Текст книги "Охота"

Отец Шанель заработал деньги, продавая телефоны. Он не имел никакого отношения к торговому дому «Шерфон», но Средневековцев это не волновало, как не волновал тот факт, что «Пенджабский плейбой» вовсе не из Пенджаба. Им нравилась аллитерация, и, поскольку «Шерфон» звучит в лад с «Шанель», прозвище прилипло, хотя сама Шанель уже на третий день в СВАШ переименовала себя в Нел. На самом деле ее отец изобрел телефон, который он назвал «Сарос 7S», полупланшет, полутелефон, и его расхватывали как горячие пирожки. Денег у Шанель, наверное, было побольше, чем у Средневековцев, и собственный замок в Чешире с бассейном и кинотеатром, но все дело в источнике денег: она оказалась в итоге даже большим аутсайдером, чем я. Потому что одно из принципиальных отличий между СВАШ и Внешним миром заключается в том, что в СВАШ нет мобильных телефонов.

Я не хочу сказать, что дирекция запрещала мобильные, вовсе нет. Младшие классы пользовались ими в пределах разрешенного времени, то есть по вечерам и в выходные. Но в выпускных классах таинственные законы чести требовали избавиться от телефонов. Средневековцы представляли собой мощную, о шести головах, оппозицию соцсетям. «Ютьюб», «Снэпчат», «Инстаграм» – дикарство. Селфи – дикарство. «Твиттер» – дикарство. «Фейсбук» – дикарство. Видеоигры – дикарство. Средневековцы рассматривали техническую революцию как обратную эволюцию человечества. Они перемещались по школе, напоказ читая книги (бумажные книги – Средневековье, электронные – дикарство). Интернет допускался только в библиотеке и компьютерном зале, и его следовало использовать для исследовательской работы, а не для пользования соцсетями (я слышала, мальчика из предвыпускного класса исключили из школы за то, что он ночами пробирался в библиотеку и смотрел порно. Бедняга – наверное, он дошел до отчаяния). Очень-очень редко Средневековцы смотрели телевизор в телегостиной выпускного класса, но всякий раз, когда я проходила мимо открытой двери, они смотрели всегда только университетскую викторину и соревновались, кто больше даст ответов.

Казалось бы, ребята должны взбунтоваться против таких строгостей, но никто не бунтовал. Всех устраивал этот новый мир без мобильных – потому что его признавали Средневековцы. Такой мощью обладала эта совокупная личность, этот местный культ. Каждый хотел им подражать. Даже я, под действием общественного мнения, спрятала телефон в ящик стола и предоставила ему разрядиться. Не могла себе позволить выделяться еще больше, чем и так выделялась. Утратив таким образом контакт со старыми друзьями, я сделалась совсем одинокой. С папой я разговаривала по выходным, для этого имелся стационарный телефон на весь наш этаж, но там всегда выстраивалась очередь из Господи-боже и ее приятельниц, они ждали нетерпеливо, цокая языками, и я не могла сказать папе и половины того, что хотела бы. К тому же папа был в таком восторге от нового фильма, он снимал в Чили пещеры, полные летучих мышей и их помета, что язык не поворачивался признаться, как мне плохо. Скажи я об этом, и он бы вернулся домой. Он же любит меня, понимаете.

И еще я скучала без кино. Я убеждала себя, что пусть СВАШ мне отвратительна, можно же просто ходить на уроки, а по ночам, накрывшись с головой, смотреть фильмы на телефоне – однако я и это не решалась делать, то есть так-то я бы могла, но, как это ни дико, предпочитала подчиняться правилам, не хотела, чтобы меня сочли дикаркой.

Разумеется, в глубине души я понимала, что вся эта штука с телефонами – просто поза, как и весь культ Средневековцев. Но для Генри и его друзей это был очередной способ продемонстрировать, что в этой школе заправляют они, что все здесь подчинено их воле. Они могли навязать другим все что угодно – хоть прыгать на одной ножке по средам, – и все бы их послушались. Вместе с тем эта штука с телефонами была и не глупа, она соответствовала духу школы, стремлению отличаться от всего мира. Может быть, потому-то братья и дули им в задницу. Детки не проводят часы, уставившись на экран гаджета, а читают, занимаются спортом, играют на сцене и на музыкальных инструментах, поют в хоре и тому подобное. И всем приходилось много писать, настоящей ручкой по бумаге. Компьютерные тексты – дикарство, Средневековье – это письма и заметки в блокноте. В СВАШ так и летали, словно осенние листья на легком ветру, написанные от руки записки, причем написанные перьевой ручкой и чернилами, их писали на бумаге с фамильным гербом, а приглашения – на кремово-белых открытках толщиной чуть ли не с плитку в ванной. С такого Приглашения все и началось.

