Текст книги "Кое-что по секрету"

Глава одиннадцатая

До встречи с Джоном у Робин никогда не было достаточно долгих или радостных отношений. Она была застенчивой и неуклюжей и «не очень-то к этому стремилась», со слов ее матери. У Робин было такое ощущение, что она как-то неверно понимает все, что связано с противоположным полом. По-видимому, так оно и было, потому что мужчины обрывали общение с ней примерно через полтора месяца. Хуже всего было то, что почти все они говорили одно и то же: «Робин, ты хороший человек, и когда-нибудь ты станешь для кого-нибудь отличной женой, но сейчас я просто хочу повеселиться». Иными словами, давали понять, что с ней никакого веселья нет. Это не те слова, которые повышают уверенность девушки в себе.

День, когда она оказалась рядом с Джоном на лекции «Неизвестная Вселенная», стал судьбоносным. В конце лекции она поняла, что ее мокрый зонтик прислонился к его сумке. Робин не знала, куда деваться от стыда, извинялась за свою неловкость, но, к ее облегчению, Джон со смехом отмахнулся от ее извинений.

– Такое иногда случается, – сказал он, и Робин заметила, какие у него красивые карие глаза, открытое, дружелюбное лицо. – Пожалуй, я смогу тебя простить, если ты выпьешь со мной бокал вина…

«О! Неужели он со мной флиртует? – удивилась Робин. – Будь веселой, – поспешно напомнила она себе. – Не веди себя как жена!» Она поняла, что думает о Мишель Кросли, своей самой непредсказуемой однокласснице. Сдав выпускные экзамены, она отправилась работать крупье в Лас-Вегас и, если верить фейсбуку, вела сейчас роскошную жизнь в Америке. «Постарайся быть как Мишель».

– Я думала, ты никогда меня об этом не попросишь! – воскликнула Робин, смеясь и пытаясь сделать так, чтобы ее глаза засверкали (ради этого она тренировалась перед зеркалом). – Эй, давай пустимся во все тяжкие и закажем бутылку.

«Боже, какой же это тяжелый труд – быть веселой», – решила Робин, провстречавшись с Джоном три недели. Она пила больше, чем обычно, ноги у нее болели от танцев в барах на Свайнгейт. Казалось, они с Джоном отлично ладили, но Робин уже начала задумываться, существует ли такое понятие, как слишком много веселья. Возможно, она играет не в своей лиге и ей следовало бы прекратить притворяться и признать, что она куда более благоразумная и скучная, чем кажется. Но, познакомившись с Мортимерами через несколько недель после Рождества, она передумала.

– В субботу у нашей Полы день рождения, – робко сказал тогда Джон. – И мама настаивает, чтобы я привел тебя на один из ее вечеров с чаем. Ты не против? Родственников у меня многовато, и все они очень шумные, поэтому, если ты не захочешь, я не стану тебя винить…

Робин была заинтригована. Она всегда считала, что знакомиться с родителями намного легче, чем заливаться коктейлями и пытаться сексуально танцевать.

– По-моему, звучит отлично, – жизнерадостно сказала она.

Джон не преувеличил, когда сказал, что его семья «шумная». Поначалу Робин была ошарашена тем, что в оклеенной обоями гостиной в Бишопторпе собралось огромное количество членов семьи с их детьми и партнерами. Все они громко говорили, подшучивали друг над другом, оглушительно хохотали над семейными шутками и воспоминаниями. Робин подумала тогда, что это настоящая семья, и почувствовала укол зависти оттого, что у нее такой семьи никогда не было, пока она росла. Но в следующую минуту Джон представил ее своей сестре Поле, и та восхищенно ахнула, когда Робин робко вручила ей горшок с зимним жасмином и поздравила с днем рождения.

– Ну разве ты не прелесть? Спасибо, он великолепен! – А Джини, мама Джона, подошла к ней с чайником, угостила сконами («Только что из духовки!»). И все они были такими милыми, такими дружелюбными и приветливыми, что Робин почувствовала, как расцветает в этой теплой обстановке.

