Текст книги "Библиотечный шпион"

– Места маловато, но у других и этого нет – отели и частный сектор забиты под завязку. Тебе повезло – эта квартира освободилась прямо перед твоим приездом.

Ава переступила порог и обнаружила единственную, довольно узкую комнату, которая служила гостиной, кухней и столовой одновременно. Дверь с одной стороны вела в спальню, а еще одна – в собственную ванную, и с такой роскошью Ава сталкивалась впервые.

– Чудесная квартира, – сказала она, опуская чемодан на пол. – Я из Вашингтона, так что для меня это просто дворец.

– Тогда добро пожаловать! – Пегги вручила ей ключи и толстый конверт. – Здесь эскудо, местная валюта, довольно приличная сумма. Сегодня отдыхай, а завтра с утра раздобудь как можно больше прессы – газетный киоск располагается дальше по улице. К полудню за тобой кто-нибудь заедет, чтобы отвезти в посольство.

Ава взяла конверт.

– И это все мои обязанности? Покупать газеты?

Пегги пожала плечами и направилась к выходу.

– Ты разберешься. Я же говорю – ты создана для этой работы.

Дверь в квартиру захлопнулась, и Ава осталась наедине с чемоданами и ощущением крайней изможденности.

В Вашингтоне она была на своем месте, она могла назвать автора любой картины и скульптуры в библиотеке, она знала историю каждой половицы, каждой трещинки в потолке. Она изучила как свои пять пальцев и каталог, и своих коллег, и этикет, обязательный к соблюдению в приглушенном великолепии залов. К встрече с Лиссабоном она готовилась как студент, очнувшийся за неделю до экзаменов, у нее не было времени выучить язык, а то, что она узнала о местной культуре, оказалось неправдой.

Все считали, что она рождена для этой работы, – кроме нее самой.

* * *

Той ночью Ава засыпала мучительно долго – и с трудом заставила себя встать в восемь утра, еще не перестроившись на местное время. Распаковав чемоданы, она отгладила вещи с помощью старого утюга, найденного в кладовке, и аккуратно расставила книги на полках в главной комнате. Исключение составили «Маленькие женщины» Луизы Олкотт, которые Ава всегда держала на прикроватной тумбочке в любом доме, где ей приходилось жить.

Когда мама была жива, они частенько читали одну и ту же книгу параллельно. Все началось с «Энн из Зеленых Крыш» – Аве тогда было восемь, и она с таким воодушевлением рассказывала о книге, что мама решила прочитать ее. После этого они много часов провели за оживленными обсуждениями, восхищаясь остроумными замечаниями Энн и негодуя на подлый нрав мерзкой Джози Пай. После этого они всегда читали одну и ту же книгу параллельно – пока спустя пять лет мама не погибла.

«Маленьких женщин» мама прочитала первой, как всегда делала, если опасалась, что книга будет не по возрасту двенадцатилетней Аве. Но этот роман она сочла не просто подходящим для девочки, а настоящим шедевром. Ава дочитывала его, пока родители путешествовали, и ее переполняли эмоции, которыми она жаждала поделиться. Зная, что мама должна вернуться на следующее утро, она оставила книгу на прикроватной тумбочке, чтобы, проснувшись, первым делом схватить ее.

Но только самолет, на котором родители возвращались из Франции, попал в ужасный шторм и рухнул в море. И утром, когда Ава выбежала из спальни, ее встретили не мама и папа, а няня, заплаканная и всхлипывающая.

Конечно, экземпляр «Маленьких женщин» рядом с кроватью не значил, что Ава ждет возвращения матери, нет, – он служил напоминанием об их общей любви к книгам, которая каким-то образом до сих пор связывала их.

И каким-то образом этот маленький осколок детства, любимый томик, в котором Ава знала каждую букву и потертость, подарил немного домашнего уюта незнакомому жилищу. Ава и не понимала, как нуждается в этом ощущении, которое окутало ее теплым объятием и придало решимости выполнить свое задание.