Оно пришло незадолго до полусеместровых каникул. В СВАШ это время называлось не каникулы, а Юстициум. Мы с Господи-боже были у себя в комнате, готовились ко сну. И тут мы как раз подходим к тому единственному моменту, когда моя соседка сама заговорила со мной. Она первая заметила, как Приглашение молча подсунули под дверь. Я еще и не повернулась, а она так и прыгнула на письмо, словно давно его дожидалась. Я принялась расчесывать волосы и в зеркало видела, как она прочла надпись на конверте и поникла.

– Это тебе, – сказала она так, словно глазам своим не поверила. Нехотя передала мне письмо.

Конверт был идеально квадратный, толщенная бумага цвета слоновой кости, сложенная углами внутрь и запечатанная – честное слово – каплей воска, алой, как предписанные школой чулки. На воске красовались изящные оленьи рога. «Робин Гуд, принц воров», – вспомнилось мне.

Господи-боже висела у меня над душой. Я сломала печать, как это делается в кино. Внутри оказалась толстая квадратная карточка. На ней всего три слова, точно в центре этой кремовой карточки, выведенные густыми черными чернилами. Буквы слегка блестели и словно приподнимались над страницей, их можно было пощупать.

ОХОТЪ СТРЕЛЬБЪ РЫБАЛКЪ

Я подняла глаза.

– Что это значит?

– Переверни, – велела Господи-боже.

Я перевернула карточку. На обратной стороне изящным курсивом сообщалось:

Вы приглашены провести Юстициум

в Лонгкросс-холле, Камберленд.

Выезд из СВАШ в 5 п.п. в пятницу

RSVP[4]4
  «Прошу Вас ответить».


[Закрыть]

Я повертела письмо в руках.

– А кому RSVP? – спросила я. – Тут не сказано, от кого приглашение.

– Потому что всем известно от кого, – отрезала Господи-боже. От ее былого презрения ко мне осталась лишь самая малость. – Это от Генри.

Генри, как я уже говорила, в СВАШ имелся только один. Жирные черные чернильные буквы поплыли у меня перед глазами. Следовало сразу догадаться. «ОХОТЪ СТРЕЛЬБЪ РЫБАЛКЪ». Странные знаки вместо «а» на конце слов. Выглядело, словно шутка, эти странные знаки на концах слов, но Средневековцы никогда не ошибались, а если что-то искажали, как в прозвищах Шафина и Шанель, то умышленно. Генри и на письме обозначал любимый кровавый спорт так, как произносил эти слова.

– Ты уверена?

– Да. Лонгкросс принадлежит его семье. Повезло тебе, – продолжала она. – У тебя, значит, есть шанс пробиться в Средневековцы.

Я так и села на кровать и уставилась на соседку.

– О чем ты?

Разволновавшись, Господи-боже совершенно позабыла принципы и села на кровать рядом со мной.

– Генри де Варленкур всегда приглашает ребят из младшего класса к себе на выходные в охотничий сезон. Если ты отличишься и им понравишься, то в следующем году, когда перейдешь в выпускной, сможешь стать одной из Средневековцев.

Для меня было немалой новостью то, что соседка вообще со мной разговаривает. А еще переварить такое известие. Я замолчала надолго.

– Ты же поедешь? – захлопотала Господи-боже. – Говорят, Лонгкросс потрясающий. Прямо-таки тонет в роскоши.

В кои-то веки сила оказалась на моей стороне, и я ограничилась пожатием плеч. Не хотелось ни в чем ей доверяться. Если Господи-боже хочет что-то про меня знать, пусть ведет себя по-дружески. С другой стороны, мне требовалась информация, так что я слегка смягчила тон.

