Текст книги "Бен-Гур"

Глава 4
«№ 60»

К востоку от Киферы, в заливе Антемона, собралась сотня галер. Одни сутки трибун полностью посвятил их осмотру. Затем флот снова поднял паруса и перебрался к Наксосу, самому большому острову Циклад, лежавшему на полпути между побережьем Греции и Азией подобно большому камню посередине торной дороги. Оттуда флот мог в любое время сняться с якорей и двинуться на пиратов, появись те на просторах Эгейского моря или где-либо в Средиземноморье.

Пока флот в походном порядке двигался к скалистым побережьям острова, с флагмана была замечена галера, шедшая с севера. Аррий скомандовал следовать наперерез ей. Галера оказалась грузовым судном, следующим из Византии, и от ее капитана он получил сведения, в которых чрезвычайно нуждался.

Пиратами были заполнены все дальние берега Понта Эвксинского[33]33
  Понт Эвксинский – античное название Черного моря.


[Закрыть]. Среди них были даже жители Танаиса[34]34
  Танаис – античное название реки Дон.


[Закрыть], города, лежащего в устье реки с тем же названием, которая, как считалось, питает водой Меотийское болото[35]35
  Меотийское болото – античное название Азовского моря.


[Закрыть]. Они готовились к большому походу. Первые сведения об их действиях поступили, когда пираты появились у Босфора Фракийского, разгромив базировавшийся там флот. После этого все, что стояло на плаву у Геллеспонта, сдалось им на милость. В эскадре насчитывалось до шестидесяти галер, хорошо снаряженных и укомплектованных. Лишь несколько судов были биремами, все остальные мощными триремами[36]36
  Бирема – судно с двумя рядами весел, трирема – с тремя рядами.


[Закрыть]. Командовал эскадрой грек, рулевыми почти всех судов тоже были греки, знающие, по слухам, все восточные моря. Трофеи пиратов было невозможно подсчитать. Паника охватила не только плавающих по морям; все прибрежные города заперли свои ворота и выставили на стенах усиленные караулы. Морская торговля почти прекратилась.

Но где были пираты в настоящий момент?

На этот вопрос, больше всего интересовавший Аррия, он тоже получил ответ.

После разграбления Гефестии, города на северном берегу острова Лемнос, пиратская армада взяла курс на Фессалию и, по последним данным, скрылась в многочисленных бухточках между Эвбеей и Элладой.

Таковы были известия.

Затем жители острова, собравшиеся на вершинах прибрежных холмов, чтобы поглазеть на редкое для них зрелище сотни кораблей, собранных в единую эскадру, увидели, как передовое соединение неожиданно повернуло на север, ведя за собой остальные корабли. Слух о появлении пиратов уже дошел до этих мест, и теперь, провожая взглядом белые паруса, тающие в морской дымке за Спросом, островитяне испытывали облегчение и благодарность. Те области, которые захватывала мощная рука Рима, могли надеяться на ее защиту: в обмен на налоги она обеспечивала их безопасность.

Трибуна более чем устраивали передвижения пиратов; Фортуне же он был благодарен вдвойне. Она, несомненно, проявила свое благоволение к нему, заманив его врагов в те воды, где их поражение было наиболее вероятно. Он представлял себе, какое опустошение может натворить даже одна-единственная галера на широких морских просторах Средиземного моря и каковы трудности, связанные с ее обнаружением и преследованием. Он также понимал, какую славу принесет ему быстрое обнаружение и сокрушение одним ударом всей пиратской эскадры.

Если читатель возьмет карту Греции и Эгейского моря, он, безусловно, обратит внимание на остров Эвбея, вытянувшийся вдоль побережья подобно крепостному валу, защищающему его от Азии. Остров этот оставляет между собой и континентом пролив ста двадцати миль в длину и едва ли восьми миль шириной. Через северный вход в пролив когда-то вошел флот Ксеркса, теперь же через него ворвались наглые разбойники с просторов Понта. Города вдоль берегов пролива были богаты, нападение на них сулило изрядную добычу. Поэтому, приняв во внимание все эти обстоятельства, Аррий пришел к выводу, что грабители могут быть обнаружены где-нибудь в районе Фермопил. Собираясь воспользоваться столь редкой удачей, он принял решение окружить их с юга и с севера. Для осуществления этого плана нельзя было терять ни часа; поэтому оставалось лишь послать прощальный привет фруктам, вину и женщинам, которыми славился остров Наксос. Эскадра, не останавливаясь, шла под парусами и на веслах, пока незадолго до наступления ночи на горизонте не проступил конус горы Охи. Штурман доложил о приближении побережья Эвбеи.

