Текст книги "Несносный ребенок. Автобиография"

Банан принял меня, и я оказался в Санто Стефано. Управляющего туристской деревней звали Жан Бенсаид, но это имя ему не нравилось, и он просил называть его Бенсард. Достаточно было изменить одну букву в имени, чтобы сделать его счастливым. Тем лучше для него. Что до меня, то, по моим ощущениям, если изменить все буквы моего имени, это никак бы не сказалось на моем состоянии.

Я погружался дважды в день и тщательно готовился к выпускному экзамену. Вообще-то теорию мне трудно было усваивать, и я заполнял теперь свои школьные пробелы. Пит и Маркус, помощники Банана, дали мне попрактиковаться. Они меня гоняли, но по итогу сдачи экзаменов я оказался в тройке лучших. Что касается теории, то мой результат был средненьким, но приемлемым. Имея в кармане диплом инструктора, я мог официально устроиться на работу по этой моей первой специальности.

Каждое утро мы погружались на глубину, а вторая половина дня отводилась для начинающих. Инструкторы не любили устраивать праздник посвящения для новичков. Те часто бывали взбудоражены и чувствовали себя так же комфортно, как Тереза Мэй на танцполе. Поскольку я был увлечен своим делом и терпелив (к тому же сам был новичком), мне поручали устраивать праздник посвящения для всех: для закомплексованных, истериков, паникеров, клаустрофобов и жителей гор.

Мне было известно, сколь важен первый контакт с подводным миром. Его можно возненавидеть и никогда больше не погружаться, а можно прийти в восторг и стать фанатом. Часто это зависит от атмосферы. От того, увлечен этим делом инструктор или нет. Я взял себе за правило делать так, чтобы у каждого первый опыт прошел как можно лучше. Я брал их одного за другим, снимал перчатки, чтобы держать начинающего за руку и с восхищением показывать ему всех, кто проплывал мимо, до самой маленькой рыбки. По полной программе. Как правило, мне удавалось обращать 90 % моих новичков. После посвящения они каждый день посещали занятия и должны были подняться с первого уровня до шестого.

После чего совершалось одно или два погружения для адаптации, как минимум на пятнадцать метров, и только тогда новички получали разрешение на настоящее погружение, в голубую бездну.

Утром, во время глубоких погружений, многие туристы просили сменить подъемник, чтобы погружаться не со мной. Они объясняли это тем, что хотели объединиться с другом в соседнем подъемнике. Однако правда заключалась в том, что, хоть мне и было семнадцать лет, выглядел я на двенадцать. Никому не хотелось доверять свою жизнь ребенку. Но Маркус знал, что я хороший ныряльщик, и, пользуясь своим авторитетом, убеждал дайверов и заполнял мой подъемник.

Так что у меня, как правило, было по восемь клиентов, за которыми я должен был наблюдать под водой.

Теперь я хорошо знал море и во время погружения это демонстрировал. Я находил лангустов, играл с затаившимися в норах муренами, свободно приближался к осьминогам… Туристов это сразу ко мне располагало, и мой рейтинг стремительно повышался. Через несколько недель Маркуса одолевали дайверы, которые хотели быть в моем подъемнике. Надо сказать, что большинство инструкторов занимались этой работой уже много сезонов, и они гоняли на своих подъемниках как на автобусе.

По вечерам я чувствовал себя измотанным, но моя работа на этом не заканчивалась. Мы обязаны были участвовать в представлениях.

Я столько лет видел, как отец исполнял всякие скетчи, что знал их наизусть. Поэтому практически все вечера я проводил на сцене, перед семью сотнями туристов. Это был мой первый контакт с публикой. Она собиралась там каждый вечер, и ей нужно было только одного – чтобы ее покорили.

Кроме того, поскольку эти представления были бесплатными, зрители могли безо всяких терзаний уйти, если не понравится.

В предыдущие сезоны я видел, как десятки разных аниматоров постоянно переиначивали одни и те же скетчи. Реакция была разной, она зависела от их уровня и качества исполнения. Я видел, как публика рыдала от смеха при одном исполнении и как на следующий год всего лишь улыбалась при другом. Это зависело и от публики. Санта Джулия была популярным и недорогим курортом, Санто Стефано – скорее буржуазным. Реакция на один и тот же скетч была разной. Сам того не сознавая, я уже десять лет осваивал азы своей будущей профессии.