– «Выезд»? – вслух прочла я. Зная Средневековцев, не удивилась бы, если бы прибыли настоящие кареты, каждая с восьмеркой лошадей, фыркающих, топающих копытами на подъездной дорожке.

– Генри вызывает автомобили из своего имения, – пояснила Господи-боже. – Его егеря доставят вас в Лонгкросс.

Я перевела взгляд с открытки на пылавшее завистью лицо соседки. Если бы на каникулы я могла поехать домой и повидать папу, я бы и думать не стала про Лонгкросс. Но папа оставался в Южной Америке, и мне предстояло отправиться к тете Карен в Лидс. Против тети Карен как таковой я ничего не имею и даже против Лидса, но у нее двое малышей-близнецов, вот они чума. Из-за них я не хотела жить с тетей и в итоге попала в СВАШ.

Итак, хотя я в жизни не охотилась, не стреляла по мишеням и не рыбачила, я всерьез собралась принять это приглашение.

Может быть, для учебы я достаточно умна, зато в этом случае я оказалась чудовищной дурой и совершенно не понимала, что происходит. И не то чтобы меня не предупреждали – очень даже предупредили, в самых ясных выражениях. Это была Джемма Делейни. Она перешла в СВАШ три года назад из «Бювли-парк», моей прежней школы. Она служила блистательным примером всем нам, ее фотографию повесили в холле «Бювли-парк» рядом с не слишком-то богатой витриной достижений (то ли дело средневековый атриум СВАШ, где за серебряными кубками и медалями дубовых панелей почти не видно). Джемма приезжала к нам на общешкольное собрание год назад, произносила речь, поощряла добиваться стипендии в СВАШ. Я с трудом ее узнала: прежде она красила волосы кое-как, корни темные, концы соломенные, говорила с сильным манчестерским акцентом. А тут явилась с длинными волосами оттенками светлого меда, в безукоризненной форме СВАШ, выступая перед нами, глотала гласные. Теперь я понимала: она старалась подражать Средневековцам.

Но на этот раз, когда она ухватила меня за руку у выхода из часовни СВАШ (только что закончилась утренняя месса), Джемма вновь выглядела совсем иначе. Я обернулась и увидела, что лицо у нее белое, как старая кость, волосы безжизненно повисли, взгляд затравленный.

– Не езди, – сказала она. Сильно растягивала гласные, от волнения вернулся ее северный акцент.

Я сразу поняла, о чем речь. О Приглашении. Об этом «ОХОТЪ СТРЕЛЬБЪ РЫБАЛКЪ» – Джемма советовала мне туда не ездить. Что же такое она знала?

– Почему бы и нет?

– Просто – не езди, – повторила она. С напором – никогда мне еще не давали совет так тревожно.

Она быстро прошла мимо и влилась в толпу. Я постояла еще мгновение, ребята обтекали меня с обеих сторон, а я все думала над тем, что услышала. Услышала, но не восприняла. Джемма растворилась в толпе, и вместе с ней исчез и возникший на миг страх.

По правде говоря, после того как меня столько недель унижали или вовсе не замечали и никуда не принимали, я счастлива была оказаться годной, получить Приглашение от Средневековцев. Накануне я столкнулась с самим Генри, он проходил мимо через большой холл Гонория. И он коснулся моей руки и заговорил со мной, прямо заговорил, впервые за весь семестр.

– Ты же приедешь на выходные? – настойчиво спросил он. – Будет такое веселье.

Он произносил «весель».

– Какое веселье? – переспросила я. И от усердия выговорила «висель».

Он снова улыбнулся, и у меня внутри что-то затрепетало.

– Вот увидишь.

Он слегка сжал мою руку, и я опустила взгляд на его ладонь, лежавшую на моем рукаве, – длинные пальцы, квадратные ногти, золотой перстень-печатка на мизинце. На печатке изящные маленькие рога.

В итоге, когда я в то утро стояла перед часовней и всем приходилось обтекать меня справа или слева, а я размышляла о том, что сказал Генри, и о том, что сказала Джемма, я на самом деле ничего не решала – мысленно я уже паковалась. Это было похоже на то, как человек подбрасывает монетку, но еще прежде, чем она упадет, он и без монетки знает, как поступит.

Глава 4

К тому времени, как я приняла решение в пользу «ОХОТЪ СТРЕЛЬБЪ РЫБАЛКЪ», у нас в СВАШ вроде бы никто уже ни о чем другом и говорить не мог.