По команде были спущены паруса, и флот стал двигаться только на веслах. Аррий возглавил флотилию из пятидесяти галер, которые он повел вверх по проливу. Другая половина эскадры направила свои ростры в обход Эвбеи, к северному входу в пролив, имея приказ как можно скорее достичь его и двигаться навстречу первой.

Сказать по правде, в таком разделении флота был определенный риск – каждая половина эскадры уступала по численности флотилии пиратов. Но недостаток численности компенсировался многими преимуществами, не последним из которых была строжайшая дисциплина, которой не было и не могло быть в стане разбойников. Кроме того, в пользу трибуна было еще и то обстоятельство, что, если бы половина римского флота, первой столкнувшаяся с пиратами, была против ожидания разбита, то в бою она неизбежно нанесла бы изрядный урон противнику, потрепанный флот которого не смог бы устоять против другой половины флота римлян.

Тем временем Бен-Гур продолжал грести, сменяясь каждые шесть часов. Отдых на остановке в заливе Антемона вернул ему силы, так что весло живо ходило в его руках, а надсмотрщик на помосте не имел надобности пускать в ход свой кнут.

Люди обычно не ценят чувства спокойствия, которое дает знание своего местоположения или направления своего движения. Ощущение затерянности в пространстве может свести с ума; но еще хуже человеку, слепо влекомому в неизвестном направлении. Каторжная работа не притупила еще чувства Бен-Гура. Наваливаясь на весло, час за часом, порой несколько дней и ночей подряд, чувствуя легкий бег галеры по морским волнам, он все время жаждал знать, где он находится и куда направляется. Теперь же чувство это еще более обострилось благодаря надежде, рожденной в его сердце после разговора с трибуном. Чем меньше остается в душе терпения, тем страстнее разгорается желание; то же самое происходило сейчас и с Бен-Гуром. Ему казалось, что он слышит каждый звук на борту корабля, и он прислушивался к каждому звуку, словно это был трубный глас, вещающий ему свыше. Порой он часами не отрывал взора от решетчатого настила над головой и по солнечному свету, малая толика которого доходила до него, старался что-то узнать, неведомо что. Много раз он ловил себя на том, что вот-вот был готов заговорить с надсмотрщиком на помосте, что, конечно, несказанно удивило бы того.

За годы своей работы на галерах, наблюдая положение и передвижение жиденьких лучей солнца по палубному настилу, он научился приблизительно определять, в какую сторону горизонта корабль держит курс. Такое, разумеется, было возможно лишь при ясной погоде, которую судьба милостиво послала сейчас трибуну. Опыт не изменил юноше на всем пути после отбытия от Киферы. Считая, что они направляются к давно оставленной им родине, он был особо чувствителен к каждому изменению курса. Острейшей болью в его душе отозвался поворот корабля на север, произошедший неподалеку от Наксоса. О причине этого он мог строить только догадки – следует помнить, что вместе со своими товарищами по несчастью он не знал ничего о ситуации и не испытывал никакого интереса к плаванию. Место его было у весла, с которым он оставался неразлучен, вне зависимости от того, шли ли они под парусом или стояли на якоре. Только однажды за все три года ему удалось увидеть море с палубы корабля. Обстоятельства этого мы уже знаем. Он представления не имел о том, что в кильватере корабля, который он приводит в движение своим веслом, в строгом походном порядке следует мощная флотилия. Ничего не знал он и о том, какое дело им предстоит выполнить.

Когда лучи солнца, опускавшегося к горизонту, исчезли с палубного настила, галера по-прежнему двигалась на север. Сгустилась ночная тьма, но Бен-Гур все не чувствовал изменения курса. Еще чуть позже по проходу, разделявшему гребцов правого и левого бортов, с палубы поплыл запах фимиама.

«Трибун служит у алтаря, – подумал он. – Неужели нам предстоит битва?»

Он стал присматриваться еще внимательней.

