Текст книги "Женщина в жизни великих и знаменитых людей"

Но вот кончилось влияние матери. Гёте сделался юношей и пустился в открытое море жизни. Тут-то на первых порах, имея всего пятнадцать лет от роду, он опять столкнулся с женщиною. Но какая разница в чувствах? Там – любовь и чистота, здесь – любовь и тайные греховные мысли, тайные потому, что, несмотря на все свои выдающиеся способности, дававшие великому олимпийцу возможность быть выше своих сверстников на целую голову, в душе его не было еще тогда места для открытых чувственных порывов. В нем бродили уже страсти, но они были только легкой зыбью на гладкой поверхности моря, которому суждено было сделаться бурным только в будущем.

Кто была Гретхен, которую многие считают первой любовью поэта? Некоторые биографы и комментаторы совершенно отрицают ее существование, думая, что это был просто плод юного воображения[55]55
  См. напр. Предисловие Гедеке в «Goethes Werke», т. I, стр. XIV, или Шера «Гёте в молодости», стр. 39–40.


[Закрыть]. Конечно, есть некоторая доля поэзии в подобном взгляде на жизнь. Гретхен – поэтический образ! Она преследовала Гёте во дни юности, сопровождала его мечты в зрелом возрасте, служила ему музою на старости лет, воплотившись в конце концов в образе чарующей фаустовской Гретхен, лучшей и симпатичнейшей из гётевских героинь, которую немцы так охотно возводить в национальный тип. Как видно, простора для предположений здесь много. Но не лучше ли признать свидетельство самой матери Гёте, которая сама часто говорила о Гретхен, как о предмете первой любви ее сына, и в особенности автобиографии поэта, в которой он сам подробно распространяется об этой любви? Это тем более необходимо, что в самом факте нет ничего необыкновенного. Вот что рассказывает сам Гёте. Ему пришлось как-то очутиться в обществе веселых молодых людей, не брезговавших, как оказалось впоследствии, даже такими неблаговидными средствами, как подделка векселей, для того, чтобы добыть суммы, необходимые для кутежа. Между прочим они доставляли ему заказы на стихи для разных торжественных случаев, как свадьбы, похороны и т. п., и вырученные деньги прокучивали вместе. На собраниях этих-то молодых людей Гёте и встретился с очаровательной блондинкой по имени Гретхен. Она была старше его на год или полтора и хотя принимала поклонение молодого поэта, но не позволяла ему никаких фамильярностей. Так шло время. Однажды веселая компания засиделась за полночь. Гёте не мог вернуться домой, боясь отца, и остался среди товарищей, тем более, что ж Гретхен была тут же. Долго разговаривали молодые люди, но, наконец, стали засыпать один за другим. Заснула и Гретхен, положив хорошенькую головку на плечо своего кавалера, который гордо и счастливо сидел, стараясь не двигаться, нова сам не заснул. На следующий день утром Гретхен была уже более ласкова с поэтом и даже нежно пожала ему руку. Казалось, сближение было обеспечено, как вдруг полиция узнала о проделах молодых людей. Началось дознание, пошли допросы. Последние и расстроили все дело, так как Гретхен заявила на допросе, что действительно встречалась с Гёте и даже с удовольствием, но что она всегда смотрела на него, как на ребенка, и относилась к нему, как сестра к брату. Показание это оскорбило Вольфганга до глубины души. Он, несмотря на свои пятнадцать лет, считавший себя взрослым, превращается вдруг в мальчика, на которого смотрят сверху вниз! Гёте плакал, сердился, негодовал и, конечно, прежде всего «вырвал» из своего сердца «женщину», так беспощадно осмеявшую его лучшие «чувства»!

Впоследствии он написал водевиль под названием «Соучастники», в основание которого положены впечатления первой любви, – произведение детское, слабое, неустойчивое, как и сама любовь, послужившая ему канвою.

