Текст книги "Библиотечный шпион"

Глава восьмая
Элейн

С затянутого облаками неба сыпал дождик, слишком мелкий, чтобы открывать зонтик, но достаточно ощутимый, чтобы зябкая сырость пробирала до костей. «Как привидение подышало» – говаривала мать Элейн, изображая дрожь и смеясь. Но она всегда была мерзлячкой.

Уже два долгих года прошло с тех пор, как Элейн последний раз видела родителей. Они жили в Комб-ла-Виль, провинциальном местечке в часе езды на машине от Парижа; отец Элейн работал там врачом. Она сама никакого удовольствия в тихой сельской жизни не находила, ее всегда влекло великолепие Парижа, и, окончив учебу в лицее и предоставленная самой себе, она целиком отдалась столичному очарованию. Родители не горели желанием отпускать единственную дочь, но из любви к ней согласились с ее решением.

Из последнего письма, которое Элейн получила от родителей, следовало, что дефицит бензина затруднял транспортное сообщение между городами, а это значило, что припасы, находившиеся в городском округе, там и останутся. К тому же в сельскохозяйственном районе с едой дело в принципе обстоит куда лучше, чем в городе.

Элейн могла только молиться, чтобы ситуация не ухудшилась. Обмениваться письмами с теми, кто остался на оккупированной территории, и без того было сложно, а после того, как немцы наводнили остальную часть Франции, стало попросту невозможно.

Николь встретила Элейн на улице, как обычно в цветах французского флага и с корзинкой в руках, полной брюквы, все еще щеголяющей длинной ботвой. Несколько клубней, вместе с завернутым в бумагу ломтем хлеба, она переложила в корзинку Элейн.

– Мы сегодня забираем взрывчатку и несем ее в город, – прошептала Николь. – Прикроем ее брюквой.

– Взрывчатку? – изумилась Элейн, мгновенно представив, как опасное содержимое катается взад-вперед по ее корзинке.

– Ее сбросили прошлой ночью с самолета, – тихо продолжила Николь, когда они двинулись вперед по улице. – А у нас почти иссякли запасы.

Если уметь читать между строк – что официальную прессу, что подпольную, – и принять во внимание количество бомб, взорвавшихся за последние недели в городе, становилось понятно, почему у Сопротивления закончилась взрывчатка. От взрывов, правда, пострадало не так много немцев, а погибло и того меньше, но урон, нанесенный заводам и трансформаторам, оказался куда серьезнее и создал нацистам не одну проблему. В результате префект Лиона то и дело удлинял комендантское время, запирая жителей в своих домах, словно непослушных детей в чулане.

Но каждый раз, когда на воздух взлетали глыбы цемента и покореженный металл, срывалось еще несколько нацистских операций, а Сопротивление получало очко в свою пользу. Так, по кусочку, уменьшалась мощь немецкой армии, и скоро нацисты должны были пасть.

А теперь Элейн предстояло сыграть важную роль в обеспечении Сопротивления взрывчаткой, и она мгновенно выросла в своих собственных глазах.

Они прошли мимо женщин, стоявших в очереди в овощную лавку, и, оказавшись за пределом слышимости, Николь произнесла:

– Я также узнала кое-что о твоем муже.

Сердце Элейн сжалось, хотя она сама не поняла – от радостного ожидания или паники. Она оставила Манон сообщение для Этьена, где просила о встрече сегодня немного позже – она хотела потребовать, чтобы он помог ей освободить Жозефа. Осознание того, что ее муж сидит в камере, делало каждый день еще более невыносимым, чем предыдущий. Наверняка же она могла чем-то помочь!

– Что ты узнала? – сдавленно спросила Элейн.

Им предстояло добраться до окраины города на трамвае. Они как раз подошли к остановке, и Николь огляделась – люди вокруг, казалось, были погружены в собственные мысли и переживания, но теперь не могло быть уверенности, что тебя не подслушивает переодетый в штатское сотрудник гестапо или тайной полиции – или коллаборационист, готовый сдать земляка за лишний кусок хлеба.

Переплетение темных трамвайных проводов навевало мысли о паутине, в которой прохожие запутались и раскачиваются теперь на легком ветру.

– Как ты знаешь, Пьер участвовал в изготовлении фальшивых документов. – Николь наклонилась к Элейн, словно делясь какой-то пикантной сплетней. – Его знание химии оказалось крайне востребовано для создания штампов, а также удаления их из официальных документов.