Бен-Гур уже побывал во многих сражениях, не видев ни одного из них. Со своей скамьи он наслышался звуков боя, идущего сверху и рядом с ним, пока не выучил все его ноты, подобно певцу, знающему наизусть исполняемую им песнь. Таким же образом он узнал многое из того, что предшествует сражению. Среди всех приготовлений совершенно неизбежным как среди римлян, так и среди греков было жертвоприношение богам. Эти ритуалы были для юноши грозным предзнаменованием.

Битва, за которой, возможно, ему предстояло наблюдать, имела бы для него и его товарищей по несчастью особое значение, отличное от того, что она значила для моряков и солдат. В случае поражения римлян рабов, если они выживут, ждала бы, возможно, свобода, но уж, во всяком случае, у них появился бы другой хозяин, который мог оказаться лучше прежнего.

В урочный час, когда были зажжены и повешены у трапа масляные светильники, трибун спустился с палубы. По его приказу солдаты облачились в доспехи. Опять-таки по его приказу были осмотрены боевые машины, а копья, дротики и стрелы, собранные в большие пуки, разложены вдоль бортов вместе с амфорами с легковоспламеняющимся маслом и корзинами с комками ваты, пропитанной воском. А когда Бен-Гур наконец увидел, что трибун поднимается на свой помост, облаченный в кирасу и шлем, со щитом в руках, у него уже не осталось никаких сомнений в предназначении всех этих приготовлений, и он внутренне приготовился снова пережить последнее унижение перед битвой.

К каждой из скамей было намертво прикреплено одно приспособление – цепь с кандалами для ног. Именно их хортатор и принялся застегивать на лодыжках гребцов, переходя от одного к другому, не оставляя им никакого выбора, кроме как только повиноваться приказам, а в случае крушения – никакого шанса на спасение.

Тут же в воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая только звуками весел, вращающихся на ременных подвесках. Каждый из гребцов, сидящих на скамьях, испытывал в этот момент жгучий стыд, а Бен-Гур переживал это еще острее своих товарищей по несчастью. Он, если бы мог, охотно заплатил любую цену, только чтобы избавиться от такого позора. Звон кандалов возвестил ему, что очередь скоро дойдет и до него. Надсмотрщику оставалось заковать еще двух гребцов; но, может быть, трибун вмешается и избавит его от этого унижения?

Наш читатель вполне может счесть подобную мысль проявлением тщеславия или эгоизма; но именно она в этот момент полностью завладела всем существом Бен-Гура. Он страстно надеялся, что римлянин вмешается; во всяком случае, обстоятельства давали шанс прояснить чувства этого человека и его отношение к Бен-Гуру. Если, занятый мыслями о предстоящем сражении, он все-таки уделит внимание ему – это будет доказательством того, что он скрыто возвышен над своими товарищами по несчастью, и подобное доказательство оправдает надежду.

Бен-Гур с нетерпением ждал. Время, казалось, замедлило свой бег. Наваливаясь на весло, он бросал взгляд в сторону трибуна, который, закончив свою подготовку к сражению, вытянулся на лежанке с явным намерением отдохнуть, в то время как номер шестьдесят проклинал себя, угрюмо смеялся над собой и запрещал себе смотреть в ту сторону.

Надсмотрщик приблизился. Он уже возился с гребцом номер один – звон оков был просто ужасен. Но вот хортатор выпрямился и подошел к нему. Сгорая от стыда и отчаяния, Бен-Гур придержал весло и приподнял ногу, протягивая ее надсмотрщику. В этот момент трибун зашевелился, сел на лежанке и сделал знак надсмотрщику подойти к нему.

Надежда охватила иудея. Стоя рядом с надсмотрщиком, вельможа смотрел на него. Бен-Гур не слышал ни слова из тех, которыми обменялись трибун и надсмотрщик. Ему было вполне достаточно того, что цепь, звякнув втуне, свернулась у его скамьи, а хортатор, вернувшись на свое обычное место, принялся бить в деревянный барабан, несколько ускоряя темп гребли. Никогда еще звуки ударов молота не казались ему слаще музыки. Изо всех сил налегая на залитый свинцом валек, он греб с такой силой, что веретено весла сгибалось, едва не ломаясь.

Задав новый темп гребли, хортатор подошел к трибуну и, улыбаясь, кивнул головой в направлении номера шестьдесят.

– Силен парень! – сказал он.

– И какой характер! – ответил трибун. – Perpol! Без оков он будет еще лучше. Не надевайте их больше на него.

