отдел ботанический: т. I и II, обработал К. И. Максимович (1889). Отдел метеорологический, обработал А. И. Воейков (1895).


[Закрыть].

М. И. Венюков. Подпись на обороте: «Николаю Михайловичу Пржевальскому. М. Венюков. 19.02.1876 г.»

К. И. Максимович. Подпись на обороте: «Ник. Мих. Пржевальскому от К. И. Максимовича. Май. 1870 г.». Варшава

На собрании был прочитан отзыв Венюкова о путешествии Пржевальского и о его только что вышедшей книге «Монголия и страна тангутов»: «Можно по справедливости сказать, что экспедиция им задуманная и со славою исполненная есть одно из самых плодотворных географических предприятий нашего времени. А потому присуждение нашему почтенному сочлену Константиновской медали есть не более как простой долг со стороны Императорского географического общества» (Отчет ИРГО…, 1875).

«Два этих лестных отзыва послужили основанием к присуждению нашему путешественнику большой Константиновской медали и к избранию его С.-Петербургским обществом естествоиспытателей своим действительным членом» (Дубровин, 1890, с. 191).

Михаил Иванович Венюков сыграл большую роль в жизни Пржевальского.

До 1877 г. он представлял труды Пржевальского Русскому географическому обществу. Переехав за границу и став членом Парижского географического общества, он выступал с сообщениями о путешествиях Пржевальского уже на заседаниях этого общества. Именно Михаил Иванович первым познакомил мировую общественность с исследованиями путешественника из «Московии».

«Я рад очень, – писал Венюков Пржевальскому в апреле 1877 г., – что в течение зимы, которую провел в Париже, мог сообщить известия о Вас тамошнему Географическому обществу»[219]219
  Мы цитируем письма Венюкова Пржевальскому 1877–1888 гг., приведенные в работе доктора географических наук Василия Алексеевича Есакова (1924–2016), профессора, заслуженного деятеля науки РСФСР, почетного члена Русского географического общества (Есаков, 1993).


[Закрыть].

В другом письме, готовясь к географическому конгрессу в Венеции, 6 (18) февраля 1881 г. он писал из Женевы: «Свободно избрав себе службою России обязанность знакомить Европу с тем, что у нас, в научном мире, делается замечательного, я рад сказать на родине Марко Поло, что его главный продолжатель – мой соотечественник, из „Московии“. Очень жалею только, что Вы сами не явитесь на конгресс в Венецию».

М. И. Венюков выступал в географических обществах Женевы, Парижа и др., в Парижской академии сам, а также привлекал к сообщениям о путешествиях Пржевальского местных ученых.

«Сегодня я условился с одним членом института[220]220
  По записке Венюкова доклад сделал известный геолог, начальник горной школы Добрэ (Дубровин, 1890, с. 378).


[Закрыть] представить книгу [Французской] Академии наук в будущий понедельник. По уставу Академии библиографические сообщения в заседаниях не допускаются, но для Вашего сочинения, по причине его высокого интереса, будет сделано исключение, на что и получено уже согласие председателя» (июнь 1883 г.). «В Географическом обществе теперь вакансии, в Академии наук тоже заседания почти пусты, но недели через три в последней станет люднее, и тогда я, по возвращении домой, постараюсь завербовать какого-нибудь знакомого академика, чтобы он принял на себя доклад о Вашей книге ученому синклиту» (август 1888 г.).

М. И. Венюков публиковал обзоры о ходе экспедиций Пржевальского, их результатах в научных изданиях, переводил на иностранные языки отдельные разделы его произведений. «Здешние географические общества были, конечно, извещаемы мною своевременно о всех главных обстоятельствах Вашей экспедиции, поэтому Монуар (секретарь Парижского географического общества) написал о ней в своем годовом отчете несколько страниц гораздо более чем о какой-либо другой, во всех частях света, хотя бы то была экспедиция французская» (декабрь 1885 г.).