У моего отца и его банды был чертовски высокий уровень, я теперь это понимал, потому что Маркус и Рит были хорошими дайверами, но жалкими актерами. Представления, которые мы давали в том году, были очень среднего уровня.

Но в то время главной моей страстью было подводное плавание, и за сезон я совершил две сотни погружений.

* * *

Возвращаться в Куломье было трудно.

Я пошел в первый класс, но по уровню явно не дотягивал. И если мне затем позволили перейти в выпускной, то лишь ради того, чтобы поскорее от меня отделаться. Я по-прежнему жил в интернате. Вся моя семья, кажется, к тому привыкла. Кроме меня.

Весь первый триместр я был занят проектированием подводного дома. Я целыми днями составлял планы, а вечером вместо занятий вел подсчеты. Меня интересовало сопротивление материалов, давление воды в зависимости от глубины. Мне также следовало подсчитать расход кислорода в зависимости от числа обитателей, запланировать и наладить снабжение, а главное – продумать, как сделать мой дом максимально экологичным. В действительности я занимался физикой, математикой и биологией, но вне школьного курса.

На Рождество мой отец отправился на курорт в Тинь, в Валь-Кларе. Для него это было существенным повышением. Валь-Кларе считался высококлассным курортом. Территория там была гигантская, и по вечерам я чувствовал себя совершенно разбитым. Время от времени я катался с отцом, но он избегал соревноваться со мной в слаломе. Это было разумно, так как я только что получил награду за упоительную победу над одним из открывателей сезона. Остаток дня я зависал в мастерской за театральным залом. Там имелись все инструменты, необходимые для создания макета моего подводного дома. Я провел там все каникулы. Когда макет был готов, я показал его отцу. Он ограничился добродушной улыбкой. Я бы предпочел, чтобы он мной гордился.

Той зимой отец пригласил двух комиков, братьев Жоливе. В обмен на пребывание на курорте они предложили нам посмотреть прогон нового спектакля. Братья были известны, на телевидении они были заняты в «Реко и Фриго» – передаче для детей. Но этот спектакль был совсем другим и откровенно взрослым. Туристы каждый вечер развлекались без меня, и я мог наконец посмотреть на настоящих профессионалов. После их выступлений шоу-кабаре «Клуба» казались нам совсем примитивными.

Когда рождественские каникулы закончились, я потащился со своим макетом в поезд, который унес меня в Париж. Мне не терпелось увидеть реакцию матери. Она была вполне благожелательной, и я почувствовал, что она почти горда.

– Я бы еще больше тобой гордилась, если бы у тебя была получше успеваемость, – бросила она.

Я вообще позабыл о табеле успеваемости. Мне его выдали к Рождеству, но он не был похож на подарок, который я мог бы положить под елочку. Ни в одной дисциплине я не набрал проходного балла. Это не было новостью, но мама впервые вдруг отдала себе в том отчет. Явный прогресс. Франсуа молча посмотрел на мой макет и бросил вместо комплимента:

– Только этого в твоей комнате не хватало для полного бардака!

Скорее бы в интернат.

В интернате дела обстояли лучше, и мой прошлогодний дебош стал уже легендарным. К тому же в июне лицей показывал представление, посвященное окончанию учебного года. Я предложил сыграть пару скетчей, которые разучил в «Клубе». Обычно такие представления вполне соответствовали местному уровню, зато мой номер был достоин финала «Евровидения».

В тот вечер за мной закрепилась репутация клоуна.

Поэтому в том году, под впечатлением от произошедшего, директор лицея решил ставить спектакли в конце каждого триместра. И меня, как признанного комедианта, привлекли к этому делу.

Я намеревался ответственно подойти к постановке, но о том, чтобы, гримасничая, повторять шуточки в духе Тото[33]33
  Тото (1898–1967) – итальянский комик, имя при рождении – Антонио Винченцо Стефано Клементе; играл в театрах и варьете; снялся более чем в ста фильмах.


[Закрыть], не было и речи. Я предложил настоящий спектакль: «телевизионную вечеринку». Я намеревался следовать логике шоу, которое видел в «Клубе» сотни раз. Речь шла о том, чтобы пародировать телепередачи, как двадцатичасовые новости, так и «Любовь с первого взгляда». Так что мы соорудили из дерева два гигантских телеэкрана, и я набрал исполнителей. Это, конечно, не был кастинг века, но некоторые из них были мотивированы, и репетиции проходили успешно. В день спектакля зал был полон, и у нас получился настоящий хит. Директор со слезами на глазах тут же заказал мне новое представление, посвященное окончанию учебного года.