Пусть она и не была полиглотом, но владела французским и немецким, а также немного испанским и рассчитывала, что и с португальским дело у нее пойдет. К тому же у нее оставалось время до полудня, когда за ней приедут из посольства. Интересно, насколько тяжко ей придется в первый день?

Собираясь на улицу, Ава едва не забыла шляпку, но вовремя спохватилась, приколов ее к своим кудрям, надела новые туфли, гармонирующие с юбкой, и розовый свитер.

Открыв дверь, она оказалась лицом к лицу с соседом из квартиры напротив, который тоже собирался уходить. Его волосы на висках покрылись серебром, под глазами, выдавая усталость, набрякли мешки. Он кинул на Аву один только взгляд и удивленно вскинул брови.

– Вы американка. – Ава нахмурилась – неужели это так очевидно? – У вас не найдется американских журналов? – В его английском сквозил непонятный акцент. – Возможно, «Тайм»?

– Вообще-то найдется, – медленно ответила Ава. Журнал она купила в аэропорту, повинуясь порыву, в надежде отвлечься от предстоящего полета. Затея не сработала, Ава даже не открыла его, и он теперь лежал на столе в гостиной.

– Вы можете мне его отдать? – продолжал сосед.

Он даже не попробовал предварить столь прямолинейную просьбу светским разговором, и Ава растерялась настолько, что согласно кивнула, прежде чем поняла, что делает; вернулась назад, взяла журнал – идеально глянцевый и блестящий, – и вышла обратно.

Лицо соседа озарила такая радость, словно Ава вручила ему Библию Гуттенберга.

– Благодарю вас, – сказал он и, прежде чем Ава успела что-то ответить, скрылся в своей квартире.

Оставив эту странную встречу позади, Ава спустилась по лестнице, вышла из здания и решила свернуть налево, куда стекался людской поток, но не успела сделать несколько шагов, как ее каблук поехал по скользкому тротуару. Она восстановила равновесие прежде, чем кто-то успел заметить ее неловкость, и стала внимательнее смотреть под ноги. Каменная мозаика, которой Ава так восхищалась накануне, местами вспучивалась, а местами проваливалась, и эти застывшие волны исключительно коварно подстерегали ноги в туфельках. Но вместо того чтобы вернуться и переобуться в более подходящую пару, Ава осторожно направилась к киоску и стойкам, к которым кнопками были пришпилены газеты.

Одну полку занимала «Дэйли мэйл», датированная двумя неделями тому назад, 8 апреля 1943 года, ее заголовок гласил: «Роммель бежит, союзники смыкают кольцо».

Рядом располагалась «Дас Райх» без малейшего упоминания о разгроме упомянутого генерала. «Ле нувелист» – кажется, лионская газета, – тоже хранила молчание. Ава протянула к ней руку, чтобы ознакомиться подробнее, когда с ее пальцами столкнулись другие, мужские.

Они отдернули руки и взглянули друг на друга. Перед Авой возвышался мужчина с небрежно откинутыми назад светлыми волосами и глазами лазурными, как чистое весеннее небо. Он широко улыбнулся, сверкнув ямочкой на правой щеке.

Так, наверное, выглядел Адонис. По крайней мере, Ава теперь могла сказать, что видела воплощенными свои представления о божестве. Не то чтобы она могла потерять голову от одной красивой внешности, но эта ямочка могла зажечь в самом стойком женском сердце романтические чаяния.

– Извините, – произнес незнакомец с легким баварским акцентом.

Аву как будто обдало ледяной водой, и дыхание перехватило уже не от восторга, а от шока.

– Вы немец.

– Австриец, – поправил он.

– Нацист, – не сдержавшись, ядовито зашипела она. И тут же пожалела о своей поспешной реакции. Но звук немецкого языка всегда вызывал у нее теплые воспоминания об отце, чьи дед и бабушка эмигрировали в Америку из Кельна (его мать и сестры родились уже по другую сторону Атлантики). Язык являлся одним из семейных сокровищ, и отец так вдохновенно изучал его, что Ава не могла не проникнуться той же страстью. А теперь нацисты осквернили язык их предков.

– Беженец, – снова поправил мужчина. – Я приехал сюда пять лет назад, чтобы не попасть в аншлюс.