Но как мимолетны увлечения юности с ее первыми снами и думами! Если бы Вольфгангу Гёте в пору первой любви сказали, что скоро наступит пора, когда он забудет свою очаровательную Гретхен ради другой девушки, столь же прекрасной, но еще более близкой его сердцу, он, конечно, счел бы это оскорблением. Между тем прошло всего два года и то, что казалось раньше невозможным, сделалось совершившимся фактом. Случилось это уже в Лейпциге, куда Гёте уехал, чтобы сделаться студентом. В доме трактирщика Шёнкопфа собиралось за табльдотом[56]56
  Табльдот (франц. table d'hote) в гостиницах, пансионах, ресторанах – общий обеденный стол с общим меню.


[Закрыть] общество молодых людей, в том числе и Гёте. Хозяин и хозяйка, очень милые люди, восседали тут же, а их очаровательная дочь хлопотала на кухне и подавала гостям вино. Это и была Анна-Катерина или попросту Кетхен, которую Гёте, однако, в своей «Warheit und Dichtong meines Leibens» называет попеременно то Анхен, то Аннетою. Ей было девятнадцать лет и о красоте ее можно составить понятие по письму Горна, одного из друзей Гёте. «Представь себе девушку, – пишет он, – хорошая, но не очень высокого роста, с круглым, приятным, хотя не особенно красивым личиком, с непринужденными, милыми, очаровательными манерами. В ней много простоты и ни капли кокетства. Притом она умна, хотя и не получила хорошего воспитания. Он ее очень любит и любит чистой любовью честного человека, хотя и знает, что она никогда не может быть его женою». Молодая девушка не могла остаться равнодушной к вздохам поэта, составившего себе уже тогда громкое имя. Она отвечает ему взаимностью и между молодыми людьми начинают мало-помалу устанавливаться те отношения, которые характеризуют приближение более тесной дружбы. Вдруг с Вольфгангом происходит перемена. Из любви ли, по капризу ли своей подвижной, беспечной натуры он начинает мучить возлюбленную ревностью. Поводов нет, но это его мало тревожит: он сам создает поводы. Наконец, Кетхен надоели все эти приступы ничем не оправдываемых подозрений и она отшатнулась от него. Это послужило отрезвлением для поэта, но было уже поздно. Кетхен больше не возвращалась к Гёте. Как ей старался Гёте вернуть её расположение, все было напрасно. Разрыв оказался полным.

Только после этого Гёте почувствовал, как сильно любил эту девушку. Неслыханные душевные муки заставили его даже искать забвения в вине и кутежах, чем он расстроил свое здоровье на долгое время. Чтобы восстановить силы, Гёте уехал домой во Франкфурт, но образ очаровательной девушки последовал за ним и туда, тревожа его сон и не давая успокоиться наяву. Вдруг он узнает, что Кетхен выходит замуж и притом за человека, которого сам же он познакомил с нею. Удар этот был слишком тяжёл. Гёте не мог его перенести. Болезнь (легочное кровотечение), которая начала было проходить, снова вернулась. Он пишет своей возлюбленной трогательные письма, говорит, что уедет подальше от неё, постарается вырвать ее окончательно из сердца, что она даже не должна ему отвечать, но и в благородном порыве самопожертвования в душе его пробуждается сожаление о потерянном счастье и перо чертит грустно-задушевные строки: «Вы мое счастье! Вы единственная из женщин, которую я не мог назвать другом, потому что это слово слишком слабо в сравнении с тем, что я чувствую».

Плодом любви Гёте к Кетхен явилась пьеса «Хандра влюбленного» (Die Laune des Verliebten), в героях которой нетрудно узнать самого Гёте и Кетхен и которые проводят время в беспрерывных ссорах. Пьеса эта – первое драматическое произведение Вольфганга и значение её тем более велико, это она свидетельствует о глубоком реализме великого человека, бравшего сюжетами для своих произведений события из собственной жизни. Можно сказать, что все им написанное прошло предварительно через фильтр его собственной души, и в этом отношении невольно хочется ему верить, когда он говорит: «Все мои произведения – только отрывки великой исповеди моей жизни».