Сказав это, он снова вытянулся на лежанке.

Час за часом корабль разрезал форштевнем воду, слегка волнуемую ветром. Свободные от вахт спали, Аррий на своем возвышении, солдаты прямо на палубе.

Бен-Гур сменился раз и другой, но сон не шел к нему. Впервые за три года солнечный лучик надежды прорезал мрак его положения. Так потерпевший кораблекрушение вдруг ощущает под своей ногой земную твердь, так мертвые воскресают к новой жизни. В такие часы не до сна. Надежда имеет дело только с будущим; настоящее и прошедшее всего лишь слуги, которые служат ему. Рожденная благосклонностью трибуна, надежда унесла его на своих крыльях в необозримую даль будущего. Радость его была столь полной, столь совершенной, что в ней не было места для мести. Мессала, Грат, Рим и все горькие страстные воспоминания, связанные с ними, были всего лишь миазмами земли, над которой он вольно парил, вслушиваясь в музыку сфер.

Над водами сгустился мрак, особенно плотный перед рассветом, а «Астрея» по-прежнему спокойно разрезала волны, когда человек, спустившийся с палубы, быстро подошел к помосту, на котором на лежанке спал Аррий, и разбудил его. Тот вскочил с ложа, надел на голову шлем, взял меч и щит и подошел к офицеру, командовавшему солдатами.

– Пираты уже близко. Поднимайтесь и будьте готовы! – произнес он и поднялся по трапу, спокойный и уверенный в себе.

Глава 5
Морской бой

Все, кто находился на борту корабля, даже, казалось, сам корабль встрепенулись. Офицеры разошлись по своим постам. Солдаты разобрали оружие и под предводительством своих офицеров заняли места около бортов. Связки стрел и охапки дротиков были вынесены на палубу. У центральных трапов расставили амфоры с легковоспламеняющимся маслом и корзины с зажигательной ватой. Зажглись дополнительные фонари. Были наполнены водой ведра для тушения возможных пожаров. Смена отдыхающих гребцов под охраной нескольких солдат была размещена перед возвышением для старшего надсмотрщика. Не иначе как благодаря самому Провидению среди них оказался и Бен-Гур. Над своей головой он слышал шум последних приготовлений – матросы свертывали парус, раскладывали сети, раскрепляли боевые машины, навешивали на борта защитные пластины из буйволовой кожи. Через некоторое время на галере снова воцарилась тишина, но теперь наполненная смутным страхом и ожиданием, что в переводе означало: готовы.

По сигналу, поступившему с палубы и переданному хортатору одним из младших офицеров, стоявшим на трапе, все весла прекратили грести.

Что это значило?

Никто из ста двадцати рабов, прикованных к своим скамьям, не задавал себе этого вопроса. У них просто не было для этого стимула. Патриотизм, честолюбие, чувство долга были для них пустым звуком. Они испытывали ужас людей, беспомощных и слепых, несущихся навстречу неведомой опасности. Даже самый недогадливый из них думал сейчас, держа на весу свое весло, что может произойти со всеми ними, но безо всякой надежды: победа бы только укрепила их узы, если же корабль был обречен морской пучине или огню, то и все они погибли бы с ним.

О противнике они не могли даже спрашивать. Да и кто были их противники? Что, если это их друзья, братья, соплеменники? Читатель сам может судить о надежности тылов римлян по необходимости, ввиду таких ситуаций приковывать беспомощных людей к корабельным банкам.

Но, однако, для подобных рассуждений оставалось не так уж много времени. Слух Бен-Гура привлек звук с кормы, похожий на плеск воды от идущей на веслах галеры, и «Астрея» покачнулась, словно на встречной волне. Он понял, что весь флот, идущий вместе с ними, маневрирует, выстраиваясь для атаки. При одной мысли об этом кровь закипела у него в жилах.

С палубы поступила новая команда. Весла дружно загребли воду, галера двинулась вперед. Ни звука не доносилось снаружи или изнутри корабля, но каждый человек под палубой инстинктивно готовился к удару. Казалось, сам корабль обрел разум и, сдерживая дыхание, по-тигриному подбирался к врагу.