Очевидно, что благодаря представлению Венюковым работ Пржевальского Парижскому географическому обществу и Академии наук Николая Михайловича наградили Золотой медалью Парижского географического общества, о чем его известил знаменитый географ В. А. Мальт-Брюн, приглашая приехать в Париж. Министерство народного просвещения, духовных сил и изящных искусств (Ministre de l'Instruction publique, des Cultes et des Beaux-arts) избрало Пржевальского сотрудником по народному просвещению и наградило в 1876 г. орденом Академических Пальм (l'Ordre des Palmes académiques) (1876). Большую Золотую медаль Итальянского географического общества (1885) Пржевальский получил, как предполагал Венюков, «по почину» П. А. Чихачева, живущего во Флоренции. «Во всяком случае, сомневаюсь, что идея вышла из Петербурга: тамошние мокрицы и без того полны такой зависти к Вашей славе, что постоянно делают против Вас вылазки из своих щелей».

М. И. Венюков не только занимался популяризацией деятельности Пржевальского, но и помогал ему. Например, он посылал Николаю Михайловичу новейшие карты исследуемых Пржевальским районов, выходящие во Франции и Англии, статьи и работы зарубежных ученых и путешественников по Тибету, Китаю и другим странам. По мнению доктора географических наук В. А. Есакова, «Венюков оказал непосредственное влияние на разработку плана и ход четвертого путешествия Пржевальского. Пржевальский прошел именно тем путем, который был рекомендован Венюковым». Наверное, Николай Михайлович полностью разделял взгляд Михаила Ивановича, который считал, что «не стоит ограничиваться мелкими экскурсиями, хотя бы они были очень плодотворны для естествознания, нужно кроить вещи на широкую ногу и стараться охватить возможно большее пространство. И в этом смысле на Ваш план нельзя представить возражений» (июнь 1883 г.).

Венюков предполагал, что в 1888 г. Пржевальский отправится в Амурский край. «Мне, однако, сдается, что Вы поедете, и именно в Хинганский хребет, Маньчжурию и Уссурийский край восточнее Уссури. Правительству сведения об этих местностях, собранные не новичком, а зрелым и опытным путешественником, по-моему, необходимы. Ведь не довольствоваться же ему предложенными дипломатией английскими реляциями о современном состоянии самой важной нашей азиатской соседки Маньчжурии?» Однако предположение Венюкова не оправдалось[221]221
  Н. М. Пржевальский скончался перед выходом в пятое путешествие в Центральную Азию. В заседании Парижского географического общества Венюков сообщил о кончине Николая Михайловича и прочитал простой, прекрасно составленный некролог. На этом заседании Пржевальского назвали «самым смелым из новейших русских путешественников» (4 ноября 1888 г.) (Дубровин, 1890, с. 476).


[Закрыть].

После некоторого отступления вернемся к книге Н. М. Пржевальского «Путешествие в Уссурийском крае».

«На моих плечах лежали две ноши, – писал Пржевальский, – из которых первая, т. е. служебная, как, безусловно, обязательная, часто действовала не совсем выгодно относительно другой. Для человека, связанного службой, и, следовательно, лица ответственного, каким был я, дело личных исследований и дело науки поневоле подчинялось служебным расчетам и требованиям, а поэтому часто не могло быть настолько полным, насколько того желалось с моей стороны» (Пржевальский, 1870а, с. 1–2).

Статистическое исследование

В книге Пржевальский привел данные по 30 казачьим станицам (5258 чел.), трем крупным корейским деревням (1801 чел.) и 13 русским крестьянским поселениям (1259 чел.). На этом точная информация о населении заканчивалась. О китайцах Николай Михайлович писал: «Количество оседлого китайского населения трудно определить с точностью, так как до сих пор еще не сделано точной переписи. Приблизительную же цифру этого населения можно полагать от четырех до пяти тысяч душ» (Пржевальский, 1870а, с. 86). О количестве гольдов (нанайцев): «Цифра этого населения неизвестна, но, во всяком случае, на Уссури гольдов живет более, чем китайцев» (там же, 1870а, с. 93). О количестве орочей (тазов): «Это племя по численности, вероятно, не уступающее гольдам» (там же, с. 103).

Наиболее подробно Пржевальский описывает три поселения корейцев[222]222
  Тизинхе, Янчихе и Сидеми, неподалеку от Новгородского поста.


[Закрыть] (по численности с разбивкой по полу и возрасту, количеству скота (лошадей, свиней, крупного рогатого скота) и количеству обработанной земли).