Когда Гёте выздоровел, его отправили в Страсбург для изучения юриспруденции. Страсбург был город живой, веселый, и Гёте невольно увлекся общим настроением и… забыл о Кетхен. Это – старая история. Сначала мы влюбляемся, затем восторгаемся, потом чувствуем себя несчастными, наконец забываем. «Вечно женственное» имеет и вечные свойства. Для Гёте процесс забывания прошлого начался с изучения танцев. В Страсбурге много танцевали, даже под открытым небом, и Гёте не мог отстать от общего увлечения, не впадая в противоречие с обществом, в котором находился. Он начал брать уроки у местного танцмейстера, у которого, к несчастью, были две дочери – Люцинда и Эмилия. Первый урок танцев решил дело: Гёте полюбил Эмилию, а Люцинда полюбила Гёте. Так как Эмилия любила другого, то сблизиться с нею Гёте не мог. Это его очень огорчало. Между тем Люцинда, как истая француженка, не скрывала своего чувства и часто жаловалась Гёте, что её сердцем пренебрегают. Случилась однажды в доме гадальщица, и Люцинда предложила обратиться к ней. Гадальщица дала плохое предсказание. Ея карты показывали, что Люцинда не пользуется любовью человека, к которому она неравнодушна. Люцинда побледнела и гадальщица, догадавшись, в чем дело, заговорила о каком-то письме, чтобы поправить дело, но девушка прервала ее словами: «Никакого письма я не получала, а если правда, что я люблю, то правда также, что я заслуживаю взаимности». С этими словами она расплакалась и убежала. Гёте вместе с Эмилией бросились за нею, но она заперлась и никакие просьбы не заставили ее открыть двери.

Так как роман, начавшийся при таких неблагоприятных условиях, не мог кончиться ничем хорошим, то самое лучшее было прекратить его возможно скорее. Сделала это Эмилия, предложив Гёте прекратить уроки танцев. Гёте стал оправдываться и доказывать, что он никогда не питал к Люцинде расположения, никогда не высказывал ей своих чувств, а, наоборот, восторгался одной Эмилией. Оправдание это послужило для него обвинительным приговором. Эмилия чистосердечно призналась ему, что любит другого, которому дала даже слово, и что Гёте поступит благородно, если оставит их дом, так как и она начинает привязываться к нему все более и более, что может иметь дурные последствия. Подчиняясь горькой необходимости, Гёте удалился, сопровождаемый до дверей любимою девушкою, которая в минуту прощания прижалась к нему и нежно поцеловала. Вдруг появляется Люцинда. Она услыхала разговор сестры и бросилась к дверям с криком: «Не ты одна простишься с ним». В ту же минуту она схватила его в объятия и, прижавшись лицом к его лицу, осталась так на некоторое время. Когда Эмилия подошла к ней, Люцинда оттолкнула ее и крикнула:

– Прочь! Не в первый раз ты отнимаешь у меня человека, который меня любить и которого я любила. Я откровенна, чистосердечна, и каждый думает, что сразу меня понял, и пренебрегает мною, а ты хитра, коварна!

Люцинда пришла в экстаз и, обхватив голову Гёте руками, крикнула сестре:

– Этот человек никогда не будет моим, но и твоим он никогда не будет. Трепещи же моего проклятия! Да обрушится горе на ту, которая первая поцелует его после меня! Ну-с, можешь теперь бросаться ему на шею! Посмей только!

Несчастного Гёте спасли только ноги: он бросился в бегство…

Гёте убежал из объятий Люцинды, чтобы попасть… в объятия Фридерики.

Среди многочисленных романов, пережитых великим поэтом, его роман с дочерью зозенгеймского пастора Брюна, Фридерикой, заслуживает особого внимания. От него веет свежестью и чистотою. Чувствуется дыхание оживляющего мая, грезятся цветы, деревья, поля и посреди всего этого нежный отпрыск идиллической деревенской природы – сама шестнадцатилетняя, добрая, поэтическая Фридерика, бегавшая по этим полям, укрывавшаяся от жары под этими деревьями, оглашавшая воздух радостными песнями среди этих цветов, которые она сама насадила.

