Текст книги "Аполлинария Суслова"

«Выводи на дорогу тернистую» и т. д. – так, как читают молитву от наваждения бесов. Мне стало легче.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 64–70.

Torguay. Villa Alexandra

Понедельник. 23 ноября 1863 г.

Дорогой патриарх. Вот вам какое письмо будет сегодня. Нужно очистить и сдать некоторые вопросы для того, чтоб не возвращаться к ним после.

Вопрос о Сусловой. Я считаю этот вопрос очень важным и потому должен немного распространиться о нем. Суслова – одна из хороших людей, а хороших людей, как вам небезызвестно, мало. У Сусловой могут быть разные недостатки, некоторые странности, как и у всех, но, во всяком случае, она имеет право на уважение (в силу этого уважения я и прошу у вас внимания к вопросу об ней), потому что относится к людям, которые искренно хотят, по ее же выражению, идти честным путем правды. Спешу оговориться, что лично, например, я мало видался с нею, и вряд ли она сходилась со мною, уже по той простой причине, что она весьма дружна с Ф. Достоевским, и потому, как и естественно, вполне согласна с ним в своих воззрениях; я же не мог сойтись с Достоевским – я не мог согласиться с его мистикою и отчасти резонерством – это не мешает мне уважать в нем страдания из-за убеждений, личность его уважать, он, вероятно, счел меня дерзким мальчишкою; это верно, хотя и грустно, тем более, что оно как бы общее правило, что и до сих пор, и у развитых, как Достоевский хоть, личностей остается неприязнь к мальчишеству, непризнание и в мальчишестве прав иметь убеждения и громко высказывать их. – Может быть, в мальчишестве и есть излишний задор, но на то люди неприязненные и считаются старшими, чтоб, несмотря на задор, ценить в мальчишестве честность, прямоту высказываний… Это, впрочем, отступление, пришедшее в голову к слову. Дело о Сусловой – у ней горе, она очевидно страдает, с своим родным домом она разобщилась, даже и с сестрою как-то не ладила (это, впрочем, ничего), и вот она хочет теперь нарочно для того приехать сюда, чтоб найти в вашем кругу хоть какое-нибудь утешение в горе; она смотрит на всю вашу семью, на Герцена, на Наталию Алексеевну, на вас, мой дорогой друг, и т. д. как на кружок, в силе и справедливой вере которого, в борьбе и понимании необходимости которого она видит возможный приют себе, уставшей в ненужной, в бесплодной борьбе, но борьбе честной прежде всего… Да, она хочет видеть приют, и не одна она хочет глядеть так на всех вас. Когда я часто толковал вам о вашем переселении в Швейцарию, вы, может, помните, что я говорил при этом и о том, как важно стать вам центром «не покорившихся, ушедших на волю…».

Вы, кажется, соглашались, что это было бы важно. Тяжело это? Это другой вопрос. Я думаю, что я не увлекаюсь, когда полагаю, что вокруг вас могла бы вырасти целая коммуна: отбросьте на минуту свой нещадный скептицизм; право, могла бы вырасти коммуна, и нечего бы бояться мелких сплетен, ничегонеделанья, праздного шатанья, того, что вы зовете «kleinstadtisch»[70]70
  Kleinstadtisch – провинциальность (нем.).


[Закрыть], – нет, это ушло бы само собою, а много бы дельного, энергического, работающего могло выйти из такой среды; отсюда вышла бы та преемственность, о которой вы как-то, шагая по гостиной, намекали. Ну, а суть этой преемственности ясна… Во всем этом опять-таки я не считаю себя увлекающимся – так могло бы быть, сначала немного, потом больше, – задаваться многочисленно не чему бы – ведь как ни хорошо было бы здесь, хоть в Швейцарии, дома все же лучше, и как лучше!.. И если положение дел не изменится быстро, т. е. переворот в России, то подобное тому, что я говорю, здесь или в другом месте, так или иначе должно будет быть – иначе ведь мало смысла будет в разрозненной жизни выброшенных из строя, это была бы жизнь в оазисах; тогда уж действительно лучше сесть на корабль и плавать по морю, как предлагал Гарибальди; может, удастся где-нибудь пристать, успокоиться в какой-нибудь республике Сан-Марино… Это опять отступление… Факт все-таки, что вы понимаете, почему Суслова хочет приехать в Англию[71]71
  Намерение приехать в Англию по разным поводам неоднократно обсуждается А. П. Сусловой на страницах «Дневника».


