Текст книги "История города Хулучжэня"

Городская маоистская культурная агитбригада городка некоторое время из-за «приостановки всех развлекательных мероприятий» была не у дел, но теперь вновь пригодилась.

Чтобы всесторонне разоблачить и раскритиковать «банду четырех», агитбригада начала в сверхурочном порядке репетировать разные массовые развлекательные номера. От эрху Гуань Дэчжэна в этом деле проку не было, и руководство агитбригады велело ему надеть маску из проклеенной бумаги и изображать Чжан Чуньцяо, что и удручало, и воодушевляло его. Жители Хулучжэня от всей души ненавидели «банду четырех», и когда эта «шайка из трех мужчин и одной женщины» в масках выходила на улицы с представлениями, то частенько нарывалась на брань и даже побои. Их одежду и маски нередко украшали плевки. Однажды какой-то старик, перетаскивавший навоз, смотрел-смотрел на их представление, а потом внезапно взял свою бочку да и вылил навоз на них. Гуань Дэчжэна после этого еще несколько дней тошнило.

Единственное, что его радовало, – это то, что актрисой в роли Цзян Цин была та, что ранее играла тетушку А Цин в отрывке о «борьбе умов» из оперы Шацзябан. С изысканной внешностью и звонким мелодичным голосом, она была из тех женщин, что являются во снах всем мужчинам. Ее фамилия была Люй, полное имя – Люй Сяоюнь, и приехала она в Хулучжэнь из уезда вместе с отцом, который стал там разнорабочим. Одно время она работала диктором на радиостанции городка, и поговаривали, что глава революционного комитета Гэ испытывал к ней большую симпатию, но жена главы революционного комитета Гэ пресекла эти чувства на корню, и пришлось в итоге перевести красавицу в агитбригаду. Обычно Гуань Дэчжэн всеми способами искал предлог сблизиться с Люй Сяоюнь, но Люй Сяоюнь была очень разборчива и никогда не удостаивала Гуань Дэчжэна даже простым взглядом. Теперь же они вместе изображали «банду четырех», и для Гуань Дэчжэна это был шанс, дарованный свыше.

К сожалению, Люй Сяоюнь, одетую в обольстительные одежды, со свирепой и безобразной маской на лице, народ бранил и колотил чаще прочих. И в конце концов она, не в силах терпеть это, закатила истерику, отказавшись продолжать работу. Пришлось руководству агитбригады выбрать ей на замену одного паренька из носильщиков реквизита. Тут уже энтузиазм Гуань Дэчжэна иссяк окончательно, настроение его упало ниже плинтуса. Он тоже обратился к руководству с требованием, чтобы ему нашли замену, но получил от бригадира суровое внушение: «Это политическая задача! Тебе что, жить надоело?!» Этими словами он напугал Гуань Дэчжэна так, что тот больше не смел снимать с себя бумажный колпак.

Люй Сяоюнь больше не играла Цзян Цин и целыми днями распевала одну и ту же песенку:

 
Как же весело всем людям:
Банду четырех мы судим,
Проститутку, интригана,
С головой собачьей Чжана…
В порошок врагов сотрет
Веселящийся народ.
 

Под этот пылающий праведным гневом хэнаньский тембр Люй Сяоюнь Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин и Яо Вэньюань молили о пощаде, пытаясь улизнуть от народного гнева. Каждый раз, когда страдающий вместо Чжан Чуньцяо козел отпущения Гуань Дэчжэн слышал, как Люй Сяоюнь распевает слова «С головой собачьей Чжана», в сердце его словно разливался мед, и от сладостного чувства размякало всё тело. В его голове «политическая задача» уж давно превратилась в «любовные грезы».

Никто, включая Люй Сяоюнь, не замечал этих перемен, происходящих во внутреннем мире Гуань Дэчжэна. И только И Бай сквозь проделанные в маске отверстия-глазницы обнаружил, что во взгляде Гуань Дэчжэна что-то переменилось. Он дважды был на их представлении на площади перед домом культуры, и ощущения у него при этом были странные. В выражении глаз Гуань Дэчжэна И Бай увидел как бы свое собственное отражение и невольно вспомнил, как у него перехватывало горло, когда год назад он был горячо влюблен в представительницу городской образованной молодежи Бай Вэйхун.