Щеки Авы словно обдало кипятком – не стоило ей так поспешно бросаться обвинениями. Пусть американские газеты только и пишут, что о немецкой агрессии, нужно учиться сдерживать свои порывы.

Правда, в спешке собирая куцые факты о Лиссабоне, она не смогла выудить информации о беженцах, прибывших раньше 1940 года, но все-таки имела представление об аншлюсе – насильственном присоединении Австрии к нацистской Германии.

– Ясно, – пристыженно ответила она. – Приношу свои извинения.

Он скривился и показал на свое горло.

– Вы так решили из-за акцента. Что ж, любой мог ошибиться.

Ава издала нервный смешок, который сорвался в кокетливое хихиканье, и ей захотелось провалиться сквозь землю от стыда.

– Я уверен, что смогу их принять, если вы присоединитесь ко мне на кофе и pastéis de nata. – На его губах расцвела сокрушительная улыбка. – Кстати, меня зовут Лукас.

Pastéis de nata. Аве пришлось прикусить губу, чтобы не выпалить согласие и воспользоваться возможностью попробовать знаменитую португальскую выпечку.

Лукас тем временем протянул широкую ладонь для рукопожатия. Ава быстро и крепко пожала ее в ответ и, не без труда оторвав взгляд от сильной загорелой руки, подчеркнутой закатанным рукавом, снова повернулась к стойке с газетами.

– Боюсь, мне сначала нужно кое-что разыскать.

Лукас издал глубокий, звучный смешок.

– Нынче все озабочены тем, что пишут в газетах.

Настала очередь Авы вставить реплику, и на несколько мгновений воцарилась неловкая пауза, прежде чем она ответила, не придумав ничего интереснее:

– О да, вы бы видели, как обрадовался сегодня мой сосед, получив экземпляр «Тайм».

«Лучше промолчать и сойти за умного, чем открыть рот и сразу рассеять все сомнения». Бессмертная цитата Авраама Линкольна мгновенно вспыхнула у нее в голове вместе с острым сожалением, что она не может поймать вырвавшиеся слова и запихнуть обратно в рот.

Лукас прищурился.

– Здесь, в Португалии не так-то просто найти американские журналы. – По его тону можно было предположить, что Ава действительно совершила ошибку, рассказав про этот инцидент. – Могу только представить, как его воодушевил подобный подарок. – Пронзительный взгляд Лукаса смягчился, по губам снова скользнула улыбка. – Так я могу рассчитывать еще увидеть вас, мисс?..

– Харпер. – Ава коротко посмотрела на него и тут же пожалела об этом, увидев на красивом лице неприкрытый интерес. Лукас кивнул, довольный своим успехом, и отошел, окинув Аву еще раз взглядом, который, по-хорошему, стоило счесть оскорбительным.

Все это время стоявший рядом джентльмен в черном костюме с лазурным галстуком, совершенно непримечательный по сравнению с Лукасом, усмехнулся, явно услышав весь разговор. Ава отвела от него взгляд и склонилась к газетам, которым, вообще-то, полагалось сегодня находиться в центре ее внимания. Какая же она дурочка.

– Не видел раньше, чтобы американцы братались с нацистами.

Ава вздрогнула и обнаружила, что джентльмен стоит уже рядом с ней – чистокровный британец, судя по четкому произношению.

– Что?

– Вы только что разговаривали с одним из них. – Он указал рукой в направлении, в котором скрылся Лукас.

– Он не нацист, – фыркнула Ава и вернулась к изучению страницы «Ивнинг стэндарт», хотя от волнения не понимала, что читает. – Он австриец.

– А, дайте угадаю… – Мужчина приложил палец к подбородку, приняв выражение глубокой задумчивости. – Он приехал сюда пять лет назад, спасаясь от нацистов? И все это время ему благосклонно разрешают жить в Португалии, в то время как других арестовывают за такое вопиющее нарушение закона, как просроченная виза?

Прекрасно сознавая, что на такой аргумент возразить нечего, он скептически-вопросительно приподнял бровь. Аве, совершенно неискушенной в португальских законах, осталось только снова сгорать от унижения.