В то время, когда Гёте познакомился с Фридерикой, ему было всего двадцать лет. В этом возрасте не может быть еще и речи об истинной, глубокой любви. Но зато как широка любовь в эти годы! Все небо и землю, весь мир вмещает в себе сердце двадцатилетнего юноши, когда в него попадет искра божественного огня, брошенного в мир еще в первые дни мироздания. Такова именно была любовь Гёте к Фридерике. Он поехал в Зозенгейм случайно, не предвидя, что там встретится с девушкой, которая наложит глубокий отпечаток на всю его жизнь; тем более велико было его восхищение, когда в скромном домике зозенгеймскаго пастора перед ним предстала, сияя целомудренной красотой, еще нетронутая жизнью, еще только шедшая навстречу будущему, маленькая Фридерика. Она была в коротенькой юбке и черном фартуке; глаза ее блестели, слегка вздернутый носик как бы спрашивал, что это за пришелец, приехавший из шумного города в их тихую деревню, где все мирно и просто, где люди живут жизнью предков, отделенные от них целыми тысячелетиями. И пришелец ей ответил. Но что это был за ответ! Страсть лилась из его уст, вдохновение сверкало в его взоре.

Малютка оцепенела, она впилась глазами в его великолепное лицо, она ловила жадным слухом каждое его слово, старалась запомнить каждый его жест. Не мудрено: с нею говорил Гёте!

Глубокой поэзией веет со страниц автобиографии германского олимпийца, на которых, уже стариком, он вспоминает встречу с удивительной девушкой в доме зозенгеймского пастора. Гёте так ее любил тогда! Он не говорил ей об этом, но разве не красноречивее его слов был молодой пыл, клокотавший во всем его существе в то время, когда он находился около Фридерики?

* * *

В первый же день он был страстно влюблен и сердце его тревожно билось при мысль, что она, может быть, уже любила, может быть, даже уже помолвлена. К счастью, не оказалось ни того, ни другого. Фридерика, как весенний цветок, только начинала жить и рвалась навстречу к тому, кто первый протянет к ней руку…

На следующий день все было кончено. Молодые люди гуляли вдвоем. Сколько слов было сказано за эти краткие минуты прогулки! Потом они слушали проповедь пастора в церкви. Слушали ли они ее на самом деле? Не беззвучно ли замирали для них в пространстве слова священника в то время, когда их глаза ловили друг друга, а уста тянулись для поцелуя? А потом, днем, когда маленькое молодое общество у пастора устроило игру в фанты, как искренно звенели в воздухе их молодые голоса и как жадно было прикосновение их губ, освященное игрою, но подогретое внутренним пламенем! И вдруг тайный поцелуй, настоящий, не формальный, среди разгара игры, втайне от молодых подруг и товарищей… А на следующий день уже отъезд во Франкфурт, отъезд почти в качестве жениха, хотя помолвки не было, потому что между первой встречей Гёте с своей возлюбленною и высшим моментом его любовного экстаза прошло всего два дня!

История европейской литературы многим обязана бедной деревенской девушке, внушившей столь сильное чувство одному из величайших её представителей. Для Гёте после встречи с Фридерикой мир поистине раскрылся для любви. Он пел, как «птица меж ветвей вольна и солнцу рада», говоря собственными словами поэта. Значение этого было тем более велико, что со времени грустной истории с Кетхен он почти расстался с своей музой. Фридерика оживила в нем стремление в творчеству. Она сама явилась для него музой. И как знать, может быть, не появись она на перекрестном пункте, двух полос душевной и умственной жизни великого поэта, сколько перлов красоты и вдохновения не было бы извлечено из бездонного моря, клокотавшего в сердце гения всемирной поэзии.