В подобной ситуации чувство восприятия времени теряется; поэтому Бен-Гур не мог представить себе, какое расстояние прошел корабль. Внезапно сверху, с палубы, донесся звук труб – звучный, ясный, долгий сигнал. Старший надсмотрщик ударил в барабан, гребцы навалились на весла и, глубоко погружая их в воду, мощно загребли, послав корабль вперед всей своей объединенной энергией. Галера, дрожа каждым своим шпангоутом, рванулась вперед. Другие трубы внесли свою долю в общий шум – все прозвучали с кормы, с носа же донесся только резкий вскрик многих голосов, в суматохе едва услышанный. Затем корабль содрогнулся от мощного удара. Гребцы, собранные перед помостом старшего надсмотрщика, пошатнулись, кое-кто из них упал. Корабль осел на корму, выровнялся и снова рванулся вперед. Крики испуга раздались снова, перекрывая звуки труб, треск и скрежет ломающегося такелажа. Затем из-под ног, из-под киля корабля донеслись треск, скрежет, бульканье. Бен-Гур почувствовал, как что-то тормозит ход судна, а потом уходит вниз. Люди вокруг него в страхе смотрели друг на друга. Победные крики донеслись с палубы – боевой таран римлян вновь принес им победу. Но кто были те, кого поглотила морская пучина? На каком языке они разговаривали, каким молились богам?

Ни заминки, ни остановки! «Астрея» снова рванулась вперед, несколько матросов сбежали по трапам вниз и, окунув ватные комки в масло, передали их своим товарищам наверху. Теперь было нужно только поднести к ним пламя, добавив новые огненные штрихи к ужасам битвы.

Почти тотчас же галера накренилась так, что гребцы на самых верхних банках с трудом смогли удержаться на своих местах. Снова с палубы донеслись победные возгласы римлян и тут же отчаянные крики. Неприятельский корабль, схваченный крюками с большой стрелы, укрепленной на баке, был поднят в воздух, опрокинут и потоплен.

Все усиливающиеся крики слева, справа, сзади и спереди слились в один гул, в котором было не различить отдельных голосов. Время от времени громкий треск судового корпуса, сопровождаемый криками ужаса, возвещал о том, что еще один корабль идет на дно, а его экипаж тонет в затягивающем водовороте.

Несли потери и римляне. То и дело матросы спускали по трапу тела облаченных в доспехи римских солдат и укладывали их, истекающих кровью, а то и умирающих, на настил на дне корабля. Порой в горловины люков порывом ветра заносило клубы дыма, смешанного с паром и отвратительным запахом горелого человеческого мяса, превращавшие полумрак в желтоватый туман. Жадно хватая ртом воздух, Бен-Гур знал, что в этот момент они проходили мимо охваченного пламенем корабля, гребцы которого, прикованные к своим скамьям, сгорали сейчас вместе с судном.

«Астрея» все время была в движении. Но вдруг она резко остановилась. Весла передних гребцов были выбиты у них из рук, сами гребцы сильным ударом сброшены со своих банок. По палубе затопало множество ног, а от борта донесся скрежещущий звук трения двух судов борт о борт. Впервые за все время стук молотка, отбивающего ритм гребли, потонул в шуме и гаме. Люди в страхе бросились на настил, иные принялись искать, куда бы можно было спрятаться. В разгар паники сквозь отверстие люка по трапу свалился убитый, упав совсем недалеко от Бен-Гура. Юноша всмотрелся в полуобнаженное тело под щитом из плетеного каркаса, обтянутого толстой бычьей кожей, спутанные пряди волос закрывали лицо. Перед ним лежал мертвый варвар белокожего северного народа, которого смерть лишила возможности чинить разбой. Как он оказался здесь? Выходит, «Астрея» взята на абордаж? И римляне сражаются на своей собственной палубе? Страх охватил юного еврея – там, наверху, Аррию приходится сражаться за свою собственную жизнь. Что, если он будет убит? О Бог Авраама! Те мечты и надежды, родившиеся в его душе совсем недавно, так и останутся только мечтами и надеждами? Мать и сестра, родной дом, Святая земля – он так и не увидит их после всех испытаний? Чувства его всколыхнулись; он оглянулся вокруг: под палубой царил совершенный хаос – гребцы на банках застыли от ужаса, люди бегали взад и вперед, лишь старший надсмотрщик невозмутимо сидел на своем месте, тщетно отбивая ритм гребли и ожидая приказов трибуна, как олицетворение непревзойденной дисциплины, которая завоевала весь мир.