Она увидела и другую сторону Джона. Он был любящим сыном и помог матери убрать посуду; он был старшим братом, заботившимся о братьях и сестре; добрым, внимательным хозяином дома, следившим за тем, чтобы Робин хорошо проводила время и участвовала в разговорах.

– Ты им понравилась! – объявил Джон, когда они сели в машину и он повез Робин домой. Она почувствовала такой прилив счастья, словно прошла какой-то важный тест. Возможно, в конечном итоге Джон и не был из другой лиги. Возможно, Робин может быть самой собой, если она понравилась его семье.

Они продолжали встречаться, недели превратились в месяцы, и Робин казалось, что все краски и звуки в ее мире стали ярче и громче. Она жила и оценивала жизнь с большей радостью и интенсивностью, чем когда бы то ни было раньше. Робин быстро поняла, что Мортимеры умели проводить время вместе. И это было лето барбекю и вечеринок, коротких поездок на побережье, знакомств с дядюшками, тетушками и кузенами Джона. И все они говорили ей, что Джону пора обзавестись семьей и они с Робин отлично смотрятся вместе. Они поддразнивали Джона, советуя ему поторопиться и поскорее надеть кольцо на палец Робин, так как она слишком хороша для него. Робин расцвела от комплиментов и шуток, была польщена, когда Пола пригласила ее на девичник, и едва не упала в обморок от облегчения, когда приготовила ужин для родителей Джона и Джини вынесла свой вердикт: «Совсем даже неплохо».

А потом в сентябре был день рождения Робин, и Джон застенчиво сказал:

– Ну, мама хочет устроить чайную вечеринку в твою честь в эти выходные. Семейная традиция. Ты не против?

Не против? «Конечно же, я не против», – с удовольствием подумала Робин. Семейная традиция – и теперь она часть семьи! Для Робин это было все равно, как если бы ей вручили ключи от королевства. Ее приняли, она стала членом большой семьи, и это было официально подтверждено. Впервые в жизни она почувствовала себя частью чего-то большего, чем только их с мамой семья. Ее приняли в этот клан веселых, дружелюбных людей, угощающих сконами с джемом. А в следующее Рождество, когда Джон преподнес ей кольцо и попросил выйти за него замуж, вторая ее мысль – после «ДА»! – была о том, что она тоже будет носить фамилию Мортимер. И это к лучшему, разумеется!

Что плохого было в том, что она чувствовала такой же восторг от перспективы стать одной из Мортимеров, как и от перспективы стать женой Джона? Согласилась бы она так же быстро на его предложение, если бы он был, как и она сама, единственным ребенком маленькой спокойной семьи?

Робин размышляла об этом, убирая с дивана номер журнала «Мир садоводов», который читал Гарри, его же футляр для очков с нижней ступеньки лестницы и все, что Гарри и Джон оставили после завтрака. Все это оставалось на кухонном столе, пока Робин была на работе. Конечно, она вышла замуж не только за Джона, она вышла замуж за всю его семью – и от этого она была в восторге! – и частью этого была необходимость помогать членам семьи, попавшим в неприятности. В настоящий момент этим членом семьи был Гарри, которому было невыносимо находиться дома без Джини после того, что произошло в аэропорту. Между строк читалось, что Банни не пришла в экстаз от перспективы прожить в одном доме с отцом Дэйва еще одну неделю, поэтому Джон предложил ему их свободную комнату еще до того, как Робин успела сказать: «Разумеется, я не возражаю».

Она искренне не возражала. Робин испытывала к Гарри глубокую привязанность. Почти как к отцу. Гарри был добрым и надежным, всегда мгновенно приходил на помощь. В сложившихся обстоятельствах наименьшим из того, что она могла для него сделать, было застелить кровать в свободной комнате и поставить еще один прибор на стол в надежде законопатить дыру в корабле Мортимеров. Ну, еще ей приходилось все за ним подбирать, отправлять его грязные вещи в стиральную машину и постараться не жаловаться, когда они с Джоном часами пропадали на их любимых местах для рыбалки.

Правда, время для гостя, проживающего в доме, было не самым лучшим: Джон только что потерял работу и будущее казалось ненадежным.