К несчастно, конец романа с Фридерикой не был похож на его начало. Гёте не смел жениться на ней, хотя фактически уже считался её женихом. Дочь бедного пастора не могла сделаться женою сына именитого франкфуртского гражданина, который никогда не дал бы согласия на такой брак. Сам Гёте невольно поддался дурному впечатлению, когда семья пастора приехала в Страсбург. Если в деревне Фридерика казалась лесным цветком или нимфой, то в городе, где ей пришлось бы жить по выходе замуж за Гёте, она напоминала простую крестьянку. Уезжая из Страсбурга, очаровательная девушка увезла назад то чувство, которое Гёте привез с собою из Зозенгейма в Страсбург. Он продолжал ее любить, томился по ней, но ясно сознавал, что разлука неизбежна. Сознавала это и сама Фридерика, которая в порыве самоотвержения сама постаралась облегчить ему тяжелую задачу. Ни единого слова укоризны не сорвалось с её уста, когда Гёте приехал к ней снова, чтобы проститься навсегда. Она старалась казаться бодрою, утешала его, говорила о неизбежности разлуки голосом, в котором слышались твердая воля и решимость. Одни только щеки её были бледны, как полотно, и в глазах стояли слезы…

Фридерика осталась верна Гёте до могилы. Несмотря на многочисленные предложения, она ни за кого так и не вышла замуж.

На примере Фридерики можно наглядно проследить благотворное значение женщины в жизни великого человека как с положительной, так и с отрицательной точек зрения, на который было указано в предисловии к настоящей монографии. Когда Гёте встретился с прелестной девушкой, страсть к литературе, уснувшая в нем, благодаря несчастному стечению обстоятельств, снова пробудилась; когда он расстался с нею под влиянием других, столь же несчастно сложившихся обстоятельств, творческая деятельность его опять забила ключом. Счастье и горе послужили для Гёте одинаковым источником вдохновения. И действительно, мы видим, что, расставшись с Фридерикой и желая заглушить в душе тяжелые чувства, он усердно занялся, работой, написал много произведений, в том числе «Геца», который произволе сильное впечатление и сразу поставил автора во главе тогдашнего течения, известного в истории литературы под именем «бури и натиска». Тогда же он набросал план «Прометея» и «Фауста», обессмертившего его имя. Чтобы забыть образ любимой девушки, он углубился в изучение древности, что также отразилось на его произведениях.

Словом, перед нами яркий пример благодатного влияния женщины, остающегося благодатным даже и тогда, когда отношения к ней служат только причиной страданий.

То же мы видим и на примере несчастной любви Гёте к Шарлотте Буфф (или, как он ее просто называл, Лотте), без которой не было бы одного из знаменитейших произведений Гёте – «Вертера». Он встретился с ней в то время, когда она была невестой другого человека, некоего Кестнера, встретил и тотчас же полюбил, потому что её 19 лет вместе с нежной красотой и веселым характером не могли не приковать к себе поэта, сердце которого было всегда открыто для молодости и свежести. В «Вертере», который, как мы сейчас увидим, является художественною историей этой любви, живо описана сцена встречи с Лоттой, сцена, которая впоследствии была увековечена на полотне Баульбахом. «Пройдя через двор к красивому зданию и взобравшись вверх по лестнице, я отворил дверь; моим глазам представилось самое восхитительное зрелище, когда-либо виденное мною. В первой комнате шестеро детей от одиннадцати до двухлетнего возраста вертелось около красивой, среднего роста девушки, одетой в простенькое белое платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала черный хлеб и отрезала порцию для каждого из окружавших ее малюток, сообразуясь с возрастом и аппетитом каждого, и подавала с такою приветливостью». Это была картина в духе того сентиментального времени (Гёте встретился с Лоттой 9 июня 1772 года) с его вычурностью, ходулями в сумасбродствами и, конечно, она не могла не врезаться глубоко в душу поэта, разделявшего все слабости этого времени.

Гёте и Шарлотта.