Элейн не сдержала улыбки – как это было похоже на Жозефа! Недостаточно овладеть искусством подделывать чужой почерк, чтобы заполнить новое удостоверение, нужно ставить опыт за опытом, пока не удастся не только удалять чернила со страницы, но и воссоздать те, которыми написан официальный документ.

– Судя по рассказам, твой муж чрезвычайно умен, – продолжала Николь.

Элейн почувствовала, как щеки у нее зарумянились.

– Это одна из причин, почему я в него влюбилась.

Они зашли в подъехавший трамвай и уселись на жесткие сиденья вместе с другими пассажирами.

– Никто из нас не собирался заводить отношения. – Элейн почувствовала, как с нее спадет напряжение – просто потому, что они беседуют о самых обычных житейских вещах и нет необходимости следить за словами. – Я не собиралась бросать карьеру секретаря, а он не мог отвлечься от своих исследований. Мы даже ни разу вместе не ужинали, просто так часто разговаривали друг с другом, что однажды поняли, что влюбились.

Николь улыбнулась.

– Романтично и необычно.

– Вот и я о том же. – Элейн хихикнула, заново переживая те драгоценные минуты. – Однажды я пустилась в объяснения, почему никогда не выйду замуж – я ведь сама зарабатываю себе на жизнь! – и после этого он предложил мне стать его женой. Сказал, что я могу продолжать работать и мы оформим любые необходимые документы и заведем мне личный счет, к которому у него не будет доступа. И тогда я согласилась.

Жозеф тогда улыбнулся, и вокруг его карих глаз залегли морщинки. Со всей очевидностью он был рад услышать «да».

– Не пора ли уже пригласить меня поужинать? – поддразнила его Элен.

– Ты голодна?

– Сейчас нет. – Голова у нее шла кругом, и, рассмеявшись, она подхватила Жозефа под руку. – Я имею в виду приглашение на романтический ужин, как заведено у парочек.

– Они это делают, чтобы лучше узнать друг друга. – Жозеф наклонился ближе к Элен, и запах его одеколона ударил ей в голову, как вино. – Но мы друг друга уже знаем. – Он посмотрел на нее, что-то решая про себя, но в итоге провозгласил: – Что ж, ужин – так ужин. Я закажу столик.

После первого совместного ужина в Париже последовало много других. Они наслаждались великолепными соусами, нежным мясом и неприлично изысканными десертами, но теперь Элейн не могла позволить себе вспоминать тогдашнее изобилие – не теперь, когда голод постоянно вгрызался в ее внутренности.

Но Жозеф сдержал свое обещание и никогда не пытался узнать, сколько денег у нее на счете. Даже после того, как запретил любые контакты с Сопротивлением.

– Ну вот, дождь перестал. – Голос Николь вырвал Элейн из воспоминаний. – Смотри, какая прекрасная возможность прогуляться.

По заранее обговоренному плану именно это они должны были ответить, если бы кто-то решил спросить, зачем они поехали в окрестности города – полюбоваться природой.

Доехав до нужной остановки, они вышли из трамвая и под ручку направились в лес. После стольких дней в городской суете их окружила роскошь тишины, подчеркнутая беззаботными трелями птиц и мерным шелестом листвы.

– Ты раньше встречалась с маками? – поинтересовалась Николь.

– Нет, только слышала о них. – Элейн вгляделась в лесную зелень с совсем другим чувством, чем за минуту до этого; ей начали мерещиться ловушки и притаившиеся в тени фигуры с допотопным оружием в руках. – Они правда такие дикари, как о них рассказывают нацисты?

– Они, конечно, живут в лесу, но их изображают большими варварами, чем есть на самом деле. – Николь откинула с лица светлую прядь и нахмурилась. – Большинство из них еще мальчишки.

Элейн подняла взгляд навстречу золотым солнечным зайчикам, прыгающим сквозь листву. Так легко было закрыть глаза и представить, что мир вернулся в норму. Что дома ее ждет Жозеф, что они сыты, что нацисты не утащили Люси в неизвестность и что никто не знает, каково это – жить в постоянном страхе.

– Муж Дениз тоже где-то там. – Николь говорила тихо, хотя вокруг не было ни души. – Поэтому она никогда сюда не приходит – боится, что, если увидит его, не найдет сил вернуться в город.