– Пока не говори папе об этом, ему и так досталось, и он будет беспокоиться, – предупредил ее Джон. Это было довольно справедливо, но он не хотел говорить об увольнении и с ней, его женой, хотя у нее оставалось много вопросов.

Нет, он не знал точно, скольких преподавателей еще сократили.

Нет, он не знал, когда ему выплатят компенсацию.

Нет, факультет не предложил ему другую должность.

А когда Робин заплакала в голос, он поинтересовался, что за испанскую инквизицию она ему устроила, и попросил оставить его в покое.

Робин не могла не чувствовать себя отвергнутой. Не могла не вспоминать раннюю пору их отношений, когда в них были и романтика, и нежность, когда Джон, казалось, был счастлив с ней. К примеру, когда Робин была беременна Сэмом, невозможно было найти более любящего мужа, чем Джон. Он ходил с ней на УЗИ и на прием к акушерке, готовил ей полезные ужины и по вечерам массировал ступни, когда она уставала. Потом родился Сэм, и они привезли его домой из больницы, у Джона в глазах стояли слезы, когда они с Робин, взявшись за руки, смотрели на сына, спавшего в плетеной колыбели.

– Ты подарила мне сына, – сказал он тогда, и его голос дрогнул. – Нашего сына. Ты самая удивительная женщина.

Тогда Робин чувствовала, что они с ним команда, и теперь она не могла об этом не вспоминать. В этом браке они стояли рядом плечом к плечу, справляясь со всеми препятствиями, возникавшими между ними. Джон был скуп на эмоции, предпочитая скрывать свои чувства в своей обычной грубовато-добродушной, резковатой, прагматичной манере. Но чувства у него были, и только Робин он позволял увидеть эту его скрытую чувствительную сторону. Только в последнее время он как будто закрылся от нее, не желая говорить об увольнении. Он не говорил с ней о деньгах, о том, как оплатить ипотеку и счета в следующем месяце. Картина мрачного будущего, в котором они все будут зависеть от ее скудной зарплаты за неполный рабочий день, постоянно всплывала в мозгу Робин. Может быть, еще можно вернуть депозит за летний отдых? Следует ли им продать одну из машин? Робин могла бы попытаться взять больше часов в школе в следующем семестре. Или сделать то, что предложила ее мама: набраться смелости и самой вернуться в университет. Или этим она посыплет солью рану Джона, заняв его место главного добытчика в семье?

Робин протерла стол и принялась крутить на пальце обручальное кольцо, обдумывая, как поступить. Уязвленная гордость – так назвала это мама. И Джону было больно, это очевидно. Возможно, ему трудно прийти с протянутой рукой и спросить, сколько ему выплатят в связи с увольнением. Так почему бы ей не сделать это вместо него, избавив Джона от этой оскорбительной необходимости? «По крайней мере, это могло бы стать началом», – решила Робин.

Гордясь собственной заботливостью, она схватила телефон – действуй сразу – и набрала номер Габриель, секретарши Джона. Вернее, бывшей секретарши. Габриель очень долго работала на факультете и знала все. Ей можно было доверять, она была эффективной, организованной и спокойной. Глаза за маленькими очками в стальной оправе смотрели прямо и понимающе. Если кто и мог посоветовать Робин, как себя вести в сложившейся ситуации, то это была Габриель.

– Добрый день, говорит Габриель Паттерсон. Чем я могу вам помочь? – раздался ее успокаивающий голос, который сопровождали отчетливые звуки печатания. Робин легко представила, как секретарша сидит за столом в платье-рубашке, в наушниках, и сразу же почувствовала себя лучше.

– Привет, Габи, это Робин Мортимер, – сказала она. – Как поживаешь?

– О! – воскликнула Габриель, и звук печатания прекратился. – Привет. Чем я могу тебе помочь?

– Это насчет Джона, – начала Робин, чувствуя прилив супружеской нежности к бедному, несправедливо обиженному Джону. – Насчет сокращения штата.

После небольшой паузы Габриель ответила:

– Ах вот оно что. И?