В пятницу занятия длились только до обеда, потом длинные выходные – Юстициум, – и даже темы уроков были как-то связаны с охотой.

На латыни мы переводили отрывок из Овидия о Диане, богине – конечно же охоты. Как-то раз она отправилась купаться, и ее подглядел нагишом парень по имени Актеон. Богиня здорово разозлилась, и, чтобы он никому не разболтал о том, что увидел, она пригрозила: скажет хоть слово – превратится в оленя. Мимо проезжали охотники, и Актеону хватило ума (в мифах же почти все дураки) позвать на помощь. И, как было обещано, он тут же стал оленем.

– Что произошло затем, мисс Ашфорд? – обратилась к Шанели брат Моубрей. Брат Моубрей прямо-таки чует, когда ученики отвлекаются, а Шанель (как и я) в то утро не могла сосредоточиться на чтении. Она уже двадцать минут подряд таращилась в окно, где мелкий дождик капал на спортивное поле. Вздрогнув, она уткнулась в свой экземпляр Овидия и ткнула безупречным белым полумесяцем ногтя в нужную строку.

– Охотник превратился в добычу, – запинаясь, переводила она. – Собак обуяла волчья ярость, они разорвали его в клочья, как оленя.

– Все правильно, – сказала брат Моубрей. Брови у нее оставались черными, хотя волосы в пучке уже седели, и она выразительно поводила бровями, когда разволнуется. И в этот раз тоже.

– Пятьдесят псов разорвали Актеона в клочья, как оленя! – Она только что не облизывалась. – Античные авторы спорят об именах этих псов, – пустилась она объяснять, – но это, разумеется, уже не столь существенные детали. Овидий именует их Аркад, Ладон, Тигрис…

Тут я отключилась. Если сестра Моубрей собирается перечислить пятьдесят псов, можно помечтать о Лонгкроссе.

На уроке истории брата Стайлс тоже привлекли кровавые подробности. Она пустилась рассказывать о Джан-Марии Висконти, бездарном князе эпохи Ренессанса, у которого в жизни, похоже, была одна задача: разрушить созданное предками могущественное герцогство. И даже на этом уроке нашлось место охоте.

– Разумеется, более всего Джан-Мария прославился своим необычным хобби, – заявила брат. – Он был великим охотником, но добычу себе выбирал не среди животных.

Она поднесла книгу к длинному носу, скосила глаза.

– «Для забавы он устраивал травлю человеческую, и его выжлецы разрывали людей на части», – зачитала она. – Мистер Джадиджа, поясните нам значение старинного слова «травля».

Шафин откашлялся:

– Травля – это преследование, охота.

– Совершенно верно! – подхватила брат Стайлс. – Охота!

Ее глаза сияли зловещим светом.

– Добычей Джан-Марии стали его слуги, он травил их собаками для потехи, и, если кто-то оказывался непроворным и ему перегрызали горло, он попросту нанимал новых. Неудивительно, что его прозвали Джан Жестокий, – но эти слова брат произнесла без осуждения, скорее… с восторгом.

У меня мурашки побежали по спине.

Завершала первую половину семестра месса на Юстициум. Как всегда, мы пели псалом 41 «Как лань стремится к потокам воды, так стремится моя душа к Тебе, Боже!». Потом поднялся отец настоятель, и, кроме обычной ерунды – какие мы все молодцы и как хорошо учились, у кого какие оценки, какие команды победили в каких играх, – наш аббат также выбрал для проповеди тему – ага, вы угадали – охоты. Нас в очередной раз угостили притчей об основателе школы Айдане и его олене.

Внимание рассеивалось, я повернулась полюбоваться святым в витраже окна, однако взгляд мой так и не добрался до окна, уткнувшись в шесть идеальных затылков. Средневековцы сидели впереди, в нескольких рядах от меня. В одинаковой позе, скрестив ноги так, чтобы демонстрировать разноцветные гольфы, знак привилегированного статуса. Пирс, Куксон, Эсме, Шарлотта, Лара. И рядом с Ларой – Генри де Варленкур. Я поймала себя на том, что уставилась ему в затылок, изучаю завиток уха, и как блестят коротко подстриженные светлые волосы ближе к шее, а длинные и еще более золотистые кудри короной окружают макушку. Было тепло, но меня пробила дрожь. Трудно было поверить, что мне предстоят выходные в его доме.

