Текст книги "Энни с острова принца Эдуарда"

Глава 20. Признание Гильберта

– День прошел довольно скучно и прозаично, – зевнула Фил, лениво потягиваясь на софе, с которой она согнала двух чрезвычайно возмущенных этим кошек.

Энни читала «Пиквикский клуб» Диккенса. Теперь, когда весенняя сессия была успешно сдана, можно было себе это позволить.

– Да, ничего особенного сегодня не произошло, – согласилась она и добавила задумчиво: – Но для кого-нибудь этот день стал замечательным и неповторимым. Для кого-то он был наполнен восторгами и счастьем. Может статься, где-то свершилось великое событие, или кто-то написал потрясающую поэму, или родился гений! А кто-то, может быть, сегодня умирает от любви, Фил.

– Зачем вы перечеркнули такую красивую тираду этим последним предложением, дорогая? – фыркнула Фил. – Не желаю портить себе настроение, думая обо всех этих разбитых сердцах или еще о чем-нибудь столь же грустном.

– Но не сможете же вы уклоняться от грустных и неприятных мыслей всю свою жизнь, Фил!

– Да нет же, детка! Разве я имею что-нибудь против? Вот те же Алек с Алонсо – просто несчастье всей моей жизни! Но я же не жалуюсь!

– Вы никогда ничего не принимаете всерьез, Фил!

– А зачем? На свете и без того полно серьезных людей. Мир нуждается в таких, как я, Энни; мы ведь просто получаем удовольствие от того, что в нем живем! Представляете, какое бы это было ужасное место, если б кругом жили одни серьезные интеллектуалы, да честные зануды?! Моя задача здесь, на земле, в том, чтобы пленять и очаровывать! Признайтесь, когда я вошла в вашу жизнь, она от этого стала еще ярче и интереснее! Мы ведь так славно прожили эту зиму в Пэтти-Плейс все вместе, не правда ли?

– Все это так, – согласилась Энни.

– И все вы так полюбили меня, даже тетушка Джеймсина, которая не сомневается в том, что у меня мозги набекрень. Но зачем же мне меняться? Ох, Энни, я так хочу спать! Вчера допоздна я читала эту дурацкую книжку про привидения. Естественно, я лежала в постели, а когда окончила чтение, думаете, я смогла подняться и потушить свет? Как бы не так! И если бы Стелла не вошла в мою комнату, лампа так бы и горела до утра. Когда я услышала, что Стелла встала, то позвала ее и попросила погасить свет. Сама я не в состоянии была это сделать, и я ей это объяснила. Если б я заставила себя подняться, привидение точно схватило бы меня за ногу, и я не успела бы снова нырнуть под одеяло! Кстати, Энни, а тетушка Джеймсина уже решила, как проведет это лето?

– Да, она останется в Пэтти-Плейс. Я знаю, ради кого она все это делает… Ради этих трех несчастных кисок! Впрочем, она говорит, что это слишком хлопотно – снова перебираться в ее собственный дом. К тому же, тогда начнется настоящее паломничество гостей, а она этого терпеть не может.

– А что вы читаете?

– «Пиквикский клуб».

– При чтении этой книги у меня всегда начинает сосать под ложечкой… Вся эта вкусная еда, которая там описывается, разжигает зверский аппетит! – призналась Фил. – Персонажи то и дело поглощают ветчину, яйца и молочный пунш. Я немедленно лезу в буфет после чтения «Пиквика»… Кстати, о еде. У нас есть что-нибудь вкусненькое, королева Энни?

– Я приготовила лимонник сегодня утром. Хотите взять кусочек?

Фил весело помчалась к буфету, а Энни отправилась вместе с Расти погулять по саду. На улице было сыро, и в воздухе разливались тонкие ароматы; так бывает ранней весной, по вечерам. В некоторых тенистых местах в парке все еще лежал снег. Талые сугробы прятались от ярких лучей апрельского солнышка под развесистыми кронами сосен, которые росли вдоль дороги, ведущей к гавани. Поэтому, воздух все еще был холодный, а дорога – грязная. Но повсюду уже пробивалась зеленая травка; Гильберт чудом отыскал в каких-то ему одному известных уголках белые ландыши. Из парка он возвращался, неся целую охапку нежных цветов.