В те дни И Бай как раз читал «Старосту» – рассказ, вызывавший в его душе бурю чувств. Год назад он одолжил у Бай Вэйхун рукописные сборники «Пара расшитых туфелек» и «Второе рукопожатие», тайком читал их, тихонько плакал над ними и втайне представлял себе, как легонько гладит рукой её нежное белое личико…

В глазах отца И Бай всегда был оплотом надежды на процветание семьи И. Самым славным периодом в жизни Чудовища И были пркрасные деньки, когда он работал счетоводом коммуны. Вот только жаль, что счастье длилось недолго, и всего несколько дней ему довелось носить военный френч цвета хаки, который он заказал себе тайком от жены, а потом его уволили с должности счетовода, и с тех пор злой рок следовал за ним буквально по пятам.

Старший сын, И Ши, был самым настоящим дураком, но дурости своей при этом не признавал. Если бы жена паралитика Ваня не приложила всяческие усилия для того, чтобы его соблазнить, И Ши ни в коем случае не отправили бы в тюрьму. А так – из дурака он превратился в хулигана и в конце концов стал политическим преступником, после чего условия жизни семьи Чудовища И в городке стали еще менее благоприятными.

Жена паралитика Ваня была главной виновницей того, что И Ши несправедливо посадили в тюрьму. Семья И питала к ней лютую ненависть. Она забеременела, храня в душе свой постыдный секрет, и поэтому, когда И Ши схватили, она, выпятив свой большой живот, вмешалась в дело и рассказала Отделу специальных расследований о том, как они с мужем тщательно спланировали эту «донорскую» операцию. На бесстыдном допросе жена паралитика Ваня, краснея, выложила начистоту все детали того, как она соблазняла И Ши, и красочно описала по два и даже три раза позы соития, ритм фрикций, а также изобразила любовные стоны. Слушая такие рассказы, товарищи из отдела расследований широко раскрыли рты. Впрочем, откровения жены паралитика Ваня не смогли спасти И Ши от обвинения в преступлении, а лишь закрепили за ней самой репутацию «потаскухи». А всё потому, что И Ши совершил контрреволюционное преступление, то есть речь шла уже не просто о его моральном облике.

История плотских утех жены паралитика Ваня и дурака И Ши особенно часто обсуждалась в досужих разговорах мужчин и заслуженно считалась самой «пикантной» темой. Люди практически не подвергали сомнениям закономерность превращения дурака в политического преступника и с таким восторгом смаковали живописные картины того, как он с женой паралитика Ваня кувыркался на печи, будто бы присутствовали при этом лично. Очевидно, что иногда плотские утехи способны обнаружить в людях больше фантазии и страсти, нежели политика.

Второй брат, И Бай, тоже пострадал из-за пикантного политического инцидента, произошедшего с его старшим братом И Ши. Еще в начальных классах он проявлял способности к литературному творчеству, его сочинения всегда ставились всем в пример. На каждом уроке литературы учитель выходил вперед и прочитывал его сочинение вслух. В средних классах И Бая частенько привлекали к работе в производственной бригаде – он писал тексты выступлений для руководства, черновики массовой критики и биографические репортажи о передовиках. Односельчане даже хвалили его, называя звездой, сошедшей в суетный мир. То, что «желторотый птенец» десяти с лишним лет сумел с легкостью овладеть сдержанным и серьезным взрослым слогом, усвоить широко распространенную политическую терминологию и вникнуть в суть высоких директив Великого Вождя, не могло не заставить людей взглянуть на него новыми глазами. Его репортаж под названием «Лучше уж умереть на земле, чем на печи» был принят уездной радиостанцией. Он превратил отсталого крестьянина – Хромого Вана, ленивого до такой степени, что лишний раз штаны не подтянет, – в храбреца, который днями и ночами тяжело трудится на поприще ирригационного строительства. Хромой, который прежде даже ходить ровно не мог, услышав наставления председателя Мао, преисполнился неисчерпаемых сил, удивительным образом поднял груз весом в несколько сотен цзиней и «легкой поступью» зашагал по стройплощадке. А еще он исправил первоначальный вариант сочинения, заменив «горошины пота» на лице главного героя на «капли пота величиной с куриное яйцо», порядком всех изумив.