Элейн понимающе кивнула. Если бы ей снова довелось оказаться в объятиях Жозефа, таких родных и надежных, услышать его ласковый голос, окунуться в его запах, ей проще было бы вырвать сердце из груди, чем снова расстаться с мужем.

Среди частокола стволов возникла чья-то фигура; она передвигалась настолько бесшумно, что напоминала призрак – по крайней мере, до тех пор, пока все трое не встретились лицом к лицу. Штаны и рубашка юноши, выцветшие и заляпанные грязью, висели на тощей фигуре, как на вешалке, а темный пушок на подбородке и верхней губе подтверждал слова Николь – маками становились в основном мальчишки, которым сейчас, по-хорошему, полагалось бы выбирать колледж или университет и дурачиться в компании приятелей. Но им пришлось повзрослеть до срока – каждодневные опасности превратили детскую беззаботность в смутное воспоминание.

Юноша, распространяя острый запах немытого тела, осклабился и протянул Николь тяжелую на вид сумку, заполненную бумажными свертками.

– Подарочки для бошей, – прокомментировал он, вытащил из кармана еще что-то и протянул Николь со словами: – И маленький сюрприз для вас.

– Шоколад! – ахнула Николь. – Ты просто чудо, спасибо! – И, не медля ни секунды, она подалась вперед и поцеловала впалую щеку, оставив яркий отпечаток своей помады.

Юный мак залился такой яркой краской, что след поцелуя полностью в ней растворился.

Но Николь словно не заметила произведенного впечатления и переключила внимание на свертки со взрывчаткой. Они с Элейн разделили их поровну и уложили в свои корзинки, прикрыв сверху брюквой и хлебом. Поднявшись на ноги, Николь кивнула в сторону спутницы:

– Это жена Пьера.

За спутанной завесой темных волос стало видно, как распахнулись глаза юноши.

– Тогда для меня честь познакомиться с вами. Такого бойца, как Пьер, еще поискать.

Элейн улыбнулась в знак благодарности, не зная, что ответить на подобное утверждение. Жозеф – боец, каких поискать?

Юноша попятился, не отрывая благоговейного взгляда от Элейн, а потом исчез в лесу так же таинственно, как и возник.

– Помимо всего, Пьер обучал маков, – сообщила Николь, повесив корзинку на сгиб руки и колупая облезающий лак на ногте большого пальца. – Похоже, он метко стреляет и мастерски умеет закладывать взрывчатку.

Элейн снова промолчала, всей душой устремляясь к Жозефу, представляя, как он, в глуши, без своего неизменного твидового пиджака, обучает мальчишек сражаться. Чем больше она узнавала о скрытых от нее до сих пор сторонах своего мужа, тем сильнее хотела его увидеть, расспросить и услышать о подвигах, которые он совершал, служа Сопротивлению.

– Держи. – Николь разломила кусочек шоколада надвое и протянула один Элейн.

В довоенные годы Элейн за один раз откусила бы больше, но теперь и такая малость казалась роскошным угощением. Она закинула лакомство в рот, задержав на языке, смакуя тающую сладость, и вздохнула от удовольствия.

Так они и шли, молча, словно зачарованные, по тропе, испещренной пятнышками света, наслаждаясь вкусом шоколада, с корзинками, полными овощей и взрывчатки.

Осознав все сказанное о ее муже, Элейн проглотила остатки угощения и спросила:

– А как ты узнала так много о Пьере?

Николь чуть повела плечом и шагнула в сторону, обходя пятно грязи на тропинке.

– Я же сказала, что расспрошу кое-кого.

– И ты рассказала мне все, что узнала?

Николь сжала губы и закивала с поспешностью, которая заставила усомниться в ее искренности.

– Что ты скрываешь? – севшим голосом спросила Элейн.

– Ничего, – последовал ответ, и Николь ускорила шаг, словно так могла отвертеться от неприятного разговора. На солнце набежали темные густые облака, на лес упала тень.

– Николь, прошу. Если бы кто-то получил известия о твоем отце или брате, неужели ты бы не захотела их услышать?

Николь замедлила шаг, но не остановилась, глядя строго вперед, словно следуя за невидимыми указателями, и после долгой паузы наконец произнесла:

– Твоего мужа арестовал командир Вернер.