Франсуа наконец-то решился преподнести мне рождественский подарок. Правда, дело было в апреле. Ничего страшного, настала уже ранняя весна, и мне не так холодно будет ездить на мопеде. Единственное – он купил не ту модель, которую я просил.

Вместо знаменитого «Пежо 103» я получил низенький бледно-голубой «Пьяджо». Короче, девчоночью фигню. Дело в том, что он хорошо знал дилера бренда, и тот сбагрил ему модель, которая целую вечность торчала на витрине. Хуже всего было то, что мне пришлось сказать «спасибо», тогда как у меня было желание проорать ему в рожу что-нибудь обидное. Я знал, что не всем детям в мире посчастливилось иметь мопед, и мне следовало довольствоваться тем, что я вошел в число избранных. Но меня огорчало, что никто не обращал внимания на мои усилия интегрироваться в семью.

C таким мопедом мне придется помучиться в лицее, это точно. Поэтому я испачкал его грязью и поцарапал. Потом продырявил отверткой выхлопную трубу, благодаря чему мопед производил шума больше, чем электрический эпилятор. Я был в том возрасте, когда мальчишке трудно самоутверждаться в своей мужественности, а любое проявление женственности тут же подвергается насмешкам. Я предпринял еще одну, последнюю предосторожность: когда подъехал к лицею, припарковался подальше, чтобы никто не видел.

Третья четверть началась еще хуже, чем две предыдущих. Я не думал, что такое возможно, но преподы это подтвердили. Все мои средние оценки сводились к одной цифре[34]34
  Во Франции 20-балльная система оценок; для того чтобы сдать экзамен, нужно набрать 10 баллов.


[Закрыть]. Лучше некуда. По этому поводу собрался педсовет.

– Он думает только о сценарии своего спектакля, – сказал преподаватель французского.

– Его надо исключить, – предложил преподаватель математики.

– У него в голове только планы по оформлению сцены, – фыркнул преподаватель рисования.

– К тому же он плохо влияет на окружающих, поскольку занимает много учеников в своем шоу, – пожаловался преподаватель английского.

Я слушал их с ужасом. Никто из них не произнес слово «художник». Даже со знаком вопроса.

Быть творческой личностью в 1970-м, в департаменте Сена-и-Марна – все равно что заболеть чесоткой. Отличие от других рассматривалось не как достояние, но как порок.

В конце заседания мне предложили высказаться. У меня на глазах были слезы. Я не знал, как защищаться. Мне бы объяснить им, кто я и откуда, рассказать о дельфинах, о моем осьминоге и Сократе, о двух моих семьях, которые забросили меня в космос 2001 года, и об искусстве, которое было единственным лекарством, успокаивавшим мою боль. Я хотел бы сказать им все это, но слова застряли у меня в горле и не смогли найти выход.

Единственное, что я нашел нужным сказать, было:

– Если вы отнимете у меня мое шоу, у меня по всем предметам будет ноль.

Такого им никто никогда не говорил, и я прочел изумление на всех лицах, кроме лица учителя физкультуры, который ухмылялся в своем углу. Он меня знал. Он знал, что я на такое способен. Теперь, когда привлек их внимание, я предложил им сделку:

– Если вы разрешите мне устроить представление, обещаю, я постараюсь по всем предметам иметь средний балл.

Директор первым согласился на сделку. Ему тоже не нравилась идея отказаться от спектакля в конце учебного года, так как он хотел закончить год красиво. Преподаватели отважно к нему присоединились. Надо сказать, что я на самом деле не оставил им выбора, я пробудил в них страх, что я псих, социально неблагополучный тип, и что это испортит им статистику.

Все-таки мое дело было не таким уж сложным, надо было просто иногда смотреть на меня и время от времени меня слушать. Вот и все. Если у ребенка болят ноги, не следует предлагать ему их сменить, нужно просто дать ему другие ботинки. Проблема национального образования в то время заключалась в том, что оно располагало только одной моделью ботинок, а я уже пятнадцать лет ходил босиком.

