Текст книги "Энни с острова принца Эдуарда"

Глава 33. «И все-то он ходит и ходит…»

Через три дня Энни вернулась домой из школы и застала Дженет всю в слезах. Такой она ее видела впервые, и это ее обеспокоило.

– Что случилось? – испуганно спросила она.

– Мне… мне сегодня исполнилось сорок! – всхлипнула та.

– Ну и что из того? Вчера вам было почти сорок, но вас же это не беспокоило! – заметила Энни, стараясь скрыть улыбку.

– Но… но, – Дженет набрала в легкие побольше воздуха, – Джон Дуглас никогда не сделает мне предложение!

– Сделает! – как можно увереннее произнесла Энни. – Но дайте ему время, Дженет!

– Время! – повторила та с неподражаемой усмешкой. – У него было двадцать лет! Сколько ему еще нужно?

– Не подразумеваете ли вы, что Джон Дуглас ухаживает за вами уже целых двадцать лет?!

– Вот именно. И он ни словом не заикнулся о свадьбе! Нет, я уже оставила всякую надежду, что он на мне женится. Я никогда не жаловалась ни одному человеку, но чувствую, что пора мне выговориться, иначе совсем поедет крыша! Джон Дуглас начал ко мне ходить двадцать лет назад, еще до того, как умерла моя мать. Ну, он все ходил и ходил, и по прошествии какого-то времени, я начала готовить приданое: шила лоскутные одеяла и все такое… Но предложения он так и не делал, хотя упорно продолжал ходить. В этой ситуации я ничего не могла поделать. Моя бедная матушка умерла на восьмом году нашего знакомства с Джоном. Думала, может тогда он, наконец, мне откроется, я ведь осталась в этом мире совсем одна! Он очень добрый, внимательный и все для меня готов сделать… кроме предложения. И так продолжалось всегда. А люди ругали меня вовсю. Поползли слухи, что я отказываю ему де из-за того, что мать его тяжело больна, и я не хочу быть при ней сиделкой. Да я бы с радостью ею стала! Ну, да пусть их думают, что хотят. Пусть уж лучше ругают меня, чем жалеют! Господи, это так унизительно, что Джон не просит моей руки! Почему, скажите вы мне? Если б я только могла знать истинную причину, я бы так не убивалась!

– Возможно, это мать Джона хочет удержать его подле себя? – предположила Энни.

– Нет, она-то как раз хочет, чтобы он женился! Она все время подчеркивает, что мечтает, чтобы сын устроил свою личную жизнь до того, как она ляжет в могилу. Она периодически ему на это намекает, – да вы и сами все слышали! Я думала, что сгорю от стыда!

– Все это выше моего понимания, – беспомощно развела руками Энни. Она подумала о Людовике Спиде. Но случаи не были похожи, как не были похожи и эти двое мужчин.

– Мужайтесь, Дженет, – решительно сказала она. – А почему вы давным-давно не дали ему «отставку»?

– Не могла я! – в отчаянии воскликнула Дженет. – Понимаете, Энни, я всегда была неравнодушна к Джону. Он мог продолжать ходить или бросить меня – все равно никого другого на моем горизонте не появилось бы! Так что, не все ли равно»

– Но это могло подхлестнуть его и заставить, наконец, поступить, как и надлежит мужчине, – то есть просить вас стать его женой, и точка, – заметила Энни.

Дженет отрицательно покачала головой и медленно произнесла:

– Нет, не стоило этого делать. Я боялась, что он примет все за чистую монету и немедленно уйдет, уйдет навсегда! Наверное, я – малодушное создание, но тут уж, видно, ничего не поделаешь!

– Еще как поделаешь! Дженет, еще не поздно все исправить! Нужно принять решительные меры! Дайте понять этому мужчине, что вы не намерены больше терпеть его пустые «хождения». Я поддержу вас!

