Электронная библиотека » М. Дубинский » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 19 мая 2016, 16:00


Автор книги: М. Дубинский


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Генрих Гейне

Если кому-либо из величайших поэтов мира можно было перед смертью воскликнуть словами Фамусова: «Моя судьба ли не плачевна!» – то это, конечно, Генриху Гейне[72]72
  Heinrich Heines Samtliche Werke rait Einleitungen von Wilhelm Bolsche. – Baron von-Emlden: «Heinrich Heines Fanilienleben». 1895. – Adolph Kohut: «Heinrich Heine und die Frauen». 1888 –«Воспоминание г-жи Жобер о Гейне» (И. В., 1881, 8). – Варту. «Десять лет жизни Гейне» (Загр. В. 1884, 12). – Ведекинд. «Студенческие годы Гейне» (И. В. 1880, 7), – Гренье. «Из литературных восиоминаний о Генрих Гейне». (Р. В. 1893,1). – Пименова. «Гейне в семейной жизни» (М. Б. 1893, 2. – X Полонский. «Гейне в Париже» (В. Е., 1896,9), 11. – Его же. «Генрих Гейне и его жизнь» (В. Е., 1868, 9). – «Старое и новое о Гейне» (В. И. Л., 1888, 1).


[Закрыть]
. И в самом деле, что может быть печальнее участи человека, который был пламенным патриотом и прослыл отщепенцем, ненавидящим свое отечество; который был мыслью прикован к родному краю, а телом к далекой чужбине; который был евреем, несмотря на то что он не любил еврейства; мечтал о женщинах, исполненных ума, энергии, чувства, а жил с гризеткой, подобранной на одном из парижских бульваров, никогда не читавшей его произведений и считавшей своим идеалом жизнь одалиски, лишенной труда, забот и дум о будущем?

Вообще вся жизнь Гейне сложилась из противоречий. Писатель, владевший немецким языком как никто после Гёте, вырос в среде, в которой говорили только по-французски, во французской части Рейнской области, и последние двадцать пять лет своей жизни принужден был провести во Франции. Издеваясь над романтизмом, он был сам наполовину романтиком. Он всей душой тяготел к мирной жизни под мирными небесами и вел бурное существование в постоянной борьбе со своими политическими и литературными врагами, находясь в самом очаге европейских тревог – в Париже. Певец униженных и оскорбленных, мечтая о счастливом времени, когда люди будут сидеть за одним столом всеобщего довольства, когда не будет ни плачущего горя, ни равнодушной тоски, ни продажного патриотизма, он всю жизнь сам горевал, сам томился безысходной тоской, заглушая душевные пытки раскатами язвительного смеха, в котором, однако, ясно чувствовались невидимые миру слезы. Наконец, когда он умер, о несчастном поэте никто почти не вспомнил в Германии, еще недавно наполненной шумом его имени, а за печальной колесницей его шли несколько человек, из которых половина состояла из газетных репортеров, обязанных по долгу службы присутствовать на похоронах всяких вообще знаменитых людей.

Противоречие это, как мы сейчас увидим, проходило красной нитью также и по семейной жизни поэта: Гейне провел много лет с женщиной, которая не только уступала ему по широте умственного кругозора (на примере Шиллера и Гёте мы видели, что в этом нет ничего необыкновенного), но вовсе не имела его, никогда не читала гейневских произведений и так-таки до конца дней своих не могла понять, за что считают ее мужа великим человеком. Даже мать и сестра не составляли исключения; поэт, который в своих язвительных стихах не щадил никого, не исключая лучших друзей и подруг, и во всем находил удобную тему для язвительной насмешки, подходил к матери или сестре с чувством глубокого уважения, с детской боязнью, с братской нежностью, с. любовью, граничившей с обожанием.

Мать Гейне – Бетти

Что Бетти Гейне, мать великого поэта, имела благодетельное влияние на поэта – факт слишком известный, чтобы о нем нужно было распространяться. Она принадлежала к славному созвездию матерей, имена которых отмечены историей как светочи на жизненном пути вскормленных ими великих людей. Получив превосходное воспитание, владея в совершенстве французским и английским языками, она с самого начала явилась превосходной руководительницей сына, который ей именно обязан ранним развитием и любовью к литературе. Свободная от предрассудков, она и сыну внушила свободолюбивый образ мыслей, и это было ей тем более легко, что она сама была на первых порах его учительницей.