У авторов работы «Первые социографические исследования на Дальнем Востоке России» (Ткачев, Ткачева, 2017) имелись две претензии к работе Пржевальского: 1) схематичность статистики, использование ведомости по казакам за 1868 г., то есть не собственных исследований; 2) тенденциозность в описании местного населения, особенно китайцев. По их мнению, главная задача командировки не была выполнена.

Интересно, что на этот счет думало начальство Пржевальского? В архиве РГО хранятся: ведомость со статистическими сведениями Уссурийского пешего казачьего батальона, собранными за 1868 г.; квартирное расписание пешего батальона Амурского казачьего войска 1868 г.; ведомость Ханкинского округа без даты[223]223
  НА РГО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 118.


[Закрыть]; рукопись Н. М. Пржевальского «Опыт статистического описания и военного обозрения Приамурского края», 1869 г.[224]224
  Там же. Д. 14. 132 л.


[Закрыть], а также четыре дневника, которые вел Пржевальский во время Уссурийского путешествия[225]225
  Там же. Д. 57–60.


[Закрыть]. Возможно, сведения, почерпнутые из архивного источника, смогут дополнить и объяснить кратко изложенные статистические данные в нашей книге.

Корейцы

При описании инородческого населения, проживавшего на Дальнем Востоке Российской империи, Пржевальский с явной симпатией отозвался о корейцах. Он отметил их земледельческое умение, опрятность и чистоту, а также приветливость. «Вообще, услужливость, вежливость и трудолюбие составляют, – писал Пржевальский, – сколько я мог заметить, отличительную черту характера корейцев».

Наверное, такие такие выводы он сделал отчасти потому, что в течение двух дней, которые провел в корейской деревне Тизинхе, его сопровождал «старшина, пожилой человек 48 лет, умеет, хотя и плохо, говорить по-русски и кроме корейского языка знает немного по-китайски. Ходит он в русском сюртуке, обстрижен по-русски и даже при своей фанзе выстроил большую русскую избу. Любознательность этого человека так велика, что он несколько раз высказывал мне свое желание побывать в Москве и Петербурге, чтобы посмотреть эти города. Притом же этот старшина – человек весьма услужливый и честный». Но главное, когда Пржевальский предложил ему деньги за услуги, тот отказался. Этот кореец был крещеным (Цуи Ун Кыги превратился в Петра Семенова). Вместе с ним Николай Михайлович побывал на корейских поминках, где ему поднесли свинину, рыбу и нагретую водку с медом: «Я нарочно попробовал один глоток – мерзость ужасная». Пржевальский рассказал, что корейцы сеют главным образом просо, занимаются скотоводством, но корову не доят и молока не пьют; все поголовно курят табак.

Как считал Пржевальский, первые 12 корейских семейств переселились сюда в 1863 г., так как здесь были хорошие плодородные, никем не занятые земли, а в Корее «нищета и грубый деспотизм». За первыми потянулись другие корейские семьи, которые зимой по льду замерзшей пограничной реки Туманган (Туманная) переходили из города Кыген-Пу (Кенхын) на русский берег. Корейским правителям это не нравилось. «Начальник пограничного города Кыген-Пу запретил жителям под страхом смерти продавать что-либо русским, чтобы никто из корейцев не мог переезжать на левую сторону реки, где стоит наш пограничный пост», он конфисковал у всех жителей лодки. Он также просил российские власти вернуть убежавших корейцев, чтобы отрубить им головы.

И вот к этому «начальнику» Пржевальский отправился с очень плохим переводчиком, с тремя гребцами, на лодке, взятой на нашем пограничном посту. Почему он это сделал, Николай Михайлович не объяснил, а просто сообщил, что «в заключение главы об инородческом населении я считаю уместным поместить рассказ о посещении мной в октябре 1867 г. пограничного корейского города Кыген-Пу»[226]226
  Этот рассказ есть в книге и статье, посланной в «Вестник Европы», но отсутствует в сообщениях и статьях, напечатанных в «Известиях Географического общества». Не обсуждает этот случай и Н. Ф. Дубровин.


[Закрыть]. Почему он так запросто пересек границу, не имея от своего начальства каких-либо полномочий? Почему не был застрелен или хотя бы арестован корейскими пограничниками? И еще множество «почему». Обратимся к истории взаимоотношений России и Кореи – может быть, найдем ответы на эти вопросы.