А еще И Бай придумал для агитбригады немало номеров – например, рифмованные диалоги, истории под аккомпанемент, истории для групповой декламации, истории под аккомпанемент на тяньцзиньский манер, шаньдунские скороговорки, комедийные истории сяншэн[12]12
  Сяншэн – традиционный китайский жанр комедийного представления с преобладанием разговорных форм. Для сяншэн характерны каламбуры и аллюзии; текст произносится в быстром комедийном темпе. Жанр происходит из города Тяньцзиня (прим. ред.).


[Закрыть] и стихотворные частушки. В самом знаменитом своем представлении на местном диалекте в рифму и под ритм-аккомпанемент на тяньцзиньский манер он подвергал жесточайшей критике свергнутых государственных деятелей, разнося их в пух и прах. Этот номер был успешно представлен на уездном театральном фестивале и прославил Хулучжэнь.

Чудовище И до того уверовал, что его сын обладает выдающимся талантом, что у него голова кругом пошла; он был убежден, что у человека, который владеет пером, потенциал куда больше, чем у человека, который умеет орудовать лопатой. Он считал И Бая «маленькой счастливой звездой» семьи И.

Но старший брат И Бая – И Ши – окончательно разрушил все искренние надежды Чудовища И на младшего сына. После того как И Ши совершил свое преступление, революционный комитет и агитбригада городка уже больше никогда не просили И Бая что-то для них написать. И Бай уныло отсиживался дома, читая «Золотую дорогу» и «Ясный день», и лишь иногда участвовал в шумных событиях в доме культуры.

В те дни на Хулучжэнь снизошла «большая отрада», и повсюду царило радостное волнение. И Баю показалось, что и его настрой тоже стал бодрым, а дыхание – ровным. Он жаждал в один из ясных дней широкими шагами пройти по золотой дороге.

Все жители городка потратили два с лишним года на то, чтобы полностью разоблачить и раскритиковать «банду четырех», а также ликвидировать их пагубное влияние на массы. Для этого они, не изобретая ничего нового, прибегли к таким проверенным способам, как митинги, манифестации, расклейка и выкрикивание лозунгов, хождение на ходулях, танцы янгэ[13]13
  Янгэ – традиционный китайский танец, один из самых популярных в Китае. Существуют две основные разновидности этого танца: янгэ на ходулях «гаоцяо янгэ») и обычный («диянгэ»). Танец янгэ исполняют группы, в составе которых может быть от нескольких десятков до сотни участников. В янгэ есть и парные танцы, танцы втроем и вчетвером. Исполнители используют платки, зонтики, палки, барабаны и хлысты. Танец сопровождается оглушительным барабанным боем (прим. ред.).


[Закрыть], театральные и танцевальные представления, игра на гонгах и барабанах.

Конечно, это движение принесло богатые плоды. И на провинциальном, и на городском, и на уездном уровнях удалось разоблачить приспешников «банды четырех», а глава Гэ из Хулучжэня подверг сам себя критике[14]14
  Обычная практика во времена культурной революции – подвергать самого себя «критике», чтобы предупредить суровое наказание (прим. ред.).


[Закрыть].

В Хулучжэне все от мала до велика уже утомились от постоянной переменчивости судьбы: они с тяжелыми вздохами и мрачными лицами драли глотки, выкрикивая призывы защитить Мудрого Вождя, но по сравнению с тем, как в свое время они желали Великому Вождю многая лета, эти призывы заметно проигрывали и по громкости, и по мелодичности, и по искренности, и по энтузиазму. На стройплощадке во время зимней кампании по строительству трассированных полей дачжайского типа видны были только реющие на ветру красные флаги, а вот людского сборища не наблюдалось. А у чванливого Хромого Вана, который поклялся умереть на земле, случился рецидив старой болезни, и он лежал на печи, опасаясь даже лишний раз перевернуться на другой бок.

Больше всего народ радовало то, что реформу под названием «Большая ярмарка Хаэртао» упразднили. Хулучжэнцам не нужно больше было, потуже затягивая пояса, доставать из закромов «лишние» вещи и «продавать» их на ярмарке государству. Во время празднования Нового года некоторые семьи даже стали позволять себе пачками запускать петарды. Всё больше и больше крестьянских дворов в городке осмеливались в открытую резать к Новому году свиней. Как раз в первый месяц того года Хулучжэнь плотно накрыло редким большим снегопадом.