Робин показалось, или в голосе секретарши слышалось нехарактерное смущение? Обычно она была жизнерадостной и деловой, на вопросы отвечала «Без проблем» и «Я с этим разберусь». Но Робин все равно продолжала:

– Я полагаю, сумму компенсации еще не озвучили. Послушай, он меня убьет за то, что я тебе звоню, но дело в том, Габи, что нам очень нужно знать, сколько Джон получит, так как…

– Гм. – Габриель явно было неловко. – Подожди минутку. – Она откашлялась, а потом добавила, как будто извиняясь: – Мне кажется, тут какое-то недоразумение.

– Недоразумение? – Сердце Робин забилось от нахлынувшей надежды. О боже! Может быть, Джон что-то не так понял? И она напрасно паниковала? – Ты хочешь сказать?…

Габриель заметно занервничала.

– Я хочу сказать… Ну, на факультете не было никакого сокращения.

Робин была сбита с толку.

– Вот как? – Она нахмурилась. – Тогда что ты хотела сказать? Что у него по-прежнему есть работа? Я не понимаю. – Конечно же, это была хорошая новость. Тогда почему Габи говорит так осторожно и странно?

– Гм, – снова сказала секретарша. – Послушай, я не уверена, что мне следует говорить об этом с…

– Но его не уволили в связи с сокращением штата? – прервала ее Робин, желая получить подтверждение. – Отлично! Боже мой, ты сняла такую тяжесть с моей души. – Она поняла, что громко смеется, будто идиотка. – Ты не представляешь, как я волновалась.

– Нет, Робин, дело в том… – Габриель замолчала, словно ей было непросто подобрать слова. – Дело в том, что Джон потерял работу, – наконец произнесла она.

Что? Робин ничего не понимала. Сначала он потерял работу в связи с сокращением штата, потом не потерял ее, и вот теперь… И тут до нее дошло, что Габриель пыталась ей вежливо сказать, мучаясь от неловкости, и у нее свело желудок.

– Подожди… Ты говоришь, что его уволили? Ты это имеешь в виду?

– Э… – Габриель явно сожалела о том, что ответила на ее звонок. – Ну, гм… – В трубке послышался ее тяжелый вздох. – Да, Робин, так и есть. Мне жаль.

Робин сглотнула, во рту у нее пересохло.

– Ты уверена? – спросила она, почти теряя сознание. – Ты точно уверена? – «Уволен», – повторяла она про себя. «Никакой компенсации не будет, верно? Не будет ничего, даже хороших рекомендаций, сообразила Робин и похолодела. «Что он такого сделал, чтобы его уволили?»

– Мне жаль, – повторила Габриель, и, надо отдать ей должное, ей действительно было неловко. Казалось, секретарша видела, как Робин тяжело прислонилась к кухонному шкафчику, едва держась на ногах.

– Могу я узнать… за что? – помолчав, с трудом проскулила Робин. Джон уволен. Да, Робин, так и есть. Она все еще не могла в это поверить. Он был таким хорошим преподавателем! Таким умным и компетентным! Его студенты успешно сдавали экзамены, он буквально ликовал, когда результаты были опубликованы. Это бред!

– Боюсь, этого я тебе сказать не могу, – ответила Габриель, справившись с неловким молчанием. – Послушай, у меня другая линия. Тебя переключить на кого-то другого или?…

– Нет, – ответила Робин, глотая рыдания. – Нет, благодарю. Ты мне очень помогла. Пока. – Робин нажала на «отбой» и застыла в центре своей красивой кухни, среди подаренной на свадьбу фаянсовой посуды, красивейших бокалов для вина и кулинарных книг. Они вместе построили эту жизнь, она и Джон, с той самой случайной встречи на лекции. Какой будет следующая страница их истории? Куда они двинутся дальше?

Робин закрыла глаза, испуганная и встревоженная. Ее очень беспокоил тот факт, что Джон не сказал ей правду, что у него есть от нее секреты. И тут она вспомнила лицо Бет Бродвуд, выражение жалости на ее лице, когда она разговаривала с Робин на игровой площадке. Она тогда подумала, что это из-за сокращения штата. А теперь Робин гадала, что на самом деле знала эта женщина.