– И не знаю даже, – безнадежно вздохнула Дженет. – Хватит ли у меня решимости? Я уже так сжилась с этой ситуацией! Но… обещаю вам подумать!

Джон Дуглас разочаровал Энни. Он так ей нравился поначалу, и она никак не думала, что он может играть в подобные игры с женщиной в течение двадцати лет! Да, его определенно надо было проучить. Энни злорадно подумала, что ей, пожалуй, доставила бы удовольствие хорошая сцена. Поэтому она обрадовалась, что Джейн сообщила ей, когда они вместе шли на молитвенное собрание следующим вечером, что она, наконец, решила проявить характер.

– Я покажу этому Джону Дугласу, как водить меня за нос!

– Вы совершенно правы! – с энтузиазмом подхватила Энни.

Когда молитвенное собрание подошло к концу, Джон Дуглас, как обычно, предложил Дженет проводить ее до дома. Вид у нее был испуганный, но вполне решительный.

– Благодарю вас, нет! – сказала она ледяным тоном. – Я сама найду дорогу домой. Как-никак, уже сорок лет по ней хожу! Так что не стоит беспокоиться, МИСТЕР Дуглас!

Энни не спускала глаз с Джона. В лунном сиянии она вновь увидела его лицо, и на нем отразились все его внутренние муки. Не сказав ни единого слова, он повернулся и зашагал прочь.

– Постойте! Постойте, мистер Дуглас! – закричала Энни, не обращая внимания на ошарашенных прохожих. – Мистер Дуглас, постойте!! Вернитесь!

Джон Дуглас остановился, но не сделал ни шага назад. Энни помчалась по дороге к нему, схватила за руку и потащила обратно к Дженет.

– Пожалуйста, идемте обратно! – взмолилась она. – Это все ошибка, моя ошибка! Во всем виновата только я. Ведь это я посоветовала Дженет… сыграть с вами эту шутку! Она не хотела! Но теперь все встало на свои места, ведь правда, Дженет?

Без лишних слов та взяла своего друга под руку, и они вместе удалились. Энни шла за ними на почтительном расстоянии, до самого дома и проскользнула в него с заднего крыльца.

– Спасибо за поддержку! – иронично сказала Дженет.

– Каюсь, ничего из этой затеи не получилось, – молвила Энни виновато. – Ну не могла я стоять и смотреть спокойно, – это было бы равносильно убийству! Я ДОЛЖНА была побежать за ним!

– Ну и хорошо, что вы это сделали. Когда я увидела, как Джон Дуглас уходит по дороге вдаль, я думала, что вместе с ним уходит и вся та радость, которая у меня еще осталась в этой жизни. Ужасное ощущение!

– А он спрашивал вас, почему вы так поступили?

– Нет, и словом не обмолвился об этом! – с неохотой ответила Дженет.

Глава 34. Лучше поздно, чем никогда

Энни очень надеялась на то, что из всего этого что-нибудь получится. Но не получалось. Джон Дуглас приглашал Дженет прокатиться вместе с ним и провожал домой с молитвенных собраний, как и всегда он делал это в течение последних двадцати лет. Казалось, все будет продолжаться именно так и двадцать лет спустя. Лето пошло на убыль. Энни продолжала преподавать в школе, писала письма и немного занималась.

Ей нравилось совершать прогулки по дороге в школу. Путь ее пролегал через болото. Болотистая почва, а на зеленом фоне – изумрудные, мшистые кочки… Рядом с болотом бежал, извиваясь, серебристый ручеек, и стояли высокие ели, ветви которых поросли серо-зеленым мхом. На выступавших из-под земли корнях, казалось, нашли себе приют все чудесные растения лесной страны…

В то же время, жизнь в Валей-Роуд казалась Энни несколько монотонной. Но вскоре случилось одно забавное происшествие.

Она не виделась с долговязым, лохматым Сэмюэлем – любителем мятных лепешек – с того вечера, когда он просидел целый час на заборе возле дома. Конечно, они с ним раскланивались при встрече, но это в счет не шло.