– Если вам станет несколько легче, открою, что подобное они говорят всем американкам. – Мужчина слегка поклонился, явно искренне извиняясь. – А все американки теряют от них голову.

Ава упорно не отводила взгляда от газет – попав впросак с самого начала, она не собиралась попадаться снова.

– Позвольте начать еще раз. – Он откашлялся. – Приятно с вами познакомиться. Меня зовут Джеймс МакКиннон, а вы мисс Харпер, верно?

– Вы прекрасно слышали, как я представилась… этому австрийцу. – Ава вовремя удержалась, чтобы не назвать его по имени. Если Джеймс прав, то Лукас – фальшивое имя.

– Признаюсь, что, хотя я получил подтверждение вашей личности, случайно став свидетелем вашего диалога, я являюсь обладателем довольно обширных знаний о вас.

– Неужели? – Ава вгляделась в длинное лицо напротив. Крупный нос придавал Джеймсу выражение самодовольства, но огонек в глазах свидетельствовал об изрядной доле самоиронии.

– Да, и горел желанием встретиться с библиотекарем, о котором все только и говорят. – Он галантно приподнял шляпу. – И надеюсь еще не раз встретиться, мисс Харпер, поскольку нам предстоит вращаться в одних и тех же кругах. – Он вернул шляпу на место и растворился в толпе, прежде чем Ава успела придумать подходящий ответ. Она безуспешно пыталась разглядеть его в море незнакомых лиц, ощущая, как от волнения сосет под ложечкой, – какую бы роль ей ни предстояло сыграть в текущей войне, свой первый выход она провалила.

Глава четвертая
Элен превращается в элейн

Прошло две недели, прежде чем Элен начала думать о себе как об Элейн Руссо. Прожив всю жизнь с одним именем, трудно принять другое. Однако желание обеспечить безопасность Клодин и влиться в Сопротивление служили отличным стимулом.

Итак, теперь уже Элейн толкнула тяжелую дверь на улице Сен-Жан. В списке, который ей пришлось выучить наизусть, это был последний адрес, и солнце уже опускалось за горизонт. Во внутреннем дворике она увидела ряды почтовых ящиков и бросила запечатанный конверт в тот, на котором значилось «Шапу #4». В то же мгновение сковывавшее ее напряжение начало спадать – если бы сейчас ее поймали нацисты, они бы не обнаружили при ней никаких улик.

Этот район Элейн знала хорошо, поэтому направилась в извилистый переход, соединявший здания через внутренние дворики и сквозь гулкие тоннели в сторону улицы Трех Марий. Эти переходы пронизывали весь Лион, хотя далеко не все были так красиво отделаны, как тот, через который она прошла вначале – с арочными перекрытиями и выкрашенными в розовый цвет стенами.

Этими переходами под названием «трабули», куда более удобными, чем крутые улицы города, еще век назад пользовались рабочие шелковых фабрик, и сейчас многие жители с их помощью экономили время. А учитывая многочисленные повороты, тому, кто решил бы выследить Элейн, пришлось бы непросто.

Но когда впереди уже показалась деревянная дверь, ведущая на улицу Трех Марий, из тени выступила чья-то фигура. Элейн мгновенно замерла на месте, понимая, что бежать обратно бессмысленно.

– Bonjour, Элейн. – Человек поднял голову, чтобы на его лицо попало хоть немного света, и Элейн с облегчением выдохнула, признав Этьена.

– Есть какие-то новости о Жозефе?

Он опустил взгляд и покачал головой.

– Его все еще держат в тюрьме Монлюк. Но судя по тому, что никого из связанных с ним агентов не начали прощупывать, его не раскололи.

– Он в порядке? – Элейн бесило, что ей приходится доверять чужим донесениям, вместо того чтобы навестить мужа самой. Но если бы ее поймали с фальшивыми документами, положение Жозефа стало бы еще опаснее. – Он получил мои посылки? – Она отправляла в тюрьму те крохи, которые могла оторвать от собственного жалкого пайка; но в случае нужды она всегда могла добыть больше на черном рынке, а вот Жозеф в своей камере мог надеяться только на то, что пришлет ему она.