Гейне был живой ребенок, и ей стоило немало труда держать его в пределах, устанавливаемых добрыми нравами или приличием. Известен анекдот из детских лет Гейне. Мать поэта учила своих детей, что, будучи в гостях, никогда не следует съедать всего, подаваемого в тарелках, а непременно нужно что-нибудь оставить. Это что-нибудь носило даже особое название: «приличие». Точно так же она следила за тем, чтобы дети ее не набрасывались в гостях на сахар, подаваемый к кофе, и чтобы и тут они оставляли кое-что, т. е. опять «приличие». Однажды мать со всей семьей пила за городом кофе. Когда все вышли из сада, семилетний брат Гейне, Максимилиан, заметил, что в чашке остался большой кусок сахара. Думая, что его никто не видит, он быстро вынул его и положил в рот. Но Генрих видел и в сильнейшем страхе бросился к матери со словами: «Мама, подумай, Макс съел приличие!» Макс был наказан и потом уже никогда не лакомился «приличием».

Мать Гейне была очень музыкальна и учила сына игре на скрипке. Но Генрих не особенно любил это искусство, тем более что учителем его оказался человек далеко не добросовестный, чаще забавлявший ученика своей игрой вместо того, чтобы заставлять его самого играть. Зато правильно шло учение поэта, на которое мать обращала особое внимание. Еще совсем молоденькой девушкой она должна была читать отцу латинские диссертации, причем приводила иногда его в недоумение своими вопросами. Немудрено, что, сделавшись матерью, она все внимание обратила на развитие умственных способностей детей. Она же заметила в нем любовь к поэзии и всячески старалась разжечь в его душе божественную искру. Оттого-то впоследствии, уже будучи великим поэтом, Гейне так часто возвращался в минуты вдохновения к милому образу матери, посвящая ему лучшие минуты своих душевных восторгов и в нем отыскивая опору для примирения с невзгодами неустойчивого страдальческого существования. Какой, например, грустью и радостью в одно и то же время веет от удивительной его поэмы «Германия. Зимняя сказка», в которой поэт описывает восторг матери при возвращении сына с чужбины, – грустью по поводу печальной жизни и радостью по поводу встречи с родиной, одним своим присутствием способной разогнать эту грусть.

 
Мы из Гарбурга в Гамбург доехали в час;
Был уж вечер; приветливо-ярко
Улыбались мне звезды, и было тогда
Мне не холодно, но и не жарко.
И когда я приехал к мамаше, она
Испугалась, как только взглянула
На меня, и вскричала: «Дитя мое! Ах!»
И в восторге руками всплеснула.
«О, дитя мое, ты ли? Тринадцать ведь лет
Прожила я в разлуке с тобою!
Уж наверно ты голоден? Хочется есть?
Говори откровенно со мною!
У меня есть и рыба, и жареный гусь,
И прекрасные есть апельсины».
«Дай и рыбу, и гуся, мама,
Хороши ли твои апельсины?»
И когда я с большим аппетитом всё ел,
Мать была весела и счастлива,
Предлагала вопрос за вопросом – и все
Они были весьма щекотливы:
«О, дитя мое милое, кто о тебе
На чужой-то сторонке радеет?
Хорошо ли хозяйство идет у жены?
Чай, заштопать чулок не умеет!»
«Хороша твоя рыба, мама́, но ее
Нужно кушать весьма осторожно:
Ты теперь не должна мне мешать, а не то –
Подавиться ведь очень возможно».
А когда я всю рыбу поел, принесен
Был мне жареный гусь с черносливом;
А мама между тем обратилась ко мне
Вновь с вопросом весьма щекотливым:
«Ну, дитя мое милое, где тебе, здесь
Иль в Париже, жилося привольней?
Как, по твоему мнению, которым, скажи,
Ты остался пародом довольней?»
«Вот немецкие гуси, мама́, хороши,
А французы – те их начиняют
Несравненно искуснее нас и к тому же –
Что за соусы к ним сочиняют!»
Я откланялся гусю и отдал тогда
Своего уважения дань я
Апельсинам – и сладки как были они!
Превзошли все мои ожиданья.
Но мама́ мне опять предложила вопрос –
И совсем уж, совсем уж напрасно,
Потому что теперь о подобных вещах
Говорить чрезвычайно опасно:
«Ну, дитя мое милое, каковы
Нынче стали твои убежденья?
Ты политику, видно, не бросил! Скажи,
С кем теперь твои сходятся мненья?»
«Апельсины, мама́, хороши, но у них
Семена отвратительно горьки.
Сладкий сок я сосу, но привыкнул всегда
Я к сторонке откладывать корки».[73]73
  Пер. В. Костомарова.