[Закрыть]. Ей нужно отвечать. Она ждет ответа. А вы прислали мне письмо ее, и я уже вас спросил, хотите ли вы, чтоб я отвечал, и прибавил при этом, что это затруднительно. А причина затруднительности та, что, не объяснившись ясно с вами, нельзя ей отвечать…

Дело вот в чем – коротко и прямо… В наше последнее бытие в Тедлингтоне видно было слишком ясно, что Наталье Алексеевне оно в тяжесть, – дети, конечно, могут поглощать все внимание матери и делать ей тягость присутствие других. Затем, Наталья Алексеевна прямо сказала моей жене, что Герцен тяготится решительно всяким обществом, что он желает быть только с своей семьей и что ему приходится «брать на себя», когда бывают чужие.

Теперь на сцену является Суслова. Мы и она – дело разное хоть в том отношении, что нас волна прибила к этому берегу, а она – она ведь может и совсем не ехать в Лондон. Значит, нужно или решить, что она будет приятна и симпатична, или лучше прямо написать ей и просто, чтобы для этого не ездила, что вы все живете теперь в совершенном уединении и потому предались уединению, что у вас у обоих много работы и дела, у жены вашей – дети поглощают все время. Суслова любит прямоту, и она нисколько не обидится; гораздо лучше сказать ей это искренно, чем если она приедет сюда и только уже здесь поймет это… Тут обоюдная выгода…

Н. И. Утин[72]72
  Николай Исакович Утин – один из руководителей «Земли и воли», эмигрировавший вместе с братом Евгением в конце июля или в начале августа 1863 года. Вполне вероятно, что горе и страдание А. П. Сусловой, которые имели личный характер и о которых знал Н. И. Утин, он интерпретировал в несколько ином смысле.


[Закрыть] – Н. П. Огареву // Литературное наследство. Т. 62. С. 629–630.

24 ноября. Вторник

Престранная история! Есть у Мир. Англичанин, с которым я несколько раз говорила. Он немолод и очень серьезен. Мы несколько раз, оставаясь одни в зале после обеда, говорили с большой симпатией: о французах, о направлении русского общества; разговор всегда начинала я. Потом я как-то перестала с ним говорить, но в обыкновенное время являлась в залу, куда приходил и он.

Мы оба молчали.

В воскресенье (22) он объявил, что через два дня едет в свой дом. В этот день за обедом я была очень грустна и почти не ела, так что это заметили (Тум. и m-me). Мне было скучно в этот день особенно потому, что я чувствовала свое одиночество. М-те Мир. с А. Тум. и прочими были на конц[ерте], а мне не сказали, что пойдут, хотя я прежде высказывала желание быть в концерте. «Черт с ними», – подумала я и после обеда заговорила с Англич[анином]. Я его спросила о Д. Ст. Милле[73]73
  Джон Стюарт Милль (1806–1873) – знаменитый английский мыслитель и экономист.


[Закрыть]. Он с большой живостью отозвался на мой вызов говорить. Алхазов вмешался в наш разговор. Я стала им рассказывать, что в библиотеке есть один молодой человек, который со мной заговаривает, что он показал мне в своей книге трактат философа какого-то про любовь и спрашивал моего мнения, что мне доставило много смеха.

В этой статье автор говорит, что человек рожден думать, но этого недостаточно для полного развития, нужно испытать страсть, любовь и самолюбие.

Алх[азов] и Анг[личанин] очень этому смеялись. Алхазов заметил, что молодой человек, должно быть, очень молод. Они меня спросили, что я ответила. Я сказала, что нашла эти идеи средневековыми, что любовь и самолюбие могут быть, но смешно их обрабатывать, когда у нас так много дела, дела необходимого, что куда нам такая роскошь, когда мы нуждаемся в хлебе, умираем с голода, а если едим, то должны защищать эти права миллионами солдат и жандармов и прочая. Я говорила с большим жаром, в комнате было много народа и между прочим Уильям, который сидел подле Анг[личанина] и иногда с ним перекидывался словами. «Этот молодой человек, – сказал мне Анг[личанин], указывая на Уиль[яма], – заметил, что мы говорим с симпатией».

– Может быть, – сказала я.

– Может быть, – гов[орил] он, – а молодой человек (в библиотеке)?

– Что, – сказала я в припадке веселости, – я не монополист.

И мы очень хохотали, мой дерзкий ответ видимо понравился Англич[анину].

Он возобновил разг[овор] о молодом человеке и сказал, что это смешно, но лично, может быть, очень интересно. Потом он сказал, что молод[ой] челов[ек] может быть заинтересован лично в любви и самолюбии. Я сказала, что не имею права этого думать. Вдруг Ан[гличанин] мне говорит, что он в продолжение года постарается мне [по]лучше объяснить свое мнение о любви… и амбиции. Я посмотрела на него с изумлением, m-me сидела недалеко.