Глава двенадцатая

– Могу я принести вам ланч?

– Хотите, чтобы я передвинул зонт?

– Прошу вас, аперитив за счет заведения, мисс Джини. Наслаждайтесь!

Наслаждайтесь? О, это слово ей отлично подходило. Джини действительно наслаждалась. Она поблагодарила расторопного красивого официанта и взяла бокал с оранжево-розовым коктейлем «Негрони», в котором приятно позвякивали кубики льда. («Дейзи понравится этот маленький зонтик для коктейля», – отметила про себя Джини, вытаскивая его из бокала и откладывая в сторону, чтобы сохранить для внучки.) Разве она могла не наслаждаться? Персонал отеля определенно пришел в восторг, когда она в прошлое воскресенье подошла к стойке администратора в вестибюле и объяснила ситуацию: предполагалось, что в этот день она должна улететь домой, но она пришла к выводу, что предпочла бы остаться еще на неделю. Возможно ли это?

Ей было неловко спрашивать об этом. В конце концов, ей нечем было гордиться. Как сказали бы ее внуки, она вела себя как рохля, пряталась в гостинице вместо того, чтобы отправиться домой и разобраться с тем, что произошло. Но Бернардо, менеджер, отреагировал так, словно она была своего рода героиней.

– Ну разумеется! – воскликнул он и энергично защелкал мышкой, чтобы найти свободный номер в системе. Он был элегантно одет: белоснежная сорочка, темные волосы аккуратно расчесаны. Сразу видно, что парня хорошо воспитали. – Хотите, чтобы я перенес ваш вылет? Когда вы планируете вернуться?

– Видите ли, дело в том, – сказала ему Джини, едва заметно пожав плечами, – что я понятия не имею. Я так чудесно провожу время, что, возможно, решу вообще не возвращаться домой!

Это была шутка, слова сами прыгнули ей на язык. Разумеется, когда-нибудь она обязательно вернется домой. Но Бернардо ее ответ явно понравился, он даже хлопнул в ладоши от восторга.

– Вам никогда не захочется вернуться домой! Дорогая моя, вы можете быть нашей гостьей столько, сколько пожелаете, – заявил он. – Вы оказываете нам честь, оставаясь в нашем отеле.

«Боже мой, – подумала Джини, передавая ему кредитную карту, чтобы внести залог, а он предложил ей забронировать сеанс в СПА, сопроводив это предложение комплиментами. – Может быть, он может что-нибудь еще для меня сделать? Так вот каково это – быть смелым человеком, нарушать правила и вести себя импульсивно». Обычно Джини проводила отпуск с Гарри, и он занимался всем необходимым: регистрировал их обоих в отеле, имел дело с ключами и счетами, организовывал поездки и вечера в ресторане. «Я сам этим займусь», – говорил он ей. В результате в подобных местах на нее никто не обращал внимания. Она стояла рядом с Гарри, послушная жена, и взгляды людей скользили поверх нее. Не на что смотреть, всего лишь миниатюрная женщина. «Скучная женщина», – вероятно, думали они.

Но это осталось в прошлом. Теперь она была любимой клиенткой отеля «Амарилла». Смелая, импульсивная дама, полетевшая в отпуск в одиночестве и бросившая мужа в аэропорту, как ненужную куртку. Более того, она сделала отелю наивысший комплимент, перенеся дату отъезда и продлив свое пребывание на курорте. В ответ они старались ей услужить, и это было просто божественно. Отвечать на звонки членов ее семьи и говорить, что она в порядке, но не хочет ни с кем разговаривать? Без проблем. Зарезервировать для нее любимый шезлонг утром, пока она не будет готова занять его? Пожалуйста. Одаривать ее небольшими подарками – холодный напиток, миска охлажденного спелого винограда, букет цветов в номере? С удовольствием.