[Закрыть]

 
Сестра Шарлотта

Другим существом, внесшим свет и радость в скорбную душу поэта, была сестра его Шарлотта Гейне. Это была верная подруга его молодости. С ней он делился первыми впечатлениями, ей вверял свои тайны и читал стихотворные опыты – первый лепет будущего великого художника слова. Как любил ее поэт еще ребенком, видно из следующего случая. Однажды рано утром, когда все еще спали, Генрих и Шарлотта играли в рифмы. Шарлотте эта игра была не по плечу, и она ему сказала: «На рифмы ты мастер, но я очень туга. Устроим лучше башню». Сказано – сделано. Собраны были ящики и нагромождены один на другой. Башня уже была вышиной в десять футов, но дети продолжали работу. Вдруг Шарлотта упала в верхний ящик, разорвав себе при этом платье. Не будучи в состоянии выкарабкаться, так как ящик был выше ее, она стала в нем возиться и едва не поплатилась жизнью, так как башня наклонилась и вот-вот грозила упасть. Генрих поднял отчаянный крик. Сбежались люди и не сразу могли понять, в чем дело. Вдруг из ящика раздается знакомый голосок: «Не бойся, я еще жива, но платье разорвала!» Когда бедняжку вынули из ящика, Гейне бросился ей на шею и долго не мог прийти в себя от радости.

Поэтические наклонности Гейне пробудились еще тогда, когда ему было десять лет, и этим он исключительно обязан сестре. Она воспитывалась в одном монастыре, то есть ходила туда учиться. Школой заведовали монахини, но в ней преподавали лучшие учителя города (дело происходило в Дюссельдорфе). Однажды учитель Б. рассказал своим ученицам историю, которую они должны были изложить своими словами дома. Долго билась девочка, но не могла вспомнить содержание рассказа.

– Что случилось? – спросил ее брат, увидев сестру со слезами на глазах.

Сестра рассказала.

– Успокойся, – ответил Генрих. – Вспомни только, о чем шла речь, а уж остальное предоставь мне.

Через час он принес сестре тетрадь. Счастливая Шарлотта тотчас положила ее в свою корзинку, даже не взглянув на исписанные страницы, и на следующий день торжественно понесла в школу. Через несколько дней, когда учитель вернулся с тетрадями учениц, Шарлотта сияла от радости, уверенная, что ее похвалят. Но учитель не только не похвалил, но строго спросил:

– Кто это писал?

– Я! – без запинки ответила Лотта.

– Никаких выговоров или упреков я не сделаю, скажи только, кто писал, – продолжал учитель.

Волей-неволей пришлось назвать автора. При этой сцене присутствовали два других учителя, и Б. прочитал им работу. Это была необыкновенная история с привидениями, написанная такими мрачными красками, что девочка, услыхав, каково ее «сочинение», начала плакать от страха. Ее примеру последовали другие ученицы. Учитель Б. посетил после этого мать Гейне и поздравил ее с талантливым сыном, который так легко написал превосходную вещь. Позвали мальчика, но он остался равнодушен к похвалам, считая свою работу простым делом. Учитель хотел оставить у себя рукопись, но ему дали копию. Эта рукопись тщательно сохранялась матерью и сестрой Гейне, но сгорела во время пожара. Мать потом со слезами на глазах рассказывала об этом случае, говоря, что ей не жаль бриллиантов, жемчуга, старинных кружев, серебра и других драгоценностей, погибших в огне, но жаль рукописи сына.

Слава Гейне бросала свет также и на его сестру. Однажды, после появления «Путевых картин» (в 1826 г.), Шарлотта предприняла путешествие по Германии, и дочь ее с гордостью рассказывает, как везде и повсюду ей приходилось слышать разговоры о книге Гейне. У Шарлотты было рекомендательное письмо к министру финансов К. во Франкфурте-на-Майне, который принял ее с большим почетом и представил семье Ротшильда в качестве «сестры Гейне». Одних этих двух слов было достаточно, чтобы Шарлотту встречали везде радушно. Она сразу же сделалась душой общества. В ее честь был даже дан большой обед, причем гостям ее представили опять-таки в качестве «сестры Гейне» без упоминания ее настоящего имени. На следующий день собралось большое общество у Ротшильда. Шарлотта несколько опоздала, так как ее задержали в другом месте, и когда она явилась, слуги поспешно бросились к ней навстречу, один снял мантилью, другой – капот, а третий, не спрашивая ее имени, широко раскрыл дверь в зал и громовым голосом произнес: «Сестра Гейне!»