Элейн застыла на месте. Может, она знала не так много, как остальные члены Сопротивления, но это имя было на слуху. Все подчиненные оберштурмфюрера Клауса Барби славились жестокостью, но Вернер выделялся даже среди них. Он буквально наслаждался, пытая заключенных, и рассказы о его садизме не могли сравниться с тем, что Элейн видела в самых страшных кошмарах.

Если Жозеф попал в руки Вернера, то не могло быть сомнений в том, что его все это время беспощадно пытали. От этой мысли съеденный шоколад осел в желудке Элейн приторной тяжестью. Вырваться на время на природу оказалось очень приятно, но теперь она хотела поскорее вернуться в Лион и встретиться с Этьеном. Теперь, вытащив Жозефа из Монлюка, она не просто вернет его домой – она спасет ему жизнь.

* * *

Обратно трамвай, как показалось Элейн, ехал куда неспешнее, чем на окраину.

– Не стоило мне рассказывать тебе, – заметила Николь, положив руку на колено подруги.

– Нет, я рада, что ты рассказала. – Элейн оторвалась от плывущих невыносимо медленно улиц Лиона за окном и перевела взгляд на Николь. – На моем месте ты бы тоже хотела знать.

– Да, – согласилась та, – но временами, узнав правду, лишаешься покоя.

Что ж, с этим не приходилось спорить – новая подробность о заключении Жозефа растревожила Элейн, и в голове теперь метался рой ос. Она винила себя не только за то, что наивно доверяла Этьену, но и за то, что сама не пробовала узнать больше. Почему она не подумала, что Жозефа будут пытать?

Вместе с толпой других пассажиров Элейн и Николь вышли из трамвая и направились в сторону Круа-Рус. Элейн продолжала мысленно бранить себя и так глубоко погрузилась в свои переживания, что, возможно, именно поэтому, свернув за угол, не заметила немецкого офицера. А немецкий офицер в бедном районе Лиона всегда был плохим знаком. Если бы Элейн увидела новенькую форму и начищенные сапоги, она бы пошла другой дорогой, но очнулась, только когда Николь прошипела ее имя.

Слишком поздно. Уверенный голос окликнул их:

– Стоять! Предъявите документы.

Элейн замерла на месте, мгновенно вспомнив о лежащей у нее в корзинке взрывчатке, но Николь потребовался всего лишь миг, чтобы сообразить, что делать, и она, схватив Элейн за руку так резко, что та едва не выронила корзинку, дернула ее в ту сторону, откуда они пришли. Стуча башмаками, они обежали угол, распахнули дверь и нырнули в трабуль. Топот снаружи дал им понять, что офицер кинулся в погоню, поэтому женщины сняли башмаки – пусть пол под ногами был сырым и холодным, только так они могли передвигаться бесшумно и уйти от преследования.

Пробежав по туннелю, они оказались в маленьком внутреннем дворике, из которого наверх вела лестница, а оттуда два прохода вели в разные стороны. Николь, не колеблясь, рванула к правому, а оттуда по еще одной лестнице, по ступенькам, ставшим после многих лет использования гладкими, словно обкатанными водой, и вдавленными посередине, они спустились на уровень ниже. Здесь еще один перекресток предлагал им подняться наверх, спуститься вниз или продолжить идти вперед по узкому проходу.

Вдалеке хлопнула дверь, заставив женщин вздрогнуть, вслед за этим раздались сопровождаемые скрипом шаги, и звонкое эхо отозвалось под сводами, как набат. Николь побежала дальше по проходу, миновала ряд дверей и спряталась в угловой нише, поманив за собой и Элейн. Та скрючилась рядом, ее бешено колотящееся сердце забилось ровнее, и она позволила себе осторожно перевести дух. Пол казался холодным, как лед, влажная грязь прилипла к подошвам ног, но Элейн не смела шевельнуться, чтобы стряхнуть ее.

По этому трабулю она еще не ходила, и его однозначно стоило запомнить на будущее. При его постройке явно не преследовали таких эстетических целей, как при создании трабуля на улице Сен-Жан, и его сугубо практичное пространство провоняло застоялой мочой, но прямо сейчас Элейн было не до того.

Отрывистый звук шагов все приближался, рассыпая эхо, пока не замер почти над головами у женщин. Элейн и Николь вжались в неподатливую стену так, словно хотели слиться с ледяным камнем. А ведь всего час назад они гуляли по лесной тропе, на которую ложился солнечный узор листьев, ели шоколад и беззаботно болтали о всяком.