Разумеется, Джини не была сделана из камня. Она нервничала из-за того, что откладывает возвращение, и того, чем это может обернуться для ее брака. Когда Джини включила телефон, чтобы сказать Поле, что остается на Мадейре, аппарат едва не разорвало от множества сообщений и пропущенных звонков. Джини испугалась и снова его выключила, как только отправила сообщение дочери. Она ужасно скучала по детям и внукам. Ее убивала невозможность заехать к ним и поболтать с ними, как она делала это всегда. И если бы она начала читать их сообщения, она могла бы передумать и не остаться. Скучала Джини и по своим подругам из вязального кружка. Она любила этих женщин и единственного мужчину. И несмотря ни на что, она, как оказалось, скучала и по Гарри. Она забыла, что сердится на него. Но вскоре Джини вспомнила о его предательстве – о внебрачной дочери! – и почувствовала, как ее сердце снова заледенело и окаменело по отношению к нему. Нет, она все еще не была готова простить Гарри.

А пока ей было чем заняться, чтобы отвлечься. Было ли гадко с ее стороны включить в число развлечений и одного из работников отеля? Его звали Луис. Он говорил тихо, был широкоплечим, с томными шоколадно-карими глазами и улыбкой, обнажавшей идеальные белые зубы. Он работал в баре у бассейна, и Джини часто ловила себя на том, что любуется им, наблюдая за парнем под прикрытием очков от солнца, когда он театрально смешивал коктейли, обеими руками вертя серебристый шейкер, шутил с постояльцами так, что их смех разносился над водой. Иногда Луис замечал, что она на него смотрит, и тогда улыбался ей во весь рот, как будто говоря: «Я тебя вижу», – и тогда Джини краснела, словно школьница. «Джини Мортимер, веди себя прилично», – ругала она себя, но, честно говоря, Джини знала, что будь она на тридцать лет моложе и не замужем, то не смогла бы утоять перед соблазном. «Мисс Джини», – обращался он к ней каждый раз, когда приносил напиток, и от этого она снова чувствовала себя девчонкой. По телу Джини пробегала легкая дрожь, когда эти темные нежные глаза встречались с ее глазами и озорно задерживались на секунду дольше приличного.

Боже! Она начала рассуждать как Пенелопа, сестра Гарри, которая четырежды побывала замужем и у которой всегда был под рукой новый бойфренд, хотя ей было уже семьдесят два года. Джини всегда неодобрительно относилась к свободолюбию Пен, но она начинала понимать привлекательность такого поведения. Потому что этот отпуск в одиночестве на Мадейре оказался первой возможностью за прошедшие несколько десятилетий снова почувствовать себя беззаботной и своевольной, снова почувствовать себя молодой. Днем раньше она прогуливалась по пляжу и купила в магазинчике ярко-розовое макси-платье и шлепанцы с огромными пластмассовыми цветами в тон ему. Просто потому, что ей так захотелось. Кое-кто назвал бы их жуткими – они такими и были, – но в этом и был смысл! Шлепанцы были глупыми и безвкусными и, вероятно, намеревались развалиться еще до конца недели, ну и что? Она в отпуске! Джини наслаждалась жизнью, и если ей захотелось надеть дрянные шлепанцы и платье с разрезом почти до трусов, значит, она это сделает и будет наслаждаться каждой минутой.

Джини с благодарностью потягивала «Негрони», убаюканная легкими шлепающими звуками воды в бассейне рядом, получая удовольствие от запахов ужина, которые начали просачиваться из ресторана. Чуть раньше она посетила сеанс аромамассажа в СПА-салоне, и ее кожа все еще была мягкой и душистой. После массажа очаровательная массажистка уговорила ее принять участие в рекламной акции в парикмахерской отеля: стрижка и окрашивание за полцены. Джини так расслабилась во время массажа, что немедленно записалась в парикмахерскую на следующий день. «Полное преображение», – с возбуждением думала она, обдумывая, стоит ли сделать мелирование в медовых тонах, чтобы избавиться от всей этой седины. Джини выросла, считая тщеславие легкомыслием, но, возможно, она ошибалась. Это просто было весело! И почему бы не придать новой беззаботной Джини новый беззаботный облик?