Вдруг наступила странная тишина. Аббат с кафедры смотрел прямо на меня, его приятная физиономия выражала снисходительное недоумение.

– Вы не удостаиваете нас вниманием, мисс Макдональд?

Щеки вспыхнули: вся школа обернулась поглазеть на меня, даже Средневековцы. Глядели они довольно-таки высокомерно, за исключением Генри, который загадочно мне улыбнулся, отчего мое сердце затрепетало.

– Как я говорил, – загромыхал аббат, педалируя звук, незлобно посмеиваясь надо мной. Он подтолкнул очки выше к переносице и зачитал отрывок из жития, которое покоилось перед ним на старинном лектории. Я сосредоточенно слушала, хотя могла бы повторить этот отрывок наизусть: – «Благословенный святой, когда выжлецы подбежали совсем близко, дотронулся рукой до оленя и сделал его невидимым. Таким манером выжлецы, ничего не заметив, пробежали мимо и не коснулись зверя ни единым зубом, после чего Айдан вновь сделал оленя видимым для человеков, и шерсть его, и рога стали зримы, и олень отправился своим путем с миром».

Из часовни я вышла с полной уверенностью, что аббат знает, чем я буду заниматься в выходные, и специально ко мне обращал свою проповедь.

Когда я приплелась после мессы в комнату, у меня в желудке словно акробаты кувыркались. Из окна я наблюдала, как яркие дорогие автомобили прибывают на подъездную дорожку и снова отправляются в путь: родители забирали своих крошек, а из окон с завистью смотрели на них бедолаги, остававшиеся на выходные в школе. Те, у кого родители жили в других странах (таких было множество), служили в армии (тоже немало) и отпрыски иноземных королей (два-три). Я оказалась в числе счастливчиков, мне выпали великолепные выходные, и дело оставалось только одно: уложить вещи. Я уже было упаковалась, когда собиралась к тете Карен, но с тех пор разобрала свой чемодан, понимая, что наряды, предназначенные для Лидса, в Лонгкроссе не проканают. Вообще-то я понятия не имела, какая одежда приемлема в Лонгкроссе. Но помощь не заставила себя ждать.

Глава 5

Когда я поднялась по лестнице на свой этаж Лайтфута, меня уже дожидалась, сидя на подоконнике, Эсме Доусон.

Разделенные свинцовыми полосами ромбы окна отбрасывали пересекающиеся тени – Эсме как будто оказалась внутри сети. Она сидела в изящной позе и глядела в окно, словно позировала для фотосессии модного журнала. Наверняка специально так устроилась, чтобы я застала ее именно в таком виде.

Она изящно выпрямилась, когда я подошла к двери.

– Привет, – сказала она. – Формально мы друг другу не представлены. Я Эсме.

– Грир, – настороженно ответила я.

Она пожала мне руку – честное слово. На пальце сверкнула золотая печатка, в точности как у Генри.

– Как жизнь? – спросила она.

Никогда, буквально никогда в жизни мне такого вопроса не задавали. Знаю, так приветствуют друг друга персонажи в старых комических сериалах, но в реальной жизни слышать не доводилось. Я подумала: значит, так принято у Средневековцев. И как же отвечать на этот вопрос? В голове пронеслось несколько вариантов ответа. «По правде говоря, Эсме, пока толком не пойму. До сих пор ты и две другие сирены высмеивали меня, изображали провинциалкой из „Улицы коронации“[5]5
  Coronation Street, британский сериал, начавшийся в 1960 году и продолжающийся поныне, изображает жизнь обычных жителей провинциального городка.


[Закрыть], а теперь вдруг ты милая-мягкая, словно свежий пирожок…» Но конечно же ничего подобного я вслух не произнесла. Я была счастлива, что со мной вообще заговорили.

– Спасибо, хорошо.

– Собралась на выходные?

– Ой, совсем никак.

Она улыбнулась, в точности продемонстрировав разворот с рекламой зубной пасты в «Кантри лайф».

– Генри попросил меня помочь тебе собраться, а заодно ответить на вопросы, если они у тебя будут.