Одним теплым августовским вечером он появился снова и важно уселся на грубую скамью напротив крыльца их дома. Одет он был, как всегда, в брюки с заплатами, голубую джинсовую куртку с дырами на локтях и нелепую соломенную шляпу. Он грыз соломинку, и его ничуть не смущало даже присутствие Энни, на которую он то и дело поглядывал. Энни отложила в сторону книгу и со вздохом принялась вышивать салфетку. О разговоре с Сэмом нечего было и думать.

После долгого молчания Сэм вдруг заговорил:

– Я их покидаю, – сказал он ни с того ни с сего, показывая соломинкой в сторону соседского дома.

– В самом деле? – вежливо переспросила Энни.

– Угу.

– И куда же вы теперь направляетесь?

– Хе, подумываю, не обзавестись ли мне своим хозяйством… Есть в Миллерсвиле один дом, который мне подошел бы. Но если я буду арендовать его – мне нужна женщина…

– Да, конечно… – рассеянно согласилась Энни.

– Угу.

Снова наступила долгая пауза. В конце концов Сэм вновь извлек соломинку изо рта и сказал:

– Хочешь за меня?..

– Ч-что?! – прямо-таки подскочила Энни.

– Пойдешь за меня замуж?

– ЗАМУЖ?! – пролепетала бедная девушка.

– Угу.

– Но ведь мы едва знакомы! – нашлась она, наконец, с ответом.

– Вот когда поженимся, – тогда и узнаем друг друга поближе… – молвил Сэм.

Энни собралась с духом и сказала высокомерно:

– Разумеется, я не выйду за вас замуж!

– Не ошибись, детка! – начал увещевать ее Сэм. – Я парень работящий, да и счетец в банке имею…

– Не стоит говорить со мной об этом снова! И как это только взбрело вам в голову?

К ней постепенно вернулось чувство юмора, и вспышка гнева прошла. Ситуация, конечно, была совершенно абсурдная.

– Деваха ты – в полном соку, и походочка у тя ништяк! – продолжал Сэм. – А ленивая девка мне на што? Так што подумай, спешить мне с этим делом нечаго. Ну, я пошел! Доить коров надобно…

За последние годы иллюзиям Энни относительно предложений был нанесен такой урон, что они почти все развеялись, как дым. Так что она вволю посмеялась, не чувствуя какого бы то ни было разочарования. Она изображала пародию на бедного Сэма, когда рассказывала Дженет про это забавное происшествие. Энни поделилась с Дженет «впечатлениями» тем же вечером, и обе они от души посмеялись над этой полусентиментальной сценой, в которой Сэм сыграл роль героя-любовника.

В один из последних дней пребывания Энни в Валей-Роуд, в Уэйсайд приехал Алек Уард с важным сообщением для Дженет.

– Скорее поехали к Дугласам! – сказал он. – Им необходимо видеть вас! Наверное, старая миссис Дуглас в конце концов отдаст Богу душу. Хотя умирала-то она лет двадцать…

Дженет побежала за шляпой, а Энни спросила, в каком состоянии пожилая леди.

– Нет, у нее приступа и в помине нет, – серьезно ответил Алек, – но это-то меня и пугает. Раньше она стонала и металась по всему дому, а нынче лежит себе тихо, как мумия. А уж когда от миссис Дуглас и слова не дождешься, – дела плохи.

– Вы не любите миссис Дуглас? – вдруг спросила Энни.

– Я люблю кошек, если они ведут себя, как кошки. Но терпеть не могу кошачьих уловок в женщинах! – глубокомысленно изрек Алек.

Дженет вернулась домой, когда уже смеркалось.