«Еще один день в раю», – счастливо подумала она, возвращаясь к своей книге. В руке она держала коктейль, солнце еще не село, и она испытывала блаженную расслабленность. И что самое лучше, следующий день будет таким же, и следующий за ним – тоже. А дальше… кто знает?

– Папа, – начала Пола, когда они уселись друг напротив друга за пластиковым столом. Она предложила встретиться за ланчем в его любимом кафе. Оно принадлежало его бывшей коллеге-преподавателю. В кафе Гарри все называли Хазза[12]12
  Хазза – прозвище Гарри Стайлза, одного из участников группы One Direction (прим. переводчика).


[Закрыть] и добавляли еще одно яйцо к ежедневному завтраку. Но теперь, когда они оказались в кафе и у них за спиной шипела кофемашина, а в воздухе повис аромат жареного бекона, то, что Пола хотела сказать отцу, оказалось удивительно трудно произнести.

– Да, дорогая, – откликнулся он, разрезая гигантский кусок колбасы. – Все в порядке?

– Я только хотела узнать о Фрэнки, папа. – Она поковыряла вилкой запеченную фасоль в оранжевом соусе, слишком возбужденная предстоящим разговором, чтобы чувствовать голод. – Давала ли она о себе знать? И расскажи мне о том, что случилось с ее мамой.

Гарри отложил приборы.

– Ах вот оно что. – Улыбка исчезла с его лица. – Нет, Фрэнки не давала о себе знать, – признался он. – У нее должен быть мой адрес. Наша соседка Линн сказала, что она стучалась в наш дом в день праздника. Потом Линн подсказала ей, где нас найти, полагая, что она гостья. Но я не знаю, где она живет. Я даже не знаю ее фамилии, – добавил Гарри. – Кэти в то время носила фамилию Холлоуз, но она, судя по всему, вышла замуж и сменила ее. Или, разумеется, Фрэнки могла выйти замуж, и у нее теперь тоже другая фамилия. – Он наколол на вилку половинку жареного гриба. Вид у него был мрачный. – Я бы хотел встретиться с ней снова, по-настоящему, понимаешь? Чтобы твоя мама не дышала нам в затылок, прогоняя ее. Потому что она моя дочь.

– Ага, – отозвалась Пола, потягивая горячий чай и гадая, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к тому, что ее отец говорит «моя дочь», но имеет в виду не ее.

– Я поискал ее в Интернете, как ты предложила, – продолжал Гарри. – Я напечатал «Фрэнки Холлоуз», но под этим именем не было никого, похожего на нее. – Он плеснул коричневого соуса на тарелку и обмакнул в него кусок колбасы. – Я заеду домой, чтобы поговорить с Линн. Вдруг она что-то знает, что поможет нам найти Фрэнки. Скорее всего, это холостой выстрел, но я не знаю, что еще предпринять.

– Зная Линн, легко предположить, что у нее где-то есть скрытая камера, – попыталась пошутить Пола. – Она сможет подсказать тебе номерной знак автомобиля Фрэнки, размер ее обуви, рост…

Гарри встревоженно посмотрел на нее.

– Ты же не против? – спросил он. – Я имею в виду не против, что я ее ищу. Просто она приложила столько усилий, чтобы меня разыскать, и все только для того, чтобы я… Не то чтобы я ее по-настоящему оттолкнул, но ты же понимаешь, это был не самый лучший момент для беседы. Поэтому…

– Я не против, – ответила Пола, и они оба замолчали. Они жевали и думали, что еще сказать. – А как выглядела Кэти в то время? – после паузы задала она следующий вопрос. – Как получилось, что ты и она?… – Пола не знала, как закончить фразу, поэтому не договорила. Отец сморщился, и его голос был хриплым, когда он наконец ответил.

– Кэти была веселая. Она работала в администрации школы во время летнего семестра. Этакая сорвиголова, необузданная. В то время я был не то чтобы недоволен своей жизнью, просто чувствовал какое-то беспокойство. У меня было ощущение, что я застрял, как будто мир вокруг меня стал очень маленьким. А Кэти, казалось, представляет что-то совершенно другое. Это был словно побег из реальности.