– Целая куча вопросов.

Она жестом указала на тяжелую деревянную дверь, где значилось мое имя, и имя Господи-боже (то есть настоящее ее имя), и где на доске для сообщений висело множество записочек, все для моей соседки.

– Идем?

Я открыла дверь. Господи-боже была уже там, разлеглась на постели. Похоже, из часовни она выбралась быстрее, чем я. При виде Эсме она сразу вскочила и только что не по стойке «смирно» вытянулась.

– Мы бы хотели побыть наедине, – ласково сообщила ей Эсме.

Господи-боже залилась яркой краской, с ненавистью глянула на меня и выскочила из комнаты.

Я расстегнула плащ, в котором ходила в часовню, швырнула его на стул. Чемодан на колесиках валялся открытый и пустой на кровати, мои одежки были разбросаны повсюду. Эсме присматривалась к этому беспорядку – и ко мне.

Я злилась на себя. Привыкла считать себя сильной молодой женщиной, феминисткой, но стоило Генри пригласить меня в Лонгкросс, и я изменила сестрам и впала в истерику, ах что же мне надеть. На всех уроках переставала внимать братьям и мечтала наяву, как пройдусь по Лонгкроссу в элегантном твиде, как поплыву через озеро на лодке в белом платье, в каком выходят к чаю. Во всех сценариях меня сопровождал Генри де Варленкур, болтая со мной, улыбаясь мне. Вот только не было у меня ни твида, ни белого платья для чаепитий. И хотя имение Генри могло, в отличие от моих снов наяву, не быть совсем уж точной копией красивых картинок «Мерчант Айвори» примерно восьмидесятых годов, скорее всего, не слишком-то оно от этих пейзажей и интерьеров отличалось. Мои джинсы в обтяжку, шапочки с помпоном и забавные футболки на темы разных фильмов, которые папа мне часто покупал, конечно же были неуместны.

– Ты, главное, вообще не переживай из-за одежды, – успокоительно заговорила Эсме. – Если чего-то не хватает, в Лонгкроссе тебе подберут. Бери только необходимое – нижнее белье, побольше носков, в чем спать. А во всем прочем придерживайся классики.

Она обшарила мой шкаф и обувную тумбу.

– Итак! Белая рубашка. Джинсы. Два теплых свитера. – Она бросила их в чемодан. – Футболки… хм…

Она взяла в руки одну из футболок с изображением Носферату[6]6
  Носферату – вампир в романе Брэма Стокера «Дракула». Так же называется классический черно-белый фильм ужасов 1922 года. Вампиры активны ночью, а днем спят в гробу.


[Закрыть] и надписью: «По утрам умираю».

– Нет, – решила она, моего мнения вовсе не спрашивая, и взяла другую, простую белую футболку. – Вот эту.

Эсме перерыла все мое добро, отвергая дикарские вещи и складывая в чемодан все то, что хоть отдаленно соответствовало стандартам Средневековцев. В итоге вещей набралось до ужаса мало. Наконец она обернулась ко мне:

– Есть у тебя выходное платье?

Еще один вопрос, которого мне никогда прежде не доводилось слышать, но по крайней мере на этот я могла ответить. Выходное платье у меня как раз было. Моя мама, работавшая костюмершей в кино, сшила мне волшебный наряд перед тем, как нас бросить. И вот загадка: ушла-то она не вчера. Она бросила папу и меня, когда мне было шестнадцать месяцев ровно.

Я видела последние свои фотографии с мамой (на стену в комнате в СВАШ я их вешать не стала): я была малышкой, только-только научившейся ходить, черные завитки волос, большие серые глаза. В свое время я часто вглядывалась в эти снимки, пытаясь понять, что же со мной не так, почему она решила уйти. Вроде бы я выглядела довольно симпатично. Вовсе не чудовище. Но, пережив худшую пору – грязные подгузники, ночные кормления, прорезывающиеся зубы, – мама все-таки решила, что материнство не для нее. Папа – вот видите, какой он хороший человек! – никогда, ни разу в жизни не сказал про нее плохого слова. Он рассуждает так: отцы все время бросают детей, и никто по этому поводу особо не возмущается, почему же к маме другое отношение? Вроде бы он прав, но все-таки – это действительно другое.