Снег начал идти двадцать восьмого числа двенадцатого месяца по лунному календарю и валил три дня подряд. Утром первого дня Нового года многие дома в городке были так завалены снегом, что невозможно было даже отворить двери. Оказавшимся взаперти людям так не терпелось выбраться наружу, что приходилось выпрыгивать из окон. Все семьи, не тратя времени на очистку дверей от снежных завалов, радостно разбежались в разные стороны наносить новогодние визиты. И стар и млад, и мужчины и женщины переходили от одного окна к другому и через оконную раму запрыгивали прямо к хозяевам на печку. Ребятишки гурьбой носились по соседским дворам, падали на колени перед каждым окном и с хихиканьем кланялись сидящим на печи старикам, выпрашивая себе разноцветное драже.

Из-за сугробов высота Хулучжэня над уровнем моря сразу же стала казаться намного больше, однако домики стали ниже, наполовину скрывшись под снегом. Некоторые озорники играли в снежки прямо на крышах домов, едва не вызывая своим топотом обвал стен. Новый год – это праздник, и взрослые лишь временами покрикивали на них, ведь жалко же портить руганью и побоями праздничную атмосферу, и, несомненно, понимая это, сорванцы вели себя еще более разнузданно. Они запихнули в дымовую трубу дома Чудовища И комки снега размером с футбольный мяч, из-за чего огонь в печи потух и из очага полилась черная как смоль вода. Жена Чудовища И подумала, что это котелок, в котором варится еда, протекает, и в результате отличные пельмени превратились в разварившуюся кашу.

Дети устраивали свои злые проделки избирательно, точно так же, как взрослые, которые подавали кушанья гостям в зависимости от их положения. В доме И на Новый год двери и окна были накрепко заперты, никто из семьи не ходил по собственной инициативе поздравлять соседей с Новым годом и не открывал окон для соседских визитов. А всё потому, что Чудовище И всё еще держал злобу на тех, кто обижал и притеснял его на протяжении долгих лет, да к тому же старший сын его И Ши до сих пор сидел в тюрьме, осужденный без суда и следствия, и поэтому у отца не было причин для веселья. Помимо всего этого, была еще одна важная причина – его сыновья И Бай, И Цянь, И Вань тихонько учились дома, готовясь к экзаменам.

Новость о том, что восстановлена система единых государственных экзаменов, разнеслась из больших репродукторов на крыше дома культуры. Большинство горожан сочли, что эта новость не имеет к ним отношения, и поэтому она не привлекла к себе достаточного внимания. А вот трое сыновьей из семьи И, напротив, услышав эту весть, так обрадовались, что не могли спокойно спать несколько дней подряд. Сначала о том, что хочет попытать свои силы, заявил второй брат И Бай, а потом и третий брат И Цянь с четвертым братом И Ванем подняли шум, заявив, что и они тоже будут экзаменоваться.

– Да разве ж это так просто – в университет поступить? – охлаждал Чудовище И пыл пребывающих в крайнем возбуждении сыновей. – Вы же всю учебу забросили! Да вы даже на счетах считать не умеете, а всё туда же – в университет хотите поступить.

– Чтобы в университет поступить, счетами владеть не надо, я всё же попробую, – упорствовал И Бай.

– Всё равно нельзя всем троим поступать: даже если сдадите экзамены, не будет денег вас всех содержать, – не отступал Чудовище И.

– Да хорошо будет, если хоть один из нас троих сможет поступить, разве такое может быть, чтобы все мы одновременно экзамены сдали. К тому же сейчас в университетах стипендию платят, все расходы государство берет на себя, нам не придется никаких денег тратить, – добавил третий брат И Цянь.

На это Чудовище И не нашел, что сказать. На самом деле он вовсе не был против того, чтобы его дети поступили в университет, вот только переживал, что если все трое будут поступать разом и в итоге ни один не поступит, то жители городка поднимут их на смех. К тому же он считал большим упущением, что при поступлении в университет не сдают экзамен на умение пользоваться счетами. По мнению Чудовища И, самый сложный в овладении и самый практичный в применении навык в мире – это умение считать на счетах. Ведь если умеешь считать на счетах, то можешь стать счетоводом. Таковы были взгляды Чудовища И.