Этьен кивнул.

– Мы полагаем, он их получил. Насколько я знаю, все было доставлено адресату.

В горле Элейн встал уже знакомый ком от беспомощности и растерянности.

– Когда его выпустят?

– Мы надеемся, что скоро.

Все тот же ответ, каждый раз полный искренней убежденности. Но по мере того, как проходили дни, Элейн сознавала, что все меньше полагается на эти заверения.

А что, если у Жозефа отнимают ту еду, которую она посылает?

Что, если его избивают ради получения информации, как избивали Этьена?

Что, если его так и не выпустят на свободу?

Последнее предположение было слишком ужасным, чтобы допустить его хоть на секунду.

Им столько нужно было сказать друг другу после того, как они расстались на горькой ноте. Элейн несколько раз порывалась написать письмо, чтобы приложить к посылке, но слова были не способны передать те чувства, которые снедали ее при мысли о Жозефе. И уж тем более, если бы то, что она хотела написать, прочитала охрана, Жозефа сразу бы признали виновным.

Нет, она извинится лично, как только сможет заглянуть в его глаза и рассказать не только о том, насколько глубоко сожалеет, но и насколько сильно любит его; потому что, по ее мнению, одно признание влекло за собой и другое.

– Элейн, ты отлично справилась. – Голос Этьена прервал ее размышления. – Все посылки доставлены вовремя и без нареканий. Тебе можно доверять.

Услышав эти слова, она нахмурилась.

– Если мне полностью не доверяли, то почему назначили посыльным?

– Для проверки. – Этьен подмигнул. – Если бы содержавшаяся в них дезинформация попала не в те руки, стало бы понятно, что ты коллаборационистка.

Потрясенная, Элейн распахнула рот. А она-то все это время думала, что помогает Сопротивлению и рискует своей жизнью, разнося корреспонденцию.

– Нам приходится соблюдать осторожность, – более мягким тоном пояснил Этьен. Он и до этого говорил негромко, чтобы не создавать эха, а теперь Элейн едва могла его расслышать. – Доверять нельзя никому. Даже женам наших самых близких друзей.

Возмущение Элейн улеглось, стоило ей понять, как прав Этьен. Коллаборационисты были везде. Такие, как мадам Арно. От этой мысли Элейн прошибла дрожь.

– Я никогда вас не разочарую, – горячо молвила она.

– На это мы и рассчитываем. Завтра отправляйся на улицу Алжери, дом двадцать, там расположен книжный магазин. Повтори адрес.

– Улица Алжери, двадцать. – Этот район Элейн тоже знала, хотя бывала там нечасто.

– Запомнила?

– Конечно. – Она даже не попыталась скрыть раздражение, услышав подобный оскорбительный вопрос. В конце концов, она уже две недели только и делала, что запоминала адреса, потому что записывать их было опасно. Инструкции и прочую информацию Этьен передавал ей лично из уст в уста. Но если он и заметил ее возмущение в ответ на его сомнение, то не подал виду.

– В полдень тебя там встретит женщина, ее зовут Николь. Не опаздывай.

– И не приходи слишком рано, – откликнулась Элейн, давая понять, что усвоила все уроки Этьена, и увидела, как от улыбки вокруг его глаз залегли морщинки.

– Ты умница, Элейн.

Ну, если бы это было так, она бы нашла способ освободить Жозефа. Но она оставила свой комментарий при себе. Если она хочет вернуть мужа, сейчас она должна положиться на Сопротивление и Этьена.

Колокола пробили полдень ровно в тот момент, когда Элейн подошла к книжному магазину. И тут же к ней направилась женщина с пепельными волосами, элегантно одетая в белый свитер и синюю юбку до колена, сочетавшуюся с изящной шляпкой без полей, приколотой на макушке. Алые губы женщины растянулись в широкой улыбке.

– Элейн, ma chérie, как я рада тебя видеть!

К удивлению Элейн, эта хорошенькая молодая женщина обняла ее и мазнула приветственным поцелуем по обеим щекам. Элейн ответила тем же, дабы они могли сойти за старых подруг в глазах возможного наблюдателя.

– Пойдем, выпьем кофейку. – Николь сжала ладонь Элейн в своей. – Ну или хотя бы той бурды, которую нынче так называют. – Ее светло-голубые глаза озорно сверкнули, и она потянула Элейн за собой в дверь по соседству с книжным.

Николь так и не отпускала ее руку, пока они шли по внутреннему дворику и вверх по лестнице. Вместо этого она сжала ее пальцы еще крепче и сказала:

– Мы научим тебя всему, chérie, что обеспечит твою безопасность.

– Безопасность – это хорошо, но я хочу быть полезной, – возразила Элейн. Николь усмехнулась.

– Дениз будет от тебя в восторге.

Остановившись перед дверью какой-то квартиры, она вынула ключ. Николь возилась с замком целую вечность, так что нервы Элейн, которая в волнении ждала встречи с будущими коллегами, зазвенели как натянутая струна. А ведь она и понятия не имела, какая работа ей предстоит. Наконец, тяжелая дверь щелкнула, открываясь, и женщины вошли внутрь.

Конспиративные квартиры, где Элейн останавливалась раньше, обычно представляли собой пустые комнаты с матрасом и несколькими одеялами, но даже здешняя прихожая создавала ощущение обжитого дома – вдоль стены небрежно выстроились несколько пар туфель, в углу примостился потрепанный комод, над которым висело круглое зеркало для того, чтобы, как водится, оглядеть себя перед выходом.

Николь сбросила туфли, тяжело стукнувшие об пол, и сразу оказалась на дюйм ниже; отколола шляпку и положила на комод, не потревожив в прическе ни единого волоска.

Элейн поставила свои туфли рядом и проследовала в центральную комнату. Обстановка соответствовала ожиданиям: окна были завешены полупрозрачными белыми занавесками, а по обе стороны кобальтово-синего диванчика стояли желтые, как масло, кресла. В центре расположился большой стол с печатной машинкой, обрывками бумаги, карандашами и чем-то, похожим на лоскуты шелка. Две женщины, склонившиеся над этой мешаниной, подняли головы, с интересом глядя на вошедших.

Темноволосая окинула Элейн небрежным, неприветливым взглядом. Вторая, со светло-каштановыми кудрями, улыбнулась мягко и застенчиво, чем мгновенно расположила Элейн к себе.

– Это Дениз, – кивнула Николь на темноволосую, а потом на кудрявую: – и Жозетта.

Жозетта обогнула стол и стиснула пальцы Элейн в теплой ладони.

– Мы так рады, что ты присоединишься к нам, Элейн. Уступаю тебе звание новичка.

Она зарумянилась, и по ее зеленым глазам стало понятно, что она подтрунивает исключительно по-доброму.

– Тебя внес в списки Габриэль? – уточнила Дениз, используя конспиративное имя Этьена.

– Oui, – подтвердила Элейн, и Жозетта отпустила ее руку. Дениз медленно кивнула – возможно, в знак одобрения.

– Дениз, ну брось, – попеняла ей Николь, – не пугай девочку в ее первый день на задании.

Дениз фыркнула.

– Если у нее не в порядке нервы, ее испугает и первый попавшийся бош.

– Мои нервы в полном порядке, и немцев я не боюсь, – ответила Элейн, прежде чем Николь или Жозетта успели встать на ее защиту. – Иначе меня бы здесь не было.

Дениз слегка прищурилась, но Элейн не дала этому прямому оценивающему взгляду устрашить себя и вызывающе вздернула подбородок.

– Тогда чего ты там торчишь, вместо того чтобы подойти и изучить шифр? – заметила Дениз и подвинулась, освобождая место для Элейн.

Так началось ее знакомство с шифровальной системой Сопротивления.

Процесс разбивки слов и сборки их заново оказался не из легких. Основой служила поэма столетней давности, чьи слова использовались для создания особого кода, из которого затем строились сообщения. Дело усложнялось и тем, что поэму меняли каждую неделю.