– Т. е. в продолжение года я надеюсь лучше говорить по-французски, – сказал он.

На другой день за завтраком при встрече со мной он был суров. Мар. спросил, где его квар[тира] в Лонд[оне], что он поедет в Англию в январе и зайдет к нему.

– Вы приедете в Пар[иж] в ян[варе]? – спросила m-me.

– С’est probable![74]74
  C’est probable – Это возможно (фр.).


[Закрыть] – ответил холодно Ан[гличанин].

После обеда я, по обыкновению, прошла в залу, куда и он скоро явился; несколько времени мы сидели вдвоем; он был угрюм и молчал.

На следующее утро (сегодня) m-me его спросила:

– Вы завтра едете, s-eur?

– Не знаю, – сказал он, – это еще неизвестно.

Я почувствовала сильное желание расхохотаться и отодвинулась к спинке стула, таким образом спряталась от глаз Ан[гличанина]. Однако мне было любопытно, что после всего этого от него будет, но ничего еще не было.

А люблю-то я все-таки С[альвадора].

5 декабря, суббота

Вчера была в кафе Rotond, где встретила и познакомилась с молодым медиком[75]75
  А. С. Долинин считает, что молодым медиком был брат деятеля революционного движения 1860-х годов, журналиста и переводчика Артура Ивановича Бенни – Карл Иванович Бенни.


[Закрыть], голландским подданным, которого, впрочем, можно считать русским: он говорит и думает по-русски; родился и воспитывался в России и России хочет служить. Сегодня он у меня был, и мы долго говорили. Странный человек! Когда я сказала к чему-то, что в данном случае люди унизились бы до степени животных, он сказал: «так вы аристократка!» и потом доказывал, что животные умнее людей, ибо они умеют держать себя с людьми и понимают их, но что человек в обществе животных гораздо более невежда, что лошадей он считает святыми, а в природе уважает только нервы, которых расстраивать в животных без причин не позволит себе, что религия очень хорошее средство против подлецов. Он возражал на мое желание ехать в Америку, что там ничего нет хорошего, что змей можно видеть в Jardins des Plantes, что гораздо удобнее, ибо они за решеткой.

Ненавижу Париж и не могу оторваться от него. Может быть, потому, что этот город действительно имеет что-то для тех, у кого нет определенного места и цели. Желание видеть Америку не покидает меня… Несмотря на присутствие новых лиц, новых занятий, меня преследует одна мысль, один образ… И что я в нем нашла?.. То ли, что понятия его так узки, что он не может судить о некоторых вещах. Нет, это то, что нет людей, что в других людях все так мелко, прозаично.

12 декабря, суббота

Сегодня был Задлер[76]76
  По предположению А. С. Долинина, имеется в виду один из сыновей петербургского доктора Задлера.


[Закрыть].

– Знаете что, – сказал он, – мы хотим ехать в Англию, так, небольшая компания. Хотите, поедемте вместе.

– В самом деле, но как же? Когда?

– Да скоро, скорее очень удобно, дешево, главное, 37 ф[ранков] взад и вперед, билет на месяц, можно там пробыть неделю, все осмотреть и назад.

– В самом деле, это недурно.

– Так что же, поедемте!

– Поедемте, но как же, знаете ли язык?

– Нет, да это ничего, можно научиться.

– Но как же, когда?

– Да нужно торопиться, возьмите учителя, неделю займемся и баста.

– Как, только неделю?

– Ну да, а то что же? Что мы изучать, что ли, будем: подайте, принесите, позвольте спросить, где такая-то улица; вот ведь все, что нам нужно.

– Но одна неделя! согласитесь.

– Да что тут размышлять! Давайте завтра учиться, я сегодня же отправляюсь отыскивать учителя. Да что тут! Вот у вас тут, кстати, диксионер[77]77
  Диксионер – словарь.


[Закрыть] Райфа, тут есть английские слова.

Он развернул диксионер.

– Ну вот, что тут такое, я ведь учился когда-то английскому.

– Ну вот, здесь что такое, какие слова: озарять, оздоравливать… ну, это нам не нужно. Что дальше: порозоветь, перерождение, ну и это не надо… поворотить, а вот оно: return… turn take off[78]78
  Return…turn take off – повернуть, перевернуть и снять (англ.).