Этот пример произвел впечатление на Бен-Гура. Он собрался и обрел способность мыслить. Честь и долг обязывали римлянина оставаться на своем месте на помосте, но что ему самому до подобных вещей? Скамья гребца не заслуживала ничего другого, как только распрощаться с ней; но в то же время, если он так и погибнет рабом, то кому будет лучше от подобной жертвы? Пусть не честью, но долгом его было остаться в живых. Жизнь его принадлежала его близким. Они как живые предстали перед его взором: он видел их лица, их протянутые к нему руки, слышал их умоляющие голоса. И он доберется до них. Он было рванулся с места, но тут же остановился. Увы! Над ним довлело римское правосудие. Даже если он и вырвется из этого ада, все будет бесполезно. На всей земле нет места, где бы ему можно было скрыться от карающей руки империи, – ни на суше, ни на море. Единственная его надежда – это отношение к нему трибуна. И вот теперь жизнь его благодетеля в опасности! А мертвый не придет выплатить долг живому. Этого нельзя допустить – Аррий не должен погибнуть! Да и вообще, уж лучше умереть рядом с ним, чем выжить в качестве галерного раба.

Бен-Гур снова оглянулся по сторонам. Над его головой, на палубе, сражение все еще продолжалось, взявший их на абордаж корабль терся о борт «Астреи». На скамьях гребцы пытались избавиться от своих оков, и, поняв, что сделать это не удастся, вопили как безумные. Все надсмотрщики скрылись наверху, дисциплина исчезла, царила только паника. Нет, старший надсмотрщик все так же сидел на своем месте, невозмутимый и безоружный, если не считать молотка в его руке. Бен-Гур бросил на него последний взгляд и бросился к трапу – не для того чтобы сбежать, но намереваясь отыскать трибуна.

От трапа, ведущего наверх, его отделяло небольшое расстояние. Он покрыл его одним прыжком и уже был на середине трапа, успев увидеть небо, красное от зарева огня, болтающийся рядом корабль, море, покрытое судами и обломками, битву, кипящую на возвышении для рулевого, множество нападающих и горстку обороняющихся – как вдруг опора ушла у него из-под ног, и его бросило назад. Настил на дне корабля, когда он упал на него, казалось, вздыбился и разлетелся на куски, затем в одно мгновение вся кормовая часть корабельного корпуса раскололась, и море, словно все время только и ждавшее этого момента, с шипением и клокотаньем ворвалось внутрь корабля, закрутив и ослепив Бен-Гура.

Нельзя сказать, что юный еврей смог сам спастись в этой ситуации. Помимо его обычной силы, природа наделила его еще и скрытыми резервами, которые проявлялись именно в такой обстановке; но все же темнота, рев и сила врывающейся в корабль воды ошеломили его. Даже дыхание он задержал совершенно непроизвольно.

Поток воды, закрутив его как щепку, увлек Бен-Гура в глубь трюма, где он скорее всего и утонул бы, но, отразившись от носовой переборки, отхлынул обратно. Уже в нескольких фатомах[37]37
  Фатом – морская мера длины, равная 1,82 м.


[Закрыть] от поверхности воды тот же поток вытянул его из разломившегося корпуса корабля, и Бен-Гур стал всплывать наверх вместе с обломками судна. На пути к поверхности что-то попалось ему под руку, и он изо всех сил вцепился в этот предмет. Время, проведенное под водой, показалось ему намного дольше, чем было на самом деле; наконец он вынырнул на поверхность, жадно глотая ртом воздух, и, стерев воду с волос и глаз, выбрался на обломок обшивки корабельного корпуса, за который держался. Обретя равновесие, он оглянулся по сторонам.

Пока он был под водой, смерть прошла совсем рядом с ним, но и здесь, на поверхности воды, она тоже поджидала его – во всем разнообразии своих форм.