– Не волнуйся, – прошептала Жозетта на ухо Элейн, когда этот запутанный инструктаж закончился. – Я попозже покажу тебе все еще раз.

Элейн в ответ благодарно кивнула.

– Это наш инструмент, – показала Николь на блестящую печатную машинку марки «Ройял», украшенную золотой надписью «Аристократ».

Элейн всмотрелась в глянцевые клавиши, большинство располагалось на местах, к которым она привыкла за время работы секретарем, кроме Q, W, A, Z, X и M.

– Это британская раскладка, – небрежно пояснила Дениз. – Многое из того, чем мы пользуемся в Сопротивлении, нам доставляют британские агенты. В наши курьерские обязанности входят даже встречи с маками – они приходят к черте города и передают гуманитарку, сброшенную с самолетов.

Маки, получившие свое название от кустарника «маквис», в котором они прятались, состояли в основном из юношей, которые не подлежали призыву на начало войны, но которых в последние месяцы было приказано отправлять в принудительные трудовые лагеря в Германии. Многие протестовали против этого закона и предпочитали скрыться в лесах, чем стать рабами нацистов. Эти юноши вспоминали партизанскую тактику предков и использовали преимущества родного ландшафта. И вот, судя по тому, что сообщали новые напарницы Элейн, макам в этом помогали британские службы.

Весь мир стремился свергнуть Гитлера, и Элейн гордилась тем, что может внести свою лепту.

– А для некоторых посланий мы используем шелк, – сказала Жозетта.

Николь взяла со стола клочок бледно-желтой ткани; Элейн заметила, что ее ногти выкрашены в тот же яркий цвет, что и губы. В сочетании с белым свитером и синей юбкой получался запрещенный французский триколор, и не приходилось сомневаться, что такое сочетание было выбрано не случайно, а чтобы продемонстрировать верность своей стране.

Николь сложила уголки ткани и защепила пальцами, так что вышел маленький цветок.

– Из этих кусочков шелка получается милое украшение для шляпки или прически. – Она отпустила цветок, и тот, упав на стол, превратился обратно в квадратик с неровно обрезанными краями. – Но, к сожалению, они все используются для передачи посланий. Шелк можно свернуть очень тонкой трубочкой и вшить в одежду. Еще он быстро сгорает, так что получатель, особенно если опасается слежки, может быстро и легко избавиться от улики.

Элейн продолжала рассматривать печатную машинку.

– А как же ткань остается ровной, когда вы печатаете?

Жозетта продемонстрировала иголку с ниткой.

– Пришиваем к бумаге. – Она взяла у Николь лоскуток, несколькими стежками приметала его к листу бумаги и без труда вставила в машинку.

Внимательно глядя на клавиши, Жозетта перепечатала ряд неровных букв, которые Дениз вычленила из поэмы. Чернила оставляли черные оттиски на деликатной ткани, пока весь шифр не занял свое место. После этого Жозетта вынула бумагу, разрезала нитки, и лоскуток лег на стол, демонстрируя четкие буквы на гладкой поверхности.

– Полагаю, ты умеешь печатать, иначе Габриэль не прислал бы тебя, – произнесла Николь и придвинула к Элейн стул, с которого, уступая ей место, встала Жозетта.

– Я работала секретарем, – кивнула Элейн, опускаясь на все еще теплое сиденье. Хотя она была замужем уже больше пяти лет, за машинкой она сидела не так уж давно. После свадьбы Жозеф не требовал, чтобы Элейн бросила работу, хотя она то и дело ловила презрительные взгляды коллег, которые не понимали подобного каприза. Когда они только переехали в Лион, Жозеф вообще подбивал ее поискать подходящую вакансию – хотя к этому времени Францию уже захлестнул поток беженцев из стран, которые подверглись нападению еще раньше, и все места были заняты.

– Смотри на клавиши, – предостерегла Николь.

Элейн последовала совету, особенное внимание уделяя тем буквам, которые располагались иначе. Странно было ощущать под пальцами привычные гладкие прохладные клавиши – и не иметь возможности отпустить себя и печатать вслепую. В итоге Элейн убрала руки и принялась набивать буквы одним пальцем, как делают новички.