Время пролетело незаметно, и вот уже наступило пятнадцатое число первого лунного месяца. Снег еще не успел растаять; на всех горах, во всех долинах лежали белоснежные сугробы, но центральную дорогу Хулучжэня очистили от снега, и от каждого двора к ней прорыли тропы. По традициям Хулучжэня, пятнадцатого числа первого лунного месяца надлежит не только есть вареные клецки из рисовой муки, но и посещать могилы предков. На десять с лишним лет этот обычай был прерван. После призыва «сокрушить четыре пережитка» принесение жертв предкам было причислено к одному из феодальных суеверий, и живые хулучжэнцы полностью оборвали все «контакты» с мертвыми, лежащими на кладбище в ущелье Сишань. Те из крестьян, что посмелее, втихомолку, будто совершают преступление, ставили в доме столик для жертвоприношений и выставляли на него кое-какие кушанья, считая это своеобразным поклонением предкам. Ну а совсем смелые могли еще под покровом глубокой ночи сбегать на перекресток и торопливо сжечь там несколько бумажек, думая, что таким образом отправляют своим родным на тот свет деньги на мелкие расходы.

Однако в этом году пятнадцатого числа первого лунного месяца обстановка явно изменилась. Все жители городка, практически не сговариваясь, позаботились о том, чтобы сходить на кладбище в ущелье Сишань и навестить переселившихся на тот свет предков, родителей, братьев и сестер.

Сугробы укрыли практически все могилы. И без того уж давно заброшенные, не знавшие уборки курганы теперь покоились под плотным снежным покровом. Невозможно было с первого раза безошибочно определить место захоронения своих родных – приходилось лишь догадываться, руководствуясь своими расплывчатыми воспоминаниями. По кладбищу слонялись сотни людей, иногда за одну могилу соперничали две-три семьи, а были и те, кто, уже сжегши половину благовоний, внезапно обнаруживал, что место выбрано не то, и перемещался на соседнюю могилу. Только поднявшись в гору, люди заливались плачем, но после долгих и безуспешных поисков места для сожжения благовоний принимались смеяться и хихикать. Кто-то принял могилу снохи Чжан Сань за могилу бабушки Ли Сы, а некоторые и вовсе принимали отца собственного кровного врага за своего родного. Как бы то ни было, тех, кто в тот день не там воскурил благовония, не там сжег бумажные деньги, не там отвесил поклоны, оказалось немало, и в результате никто не знал, то ли смеяться, то ли плакать. Скорбная и священная церемония поклонения усопшим в итоге превратилась в радостную и оживленную вечеринку. Недоразумение привело к пониманию и сближению. Красные кожаные сапоги, этот символ власти и статуса, который в свое время навлек на начальника производственной бригады Ван Личжэна разные неприятности, вновь возникли в поле зрения селян, когда у всех на виду Ван Личжэн вновь натянул их на ноги. Глядя, какая вокруг воцарилась путаница и шумиха, как все препираются друг с другом, Ван Личжэн принял присущий ему в пору бытности начальником величественный вид, встал на пригорок (позже люди обнаружили, что это была свежая могила Ню Униформы) и громко закричал собравшейся на кладбище толпе: «Давайте не будем больше по отдельности рыскать наугад. Как по мне, так все поколения наших предков жили в Хулучжэне, все семьи связаны родством. Как по мне, так лучше просто выбрать ровное и просторное место, свалить в одну кучу подношения, благовония и бумагу: вместе сожжем их и вместе отвесим поклоны, тогда получится, что никто не остался в стороне, все совершили обряд, все разом разрешили прошлые обиды». Эту идею массово одобрили. И вот несколько сот человек одновременно опустились на колени на свободной площадке в южной части кладбища и отвесили три поклона подряд в сторону северного склона. А дети, которые принесли на кладбище хлопушки, запустили их под присмотром взрослых. Даже кровные враги, которые не разговаривали десять с лишним лет, глядя на это, начали обмениваться кивками и приветствиями. Начиная с пятнадцатого числа первого лунного месяца, горожане стали великодушными и терпимыми. Сказалось это и на отношении всех членов семьи И к жене паралитика Ваня.