Дружный взрыв хохота был ответом на эти слова. Можно себе представить неловкое положение Ротшильда. Шарлотта нашлась: она начала смеяться вместе с гостями, и все сошло как нельзя лучше.

Впоследствии, когда Гейне медленно умирал на своей постели в Париже, Шарлотта не раз услаждала своим присутствием горькие минуты его восьмилетней агонии.

Маленькая Вероника

Таковы были отношения Гейне к матери и сестре, отношения, находившиеся, как сказано, в полном противоречии с его язвительным умом, для которого, казалось, не было ничего, что нельзя было бы осмеять и отвергнуть. Такое же противоречие бросается в глаза и при обзоре его сердечных влечений, начавшихся, как у всех вообще поэтов, еще в раннем возрасте. Так, уже первая любовь, о которой он до последних дней сохранил самое светлое воспоминание, внесла только горе в сердце поэта, всегда открытое для радостей жизни. Кто была «маленькая Вероника», о которой Гейне с такой нежностью вспоминает в своих произведениях, осталось тайной до сих пор. Известно только, что она, не расцветши, отцвела в утре пасмурных дней. Он увековечил ее память в «Путевых картинах» и других сочинениях. «Вы вряд ли сумеете себе представить, – писал он, – как красиво выглядела маленькая Вероника в маленьком гробу. Стоявшие кругом зажженные свечи бросали мерцание на бледное улыбавшееся личико, на розы из красного шелка и шумевшую золотую мишуру, которыми были убраны головка и белый маленький саван. Благочестивая Урсула повела меня вечером в тихую комнату, и когда я увидел на столе маленький труп со свечами и цветами, мне сначала показалось, что это красивый образ из воска; но я сейчас же узнал милое личико и со смехом сказал: „Почему маленькая Вероника так тиха?“, а Урсула ответила: „Такой делает смерть…“ Как только благочестивая Урсула сказала: „Такой делает смерть“, я начал ходить взад и вперед один с серьезным лицом по большой картинной галерее. Картины мне уже не нравились так, как раньше. Мне казалось, что они как будто побледнели».

Смерть любимой девушки произвела глубокое впечатление на поэта, только вступавшего в юношеский возраст. Когда появилась его книга «Le Grand» (1827 г.), уже десять лет протекло со дня печального события, а душа его все еще окутывалась меланхолическим настроением при воспоминании о «маленькой Веронике», и напрасно старался он заглушить эту «зубную боль в сердце» суровой иронией над самим собой. «Горе, как червь, грызло мое сердце, – писал он позднее. – Я принес это горе с собой на свет Божий. Оно лежало вместе со мною в колыбели, и когда мать меня качала, она качала также и его, и когда она меня убаюкивала, оно засыпало вместе со мной и просыпалось, как только я открывал глаза. Когда я подрос, подросло также и горе и сделалось, наконец, совсем большим и разорвало мое… Но будем говорить о других вещах, о венчальном венке, маскарадах, о веселье и свадебных радостях – тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля».

Уже стоя одной ногой в могиле, Гейне не раз вспоминал поэтический образ девушки, явившейся перед его очарованными глазами на заре юности, когда страсти еще спали, но сердце уже начинало требовать любви и ласки. Так, по словам Каролины Жобер, подруги Гейне, издавшей впоследствии свои воспоминания, великий поэт сказал ей однажды: «Когда мы взошли на гору, ребенок играл цветком, который держал в руках. Это была ветка резеды. Вдруг она поднесла его к губам и передала мне. Когда я через год приехал на каникулы, маленькая Вероника была уже мертва. И с тех пор, несмотря на все колебания моего сердца, воспоминание о ней во мне живо. Почему? Как? Не странно ли это, не таинственно ли? Вспоминая по временам об этом происшествии, я испытываю горькое чувство, как при воспоминании о большом несчастье».

С тех пор резеда часто стала занимать место в произведениях Гейне.

Гимназистка А.