Пола закусила губу, пытаясь понять своего отца. Он всегда казался весьма довольным тем, что годами живет в одном и том же доме, счастливый внутри этого так называемого маленького мира. Очевидно, это было не так.

Когда она промолчала, Гарри посмотрел на нее. Ему явно было неловко.

– Прости, – пробормотал он после недолгого молчания, а потом его как будто осенило: – Ты же спрашиваешь не потому, что тебя об этом попросила мама?

– Нет, – успокоила его Пола. – Я с ней не говорила. И не потому, что не пыталась. Я даже не знаю, когда она вернется домой, а ты? То есть я посмотрела онлайн, рейсы есть каждое воскресенье, поэтому я надеюсь, что она вернется в следующие выходные, но… – Ее голос стих, когда Попа увидела, что отец пожал плечами.

– Я тоже не знаю, – сказал он, взгляд его был печальным. – Она никогда не даст мне забыть об этом, так? – добавил он, помолчав.

– Вероятно, нет, – согласилась Пола. – Но опять-таки… – Ее собственные оскорбленные чувства словно ремнем стягивали ей грудь. – Я не знаю, папа. Мне самой грустно из-за этого, – призналась она. – Понимаешь, я всегда смотрела на тебя и маму как на воплощение сказки. И жили они долго и счастливо. К этому стоило стремиться. А теперь…

Гарри вздрогнул, но продолжал смотреть на нее.

– Мне жаль, дорогая, – вздохнул он. – Поверь, мне очень и очень жаль. Я был эгоистичным молодым идиотом, мне нет оправданий. Но больше я такого никогда не делал. – Его голос прервался. – Потому что я люблю твою мать. Я боготворю эту женщину. Как только Кэти уехала из города, у меня как будто пелена с глаз упала. Я огляделся и понял, как мне повезло с твоей мамой и нашими детишками. Понял я и то, что мог потерять. «Чертов дурак, – подумал я тогда. – Ты просто глупец». – Он намазал маслом еще один тост и покачал головой. – Это научило меня ничего не принимать как должное. И с этого дня я посвятил себя Джини и семье, клянусь.

Пола кивнула, поверив отцу. Он был хорошим человеком, она это знала, и напоминание об этой истории как будто состарило его, придавило к земле. Он выглядел усталым и сдавшимся, на щеках появилась щетина, сорочка была испачкана чернилами. Иногда забываешь, что твои родители – тоже люди, особенно если до этого они прекрасно со всем справлялись.

– И что же теперь? – спросила Пола. – То есть мама предельно ясно выразилась насчет того, что не желает иметь ничего общего с Фрэнки. Как ты поступишь, если она появится опять, а мама снова выдвинет тебе ультиматум «или я, или она»? Кого ты выберешь?

Гарри окунул треугольный тост в яичницу и откусил кусочек.

– Я не собираюсь подчиняться каким-то ультиматумам, – ответил он жуя. – Разумеется, я выберу их обеих. И если твоя мать любила меня, она знает, что от меня нельзя такого требовать. Я не могу отвернуться от собственной дочери.

– Хорошо, – сказала Пола, вспомнив встревоженное лицо сводной сестры на видео. Она вспомнила и то, с какой силой ее потянуло к этой женщине. Эта женщина – моя сестра. Моя настоящая сестра. – Тогда я буду на твоей стороне, – пообещала она отцу. – Потому что я тоже хочу с ней встретиться, что бы мама ни говорила.

– Вжух! Ты летишь! Ты – птица! Ты – орел!

– Я лечу! – радостно отозвался Фергюс, когда качели взмыли в воздух. Крэйг отправился на встречу с коллегой по журналу, который хотел обсудить тему возможных статей, и Фрэнки повела Фергюса на игровую площадку. Им повезло: мальчик сумел занять любимые качели, даже ждать в очереди не пришлось.

– Выпрямляй ноги, когда летишь вверх, вот так, – напомнила ему Фрэнки и снова толкнула качели. – Вжух! Ты – ракета, взлетающая в космос. Ты долетишь до Марса!

– РАКЕТА! – с восторгом завопил Фергюс. – Сильнее, мамуля, сильнее!