Единственное, что мама дала мне (ладно, если не считать того, что она меня родила), – это Платье. Мама с папой познакомились, когда оба работали на студии «Элстри». Не над какой-нибудь классикой, это было нечто вроде «Дневника принцессы», только еще гаже, если такое бывает. Я стараюсь не вспоминать даже название. Бодяга про девицу, которая только под самый конец фильма обнаруживает, что она принцесса. Мама шила всевозможные наряды для принцессы, такой премерзкий диснеевский типаж. Зато у нее осталась красивая ткань и бисер, а маме уже недолго было до родов к тому времени, когда съемки закончились, и она уже знала, что будет девочка, вот и сшила это платье мне на вырост. Ведь правда трогательно? Было бы трогательно, если бы она продержалась не шестнадцать месяцев, а все шестнадцать лет. Теперь вы понимаете, почему папа шестнадцать лет отказывался от любой работы за рубежом и только теперь поехал наконец в командировку, когда я поступила в СВАШ. Уходя от нас, мама поручила папе хранить это платье, чтобы я надела его на выпускной в средней школе, перед переходом в старшие классы. Он так и сделал. И я надела его в последний раз в «Бювли». И знаете что? Подошло идеально.

Вот ведь странно.

Обычно я не очень тщеславлюсь своей внешностью (ну, по крайней мере, не слишком), но должна сказать, в тот вечер на выпускном я выглядела в этом платье классно. Папа сфотографировал меня и отправил снимок маме в Россию или где у нее тогда были съемки – это было еще летом, и пока что ответа мы не получили. Не очень-то и жду.

Та же фотография висела на моей стене в Лайтфуте, и теперь я перевела взгляд на нее. Единственная фотография, где я не с папой. Тут я была вместе со своим классом на выпускном, перед тем как расстаться со школой. Вдесятером, обнявшись, широко раскрыв глаза, с улыбкой до ушей, мы все разом подпрыгнули. Каждый раз, как смотрела на этот снимок, чувствовала укол в сердце. Я так скучала по друзьям, так скучала. Даже не именно по этим друзьям, вообще – по тому, чтобы иметь друзей.

Я обернулась к Эсме, на тот момент – самому близкому мне человеку в этом месте. Я подняла Платье, выставила его напоказ. Оно было прекрасно. Я была уверена: оно уместно даже для Средневековцев, даже в Лонгкроссе. Знаете, я же его на выпускной надела не из любви к маме и не потому, что тосковала по ней, все это чушь сентиментальная. Мне вообще-то на маму наплевать. Я надела его потому, что оно такое красивое. И сразу видно, что сшито на меня, – оно серебристо-серое, подчеркивает серебряные искры у меня в глазах, и спереди нашиты крошечные черные бисеринки, спиралью, в такие спирали собираются стаи грачей на закате осенними вечерами. В СВАШ мы каждый вечер их видели.

Эсме прищурилась, рассматривая платье, словно какую-то гадость.

– Господи, нет! – воскликнула она. – Ни в коем случае.

Вероятно, у меня проступило на лице разочарование – она поспешно добавила:

– Не переживай. Тебе в Лонгкроссе что-нибудь подберут.

Я бережно выложила Платье на кровать.

– Что, и наряд подберут?

– Безусловно.

Меня так и подмывало пошутить:

– С Генри снимут?

Она рассмеялась. Это был не тот стервозный смех, какой часто раздавался у меня за спиной, а вполне приятный, искренний.

– Так, – сказала она, уютно устраиваясь на кровати, одну длинную ногу поджала, другая свободно болталась. – С вещами разобрались. Какие еще вопросы?

Я присела по другую сторону от кучи отвергнутых вещей и развела руками:

– Что происходит? Что будет там в выходные?

– Такое весель, – произнесла она в точности, как Генри. – Егеря заберут нас у входа в школу ровно в пять. Ехать недалеко: Лонгкросс в Озерном крае, примерно в часе езды к югу. Лучшие охотничьи угодья, сама убедишься. Когда приедем, у тебя останется время умыться и переодеться, а потом торжественный ужин в Большом зале. Затем в субботу – охота на оленя. В воскресенье стрельба по фазанам, а в понедельник, он же выходной, будем удить форель в озере.