На этот раз я решил купить себе фотоаппарат. Мне надоело по случаю одалживать фотоаппарат у знакомых. Я пролистал все каталоги и остановил свой выбор на «Минолте SRT 101» с объективом 50 мм. Я с лета экономил, но полной суммы так и не собрал. К несчастью для меня, косить в радиусе десяти миль было нечего, как и заявок на бебиситтера, а тем более на уроки дайвинга – ведь дело было на плато Бри. Мне не хватало пятисот франков. Я попросил их у мамы, объяснив, что эти деньги нужны для благого дела. Ответ был всегда одним и тем же:

– Попроси у Франсуа.

Бедная мама полностью от него зависела. Она считала счастьем уже то, что жила в красивом доме и у нее был муж, который принял ее с ребенком, а потому скругляла углы, избегала драм и конфликтов. На самом деле ей хотелось покоя, и я не мог ее винить, она этого заслуживала.

Поэтому я попросил денег у Франсуа, который по своему обыкновению ответил:

– Что еще за прихоть? Тебя хватит на три дня, и кончится тем, что он покроется слоем пыли!

«Ну уж нет, скотина, фотоаппарат будет кормить меня сорок лет, и благодаря ему я смогу купить маме дом, чтобы она больше от тебя не зависела!» – мог бы я ответить. Но я не хотел ставить маму в неловкое положение, а потому смирился и промолчал. На следующий день Франсуа приехал домой на новеньком «Мерседесе». Пора было поговорить с ним о том, что богатством следует делиться.

В лицее мне удалось, в конце концов, найти покупателя на мой «Пьяджо». Покупательницу, если быть точным. Бледно-голубой цвет ей был очень к лицу. В понедельник я приступил к делу. Мопед был продан в 16 часов, а в 16:30 я был уже в магазине, чтобы купить фотоаппарат, о котором мечтал три года. Вернулся я домой автостопом.

Дома я с гордостью показал свою покупку маме. Я чувствовал, что она довольна, видя, что я доволен. Но все изменилось, когда она поняла, что я продал мопед.

– Ты что, рехнулся?! На чем ты будешь ездить в школу?

Ответ пришел мне в голову внезапно, как нечто само собой разумеющееся:

– На чем… на «Мерседесе».

Бац! Мой ответ прозвучал как щелчок. От неожиданности мама замолчала, а потом улыбнулась. В ее взгляде даже читалась гордость, к тому же это легкое бунтарство не могло не вызвать у нее сочувствия.

В тот же вечер Франсуа, вернувшись домой, принялся орать. Он обзывал меня безответственным, придурком, неучем. Он кричал, что он мне не денежный мешок. А потом спросил, как я намерен отныне добираться до школы.

– На «Мерседесе», – ответила мама.

Я сдерживался, чтобы не рассмеяться, и очень гордился ею. Франсуа почуял, что повеяло мятежом, и оценил подсознательную связь матери и сына. Но главное – понял, что зашел слишком далеко. Я прочел по его глазам, что он прикидывает, сколько дней мне осталось провести в его доме, пока я окончательно его не покину. Я видел: он понимал, что я это знаю. И в ответ послал ему взгляд, который должен был его успокоить. Я уеду отсюда через пару месяцев, обещаю. Cрок показался ему приемлемым, и переговоры на том завершились, без единого произнесенного слова, на глазах у мамы, которая ничего не поняла. Это все равно что слышать гром надвигающейся грозы. Ее еще не видно, хотя ветер уже поднялся и воздух наэлектризован. Но приближалась не гроза, а ураган; наступающим летом ураган налетел и все перевернул.

Через несколько недель я знал о своем фотоаппарате все. Я целыми днями щелкал своей камерой Джерри и Брюса. Как настоящий военный репортер.

В лицее была одна девушка, с которой я все чаще пересекался. Она, как и я, жила в интернате. Ее звали Коко. Мать у нее была вьетнамка, папа француз. Кожа у нее была как карамель, глаза изумрудно-зеленые, длинные черные, слегка вьющиеся волосы и прекрасная добрая улыбка. У нее был жених, блондин ростом метр восемьдесят, он играл в футбол и был мил, как лабрадор. И хотя он был ее парнем, именно со мной она проводила большую часть свободного времени. Ее восхищали мои рассказы о дельфинах, а мое чувство юмора, довольно редкое для этих мест, заставляло ее смеяться.

Иногда мы даже спали вместе, как брат и сестра. Наша история начиналась робко, в начале учебного года, но отношения развивались и стали прочными. Коко была моим настоящим другом.