Элейн зажмурилась, услышав, как каблук сапога длинно проскрипел по грязному полу. Наконец, спустя бесконечно долгий миг, шаги офицера, четкие и быстрые, застучали в обратном направлении, и в ушах женщин громыхал только гулкий бешеный стук сердец.

Только когда где-то вдалеке снова хлопнула дверь, Элейн смогла расслабить сведенные от напряжения плечи. Николь покопалась в сумочке, вытащила длинный отрез ткани и соорудила на голове модный тюрбан. Закрепив свободный конец, она вытащила второй кусок и протянула Элейн.

– Это зачем? – удивилась та вполголоса.

– Для маскировки, – откликнулась Николь, отработанным жестом обматывая голову Элейн. Потом вытащила тюбик губной помады и, поудобнее наклонив лицо подруги, хорошенько накрасила ей губы. – Вот, теперь нас не узнают.

Жирная и густая помада отдавала странным, восковым запахом.

Они подняли корзинки и вышли через другую дверь на восхитительно пустую улицу. Оказавшись снова на свету, Элейн убедилась в правоте Николь: если бы преследовавший их офицер случайно забрел бы на эту же улицу, он бы их не узнал – во всяком случае, Николь, чьи светлые волосы надежно скрыл темный тюрбан, заодно прибавив ей возраста и опыта.

Николь тоже оглядела подругу, слегка склонив голову к плечу.

– Тебе надо чаще зачесывать волосы вверх, – пришла она к выводу. – И красить губы. Красной помадой.

Кровь прилила у Элейн к щекам.

– Я никогда не следила за модой.

– Почему это? – ухмыльнулась Николь. – Только этот щит у нас, женщин, и есть. Мужчины обвешиваются оружием и медалями, а нам достались очарование и косметика.

Они двинулась вперед по улице. Брюквенная ботва давно завяла и теперь начала раскачиваться в корзинке Николь в такт шагам, словно водоросли на ленивых океанских волнах.

– И у меня нет столько нарядов, как у тебя, – напомнила Элейн, догоняя ее.

– Ты имеешь в виду, столько юбок? – Николь крутанулась вокруг себя, так что ее юбка встала колоколом, и подмигнула. – Так дело в том, что у меня есть шесть разных оборок, которые легко пришить и таким образом изменить длину юбки. Поэтому мой богатый гардероб – только видимость.

Элейн оценила эту хитрость, но совершенно не могла представить себя на месте Николь – источающей уверенность, как модный парфюм, флиртующей с мужчинами, следуя мимолетному капризу, и прекрасно знающей, какой эффект производит ее дерзость.

Поэтому Элейн только покачала головой. Она всегда придерживалась классического стиля, уместного и в ее родном городке, и в Париже, а теперь и в Лионе.

– Я не произвожу такое впечатление, как ты.

Николь стрельнула в нее хитрой улыбкой.

– В детстве я была гадким утенком, но сестра научила меня, как себя подавать. Вот она всегда выглядела роскошно. – Взгляд Николь посветлел от воспоминаний. – Одиль показала мне, как краситься, какие фасоны мне идут, научила, как двигаться и что говорить. Не окажись ее рядом, не знаю, откуда бы я взяла столько уверенности.

Представить Николь иной, чем сейчас – очаровательной и самоуверенной – оказалось Элейн не под силу.

– Твоя сестра, видимо, много для тебя значит.

Радость на лице Николь поблекла.

– Да, и я очень хочу, чтобы она поскорее вернулась. И папа, и брат. – Ее прозрачные голубые глаза сверкнули, как льдинки. – Когда мы победим бошей и война закончится.

* * *

Когда Николь и Элейн добрались до квартиры на улице Алжери, их уже ждали Дениз, Жозетта и Этьен. При виде Элейн в тюрбане и с ярко-красными губами Этьен вопросительно приподнял бровь.

– За нами погнался немецкий офицер, но мы сбежали от него через трабуль, – пояснила она, с трудом подавив порыв тут же стереть помаду. Вместо этого она поставила корзинку на стол и только тогда поняла, что рука онемела от усталости.

Этьен нахмурился.

– Ой, не суетись, – махнула рукой Николь, предупреждая возможную реакцию. – Мы добавили несколько стилистических акцентов, чтобы нас не опознали, и скрылись через другую дверь. Нет причин для беспокойства.

Этьен стиснул челюсти.

– Мне нужно поговорить с Элейн.

Та кивнула, обрадованная, что возможность представилась так скоро.

– Тогда пошли на кухню.

Она удивилась, что он так быстро откликнулся на ее послание, но в любом случае была благодарна. Особенно после того, что ей удалось вытащить из Николь.

Они уединились на кухне, и Элейн закрыла за ними дверь.

– Мы должны придумать, как еще мы можем помочь Жозефу. Дело зашло слишком далеко. И я хочу участвовать в его освобождении.

Этьен уставился на Элейн тяжелым взглядом.

– Только не говори, что ничего нельзя сделать. – В ее голосе прорезались высокие раздраженные нотки. – У нас есть взрывчатка, – заговорила она тише, зная, что у всех стен во Франции есть уши. – Нас окружают женщины и мужчины, которые стремятся помочь друг другу. У нас есть все, включая поддержку Британии. Должно быть еще что-то, что я могу сделать.

Этьен сглотнул, и тут терпение Элейн лопнуло, потому что ей в голову хлынул поток «вдруг». Вдруг они опоздают? Вдруг Жозеф умрет прежде, чем они освободят его? Вдруг она никогда больше его не увидит? В ярости она ударила ладонью по столу с такой силой, что заболело плечо, а руку обожгло, как кипятком.

– Скажи что-нибудь, но не смей уговаривать потерпеть еще немного! Не хочу этого слышать! Никогда больше!

– Он уже не в тюрьме с сегодняшнего дня.

Этьен запустил пятерню в волосы, взъерошив аккуратно зачесанные пряди. Подобное заявление должно было принести облегчение, но в темных глазах Этьена сквозила такая беспомощность, что Элейн, наоборот, насторожилась еще больше.

– И где он теперь?

Этьен с силой провел рукой по лицу, сжимая кожу, и бессильно уронил руку на стол.

– Нам сообщили, что его увезли вместе с багажом, – невнятно выговорил он.

Элейн потрясла головой.

– С каким багажом? Что это значит?

Этьен заморгал, словно внезапно обнаружил, что не один в комнате.

– В Монлюке, если тебя увозят с багажом, это значит, что тебя везут в трудовой лагерь. А если без багажа, это значит…

– Смерть, – договорила Элейн за него.

Это слово повисло между ними в воздухе, как живое, беспокойное и ядовитое существо.

– Значит, его отправили в трудовой лагерь? – с облегчением переспросила Элейн. – Тогда не все так плохо. Я могу посылать ему еду и…

– Туда не сможешь. Это лагерь другого сорта, Элейн. Не для пленных французских солдат, а для тех, кто активно сопротивлялся немецкому режиму.

Элейн вся заледенела.

– Что ты такое говоришь…

– Мы не можем ему помочь.

Слезы выступили у нее на глазах, тюрбан вдруг невыносимо сдавил голову, тяжелый, как камень. Как смехотворно, должно быть, она сейчас выглядит, с намазанными губами и модной тряпкой на голове, настоящий клоун, которому только что сообщили худшую новость в его жизни.

А она так и не написала Жозефу, как сожалеет обо всем, как любит его.

Перед глазами Элейн все расплылось от слез. Этьен подался к ней вперед, но она отшатнулась.

– Ты просил довериться тебе, – хрипло прошептала она.

Несколько прядей упали Этьену на лоб, и он с рычанием откинул их назад.

– Я думал, нам удастся его освободить.

Элейн заметила на комоде несколько листков бумаги, и ей в голову пришла отчаянная идея.

– Нужно отправить Жозефу письмо.

– Но я не знаю…

Она стремительно развернулась к нему лицом.

– Ты обещал его вытащить. Делай, что хочешь, но доставь ему это письмо.

Она дернула верхний ящик комода в поисках ручки – ничего. Во втором – пусто.

Вдруг ручка возникла перед ее глазами – ее протягивал Этьен.

– Только покороче, – предупредил он.

Трясущимися руками Элейн оторвала уголок от листа и написала самое главное:

«Дорогой Жозеф!

Я жалею обо всем, что наговорила. Я всегда буду любить тебя.

Элен»

Эти драгоценные слова как раз уместились на обрывке. Элейн сложила его вчетверо, взгляд ей застили слезы. Протянув записку Этьену, она поймала его взгляд.

– Не подведи меня.

Он кивнул, но по тревожному выражению его лица было понятно – он снова боится потерпеть неудачу.