Энни уселась на большой серый камень, лежавший в саду. Она любовалась гладкими березовыми веточками, такими изящными и совершенными, трепетавшими на фоне розового весеннего заката. Воистину, о них можно было написать целую поэму!

Энни строила воздушный замок; в нем были чудесные дворы, залитые солнечным светом, и просторные залы. По всему этому чудесному замку распространялся запах арабских благовоний. Она жила в нем и была царствующей королевой. Поэтому, Энни нахмурилась, когда в ее мечту вторгся Гильберт Блиф. Молодой человек спешил к ней через сад. Последнее время она вообще старалась не оставаться наедине с Гилом. Но сейчас деваться было некуда: даже Расти ее покинул.

Гильберт сел рядом с Энни на камень и протянул ей свежесорванные ландыши.

– Не правда ли, Энни, эти цветы напоминают о доме и о наших полузабытых школьных пикниках?

Девушка приняла цветы и спрятала в них свое лицо.

– Я словно вдруг очутилась на той пустоши, входящей в земельные владения мистера Сайласа Слоана, – с восторгом сказала она.

– Полагаю, через несколько дней вы и взаправду туда попадете!

– Нет, только через пару недель. Я собираюсь съездить вместе с Фил в Болинброк, перед возвращением домой. Вы раньше меня попадете в Эвонли!

– Увы, Энни, я не смогу поехать на лето в Эвонли. Мне предлагают работу в офисе «Дейли Ньюс», и я решил принять это предложение.

– Вот как – пробормотала Энни, пытаясь представить себе лето в Эвонли без Гильберта. Почему-то такая перспектива ее не вдохновила. Но потом она решительно сказала:

– Для вас, конечно, это выход из положения…

– Да, и я очень на это рассчитывал. Это поможет мне продержаться в следующем году.

– Только не работайте слишком много! – вырвалось у Энни. Девушка густо покраснела. Ну почему Фил нет сейчас рядом! Она поспешно сказала:

– Вы всю зиму столько занимались!.. Правда, чудесный вечер? А знаете, под тем старым, трухлявым деревом я сегодня обнаружила белые фиалки! У меня такое чувство, будто я нашла золотую жилу…

– Вы всегда открываете золотые жилы, Энни! – заметил Гильберт несколько рассеянно.

– Идемте, может быть, вместе нам удастся найти еще, – предложила Энни с энтузиазмом. – Я позову Фил, и…

– Не нужно никого звать, Энни, и не думайте о фиалках… сейчас, – быстро сказал Гильберт, беря ее за руку. Как ни пыталась, девушка не смогла высвободить ее. Он продолжал с жаром:

– Мне нужно кое-что сказать вам!

– Не надо, Гильберт! – взмолилась Энни. – Ну, пожалуйста, не делайте этого!..

– Но я должен. Так больше не может продолжаться! Энни, я люблю вас, и вы это знаете. Не могу передать, как сильно мое чувство! Не обещаете ли вы мне, что когда-нибудь станете моей женой?

– Я… я не могу, – пролепетала Энни с жалким видом. – О, Гильберт, зачем вы все испортили?

– Так я вам безразличен… совсем? – спросил Гил после убийственной паузы, во время которой Энни не отваживалась поднять глаз.

– Нет, но… не в этом отношении. Я вас очень ценю, как друга. Но… я не люблю вас, Гильберт!

– Но могу ли я надеяться, что однажды случится чудо, и вы полюбите меня?»

– Нет, этого никогда не будет, – в отчаянии воскликнула Энни. – Я никогда, никогда не полюблю вас так, как… вам того хочется. И больше не стоит об этом говорить!

И снова наступила пауза – такая долгая и мучительная! Энни взглянула краешком глаза на Гильберта. Его лицо стало совершенно белым; такими же были и его губы, а в глазах… Но тут она вдруг вздрогнула и отвернулась. Все это нисколько не романтично!

Почему в жизни все предложения либо нелепые, либо такие… ужасные?

Разве когда-нибудь ей забыть о побелевшем лице Гильберта?

– У вас есть еще кто-нибудь? – спросил он, наконец, еле слышно.

– Нет, нет! – поспешно ответила Энни. – В этом смысле меня никто не интересует в целом мире, Гильберт! Но мы с вами должны… должны дружить по-прежнему!

Гильберт горько рассмеялся.

– Дружить по-прежнему! Мне мало одной вашей дружбы, Энни. Мне нужна ваша любовь, а вы говорите, что я никогда не смогу ее добиться!

– Мне очень жаль. Простите меня, Гильберт, – только и смогла сказать Энни. И куда подевалось все ее красноречие? Сколько раз в мечтах подбирала она те деликатные и высокие слова, которые скажет отвергнутым поклонникам, отказывая им окончательно и бесповоротно!

Гильберт легко отстранил ее руку.

– Мне не за что прощать вас. Иногда я думал, что не безразличен вам. Но, как видно, я сам себя обманывал. В том-то и дело. Прощайте, Энни!

Энни ушла к себе в комнату, села у окна, за которым шумели сосны, и горько зарыдала. Ей казалось, что она потеряла нечто бесценное, – дружбу Гильберта Блифа. Ну почему она должна ее потерять, почему? Как жаль, что все так обернулось…

– Что случилось, дорогая? – встревоженно спросила Фил, словно материализуясь из лунного света.

Энни не отвечала. В тот момент ей хотелось, чтобы Фил была на расстоянии примерно тысячи миль от Пэтти-Плейс.

– Небось, отказали своему Гильберту Блифу! Ну и идиотка же вы, Энни Ширли!

– Разве это идиотизм – отказываться выйти замуж за человека, которого не любишь? – холодно сказала Энни, выходя из своей депрессии.

– Да откуда вам знать, что такое любовь? Одно дело то, что вы там себе вообразили, и совсем другое – настоящая, земная любовь! Ну вот, первый раз в жизни сказала что-то стоящее! И как только мне это удалось?

– Фил, – взмолилась Энни, – оставьте меня, пожалуйста, ненадолго! Мой мир разлетелся на кусочки, и мне надо собрать его заново.

– Только Гильберта в нем не будет, не так ли? – усмехнулась Фил, закрывая за собой дверь.

Мир без Гильберта! Энни несколько раз повторила эти жестокие слова. Но это же будет пустыня! И во всем этом он сам виноват! Не он ли разрушил их прекрасную, добрую, как старое вино, дружбу? Она должна научиться жить без него!

Глава 21. Розы минувших дней

Энни провела чудесные две недели в Болинброке; однако, при воспоминании о Гильберте, к ней возвращались сердечная боль и неудовлетворенность. Впрочем, не так уж много у нее осталось времени, чтобы предаваться ностальгии. Маунт Холл – усадьба, в которой жили Гордоны – была весьма оживленным местом; в ней денно и нощно тусовались многочисленные друзья и подруги Фил. Она попала в нескончаемую круговерть визитов, танцев, пикников, катаний на лодках. Всем этим, с талантом полководца, заправляла Фил; Алек с Алонсо неотступно следовали за «хозяйкой их сердец»; казалось, у Фил не одна, а целых две тени. Энни даже усомнилась, что эти молодые люди способны еще на что-нибудь, помимо танцев. Они оба были очень милые и симпатичные, эти двое молодых мужчин, но Энни не особенно волновал вопрос, кто из них «выиграет скачки».

Кого он действительно волновал ничуть не меньше, чем раньше, так это Фил.

– Я так надеюсь, что вы, Энни, поможете мне сделать, наконец, правильный выбор! Подскажите, за кого из них выйти замуж, дорогая! – настаивала Фил.

– Принятие подобных решений нельзя доверять другим. Решайте сами, Фил! Вы же считаете себя достаточно сведущей в этих вопросах, чтобы советовать нам, за кого выходить замуж! – отвечала Энни довольно язвительно.

– Ну, это же совсем разные вещи! – искренне удивлялась Фил.

Но самое приятное воспоминание от пребывания в Болинброке осталось у Энни после посещения места ее рождения. Маленький, обшарпанный домик, некогда окрашенный в желтый цвет… Сколько раз воображение Энни рисовало эту улочку, на которой она родилась! Она оглядывала все вокруг восторженными глазами, когда они с Фил подходили к воротам.

– Я почти все так же себе и представляла, – призналась она. – Вот только жимолости под окном нет! Зато я вижу сирень у ворот и – да, так и есть! – муслиновые занавески на окнах. Как хорошо, что желтая краска все еще не сошла со стен этого дома!

Дверь открыла очень высокая женщина.

– Да, семейство Ширли проживало здесь лет двадцать назад, – кивнула она в ответ на вопрос Энни. – Они снимали эти апартаменты, и я их помню. Оба умерли от лихорадки один за другим, и это просто ужасно! У них остался ребенок… Думаю, и он давно умер. Он был довольно болезненным. Старый Томас с женой взяли его к себе, словно им своих ртов не хватало!

– Этот ребенок не умер, – сказала Энни, улыбаясь. – Он, вернее, она – перед вами!

– Что вы говорите! Да вы уже совсем взрослая! – воскликнула женщина с таким изумлением, как если бы ожидала увидеть перед собой все то же крошечное существо. Дайте-ка на вас посмотреть! Ну да, конечно! Сходство бросается в глаза. Вы – вылитая отец! У него были рыжие волосы. А от матери у вас – глаза и рот. Она была такая миниатюрная дамочка… Мой пострел посещал занятия, которые она вела в школе, и просто в нее влюбился. Ваших отца и матушку похоронили в одной могиле, и администрация школы сочла своим долгом поставить на ней надгробную плиту за их добросовестную службу. Так вы хотите зайти в дом?

– А вы позволите мне его осмотреть? – живо спросила Энни.

– Неужто нет! Проходите, если хотите. Это не займет много времени: здесь и смотреть-то нечего! Я все талдычу своему благоверному, чтоб пристроил новую кухню, но от этого увальня, пожалуй, дождешься… Вон там – гостиная, а наверху еще две комнатки. Идите, осмотрите все сами. Мне тут за ребенком нужно присматривать. Вы родились в восточной комнатке. Помнится, ваша матушка говорила мне, что очень любит смотреть, как восходит солнце. Вы как раз родились на восходе солнца, и первое, что увидела ваша мама, был его свет на вашем личике!

Энни, охваченная знакомым трепетом, поднялась по узкой лестнице в восточную комнатку. Для нее это место было священным. Здесь когда-то ее мама мечтала о материнском счастье; здесь, в благословенный час ее рождения, первые лучи восходящего, багрового солнца коснулись их двоих; и здесь отошла в мир иной она, – та, что дала ей жизнь… Энни благоговейно осматривала все в этой комнате. На глазах ее блестели слезы. Это была одна из тех драгоценных минут, которые, словно яркие вспышки, остаются в памяти навсегда.

– Подумать только, когда я родилась, моя мама была моложе, чем я сейчас! – прошептала Энни.

Когда девушка спустилась вниз, хозяйка дома встретила ее в холле. В руках она держала небольшой пыльный сверток, перевязанный мятой голубой ленточкой.

– Здесь старые письма, которые я обнаружила в кладовке наверху, когда снова сюда переехала, – сказала она. – Не знаю, что в них – так и не удосужилась их прочесть, но верхнее письмо адресовано Берте Уиллис, а именно так в девичестве звали вашу матушку!.. Возьмите, если хотите!

– О, спасибо вам огромное! – воскликнула Энни, в восторге прижимая к груди письма.

– И это все, что мы нашли в доме, – объяснила хозяйка. – Всю мебель продали, чтобы заплатить докторам, а жена Томаса забрала всю одежду вашей матушки и ее безделушки. Думаю, вскоре до них добрались эти маленькие сорванцы – ее детки. Насколько я их помню, они, как настоящие вандалы, крушили все вокруг себя. Эдакие жеребцы!

– У меня не было ни одной вещи, принадлежавшей моей матери, – в волнении произнесла Энни. – Я никогда, никогда не смогу отблагодарить вас за эти письма!

– Ну что вы! Да, а глаза ваши – в точности как у матери! Такие выразительные, говорящие… А отец ваш внешне особо ничем не выделялся, но человек он был прекрасный. Помню, о ваших родителях говорили, что они безумно любят друг друга. Бедняжки, недолго же они прожили вместе на белом свете! Но зато на их долю выпало редкое счастье – так любить! Они получили свое в этой жизни.

Энни поспешила домой. Ей не терпелось прочесть эти драгоценные письма. Но прежде она совершила еще одно паломничество. Расставшись с Фил, девушка посетила тот зеленый уголок старого Болинброкского кладбища, где покоились ее родители. Энни положила на их могилу белоснежные цветы, которые принесла с собой. Затем она вернулась в Маунт Холл и закрылась у себя в комнате, чтобы никто не помешал ей прикоснуться к страницам прошлого…

Примерно половина этих писем была написана ее отцом, а другая половина – матерью. Всего их было не много – не больше дюжины, – ибо Уолтер и Берта Ширли почти никогда не разлучались. Время не пощадило пожелтевшие, покрытые пылью страницы. Нет, они не мудрствовали лукаво, доверяя свои мысли и чувства бумаге! Каждая строчка в их посланиях дышала любовью и преданностью. Казалось, чувства этих двух влюбленных, которых давным-давно приняла в себя сырая земля, вдруг воскресли на страницах старых, полуистлевших писем.

Берта Ширли обладала особым талантом писать письма; мысли свои она облекала в изящные, отточенные фразы, и по ним, сохранившим очарование тех времен, можно было судить об утонченности натуры и ярко выраженной индивидуальности этой женщины. Письма были очень нежными, интимными, сокровенными… Но больше всего Энни растрогало одно письмо. В нем Берта Ширли сообщала мужу, который ненадолго уехал, что роды прошли удачно, и на свет появилась малышка – умнейшее, красивейшее, нежнейшее существо, – словом, одна такая на тысячу младенцев. Как молодая мать гордилась новорожденной, с какой нежностью она писала о ней!

«Наша девочка прекрасна, когда она спит, но она еще прекраснее, когда открывает свои глазки», – приписала в постскриптуме счастливая мать. Возможно, это была последняя строчка, которую она написала в этой жизни, ведь жить ей оставалось совсем недолго!

– Никогда не забуду этот чудесный день, – сказала Энни Фил, когда они встретились вечером. – Я ведь нашла своих родителей! Они ожили для меня в этих старых письмах! И я больше не сирота! У меня такое же чувство, как если бы между страниц старого фолианта я обнаружила душистые розы… минувших дней.

Глава 22. Весна и Энни возвращаются в Грин Гейблз

В кухне Грин Гейблз потрескивал огонь, и неровные тени плясали на стенах. Еще было слишком прохладно этими весенними вечерами. Через открытое окно, выходившее на восток, врывался целый мир звуков. Где-то вдали раздавались чуть приглушенные голоса. Марилла сидела у камина, по крайней мере, тело ее было здесь, но в мыслях она странствовала по дорогам прошлого, легкая и быстрая, как когда-то в молодые годы. Она поймала себя на том, что уже целый час предается воспоминаниям вместо того, чтобы продолжать вязать всякую всячину близнецам.

– Старею, – пожаловалась она вслух.

Марилла ничуть не изменилась за последние девять лет, разве что еще больше высохла, и все «углы» ее тела выступили сильнее.

А еще добавилось седины в волосах, которые она по-прежнему зачесывала вверх и скручивала на затылке в тугой пучок, воткнув в него две шпильки – быть может, все те же самые, что и раньше. Но выражение ее лица стало совершенно другим. В прежние времена ее губы готовы были раздвинуться в улыбке, – но Марилла почти всегда держала их сомкнутыми. Теперь же она улыбалась часто и искренне.

Марилла размышляла о своей прожитой жизни – о трудном, но счастливом детстве, о девических грёзах и неоправдавших себя надеждах и о нескончаемо долгих, сереньких и однообразных годах её заурядного существования. Их озарило появление Энни – живой, одарённой богатым воображением, импульсивной девочки; открывая людям мир своих фантазий и любви, она вместе с тем преображала повседневную жизнь, внося в неё столько душевного тепла, света и добра, что всё вокруг расцветало, подобно царице цветов – розе.

Марилла подумала, что из шестидесяти лет своей жизни она по-настоящему прожила только последние девять, – когда у неё появилась Энни. И завтра вечером она возвращается домой!

Кухонная дверь распахнулась. Марилла подняла глаза, ожидая увидеть миссис Линд. Но на пороге стояла… Энни! Высокая, с сияющими глазами, она держала в руках букет ранних весенних цветов, в котором ландыши соседствовали с фиалками.

– Энни! – воскликнула Марилла, и впервые в жизни не смогла скрыть своего изумления. Она заключила девушку в объятья, прямо вместе с цветами прижав её к груди, и принялась с чувством целовать огненные волосы и милое, родное лицо…

– Но я ждала, что вы вернетесь только завтра вечером! Как же вы добрались из Кармоди?

– На своих – на двоих, дражайшая из всех Марилл! Я же не раз уже это делала во время праздников в честь королевы. Завтра почтальон доставит сюда мой багаж. Просто, я соскучилась по дому и примчалась сюда на день раньше! И, знаете, я так дивно прогулялась этим майским вечером, пока шла со станции! Я остановилась на пустоши, чтобы собрать немного ландышей, а потом спустилась в Фиалковую Долину. Она сейчас напоминает гигантскую чашу, полную нежных фиалок небесного цвета! Вдохните их аромат, Марилла, утолите им свою жажду, пейте его!

Марилла с готовностью понюхала цветы, но куда больше, чем фиалки, её сейчас интересовала сама Энни.

– Садитесь, дитя моё. Устали, должно быть! Пойду, приготовлю что-нибудь к ужину.

– Марилла, сейчас над холмами взошла такая луна! А каким стройным хором приветствовали меня лягушки, когда я шла домой из Кармоди! Люблю их пение в ночи. Оно навевает старые воспоминания о счастливых, весёлых вечерах, проведённых в Грин Гейблз. А ещё я вспоминаю тот вечер, когда впервые приехала сюда… Вы помните его, Марилла?

– Конечно, – живо отозвалась та. – И никогда не забуду!

– В этом году наши «зелёные подружки» квакают просто неистово по болотам и ручьям. Буду слушать их в сумерках, стоя у окна. Вот как им удаётся радоваться и грустить одновременно?.. Но… я снова дома, и это – чудо! Редмонд прекрасен, Болинброк – пленителен, но дома я – только в Грин Гейблз!

– Говорят, Гильберт не вернётся в Эвонли этим летом, – заметила Марилла.

– Нет, – коротко ответила Энни, и что-то в её тоне заставило Мариллу внимательно взглянуть на неё. Но девушка, как казалось, была полностью поглощена аранжировкой цветов в вазе. Она почти сразу же сменила тему разговора:

– Не правда ли, цветы эти великолепны, Марилла? А год мне напоминает большую книгу. Весенние страницы её полны ландышей и фиалок, летние – роз, осенние – красных листьев клёнов, а зимние – падуба и веток елей.

– Гильберт… не провалился на экзаменах? – продолжала расспрашивать Марилла.

– Как всегда, был на высоте. Он первый в своей группе по успеваемости… А где близнецы и миссис Линд, Марилла?

– Рейчел с Дорой отправились к мистеру Харрисону, а Дэви побежал к Боултерам. Но, кажется, он возвращается!

Вбежал Дэви и, завидев Энни, остановился, как вкопанный. Затем он радостно вскрикнул и бросился к ней.

– О, Энни, как я счастлив вас видеть! Между прочим, за зиму я вырос на целых два дюйма! Сегодня миссис Линд измерила рулеткой мой рост. А ещё у меня нет переднего зуба! Миссис Линд привязала один конец нити к нему, а другой – к двери и захлопнула её… Этот зуб я продал Милти за два цента. У него их целая коллекция!

– Зачем ему коллекционировать зубы? – в недоумении спросила Марилла.

– А он из них хочет сделать ожерелье, чтобы играть в индейцев; он будет индейским вождём! – живо отозвался мальчик, взбираясь на колени к Энни. – В его коллекции уже пятнадцать зубов; ему все пообещали принести, так что нет смысла создавать свою коллекцию. Я же говорил вам, что все Боултеры – деловые люди!

– Надеюсь, ты хорошо вел себя в присутствии миссис Боултер? – строго спросила Марилла.

– Да, но… послушайте, Марилла, мне надоело соблюдать правила приличия!

– Но ещё быстрее тебе надоест не повиноваться, мальчик Дэви, – заметила Энни.

– А здорово было бы попробовать! – воскликнул он. – А потом я обещаю во всём раскаяться!

– Но вместе с тем тебе снова придётся испытать угрызения совести, Дэви. Ты ещё не забыл свой «побег» из воскресной школы прошлым летом? Ты же тогда ещё понял, что «если кривая и вывезет, то будет возить по кривой». Так что вы с Милти сегодня делали?

– Ну, мы ловили рыбу, гоняли кота, воровали яйца и кричали, чтоб услышать эхо. Там, за сараем у Боултеров, в кустах, поселилось славное Эхо. А кто это – Эхо, Энни? Скажите, я хочу знать!

– Эхо – это прекрасная нимфа, Дэви, живущая в чаще леса. С холмов она обозревает мир и смеётся над ним!

– А как она выглядит?

– Волосы и глаза у неё тёмные, а шея и руки – белые, как снег. Нимфа Эхо прячется от людей, чтобы ни один из смертных не увидел, как она прекрасна. Она быстроногая, как лань, и проявляет себя, отзываясь на наши голоса. И это всё, что нам о ней известно! Вы можете услышать её зов или смех в звёздной ночи. Но увидеть её нам не дано! Она умчится прочь, стоит лишь вам её окликнуть, и засмеётся, перелетая с одного холма на другой.

– Всё это правда, Энни, или… наглая ложь? – вопросил Дэви, глядя на Энни блестящими глазами.

– Дэви, – вздохнула та, – что же ты до сих пор не научился отличать мифы от обыкновенного вранья?

– Но кто это тогда отвечает нам из кустов на участке Боултеров? Я хочу знать! – не унимался Дэви.

– Подрастёшь – узнаешь!

Напоминание о возрасте направило мысли Дэви в другое русло. После минутного размышления он прошептал:

– Энни, я собираюсь жениться!

– Когда? – спросила Энни с той же серьёзностью, что и Дэви, сделавший это потрясающее сообщение.

– Не сейчас, разумеется! Только после того, как я стану взрослым!

– У меня гора с плеч свалилась! А кто счастливая избранница?

– Стелла Флетчер. Она моя одноклассница. Послушайте, Энни, другой такой хорошенькой девочки вы не встретите! Если я умру до того, как повзрослею, пожалуйста, не оставьте её…

– Дэви Кейт, что за чушь вы несёте? – возмутилась Марилла.

– Вовсе это не чушь, – обиженно сказал Дэви. – Она дала слово выйти за меня; она моя наречённая невеста, а если я попаду на тот свет, она останется моей… наречённой вдовой!.. Так я говорю, Энни? Знаете, за ней некому присматривать, кроме её старенькой бабушки!

– Энни, ступайте ужинать! – позвала Марилла. – Хватит этому ребёнку морочить головы всем нам!