В один выходной я предложил ей позировать. Она согласилась. Первые фото я сделал в саду. Девушка в цвету. Природа. Солнечные лучи. Запотевший объектив. Мы работали под Гамильтона, по полной.

Последнее фото я сделал в ванне. Я отвернулся, чтобы она могла пройти обнаженная в ванную комнату, и осыпал поверхность воды лепестками роз. Я расстреливал ее из своего объектива во всех смыслах этого слова, и Коко была очень увлечена. Работать вместе было счастьем, и сеанс окончился торжественным чаепитием.

На этот раз я сделал слайды. Получилось действительно хорошо, и я был настолько доволен собой, что решил устроить дома небольшое слайд-шоу. Мое предложение приняли благосклонно, родители Франсуа как раз приехали из Сен-Мора на ужин. Значит, у меня будет больше зрителей. Я установил проектор и выбрал «Man Child» Херби Хэнкока в качестве саундтрека.

К ужину мама сервировала стол, поставив маленькие тарелки в большие, и изображала из себя буржуазку, чтобы доставить удовольствие гостям. Я предложил посмотреть мое слайд-шоу, и все с удовольствием согласились. Я в первый раз показывал свою работу и здорово волновался. Однако к концу показа зрители выглядели скорее разочарованными, и реакция была сдержанно вежливой, словно я выказал хорошее знание таблицы умножения.

Никакого художественного восприятия. Ни единого толкового замечания. Одни деланные улыбки, словно ни у кого не хватило слов. Меня отправили спать.

На следующее утро, за завтраком, я поделился своим разочарованием с мамой, и она рассказала, что родители Франсуа забросали ее недоуменными вопросами. Как она могла допустить, чтобы я занимался этим? Фотографии обнаженных девушек, тем более в ванной! У ее сына проблемы, и ей следует непременно обратиться к специалисту, адрес которого они ей сейчас продиктуют.

Я чуть не упал со стула. Я старался подражать мэтрам, фотоработы которых заполонили все журналы, этим художникам, которые оживляли свет и формы и придавали жизни красок. Но моя склонность к искусству была признана нездоровой, и маме было рекомендовано отдать меня в футбольную секцию. На самом деле эти упитанные католики зациклились на наготе, которую они не могли воспринимать иначе, чем как греховную. К тому же я подверг таким мучениям бедную туземку, которой придется сожалеть о своем недостойном поступке до дня Страшного суда. Искусства для них не существовало. Или, точнее, искусство было продолжением благонамеренности: искусство жить, искусство накрывать на стол, искусство украшать дом.

Но то, что заставляет размышлять, расти, что открывает глаза на многообразие мира, населенного разными расами и народами, в их глазах искусством называться не могло.

Это свидетельствовало о том, что отец и мать моего отчима были белыми, католиками, буржуями, расистами и придурками.

Мама не удержалась и похвалила меня. Фотографии вышли красивыми, и в них не было ничего извращенного. Она даже как будто успокоилась, увидев, что, несмотря на плохие отметки в школе, мой мозг непрестанно развивался. Жизнь учила меня лучше, чем лицей.

Вскоре после этого я отнес фотографии Коко, которая была в восторге; на следующей неделе ее мать приехала поздравить меня с моим талантом и поблагодарить за то, что я показал ее дочь такой красивой.

За несколько дней до летних каникул мы сыграли наше последнее представление, нечто вроде сатирической и шутовской сказки, которую я назвал «Тарсенж, человек Зан».

По этому случаю Коко помогла мне разрисовать стену над камином изображениями джунглей.

Зал был полон, мест не оставалось даже в проходах. Саундтреком на протяжении всего спектакля были выстрелы из пушки. У нас было не менее пяти переодеваний и двадцать пять статистов. Закончили мы спектакль, едва держась на ногах, и это был триумф. Нам аплодировали стоя целых пять минут. Встал даже Франсуа, вынужденный аплодировать, а мама все вытирала слезы, так она смеялась. Реакция публики дошла до меня как мощная волна, и я принял ее с блаженством. Столько она приносила добра, эта энергия, это отдаваемое тебе тепло, это ощущение, что наконец хоть в чем-то ты хорош. Преподаватели подошли поздравить меня, чего не делали никогда. Им было прекрасно известно, что у меня не будет средних оценок ни по одному предмету, но один из них в конце концов признался, что этот спектакль обеспечил мне место в выпускном классе.