[Закрыть]. Сэр, позвольте вас спросить, как повернуть в такую-то улицу. Return есть, нужно искать: позвольте, потом улицу, ищите улицу; да, мы будем болтать, чего тут! Посмотрим улицы, здания, в театр сходим, в парламент, нужно видеть Пальмерстона[79]79
  Генри Джон Темпл Пальмерстон (1784–1865) – знаменитый английский государственный деятель либерального толка, популярный в России во время Крымской войны.


[Закрыть], виват ему прокричим, право, прокричим. Я в Берлине был в палате и кричал – hurrah! hurrah! Постойте, как это по-английски: to see[80]80
  To see – смотреть (англ.).


[Закрыть]. Ну вот и на немецкий еще похоже. Ну так что же, едем?

– Едем.

– Прекрасно. За дорогу 37 ф. да на разные издержки 50, да на стол по 10 фр. в день, довольно всего 100 ф. Остановимся в дрянном отеле, что тут церемониться.

Потом он рассказывал, как здесь некоторые профессора держат себя с студентами.

Приходит на лекцию 60-летний старик. «Ну, господа, я начинаю, записывай[те]. Послушайте, вы, задний, что вы там сидите, чего не записываете? А вы чего смотрите?»

«Освистать профессора, – говорит он, – да смели бы вы меня освистать!»

– Такого-то недавно освистали, – гово[рят] ему.

– Что? Что?

– Освистали Г. за такое-то мнение.

– Как! что вы говорите. Да я тоже такого мнения. Ну что же? Ну, освистывайте меня.

– Г-н пр[офессор], да я ничуть не против этого мнения, напротив, я только вам сказал, что Г. освистали.

– А, так вы согласны с этим мнением?

– Совершенно.

– Прекрасно, давайте вашу руку.

Задлер принес с собой книгу Тьера[81]81
  Луи Адольф Тьер (1797–1877) – французский историк и политик, известный своей работой «История Консульства и Империи» (1845–1869).


[Закрыть], которую уже читал. Он говорил, что, читая о Священном союзе[82]82
  В книге Тьера восхвалялся Священный союз, заключенный в Париже в 1815 году Россией, Австрией и Пруссией.


[Закрыть], краснел за род человеческий; говорил, что после этой книги ему стыдно принадлежать к человеческому роду.

12 декабря, суббота

До того все, все продажно в Париже, все противно природе и здравому смыслу, что я скажу в качестве варвара, как некогда знаменитый варвар сказал о Риме: «Этот народ погибнет!» Лучшие умы Европы думают так. Здесь все продается, все: совесть, красота; продажность сказывается во всем, в позах и выточенных словах m-eur М., в затянутых талиях и взбитых волосах девиц, что попарно гуляют по улицам. Особенно чувствуется продажность, когда живешь одна. Я так привыкла получать все за деньги: и теплую атмосферу комнаты и ласковый привет, – что мне странным кажется получить что бы то ни было без денег. Если я [спрошу] о чем кого на улице, мне как-то неловко, даже я боюсь невольно, что придется дороже, как однажды это было…

Я помню виноград, который я съела даром на Мон-Сент, совершенно даром.

Сегодня за обедом говорили о достоинстве шампанского вина. М-eur М. с большим жаром доказывал его индивидуальность, которую кто-то вздумал оспаривать.

23 среда (декабря)

Иногда глупость людей, которых я встречаю, приводит меня в отчаяние. Так было в воскресенье: хоз[яин] доказывал, что… брак по расчету очень хорошая вещь, и его никто серьезно не опровергал; не умели; тут говорились дикие вещи; в опровержение приводили, что… женясь таким образом, можно ошибиться, попасть на безнравственную женщину, но хоз[яин] говорил, что ошибиться в этом случае нельзя, можно собрать очень верные сведения, и был прав. Это до того меня расстроило, что я не выдержала, ушла и отправилась гулять. Долго ходила, как потерянная, забывая где я; сколько раз я решительно начинала плакать.

Я начала учиться испанскому – это меня очень занимает, мне нравится даже самый процесс учения языка. Я очень довольна, когда занимаюсь испанским, но иногда среди этих занятий мысль о нем нахлынет мгновенно, и сердце так больно, больно сожмется.

Сегодня к нам явились новые жильцы – два американца (северные). Мне они нравятся, особенно один: лицо такое энергическое и серьезное. Он на меня смотрел внимательно и серьезно, в это время и я на него смотрела. Это, должно быть, люди, слава Богу. Но, может быть, я не сойдусь с ними?

31 декабря, четверг

Сегодня я после обеда осталась в столовой читать полученное письмо. Хозяйка, хозяин, груз[ин][83]83
  Имеется в виду Николай Яковлевич Николадзе (1843–1928) – грузинский общественный деятель, публицист и критик; будучи студентом Петербургского университета, принимал участие в волнениях 1861 года, знакомый А. И. Герцена и Н. П. Огарева.


[Закрыть] и еще кто-то были в зале. Хозяин заговорил что-то обо мне, хозяйка подхватила, я слышала только: Cette pauvre fille…[84]84
  Cette pauvre fille – Эта бедная девочка (фр.).


[Закрыть]. Она замолчала (верно, кто-то заметил ей, что я недалеко), затем вошел Тум., сказал незначащую фразу, спросил, что пишут мне, и вышел. Прочтя письмо, я пришла сказать новость о Черныш[евском][85]85
  По предположению А. С. Долинина, неустановленный корреспондент сообщил А. П. Сусловой о состоявшемся 2 декабря 1863 года определении Сената, по которому Чернышевский приговаривался к 14 годам каторжных работ на рудниках.


[Закрыть] и скоро ушла, потому что пришел какой-то господин.

Завтра за завтраком я заговорю с кем-нибудь о том, какими miserables[86]86
  Miserables – жалкими, убогими (фр.).


[Закрыть] кажутся путешественники в чужих краях, и особенно в Париже, и особенно русские.

Января 7.1864

Недавно слушала Франсис. Мне очень понравился этот господин. Его идеи, смелые, честные и живые, не доходят до несчастной крайности оправдывать все целью; язык живой, но без напыщенности. Этот человек совершенно олицетворяет мой идеал француза; даже самая его наружность мне понравилась: сухощавый старик с подвижным лицом, проницательными глазами и какой-то неуловимой иронией на лице; он в то же время имеет какую-то простоту и благородство.

Это фигура изящная, аристократическая; я заметила его руки с тонкими длинными пальцами. Я заметила, что он умеет льстить массе… и не прочь от этого. Он произвел на меня хорошее впечатление, я давно не слыхала честного живого слова.

Сегодня была в библиотеке. Я начала ее посещать с третьего дня, и вчера в первый раз встретила моего знакомца, но я сидела на новом месте, за что он меня упрекал, подходя ко мне. Сегодня, как я вошла в библиотеку, он был уже там. «Вы, наверное, останетесь сегодня на старом месте», – сказал он, когда я проходила мимо него.

И я осталась. Мы много говорили. Он спрашивал мое мнение насчет польского восстания, спрашивал, есть ли у нас образованные женщины, слушаю ли я публичные лекции. Потом он спрашивал меня о моей специальности. Я тоже его спрашивала о его. Он занимается философией. Он много спрашивал меня о России и говорил, что, может быть, туда поедет; говорил, что у него есть молодой человек, который знает рус[ский] яз[ык], и стал меня спрашивать значение слов, которые хотел объяснить по буквам, но я по обыкновенной своей откровенности сказала, что ничего не понимаю, что лучше б он мне показал записочку, по которой говорил. Он немножко сконфузился, однако показал; тут были слова: «Душенька моя, хорошая моя, милая девушка». Я сказала, что это глупости. «Ну, так я изорву», – сказал он. Милый это мальчик, очень милый. Одно то чего стоит, что заговорил со мной, это уж смелость.

С некоторого времени я опять начинаю думать о Сальвадоре. Я была довольно спокойна, хорошо занималась, но вдруг иногда я припоминала оскорбление, и чувство негодования подымалось во мне. Теперь как-то особенно часто я об нем вспоминаю, и убеждение, что я осталась в долгу, не выходит у меня из головы. Я не знаю, чем и как заплачу я этот долг, только знаю, что заплачу наверное или погибну с тоски.

Знаю, что пока существует этот дом, где я была оскорблена, эта улица, пока этот человек пользуется уважением, любовью, счастьем, – я не могу быть покойна; внутреннее чувство говорит мне, что нельзя оставить это безнаказанно. Я была много раз оскорблена теми, кого любила, или теми, кто меня любил, и терпела… но чувство оскорбленного достоинства не умирало никогда, и вот теперь оно просится высказаться. Все, что я вижу, слышу каждый день, оскорбляет меня, и, мстя ему, я отомщу им всем. После долгих размышлений я выработала убеждение, что нужно делать все, что находишь нужным. Я не знаю, что я сделаю, верно только то, что сделаю что-то. Я не хочу его убить, потому что это слишком мало. Я отравлю его медленным ядом. Я отниму у него радости, я его унижу.

Париж, начало ноября 1863 г.

А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).

Париж, 13 февраля

Сегодня купила башмаки. Я была второй раз в этой лавке. Продавец и жена были необычайно любезны, примеривали и показывали бездну башмаков; мне даже совестно было, что я купила на 3 ф. только, – так они были услужливы. В конце концов оказалось, что они меня обсчитали на ½ ф.; меня это поразило.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 64.

Петербург, 14–15 (26–27) января 1864 г.

…Посылаю тебе письмо, полученное мною третьего дня…

М. М. Достоевский – Ф. М. Достоевскому // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 6. С. 546.

14 февр., воскр[есенье]. Париж

Вчера была у Гёр. Я была ужасно расстроена все эти дни и плакала дорогой, когда ехала к Г… Но мне казалось, что я найду в нем что-то очень хорошее. Мне представлялся идеал кроткого старика, проникнутого любовью и горестью. Вхожу я в час. Никого нет. Долго стояла, не зная, куда идти. Наконец услыхала, кто-то кашляет за какой-то дверью. Я постучала. «Аминь», – закричал голос громко.

– Извините, – начала я, отворяя дверь.

Я вошла; толстый сильный мужчина сидел за конторкой и что-то писал. Странно, что он мне показался совсем другим, чем в церкви.

– Что вам нужно? – сказал, приподняв голову и с видом суровым и нетерпеливым.

Такой прием окончательно сразил меня. Нервы мои и без того были в сильной степени раздражены. Я чувствовала рыдание в груди и не могла выговорить ни слова. – Ну, – сказал он, смотря на меня с недоумением и досадой.

Тут я не выдержала и зарыдала. Он стал смотреть в окно. В эту минуту кто-то постучался в дверь. Вошел какой-то работник и рассуждал с ним о покупке каких-то вещей и напечатании каких-то объявлений. О[тец] торговался, как жид. Эти рассуждения дали мне время прийти в себя. «Ты русская», – сказал он мне по уходе [пост]ороннего человека.

– У вас, верно, есть духовник какой-нибудь. Зачем же вы не шли к m-eur В.<..>

– Я вас прошу меня извинить, что я к вам; я это сделала по неопытн[ости], мне о вас говорили.

– Ничего, ничего, – ответил отец снисходительно, – но я думаю, что было бы гораздо приличнее вам идти к ваш [ему] духовнику.

Я стояла молча, опустив голову на грудь.

– Чем я могу быть вам полезен? – спросил он несколько мягче.

[Я] долго не могла говорить.

– Желаете получить какое-нибудь место? Денег нет у вас, нет родных, друзей? – начал скоро отец. – Или же согрешили против закона нравственности? – спросил он особенно строго.

[Я] вспыхнула и невольно подняла голову. Видя, что я не отвечаю, видя, что что-то другое, [он] не мог понять, чего от него хотят, наконец, как-то, должно быть, догадавшись, начал говорить о Боге, но таким тоном, как будто говорил урок, даже глаза закрыл.

В заключение он мне сказал, что все мои мысли – это вздор. Что если есть на земле преступление и страдание, то есть и закон. А что страдают только ленивцы и пьяницы. А император Алекс[андр] – идеал государя и человека.

17 февр.

Мне опять приходит мысль отомстить. Какая Суетность. Я теперь одна и смотрю на мир как-то со стороны, и чем больше я в него вглядываюсь, тем мне становится тошнее. Что они делают! Из-за чего хлопочут! О чем пишут! Вот тут у меня книжечка; 6 изданий и вышло в 6 месяцев. А что в ней? Lobulo восхищается тем, что в Америке булочник может получать несколько десятков тысяч в год, что там девушку можно выдать без приданого, сын 16-летний сам в состоянии себя прокормить. Вот их надежды, вот их идеал. Я бы их всех растерзала.

Среда. 3 марта

Вчера была на лекции Philaret Charles[87]87
  Имеется в виду французский критик Филарет Шарль (1799–1873).


[Закрыть] и была поражена паясничеством этого господина. Войдя на кафедру, этот господин закрыл глаза и начал читать, размахивая руками [?] иногда для комизму, к величайшему удовольствию публики, кувыркаясь так, что едва не ложился на стол. Он читает так:

«Я Вам буду читать лекции так, как до сих пор никто еще не читал: никому в Европе не приходило в голову принять этот метод… Я Вам скажу о веке Люд[овика] XIV. Вы думаете, это великий век? Как же, подите-ка почитайте. Да, да, почитайте, почитайте… Недавно вот вышла книга одного немца, Вы, чай, ее не читали. Да, я уверен, что никто из Вас здесь не знает имени этого немца. Так вот, Люд[овик] XIV, Вы думаете, пок[ровитель] наукам, искусствам, литературе? Ну да, он, пожалуй, любил искусство: Аполлона Бельведерского, Венеру Медицейскую, потому что это красота, солнце; а знаете, как он относился к живописи фламанд[ской] школы? Это, говорит, дрянь, что они там рисуют мужиков с трубками. Вы знаете, гол[ландцы] и ан[гличане]. Это серьезный народ, они не много рисовали – некогда было, дел много, а если рисовали, так не гонялись за красотой, правды только искали. Солнца у них нет, так, немножко, капельку есть солнца. Это не всегда красиво, полуденные эти не очень любят, совсем не любят, ненавидят. Ну так Люд[овик] XIV – у него все палачи были: главный палач, потом поменьше палач, маленький палач и самый маленький палач. Он вот как заботился о литературе: он говорил своему главному палачу: “Литературу запрещай, преследуй, жги”. Иногда еще одного сожгли за книжку… Против его величества думаете? Против m-me Mentenon[88]88
  Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон – любовница, а потом вторая жена Людовика XIV (1635–1719).


[Закрыть]. О, это время было строгое, очень строгое, я очень рад, что не живу в это время, а то, пожалуй, с моим темпераментом плохо бы мне было. А романы теперь как пишут? Возьмите современный роман: с первого слова Вам покажется забавно, со второго – немножко скучно, с третьего и четвертого – заинтересуетесь, с пятого – непременно захотите узнать, что сделалось с такой-то и такой-то девочкой; это французский роман. Англичане так не пишут; их роман: проповеди, поучение. Над такими романами некоторые засыпают, а другие ничего, читают».

Говоря об ненависти между фр[анцузами] и англичанами:

«Я воспитывался в Англии, Вы не подумайте, что я англоман: чистейший француз; раз вошел я в церковь скромненьким таким мальчиком, стою в уголку, так они на меня все уставились, – догадались, что француз, потому что галстук не по-английски был завязан. Они уставились на меня. “Вон, говорят, чудовище”. Ей-Богу (тут, чай, между Вами англичане, да мне все равно). Ну, теперь и англичане находят, что Мольер был не дурак. Мы тоже читаем Шекспира».

Сначала я очень хохотала; вскоре заметила, что и другие хохочут; только они хохотали другому – хохотали и хлопали; мне стало досадно.

Моя личность как-то обращает на себя внимание, и это мне надоело. Не то, чтобы женщины не посещали лекций или библиотеки – посещают, но физиономии их отличаются от моей. Это – женщины с цветами, оборками, с вуалями, в сопровождении маменек. Есть женщины и серьезные, особенно одна – нигилистка совершенная.

Я-то веду себя хорошо, а она хлопает, топает и кричит «браво» и одета дурно; приходит одна, но на нее никто не обращает внимания, потому что не молода. Всем кажется естественным, что состарившаяся в ожидании судьбы дева соскучилась и от нечего делать ударилась в науки. Но мне покоя не дают, пристают всякий раз в антрактах: «Вы, верно, учительница английского языка? Вы иностранка? Вы живете для изучения каких-нибудь наук?» Это мне надоело, так что в антракте, чтоб избавиться от вопросов, я берусь за книгу… «Письма из Франции»[89]89
  Речь идет о произведении А. И. Герцена «Письма из Франции и Италии» (1847–1852).


[Закрыть] и притворяюсь углубленной в чтение.

– Это у вас польская книга или греческая? Вы ведь иностранка? – непременно меня спрашивают.

– Не польская и не греческая, – говорю я, не поднимая глаз и краснея от злости и не желая сказать мою нацию, чтобы этим еще более не возбудить внимание.

– Ну, так какая же?

8 марта, вторник

Скука одолевает до последней край[ности]. Погода прекрасная, из окна моего пятого этажа чудесный вид, и я сижу в моей комнате, как зверь в клетке. Ни английские глаголы, ни испанские переводы – ничто не помогает заглушить чувство тоски. Я уже чаем хотела себя потешить, да нет, что-то плохо помогает.

17 марта

Вчера была у Мачт. У него очень изящная квартира и большая библиотека из книг шведских, англ[ийских], фр[анцузских], рус[ских], полный комфорт. Он сидит перед камином и пописывает. Какая пошлая жизнь! А между тем, сколько я знаю молодых людей, которые трудятся, чтобы добиться такой жизни. Сколько сил, убеждений жертвуется для приобретения такой библиотеки и таких картин!

2 апреля

Назойливая тоска не оставляет меня в покое. Странное давящее чувство овладевает мной, когда я смотрю с бельведера на город. Мысль потеряться в этой толпе наводит какой-то ужас.

Париж, конец марта – начало апреля 1864 г.

А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).

3 апреля

Вчера зашла в лавку; там никого нет; через несколько минут входит с улицы хозяин, красный [?] в грязной блузе, с торчащим из носа табаком и немного подкутивши.

– Я заставил вас ждать, m-elle, – сказал он, – надеюсь, что я имел в вас хорошего сторожа?

Продавая бумагу, он вздумал дать мне два листа pour rien[90]90
  Pour rien – ни за что, бесплатно (фр.).


[Закрыть].

– Вы очень великодушны, – сказала я ему.

– Нет такого великодушия, которое было бы достаточно велико по отношению к девице, – отвечал он. Этот разговор происходил пресерьезно.

На днях проходила я вечером улицу Medecin. На углу Севаст. бульвара стояло несколько молодых людей и между ними хорошенькая молодая женщина с пышной тщательной прической и открытой головой. «Dites donc»[91]91
  Dites donc – Скажите же (фр.).


[Закрыть], – говорила она капризным голосом одному из молодых людей, положив руки ему на плечи. Эта картина врезалась мне очень ярко, и неизвестно, почему после этого я почувствовала облегчение от моих прежних страданий, какой-то свет озарил меня. Я ничего не знаю отвратительнее этих женщин. Я видела женщин с резкими жестами, наглым выражением лиц, и они для меня сноснее.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 66–68.

Петербург, 21 марта [3 апреля] 1864 г.

…Нынче я получил письмо из Парижа. Спешу тебе его отправить.

М. М. Достоевский – Ф. М. Достоевскому // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 6. С. 549.

Москва, 27 марта (8 апреля) 1864 г.

Ф. М. Достоевский – А. П. Сусловой (несохранившееся письмо).

17 апреля

На днях я познакомилась с двумя личностями: с Евген[ией] Тур и Мар[ко] Вовчок[92]92
  Знакомство А. П. Сусловой с графиней Е. В. Салиас де Турнемир (1815–1892), писавшей под псевдонимом Евгения Тур, стало одной из важных вех жизненного пути А. П. Сусловой. С Марко Вовчок (псевдоним писательницы Марии Александровны Вилинской-Маркович; 1834–1907) у А. П. Сусловой отношения были неглубокие и недолговременные.


[Закрыть]. Евгения Тур услыхала обо мне от Корам, и просила ее меня прислать. С первого раза она совершенно очаровала меня. Живая, страстная – она произвела на меня сильное впечатление. И при всем уме и образовании какая простота. При ней я не чувствовала той стесненности и натяжки, которая обыкновенно бывает при первом знакомстве, даже с людьми очень образованными и гуманными. Я говорила с ней, точно говорила с моей матерью. Мы плакали и целовались, когда она рассказ[ывала] мне о польских делах. С пер[вого] раза она пригласила меня жить вместе (она живет с сыном[93]93
  Сын графини Е. В. Салиас, Евгений Андреевич Салиас (1840–1908), писатель, фигурирует в «Дневнике» А. П. Сусловой под именем Вадима, которым он пользовался как псевдонимом.


[Закрыть]), обещала давать мне уроки фран[цузского] и анг[лийского] языка и говорить всегда по-французски. Потом на лето пригласила гостить на дачу к своему другу и очень жале[ла], что прежде со мной не была знакома. Через день она ко мне пришла со своими приятелями, и мы в 5-м отправились на кладбище. Дорогой Лугинин[94]94
  Владимир Федорович Лугинин (1834–1911) – известный революционер, член тайного общества «Великоросс», сподвижник А. И. Герцена.


[Закрыть], сидевший против меня (которого мне особенно пред[ставляла] гр[афиня] и сказала ему: когда пойдете куда гулять – то заходите за m-lle Сусловой), старался меня занимать, но я слушала графиню, которая говорила с др[угим] господином. Она не любит уступок. Я удивлялась ее энергии.

– Если в 20 лет, – говорила она о каком-то господине, – он мирится, когда я, которая столько жила, и в 40 лет у меня есть еще сила ненавидеть, – что с ним будет в 30 лет! – Он будет шпионом.

Потом господин, с которым она говорила, ей сказал, что консервативные идеи также имеют право существовать. «Вот то, о чем я много спорила, – сказала она с жаром. – Действительно имеют право существовать, но не так, как у нас. Есть, напр[имер], партии консер[вативная] в Англии, во Франции, но не было примера, чтоб консер[вативная] партия стояла за кнут, как у нас; напротив, она иногда либеральней и гуманней революционных».