Когда она закончила, Николь вытащила лист и внимательно вчиталась в напечатанное.

– Идеально, – резюмировала она.

Так они трудились остаток дня, постепенно пальцы Элейн привыкали к незнакомой раскладке, когда стук в дверь эхом разнесся по всей комнате. Все женщины напряглись и замерли, глядя друг на друга, явно давая понять, что никто из них не ждал посетителей. Наконец, Дениз встала и вышла в коридор, бесшумно ступая по старым половицам.

Но прежде чем она успела что-то произнести, из-за двери раздалось:

– Sous le pont Mirabeau…

На что Дениз не медля откликнулась:

– …coule la Seine.

«Под мостом Мирабо течет Сена».

Элейн растерянно взглянула на Николь.

– Это пароль из «Моста Мирабо» Аполлинера, – пояснила та. Элейн кивнула, вспомнив и поэму, и историю любви самого поэта, о которой впервые услышала еще в лицее.

Дениз вернулась со стопкой газет.

– А вот и отправления на завтра. – Она сгрузила на стол свою ношу, которая оказалась номерами «Комба», нелегального издания Сопротивления. Взяв один экземпляр, Элейн прочитала первую статью, описывающую события в Виллербане, города в составе Большого Лиона – там мужчины, призванные на принудительные работы, не явились на вокзал в установленное время. Гестапо оцепило этот район и выловило более трехсот мужчин, которые теперь подлежали насильственной отправке в трудовые лагеря.

– С «Комба» предпочитаю работать я, – сказала Дениз. – Жозетте по душе «Кейе темуаньяж кретьен», газета христианских сторонников Сопротивления, а Николь – любительница журнала «Фем франсез», когда удается его достать. А какое издание нравится тебе?

Последний раз Элейн держала в руках нелегальную газету примерно полгода назад. Тогда немцы вернулись в Лион и остались в городе, и Жозеф внезапно потребовал от нее прекратить любую подпольную деятельность. А до этого они читали «Комба» вместе; издание апеллировало и к солдатам, и к интеллигенции, а потому вдвойне к Жозефу, который являлся и тем, и другим, и к Элейн, которая стремилась понять мужа. Так что она ответила: «Комба», вспомнила, как по утрам, потягивая цикорий, они негромко, склонившись друг к другу, обсуждали статьи, и тоска пронзила ее сердце. Как ей не хватает того времени, когда они с Жозефом работали, как единая команда, а не противники!

– Мы читали ее вместе с мужем. Мы использовали их статьи для листовок, которые печатали на «Ронео».

Копировальный аппарат был неуклюжим и порядочно гремел, но работал достаточно исправно, чтобы напечатать нужное количество копий листовки, которую они сами сочинили.

Дениз заинтересованно приподняла темную бровь.

– А ты умеешь обращаться с «Ронео»?

Элейн кивнула.

– Ничего сложного, главное, чтобы не заело.

– Не мой случай, – рассмеялась Николь. – Судя по всему, это мое призвание – ломать механизмы.

– И поэтому мы обычно не подпускаем ее близко к машинке, – хихикнула Жозетта. – К счастью, ее хлебом не корми – дай зашифровать послание.

– Это муж показал мне, как пользоваться копировальной машиной, – призналась Элейн. – Он всегда очень терпеливо мне все объяснял. Честно говоря, я вступила в Сопротивление в надежде, что смогу как-то помочь освободить его.

Николь прекратила перебирать невесомые лоскуты шелка.

– Освободить?

– Его держат в тюрьме Монлюк. Возможно, вы его знаете, это Пьер.

Конспиративное имя оставило на языке Элейн чужеродный привкус.

Жозетта просияла.

– Он делал фальшивые документы.

Элейн кивнула, задним числом после встречи с Клодин придя к такому же выводу. Однако она не рассчитывала, что ее коллеги окажутся знакомы и с ее мужем, и даже с его ролью в Сопротивлении. Но это новое открытие зажгло в ней желание узнать больше.

– Он точно сделал мои. – Жозетта потерла переносицу. – Но, боюсь, это все, что я помню.