Началась грустная пора в жизни Гёте. Страстно влюбленный, сгорая желанием сойтись ближе с очаровательной дочерью советника Буффа, он в то же время сознает, что не должен разрушать чужого счастья, основанного на согласии двух душ. Оставалось одно из двух: или нарушить это счастье, или же заглушить в себе ярким пламенем вспыхнувшее чувство. Но последней путь был путем самоубийства. Жить без Лотты Гёте не мог. Может быть, если бы она была так же свободна, как Фридерика, он в конце концов отшатнулся бы от неё; но препятствие, которое он встречал в лице жениха и самой Лотты, не думавшей, по-видимому, отступать от данного ею слова, только разжигало его страсть и будило в нем мысль о необходимости покончить с собою. К именно этой поре относится особый интерес Гёте к вопросу о самоубийстве. Он сам был на волосок от смерти, как это видно из его автобиографии, в которой Гёте рассказывает, что у него была в то время большая коллекция оружия и в том числе очень красивый кинжал. Ложась спать, он клал этот кинжал у постели и перед тем, как потушить свечу, делал опыты над собою, чтобы убедиться, сумеет ли он его вонзить себе в грудь. Опыты оканчивались неудачно, потому что, дитя своего времени, Гёте в то же время носил в груди закаленное сердце реалиста, умеющего оставаться им даже в пору крайнего расцвета романтизма: Гёте не мог запустить себе в грудь кинжал даже на два дюйма.

Замечательная сторона отношений Гёте к Лотте заключалась в том, что он вовсе не скрывал от жениха своих отношений к ней и часто сам жених не только не старался удалить его от невесты, но, наоборот, всячески сближал их в твердой уверенности, что Гёте слишком честен, а Лотта слишком благородна для низменной роли любовников за спиною жениха. Выйти из этого трудного положения можно было только путем отъезда, что Гёте и сделал. Он не простился даже с своей возлюбленной и её женихом, послав им вместо этого записку с страстными излияниями, вздохами и слезами и почти тотчас же решив описать свои душевные муки. Плодом этого и явился «Вертер». Гёте почти не прибавил ни единого слова и, с другой стороны, не упустил ничего из только что пережитого – обстоятельство, которое дало Кестнеру и Лотте, успевшим к выходу книги сделаться мужем и женою, повод к серьезному недовольству. Один только посторонний элемент ввел Гёте в свой роман – самоубийство Вертера, в лице которого изобразил самого себя. Но и этот элемент в сущности не был лишним. Не говоря уже о том, что он сам, как мы видели, был близок к самоубийству и даже считал себя иногда мертвецом, на глазах Гёте разыгрался случай с такою же завязкою, как и в его отношениях к Лотте, но с трагическим концом. Дело шло о молодом в талантливом Иерузалеме, друге Лессинга, издавшем его философские статьи. Иерузалем влюбился в чужую жену и, не будучи в состоянии примирить мечту с действительностью, лишил себя жизни выстрелом из пистолета. Гёте ввел в свой роман этот момент, потому что сам переживал такие же чувства, как Иерузалем, и, покидая любимую женщину навсегда, некоторым образом совершил над собой моральное самоубийство. Так, по крайней мере, думал сам Гёте.

Через много-много лет судьбе угодно было еще раз свести поэта с Лоттой. Лотта уже была старушка, давно потерявшая мужа, а Гёте царил в Веймаре, превратившись из пылкого, подвижного молодого человека в сурового олимпийца, бесстрастно озирающего мир с высоты своего величия. Поэт принял у себя бывшую возлюбленную чинно, важно, как это он тогда делал со всеми, но с несомненным радушием. Лотта хорошо сохранилась. Отпечаток былой красоты лежал на всей её фигуре, глазах, щеках бывшей красавицы. Один только был у нее недостаток: она трясла головой. Когда Лотта ушла. Гёте не мог удержаться от восклицания:

– В ней еще многое осталось от прежней Лотты, но это трясение головой! О ее я так страстно мог любить когда-то! И из-за неё я в отчаянии бегал в костюме Вертера! Непостижимо, непонятно…