– Миссис Дуглас умерла, – сказала она грустно. – Ее не стало вскоре после того, как я к ним приехала… Она спросила меня слабым голосом: «Теперь вы выйдете за Джона?..» Как видно, интересовало ее только это. Своим вопросом она ранила меня в самое сердце, Энни! Подумать только, родная мать Джона думала, что я не выхожу за него замуж… из-за НЕЕ! Я ничего не могла возразить ей в ответ: вокруг были другие женщины. Хорошо, что Джон при этом не присутствовал!

И Дженет начала безутешно плакать. Но я приготовила ей горячий имбирный напиток, чтобы поддержать ее силы (позднее Энни обнаружила, что вместо имбиря взяла перец, но Дженет так и не почувствовала разницы!).

Вечером, после похорон, Дженет с Энни сидели на крылечке, на ступеньках, и смотрели на закат. Ветер уснул где-то среди сосен, и на севере небо освещалось белыми всполохами зарниц.

Дженет была одета в то самое, ужасное черное платье; взгляд ее был жалок, а глаза и нос покраснели от слез. Они почти не разговаривали и Дженет не реагировала на все попытки Энни ее расшевелить. Очевидно, она предпочитала предаваться меланхолии.

Вдруг ворота открылись, и в сад вошел Джон Дуглас. Он направился к ним прямо через клумбу герани. Дженет поднялась к нему навстречу. То же самое сделала и Энни. И хотя последняя – девушка высокая, и в тот вечер надела белое платье, Джон не видел ее. Он видел лишь Дженет!

Джон Дуглас тихо спросил:

– Дженет, вы будете моей женой?

Слова эти прозвучали, подобно выстрелу, – как если бы они запоздали на двадцать лет и сейчас были вовсе не уместны.

Еще больше краснеть Дженет уже не могла, – она ведь слишком много плакала, и от этого лицо ее горело, как в огне. Поэтому, оно внезапно приобрело какой-то фиолетовый оттенок…

– Но почему, почему вы меня не просили об этом раньше? – медленно спросила она.

– Не мог. Она – то есть мама – взяла с меня обещание, что я этого не сделаю. Девятнадцать лет назад у нее был тяжелейший приступ. Мы думали, ей не выжить. И она стала умолять меня, чтобы я не делал вам предложения, пока она жива. Я вовсе не хотел ей обещать этого, хотя мы все думали, включая докторов, что осталось ей жить всего шесть месяцев… Но она упала на колени, больная и страдающая, и все умоляла и умоляла меня… И я сдался.

– Но почему ваша мама была так настроена против меня? – воскликнула Дженет.

– Да вовсе не была. Просто она не хотела, чтобы в доме жила любая другая женщина – вы или кто-то еще. Она пригрозила, что НЕМЕДЛЕННО отправится на тот свет, если я ей этого не пообещаю, и я стану убийцей собственной матери! Пришлось уступить. С тех пор она постоянно напоминала об этом, даже когда я ползал перед ней на коленях и молил отпустить меня…»

– Но почему вы мне все это раньше не рассказали? – задыхаясь, спросила Дженет. – Если бы я только знала… Почему вы не сказали мне?

– Так я пообещал ей, что ни одна душа об этом не узнает, – хрипло сказал Джон. – Она заставила меня поклясться на Библии! Дженет, разве я когда-нибудь пошел бы на это, если б не был так уверен, что все это долго не продлится? И я ошибался. О, Дженет, как я страдал все эти девятнадцать лет, если б вы знали! И вас я заставил страдать! Но… после всего этого, вы выйдете за меня? Дженет, вы согласны стать моей женой? Я пришел, как только смог, чтобы просить вас об этом!

В этот момент потрясенная Энни, наконец, осознала, что она здесь лишняя. Она потихоньку исчезла с крыльца и снова встретилась с Дженет только на следующее утро. Последняя поведала ей о том, как дальше развивались события.

– Какая жестокая, лживая старушенция! – в сердцах воскликнула Энни.