И Ши вернулся в Хулучжэнь на третий день Нового года. Его досрочно освободили еще тридцатого числа, в канун Нового года. Сначала он сел в поезд и к первому дню Нового года приехал в уездный город. Из-за того, что крупными хлопьями валил снег, движение машин было приостановлено, и он, перекинув за спину маленький мешок из синей ткани, стремглав бросился в сторону Хулучжэня. В лицо ему бил ветер и снег, ему было холодно и голодно – небеса едва не казнили И Ши, заменив собою суд человеческий. Хорошо еще, что во дворах, расположенных поблизости, заметили, что в Новый год по дороге спешит какой-то дурак, и дали ему немного еды – только благодаря этому утром третьего дня Нового года ему удалось добраться до Хулучжэня.

Но первым делом И Ши направился не домой, а невольно добежал до восточной окраины городка. Он обнаружил, что низенький трехкомнатный домик паралитика Ваня практически полностью погребен под снегом, запросто схватил в руки лопату и принялся отчаянно копать – до тех пор, пока из-под снега не показалась дверь.

И Ши не стал есть пельмени, которые сварила вдова паралитика Ваня, а только пропел слова «Отрубим мечами головы чертям», шокировав ее до потери сознания. И пока Вань Жэньтэн приводил мать в сознание, нажимая на точку под носом, И Ши стряхнул с себя снег, развернулся и отправился к себе домой.

Чудовище И не знал заранее, что его старшего сына И Ши освободят уже на Новый год. Когда он увидел вернувшегося отпрыска, на него одновременно нахлынули радость и печаль, и по морщинистому лицу его потекли слезы. Вместе с женой они торопливо потащили сына в дом, чтобы тот отогрелся на печи, но И Ши продолжал стоять как вкопанный на одном месте. Мама торопливо наполнила тарелку раскаленными пельменями и поднесла ее сыну. И Ши тотчас же взял ее, приговаривая при этом: «Спасибо правительству!»

И Ши за те шесть лет, что просидел в тюрьме, так ни в чем и не продвинулся вперед, остался всё таким же тупым. Вот только его обращение к родителям изменилось, он больше не звал их папой и мамой, а называл «правительством». И сколько бы его ни исправляли, И Ши не изменял этой привычке, то и дело называл обоих «правительством», чем повергал их в смятение.

На второй день после возвращения И Ши вдова паралитика Ваня вместе с сыном Вань Жэньтэном пришла поздравить семью И с Новым годом. Она специально приготовила четыре подарка: пачку песочного печенья с грецкими орехами, пачку конфет и две банки консервированных фруктов. Боязливо приблизилась она к дому семьи И, но Чудовище И отказался пустить ее на порог. Вдова паралитика долго стояла с сыном под снегопадом, но семья И не открывала дверей. Ничего не поделаешь, пришлось ей оставить подарки у порога и отправиться с сыном под руку восвояси. Но кто бы мог подумать, что не успеет она сделать и нескольких шагов, как за спиной у нее раздастся грохот. Это мать И Ши бросила принесенные четыре подарка ей вслед: «Бесстыжая, мало ты моему сыну несчастий принесла? Шла бы в бордель и заводила себе там любовников, а дома нечего распутничать!» Чудовище И торопливо выскочил наружу и затащил жену обратно в дом, остановив поток еще более грязных ругательств. Жена паралитика Ваня, одной рукой волоча за собой сына, а другой зажимая рот, спотыкаясь и падая, вернулась в свою низенькую хибарку у подножия горы Дуншань и горько прорыдала дотемна. Вань Жэньтэн от испуга не издавал ни звука, он сел, съежившись, на корточки в углу перед ней и заснул мутным сном.

Пятнадцатого числа первого лунного месяца вдова Ваня, стиснув зубы, повела сына на могилу к паралитику. На кладбище в ущелье Сишань она вновь столкнулась с Чудовищем И и его семьей. Наверное, из-за того, что Чудовище И тронула речь Ван Личжэна по прозвищу «Красные Сапоги», которую он произнес на могиле Ню Цзогуаня (Ню Униформы), он впервые кивком поприветствовал жену паралитика Ваня и еще, погладив Вань Жэньтэна по голове, достал из кармана один юань и засунул его в карман ватной куртки малыша. Старик ничего не стал говорить, лишь вздохнул. Хоть фамилия Вань Жэньтэна и была Вань, он был подлинным отпрыском семьи И. И Бай, И Цянь, И Вань, И И, которые вместе с отцом пришли на кладбище, приняли жест Чудовища И во внимание. Они никак этого не показали, но в душе поняли, что старик признал Вань Жэньтэна, этого маленького «полукровку», своим внуком.