Над волнами стелился дым – подобие полупрозрачного тумана, сквозь который здесь и там виднелись сияющие сферы. Сначала он пришел было в замешательство, но тут же сообразил, что это были горящие корабли. Бой все еще продолжался; но кто побеждает, понять было совершенно невозможно. Он заметил еще несколько судов, которые маневрировали, пытаясь протаранить одно другое. Откуда-то издалека до него донесся звук столкновения. Но другая опасность была куда реальнее. Как теперь стало ясно, когда «Астрея» затонула, на ее палубе находился ее собственный экипаж и экипажи еще двух галер, атаковавших ее почти одновременно. Все эти люди оказались в воде. Многие из них выбрались на поверхность и теперь по-прежнему сражались на одном и том же обломке какой-нибудь доски, продолжая борьбу, начатую в нескольких фатомах под поверхностью воды. Сплетясь своими нагими телами, они душили и били друг друга то во тьме, то озаряемые бликами огня с горящих кораблей. Бен-Гуру не было никакого дела до их борьбы; все они были его врагами: любой из них убил бы его за тот обломок обшивки, на котором он держался. Он поспешил отплыть подальше от них.

Но тут до Бен-Гура донесся столь хорошо ему знакомый звук быстро загребающих воду весел. Оглядевшись, он увидел приближающуюся к нему галеру. Ее высоко поднятый нос казался гораздо больше, чем на самом деле, на деревянном Тритоне под ним играли отблески пламени, создавая впечатление, что фигура ожила. Разрезаемые носом волны бурлили и пенились.

Бен-Гур соскользнул в воду и поплыл, толкая перед собой обломок. Была дорога каждая секунда. Изо всех сил убираясь с пути движущейся галеры, он вдруг увидел на расстоянии вытянутой руки от него сквозь воду какое-то сияние. Это оказался сияющий золотом шлем. Потом из-под воды показались две руки с вытянутыми пальцами. Руки были большими и сильными – если кому-то доведется испытать на себе их хватку, то от нее будет не избавиться. Бен-Гур чуть отклонился в сторону, чтобы увернуться от них. Но вот на поверхности воды заблестел шлем, потом две мускулистые руки забили воду судорожными движениями. Голова человека запрокинулась назад, на лицо упал блик зарева. Широко открытый рот хватал воздух, глаза были открыты, но смотрели недвижным взором, лицо заливала бескровная бледность утопленника – никогда еще Бен-Гуру не приходилось видеть ничего ужаснее! Но все же при виде этого лица он издал вопль радости и, схватив человека за цепочку шлема, подтянул его к себе.

Спасенным был Аррий, трибун.

Спустя несколько секунд вода вспенилась и забурлила вокруг них. Бен-Гур изо всех сил вцепился в обломок одной рукой, другой поддерживая над водой голову римлянина. Галера промчалась мимо, едва не задев их своими веслами. Вот она, не задерживаясь, прошла сквозь темную массу держащихся на воде людей, прямо по головам в шлемах и без них – и в кильватерной струе у нее за кормой заиграли только отблески пламени. Приглушенный расстоянием треск, за которым последовал страшный крик, заставил спасителя вскинуть голову от спасенного трибуна. Жестокая радость тронула его сердце – «Астрея» была отмщена.

Сражение стало смещаться куда-то в сторону. Сопротивление сменилось бегством. Но кто оказался победителем? Бен-Гур понимал, что от ответа на этот вопрос зависит его свобода и жизнь трибуна. Он целиком втащил тело трибуна на обломок, и теперь ему оставалось только удерживать его там. Над водой медленно занимался рассвет. Юноша с надеждой смотрел на бледнеющее небо, хотя в душе его гнездился страх. Кто появится с рассветом: римляне или пираты? Если пираты, то для его подопечного все кончено.

Наконец совсем рассвело, на море опустился полнейший штиль. На горизонте слева от себя Бен-Гур рассмотрел берег, но настолько далеко, что нечего было и думать добраться до него. Вокруг на обломках судов, как и он сам, плавали спасшиеся люди. Темными пятнами на морской лазури проступали сгоревшие и порой еще дымящиеся остовы судов. Несколько поодаль лежала в дрейфе галера с порванным парусом и бессильно полощущимися в воде веслами. Еще дальше, у самого горизонта, он едва различал какие-то движущиеся точки, которые могли быть убегающими или догоняющими кораблями, а то и просто кружащими чайками.

Часы проходили за часами. Беспокойство Бен-Гура все усиливалось. Если помощь не появится в самое ближайшее время, Аррий мог умереть. Порой юноше казалось, что он уже умер, так неподвижно он лежал. Сняв с трибуна шлем и с большими трудами кирасу, он прислушался к его сердцу – оно билось. Он воспринял это как добрый знак и устроился поудобнее. Не оставалось ничего другого, как только ждать и, как это было в обычае его народа, молиться.