Но если «маленькая Вероника» была резедой, то дюссельдорфская красавица А., с которой Гейне встретился еще в то время, когда она училась в гимназии, была настоящей розой. Брат поэта, Максимилиан Гейне, рассказывает любопытный случай, относящийся к этой ранней страсти. Во время пребывания поэта в гимназии ему однажды поручили прочесть стихотворение Шиллера «Пловец» на публичном акте. Тогда Гейне был влюблен в гимназистку А., удивительно красивую, стройную девушку с длинными белокурыми локонами. Зал был битком набит. В первом ряду кресел сидел инспектор с помощником, а посреди них стояло свободное позолоченное кресло, предназначенное для председателя апелляционного суда, отца девушки. Председатель пришел поздно, и так как места для дочери не было, то ее усадили в позолоченном кресле. Гейне тем временем вдохновенно декламировал стихи Шиллера. Дойдя до стиха: «И дочери милой король подмигнул», он случайно взглянул в ту сторону, где стояло позолоченное кресло, и увидел в нем обожаемую девушку. Он остановился. Три раза повторил он: «И дочери милой король подмигнул», но дальше не мог пойти. Учителя начали ему подсказывать, но тщетно. Раскрыв широко глаза, он неподвижно уставился в неожиданное видение и вдруг упал в обморок. Никто в зале не знал причины. Родители подбежали. «Это, наверно, от жары», – сказал им инспектор и велел открыть окно. Вскоре и эта девушка умерла, промчавшись мимолетной тенью перед вдохновенным, по отравленным уже житейскими невзгодами взором поэта.

Гейне и «Красная Зефхен»

Мудрено ли, что после двух неудачных страстей, пережитых как раз в самом начале расцвета сердечной жизни, Гейне стал погружаться в тихую меланхолию и искать утешения в романтических грезах, окрашенных мрачными цветами фантазии? Чтение книг, в которых изображались страшные картины или привидения, сделалось его любимым занятием. Этот романтик, которому суждено было нанести смертельный удар романтизму, с удовольствием останавливался на мрачных сторонах жизни, и чем суровее была история, тем больше интересовала она его.

В эту именно пору жизни поэт влюбился в дочь палача. Звал он ее «Красной Зефхен». Гейне великолепно описал свой маленький роман в «Мемуарах». Ему было в то время около 16 лет, ей столько же. Высокого роста, с тонкой талией, парой темных глаз с таким выражением, как будто они задали загадку и ждут ответа, в то время как рот с тонкими губами и белыми, хотя несколько длинными зубами как бы говорил: «Ты глуп и никогда не разгадаешь». Волосы у нее были красные – не рыжие, а именно красные, как кровь, и висели длинными локонами ниже плеч, так что она могла их завязать под подбородком. Получалось впечатление, как будто ей перерезали горло и оттуда красными потоками льется багровая кровь. Гейне чувствовал к этой девушке сильное влечение и признается, что она именно пробудила в нем любовь к народной поэзии, так как знала много народных песен и вообще влияла благоприятно на развитие его поэтического таланта. Вот почему написанные им вскоре после того «Traumbilder» носят такой мрачный колорит.

Среди многочисленных песен Иозефы (так звали дочь палача) была одна, в которой были такие стихи: «Отилия, моя милая Отилия, ты, конечно, не будешь последней, скажи, хочешь ли ты висеть на высоком дереве? Или ты хочешь плавать в синем море? Или хочешь целовать обнаженный меч, который судил Бог?» На это Отилия отвечает: «Не хочу висеть на высоком дереве, не хочу плавать в синем море, хочу целовать обнаженный меч, который судил Бог». Когда Иозефа однажды пела эту песню и, подойдя к последней строфе, обнаружила внутреннее волнение, Гейне был до того потрясен, что вдруг расплакался, и, бросившись друг другу в объятия, они долго оставались так со слезами на глазах.

Гейне и дочь палача, проливающая горькие слезы в его объятиях! До такого диссонанса мог дойти только один автор «Книги песен», вся жизнь которого представляла собой одну сплошную цепь диссонансов и противоречий.

Рахель и Баронесса

Один или почти один раз Гейне мог считать себя не в разладе с окружавшей обстановкой; один раз ему можно было смело, не насилуя своей совести, сказать, что он встретил наконец женщину, которая достойна стать с ним рядом; но эта женщина была для него скорее идеей, чем женщиной. Мы говорим о знаменитой Рахили фон Фарнгаген, сыгравшей немалую роль в истории германской цивилизации.