– Тс! О мертвых дурно не принято говорить! – серьезно молвила Дженет. – Если б она была жива, – тогда другое дело… Но ее уже нет. Так что, не будем о грустном, Энни! А знаете, я наконец-то счастлива! Я б еще и триста лет прождала, если б знала истинную причину!

– Когда вы женитесь?

– Через месяц. Конечно, это будет очень скромная свадьба! Представляю, что скажут обо мне люди! Уж они «перемоют» мне все косточки! Поползут сплетни, что, мол, поторопилась подцепить Джона, стоило его бедной матери сыграть в могилу… Джон предложил все им рассказать, но я ему запретила.

– Нет, Джон, – сказала я, – в конце концов она – твоя мать, и мы сохраним эту тайну, чтобы не запятнать ее имени. Какое мне дело до того, что могут подумать люди. Главное, теперь я сама знаю всю правду! Остальное – не столь важно. Эту тайну мы унесем с собой в могилу.

Так что пришлось ему согласиться.

– Вы можете простить такое, что я бы едва ли могла когда-нибудь простить! – сказала Энни довольно сердито.

– Вот поживете с мое, – измените свои взгляды на многие вещи! – терпимо сказала Дженет. – Со временем мы понимаем, как это важно – уметь прощать. Знаете, в сорок это значительно проще делать, чем в двадцать!

Глава 35. Последний год в Редмонде

– Ну, вот мы и снова вместе, загоревшие и полные сил, как олимпийские спортсменки, готовые к марафонскому бегу! – весело сказала восседавшая на чемодане Фил и облегченно вздохнула. – Разве это не чудесно – снова видеть наше старое гнездо, Пэтти-Плейс, и тетушку, и кошек?! Расти выдрали клок с другого уха, да?

– Расти был бы котом номер один во вселенной, если бы не его уши… – произнесла Энни, сидя на своем чемодане. Расти блаженствовал у нее на коленях; Энни вернулась, и он пребывал на седьмом небе от счастья…

– Тетушка, разве вы не рады нашему возвращению? – лукаво спросила Фил.

– Разумеется, рада! Но… не разберете ли вы, наконец, эту гору вещей? – взмолилась тетушка Джеймсина, обращаясь ко всем четырем смеющимся и болтающим, среди полного хаоса чемоданов, барышням. – Поговорите после. Сделал дело – гуляй смело! Именно так говорили, а главное, поступали в дни моей молодости.

– О, тетушка, наше поколение все делает как раз наоборот! Наш девиз: Играйте, пока играется, – а уж после – пашите, сколько душе угодно! После того, как развеешься, – все дела делаются играючи!

– Если вы собираетесь стать женой священника, – строго заметила тетушка Джеймсина, забирая Джозефа и вязание и возвращаясь к своим «делам насущным», с грацией, достойной королевы домохозяек, – то в вашем лексиконе не должно быть такого… э… слэнга, как, скажем, «пахать».

– Но почему? – простонала Фил. – Разве жена священника должна говорить только на языке… доктрины? Я лично не собираюсь. Все на Паттерсон-стрит употребляют слэнг, как язык метафор и если я не буду этого делать, – они, чего доброго, решат, что я – зазнайка и не примут меня в свой круг!

– А со своими вы уже говорили? – спросила Присцилла, скармливая кошке Саре кусочки своего ланча из корзины.

Фил кивнула.

– Ну и как они к этому отнеслись?

– О, мама стояла намертво. Но теперь мое слово – тверже алмаза. Не то, что раньше, когда я, Филиппа Гордон, умирала от нерешительности! Отец воспринял это известие куда спокойнее. Мой дедушка, оказывается, тоже был пастором. Так что папа питает слабость к духовенству… Ну, а после того, как я привезла Джо в Маунт Холл, матушка успокоилась. Мне кажется, мои предки его возлюбили… Вот только мама, почти в каждом разговоре, делала ему совершенно безобразные намеки на предмет того, о каком будущем для своей дочери она мечтает… Да, девочки, во время этих каникул путь мой далеко не всегда был усыпан розами! Но… я победила! Теперь Джо – мой, а все остальное мне глубоко безразлично!

– Вам-то – да! – мрачно изрекла тетя Джимси.

– И Джо – тоже! – возразила Фил. – Вы все жалеете его. Но, собственно говоря, почему? Думаю, ему можно завидовать! Во мне он получает сразу и красоту, и золотое сердце, и незаурядный ум…

– Хорошо, что мы знаем, как относиться к таким вашим речам, Фил, – терпеливо заметила тетушка Джеймсина. – Надеюсь, вы не разговариваете подобным образом с посторонними? Они ведь могут вас просто не понять…

– Да какое мне дело до того, что они могут подумать? Я такая, какая я есть, и если люди меня осуждают – это их трудности. Если бы я прислушивалась к каждому мнению, – жизнь стала бы невыносимой. Думаю, что Бернс немного покривил душой в той своей молитве!..

– Прости, Господи, если б мы отважились заглянуть к себе в душу, то поняли бы, что часто в молитвах просим того, в чем не так уж и нуждаемся, – откровенно сказала тетя Джеймсина. – А разве такие молитвы могут быть услышаны? Помнится, однажды я молила Бога даровать мне силы, чтобы простить одну даму… Но теперь я понимаю, что тогда вовсе не хотела ее прощать. И когда мне этого действительно захотелось, – я легко ее простила.

– Неужели вы способны долго на кого-нибудь дуться, тетя Джимси? – спросила Стелла, улыбаясь.

– О, было дело! Но с годами теряешь «вкус» к обидам.

– Это очень напоминает мне одну историю, – задумчиво произнесла Энни и поведала им то, что случилось с Джоном и Дженет.

– А теперь опишите нам ту «романтическую» сцену, о которой вы упомянули в одном из своих писем! – потребовала Фил.

Энни вдохновенно исполнила роль Сэмюеля. Девушки покатились со смеху, а тетя Джеймсина улыбнулась немного натянуто.

– Смеяться над «женихами», которым вы отказали, – дурной тон! – заметила она строго, а потом добавила: – Правда, я и сама этим всегда грешила!

– Расскажите нам о вашем романе, тетушка Джимси! – попросила Фил. – Впрочем, у вас, конечно, было их множество!

– Думаете, все в прошлом? – лукаво спросила пожилая леди. – У меня и сейчас они есть! Дома, например, три старых вдовца добиваются моей благосклонности. Вы, дети, вообразили себе, что только вы одни играете в эти игры?!

– Слова «вдовцы» и «благосклонность» что-то звучат не слишком романтично, тетушка!

– Конечно, нет! Но ведь и молодые не всегда полны романтики! По крайней мере, среди моих старых поклонников попадались одиозные личности. Я жестоко их высмеивала, этих бедолаг! Среди них был один такой, «мечтатель», по имени Джим Эльвуд. Никогда толком не знал, что вокруг происходит. До него дошло только через год, что я ему отказала! Он благополучно женился на другой. Однажды, когда они вместе ехали из церкви, его жена вывалилась из саней, а он и не заметил. А еще я помню одного, которого звали Дэн Уинстон. Этот слишком много знал. Ему было известно абсолютно все обо всем в этом мире и даже будущее! Он, не задумываясь, дал бы вам ответ на любой вопрос. Если б вы спросили его, когда наступит День Страшного Суда, он и тогда ответил бы, – и глазом не моргнул. Вот кто мне нравился, так это Милтон Эдвардс. Но замуж за него я не вышла. Почему? По двум причинам. Во-первых, шутки до него доходили, как до жирафа, а во-вторых, он никогда не просил меня стать его женой! Ну, самый интересный «жених» мой был некто по имени Горацио Рив. Но этот любил сочинять! Когда он рассказывал какую-нибудь историю, он добавлял такие подробности, что трудно было отличить правду ото лжи. Я не знала, то ли он беспардонно врет, то ли у него просто воображение разыгралось…»

– Ну а другие, тетя Джимси?

– Подите и распакуйте чемоданы, – строго сказала та, принимая по ошибке Джозефа за спицу и размахивая им в воздухе. – Остальные мои «женихи» были слишком хороши, чтобы над ними изголяться! Мне дорога память о них. Кстати, там коробка с цветами в вашей комнате, Энни! Час назад их принесли.

Через неделю после своего возвращение в Пэтти-Плейс девушки засели за зубрежку; они заканчивали свое обучение в Редмонде и надеялись, что их усилия будут вознаграждены. Энни посвятила себя занятиям английским языком, Присцилла – классической литературе, а Филиппа ушла с головой в математику. Иногда они чувствовали себя уставшими, временами – разочарованными, а порой им казалось, что игра не стоит свеч. Одним дождливым ноябрьским вечером Стелла в очередной раз усомнилась в том, что от всей этой зубрежки есть какой-то прок. Она отложила учебник и направилась в голубую комнатку.

Энни сидела на полу, в круге света, посреди измятых листов, сложенных в горку, наподобие снежной. Позади нее стояла лампа, которая освещала «поле битвы».

– Чем это вы тут занимаетесь?

– Да вот просматривала на досуге старые «сказки» – из тех, что мы писали еще в нашу бытность членами Клуба Сочинителей. Просто мне надо было перевести дыхание и взбодриться. А то я столько занималась, что начала видеть всякие «глюки». Вот я и поднялась сюда, чтобы достать эту макулатуру из чемодана. Эти истории слишком душещипательные и драматичные, чтобы можно было их воспринимать всерьез.

– Мне скучно и грустно, – сказала Прис, садясь на кушетку. – Нет, игра не стоит свеч! Все мои мысли кажутся мне допотопными. Они и раньше приходили мне в голову. Ну и в чем смысл нашего существования после этого?

– Детка, мы просто впали в депрессию после наших титанических усилий в процессе освоения наук… А еще нас доканывает эта погода. Вернее, непогода! Разве что Марку Тэпли не по чем этот ливень по ночам, после изнурительной зубрежки! А жить все-таки стоит!

– Да, ладно, я же не спорю. Просто сейчас у меня сплин, вот и все!

– Вспомните великих мира сего, которые жили и работали, не покладая рук! – мечтательно сказала Энни. – Разве не замечательно, что мы изучаем их интеллектуальное наследие? Нам передается их вдохновение! И подумайте о тех великих умах, которые будут жить в далеком будущем! Мы внесем свою скромную лепту в фундамент их гениальных дел и, быть может, облегчим им их задачу!

– Умом я соглашаюсь с вами, Энни, но душой воспрянуть мне не удастся никак. Я всегда такая скучная и меланхоличная дождливыми ночами.

– Иногда я ничего против не имею, когда по ночам идет дождь. Можно лежать в постели и слушать, как он барабанит по крыше и шелестит в соснах.

– Хорошо, когда дождевая вода остается на крыше, – заметила Стелла. – Не всегда так бывает. Я провела кошмарную ночь прошлым летом в одном старом фермерском доме. Крыша протекала, и капли дождя барабанили… прямо по моей кровати! Понятное дело, ни о какой романтике здесь не могло быть и речи! Пришлось мне вскочить и в потемках передвинуть эту старую, тяжеленную кровать из-под струи воды, – а она весила по крайнем мере тонну. Но это «кап-кап, кап-кап-кап» продолжало действовать мне на нервы всю ночь! Вы и понятия не имеете, что это за пытка – слушать отвратительную ночную «капель», барабанящую по голому полу. Она напоминает шаги привидения в ночи… Над чем вы смеетесь, Энни?

– Да эти истории, как сказала бы Фил, они – «убийственные», во всех отношениях, ибо все в них погибают. А все эти наши великолепные героини! Как мы их одевали! Они носили шелка, атласные и бархатные наряды, драгоценности, кружева, – и всегда – только это! Помнится, одна из героинь Джейн Эндрюс спала в ночной рубашке из белого атласа, расшитой отборным жемчугом.

– Продолжайте, – оживилась Стелла. – Жизнь вновь обретает определенный смысл в моем понимании, раз есть над чем посмеяться!

– А вот мои «перлы». Главная героиня, обвешанная бриллиантами «чистой воды», забавляется игрой в мяч… Но зачем она решила разодеться для этого «в пух и прах», – ума не приложу!

К тому же, хоть и встречают по одежке, но провожают по уму. Уж не знаю, на что она рассчитывала… В общем, всех их, наших героев и героинь, подстерегала одна и та же, печальная участь. Они либо умирали не своей смертью, либо несчастная любовь, в конце концов, сводила их в могилу. Никто не оставался в живых.

– Дайте почитать ваши истории!

– Ну, вот это, к примеру, – своего рода «шедевр»! И название – «Мои могилы» – вполне соответствующее. Я пролила примерно с четверть галлона слез, пока писала эту историю, а девчонки наплакали и того больше – несколько галлонов, – пока я ее им читала. Матушка Джейн Эндрюс после этого так ее распекала! Дело в том, что она не успевала стирать ее носовые платки! В общем, этот душещипательный рассказ – о «хождениях по мукам» жены одного священнослужителя. Я решила, что они будут принадлежать к методистской церкви, так как ей пришлось претерпеть много мук. И она хоронила своих детей, одного за другим, переходя с места на место… Всего их у нее было девять, и от Ньюфаунленда до Ванкувера потянулась сплошная полоса их могилок, отстоявших друг от друга на приличном расстоянии… Я описывала бедных детей, их последние минуты на смертном одре, их надгробия и сочинила не одну эпитафию… Вначале предполагалось, что я отправлю «на тот свет» всех девятерых несчастных, но, когда я избавилась очередным зверским образом от восьмого, у меня наступил кризис жанра. Ничего такого я уже выдумать не могла, и пришлось оставить девятого ребенка в живых, сделав его калекой…

Итак, Стелла погрузилась в чтение «Моих могил», рыдая от смеха почти над каждым абзацем; Расти спал без «задних лап», как только может спать кот, который провел ночь, свернувшись калачиком, на рассказе Джейн Эндрюс об одной пятнадцатилетней красавице, поступившей на работу нянечкой в лепрозорий (естественно, бедняжка скончалась потом от проказы)… А Энни листала старые рукописи и вспоминала былые деньки в эвонлийской школе, когда члены Клуба Сочинителей, сидя под елями или внизу, у ручья, среди папоротников, писали свои «истории». Как же здорово они тогда проводили время! Когда Энни читала эти старые рукописи, душа ее вновь переживала радостные, светлые мгновения, которые они все вместе пережили в те золотые дни. Эти забавные, «трагичные» истории членов Клуба Сочинителей по своему «пафосу» могли сравниться разве что с грандиозными сочинениями римлян и греков… Одна пьеса была, как ни странно, написана на куске оберточной бумаги… В глазах Энни зажглись веселые огоньки, когда она вспомнила, при каких обстоятельствах она ее написала. Этот скетч родился в тот день, когда девушка «загремела» с крыши дома одной… приятельницы, неподалеку от Тори-Роуд.

Энни вначале просмотрела его, а затем погрузилась в чтение. В этом скетче астры переговаривались с душистым горошком, а вьюрки, в кустах сирени, – с ангелом-хранителем сада. После того, как Энни дочитала его до конца, она долго сидела в молчании, глядя перед собой в пространство. Когда Стелла ушла к себе, она разгладила поверхность старой бумаги.

– Все у меня получится! – убежденно сказала она.