Господи! Впервые до меня дошло, что, помимо торжественных обедов и переодеваний в разные наряды, мне предстоит в самом деле стрелять по живым существам, а я была вовсе не уверена, как это мне понравится. Конечно, можете назвать меня лицемеркой, ведь я с удовольствием угощаюсь мясом и ношу кожаные вещи, но как-то я сомневалась, что мне доставит удовольствие прикончить забавы ради красивое животное. Я про оленя, рыбы довольно-таки уродливы, так что я бы не заплакала, если бы выудила форель.

– Мне придется… ну это… убивать?

Красивые брови Эсме взлетели.

– Ну хотя бы постараться ты должна. Какой смысл охотиться, если никого не убивать? – Она коснулась ладонью моей руки. – Но по правде говоря, в первые же выходные новичкам редко удается завалить зверя. Так что особо не волнуйся.

– Дело в том, – отважилась признаться я, – что я и ружья-то никогда в руках не держала, да и удочку тоже. Я ничего не умею.

А если совсем честно, то еще больше, чем перспектива убить красивое животное, меня пугала возможность выставить себя законченной дурой.

– Не волнуйся, – повторила Эсме. – В имении десятки егерей, есть и загонщики, и заряжающие, и много еще кого. Куча народу, тебе покажут, что делать.

Я понятия не имела, что делают все эти люди, но слушала вежливо и внимательно.

– На каждом шагу тебе будет помогать опытный человек. И если кровавый спорт не в твоем вкусе, что ж… – Она снова улыбнулась. – Светская сторона жизни там тоже есть, еще как. Каждый вечер торжественный ужин, и великолепные пикники на охоте, и коктейли, и чаепитие. Невероятное весель.

Желудок мой совершил очередной кульбит, но я с готовностью закивала.

Брови Эсме озабоченно сошлись на переносице, она подалась вперед, но руку с моего локтя не снимала.

– Ну как, тебе полегчало?

И правда полегчало.

– Да, – сказала я. – Спасибо.

– Машины прибудут в пять. Тебя повезет егермейстер. Он просто лапочка.

Она поднялась с моей кровати единым плавным движением и перебросила волосы с одного глаза на другой. Идеально все отработано.

– Увидимся вечером. Ужин в восемь. Хорошей поездки.

У двери она слегка помахала мне – только пальцами изобразила волну, рука в этом не участвовала.

– И тебе, – пробормотала я.

Конечно, теперь, вспоминая, я говорю себе: о чем ты только думала? Слабачка, позволила этой ведьме рыться в своей одежде, указывать мне, что носить. Но надо же принять во внимание, что эти минуты с Эсме оказались самым длинным разговором, какой у меня состоялся с кем бы то ни было за весь семестр. Я изголодалась по дружбе. А мне тогда казалось, что именно дружбу предлагает мне Эсме.

И все же во мне еще тлела искра сопротивления. Когда за Эсме закрылась дверь, я сунула Платье в чемодан.

Глава 6

Часы в часовне прозвонили пять – мне уже пора было спускаться к выходу.

Я долго обрабатывала волосы щипцами, пока они не легли ровно, с блеском, потом потащила чемодан вниз и убедилась, что идет мелкий, противный дождик – ровно такой, чтобы все мои труды с прической стали бессмысленными.

В сторону ворот уже отъезжал неторопливо караван зеленых, словно гоночных, «Лендроверов». На миг я запаниковала: решила, что отбыли без меня. (Ирония судьбы: теперь бы я мечтала, чтобы они тогда уехали без меня.) Судя по тому, что сказала мне Господи-боже, когда я получила Приглашение, я была не единственным новичком из СВАШ, значит, мне предстояло ехать в одной машине то ли с кем-то из пока неведомых мне гостей, то ли даже со Средневековцами? Но все обошлось: один «Лендровер» все еще ждал у крыльца. Коренастый, массивный мужчина стоял рядом, опираясь на бампер. Невозможно было определить его возраст по дубленному ветром и зною лицу – он выглядел словно тот парень из «Стражей Галактики», Дерево который. Волос его я не могла разглядеть под плоской кепочкой из твида. На нем была клетчатая рубашка и зеленая куртка, похоже, стеганая. Мужчина аккуратно курил, пряча сигарету в согнутой ладони, словно ученик, затихарившийся от братьев.