О любви, о страсти тут не могло быть и речи. Рахиль была замужем, любила мужа, и нежное, но преступное воздыхательство или хотя бы безгрешный флирт были ей совершенно чужды. Зато в области благотворного влияния на поэтическое творчество Гейне женщине этой приходится отвести первое, если не единственное место. У нее был литературный салон. В этом салоне, где собирались лучшие умы того времени, высоко ставился культ Гёте, но и молодые силы находили в нем толчок для дальнейшего развития своего таланта.

Гейне был еще молод, когда впервые посетил салон гениальной женщины, и нисколько не удивительно, что он тотчас проникся благоговением к ней. «О чем только не упоминала она в течение часа беседы! – восклицает о ней один из ее современников. – Все, что она говорила, носило характер афоризмов, было решительно, огненно и не допускало никаких противоречий. У нее были оживленные жесты и быстрая речь. Говорилось обо всем, что волновало умы в области искусства и литературы». Она именно вместе с мужем, известным писателем, ученым и дипломатом, обратила большое внимание на поэтический талант Гейне, указывала на его недостатки, хвалила достоинства. Гейне часто говорил в своих письмах, что никто не понимает его так глубоко, как Рахиль. После отъезда из Берлина он находился в оживленной переписке с ней, что для него служило неиссякаемым источником удовольствия, как можно видеть из одного его письма к мужу Рахили: «Когда я читал ее письмо, мне показалось, как будто я встал во сне, не просыпаясь, и начал перед зеркалом разговаривать сам с собой, причем по временам немного хвастался… Г-же Фарнгаген мне писать совсем нечего. Ей известно все, что я мог бы ей сказать, известно, что я чувствую, думаю и чего не думаю».

С Рахилью Фарнгаген соединила еще поэта общая романтическая тоска по поводу того, что они родились в еврействе, между тем как еврейство противоречило всему складу их души и характеру. Он посвятил ей свое «Возвращение на родину», появившееся первоначально в «Путевых картинах», и писал в то время Фарнгагену, что этим посвящением хотел сказать, что принадлежит ей: «Пусть на моем ошейнике стоит: „J'appartiens a madame Varnhagen“».

Когда она умерла, он решил написать ее биографию, хотя и не исполнил своего намерения по разным причинам. Полную дань уважения Гейне отдал ее памяти в предисловии ко второму изданию его «Книги песен», в котором говорит: «Возвращение на родину» посвящено покойной Фарнгаген фон Энзе, и я должен похвалить себя за то, что первый публично почтил эту великую женщину. Со стороны Августа Фарнгагена было большим делом то, что он, отложив всякие сомнения в сторону, опубликовал письма, в которых обнаруживается вся личность Рахили. Книга эта вышла как раз в такое время, когда больше всего могла подействовать, утешить и укрепить. Она вышла в такое время, которое нуждалось в утешении. Рахиль как будто знала, какое посмертное послание суждено ей сделать. Она думала, конечно, что оно будет лучше, и ждала, но когда ожидание не прекращалось, она нетерпеливо покачала головой и, посмотрев на Фарнгагена, умерла, чтобы тем скорее можно было воскреснуть. Она напоминает мне сказание о другой Рахили, которая вышла из гроба и, стоя на дороге, плакала, когда дети ее шли в рабство. Не могу без уныния вспомнить о любвеобильной подруге, которая всегда относилась ко мне с неутомимейшим участием и часто немало тревожилась обо мне в ту пору моей юношеской надменности, когда огонь истины меня скорее разжигал, чем озарял.

Характер отношений между Гейне и Рахилью походил на его отношения с баронессой Гогенгаузен. Ее влияние на поэта было тем более велико, что она сама занимала место среди пишущей братии и даже писала стихи. Между прочим, она познакомила Гейне с произведениями Байрона, тогда Только впервые переведенными на немецкий язык. В салоне Гогенгаузен, в котором также собирались знаменитости того времени, его сравнивали с великим английским поэтом. Мерное время это ему нравилось, к тому же он всегда любил Байрона, как свидетельствуют сделанные им переводы некоторых произведений британского скептика и протестанта. Впоследствии он окончательно порвал с байроновским направлением, но сохранил к произведениям поэта то же чувство любви и удивления, а к баронессе благодарность за данный ею толчок к ознакомлению с ними. Почти до последних дней он находился с ней в переписке, и она же посетила однажды его в Париже, когда ее друг уже лежал прикованный к постели и когда встреча с желанным другом могла служить временным успокоением для его неизлечимых ран.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации