Текст книги "Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии"

После краха коммунистического режима значительная часть общества ожидала, что благодаря общественному строю западного типа качество жизни также чуть ли не в одно мгновение окажется сопоставимым с качеством жизни западных обществ. Хотя крупные системы угнетения (политическая диктатура и государственная монополия на собственность) были разрушены, наряду с последствиями экономического краха, называемого кризисом трансформации режима, появились новые, ранее неизвестные формы социальной незащищенности.

С потерей традиционных восточных рынков потерпели крах целые отрасли промышленности, а на место прежней почти полной занятости пришла безработица, затронувшая много сотен тысяч человек. Изменение структуры промышленности на долгое время поставило в безнадежное положение неквалифицированную рабочую силу, большинство маятниковых мигрантов, приезжавших из деревень в городa, отсталые регионы и в наибольшей степени цыганское население. Свертывание легкой промышленности, в которой были заняты массы неквалифицированных работниц, достигла кульминации в 90-х гг. Снижение спроса на подсобную рабочую силу в промышленности и строительстве оттеснило цыган в отсталые регионы, где не было возможности получить работу. Вместе с сельскохозяйственными производственными кооперативами были ликвидированы их подсобные промышленные производства, и люди, не имевшие возможности работать в качестве маятниковых мигрантов, остались без работы, застряв в постепенно беднеющих поселках. В этих регионах проблемы устойчивой бедности и безнадежной безработицы осложнялись углублением этнического конфликта между придерживающимся различных культурно-социализационных моделей цыганским и нецыганским населением. Множество аспектов неуверенности в завтрашнем дне в немалой степени трансформировались в проблемы обеспечения общественного порядка. Оказавшись в плену у неподвластных ему сил и безысходности, цыганское и нецыганское население отсталых регионов стало одновременно жертвой и актором в атмосфере взаимных страхов и агрессии.

За отсутствием перспективных жизненных стратегий люди, попавшие в безнадежное положение, нашли прибежище в легкоусваяемой, основанной на предрассудках, нетолерантной, как правило расистской картине мира, в которой безличные силы, ответственные за бедствия этих людей, персонифицируются в сделанных козлом отпущения «тунеядцах», цыганах. Отсутствие интеллектуальных концепций у социалистов и слепота либералов, фокусировавших внимание исключительно на макроэкономике, толкали большинство населения обнищавших регионов, которое прежде было сторонником левых, в лагерь правых и правых радикалов, причем парадоксальным образом не только нецыган, брошенных на произвол судьбы вместе с их проблемами, но и большинство цыган. Меры социальной политики, нацеленные на облегчение драматического положения цыган, принесли очень скромные результаты. Но ограниченной была бы и эффективность более решительных, креативных решений, так как само венгерское общество и его институциональная система были не готовы к толерантной, интеграционной политике. В шоке, причиненном сменой режима, в условиях неуверенности в завтрашнем дне, сменившей скромный, но предсказуемый уровень жизни эпохи Кадара, социальной деградации стремившихся наверх слоев населения, повторяющихся мер бюджетной рестрикции, в атмосфере усиления предрассудков «общество большинства» с неприязнью наблюдало за – между прочим, малоэффективным – перераспределением средств в пользу остронуждающихся групп населения. В итоге система местного самоуправления не только не смягчила межэтническую напряженность на местах, но во многих случаях даже усилила межэтническое противостояние и сегрегацию.

● При коммунистическом плановом хозяйстве, в условиях полной занятости размеры доходов уравнивались и поддерживались на низком уровне, зато, за исключением последнего десятилетия, искусственно сдерживались и расходы на оплату жилья, коммунальных и транспортных услуг. В результате перестройки системы государственного перераспределения стоимость этих услуг постепенно приближалась к их рыночной цене. Однако доходы жителей панельных микрорайонов, низкооплачиваемых слоев городского и социально растущего сельского населения, а также медленно богатевшей, скорее потребительской, чем предпринимательской мелкой буржуазии эпохи Кадара не поспевали за темпами этого подорожания. Эйфория, сопровождавшая приватизацию муниципальных квартир их арендаторами на рубеже 1980 – 1990-х гг., быстро прошла. Вследствие резкого падения курса форинта и сокращения реальных трудовых доходов взятые населением кредиты стали причиной таких масштабов задолженности венгерских семей, которая привела не просто к стабильной бедности, но во многих случаях к невозможности обеспечить прожиточный минимум.

Защищая ответственность индивидуума и принцип рынка, свободного от патерналистского влияния государства, либералы не заметили того, что, сами того не желая, обеспечивают силовое преимущество крупных кредитных организаций над атомизированными, беспомощными в случае одностороннего изменения договора, беззащитными клиентами. Подчеркивание ценностно-нейтрального характера деятельности крупных банков на различных территориях завуалировало тот факт, что международные кредитные организации – особенно с начала кризиса 2008 г. – с различной степенью понимания относились к трудностям клиентов, прежде всего взявших кредит в иностранной валюте, в отделениях материнского банка и дочерних банков, расположенных в других странах. (Кредит в швейцарских франках из-за низких процентных ставок широко распространился и в еврозоне, но, поскольку курс евро по отношению к франку упал в гораздо меньшей степени, чем курс форинта, а система социальной поддержки безработных во многих странах оставалась относительно щедрой, проблема погашения кредитов в этих странах была менее драматичной.) Поначалу социалистическое финансовое руководство не считало это проблему относящейся к его компетенции, а позже тратило время на создание этического кодекса, который ни к чему не обязывал банки. Оно не хотело осознать «катастрофический» экономический характер мирового финансового кризиса 2008 г. Речь шла не просто о том, что под влиянием кризиса выросла безработица, но и о том, что резкое падение курса национальной валюты по отношению к евро и особенно швейцарскому франку сильно увеличило сумму ежемесячных взносов по кредитам, в то время как размер задолженности не только не сократился, но даже увеличился. Отсутствие института частного банкротства оставляло должников в долговой спирали даже в случае полной потери имущества. Правительство не желало в данном случае применить политику справедливого распределения тягот, которой оно следовало в случае природных катастроф. Такой доктринерский (либеральный), а также беспомощный (социалистический) подход повысил восприимчивость людей, оказавшихся в трудном положении и не получивших ощутимой помощи, к антибанковским, антикапиталистическим и вообще ксенофобским, часто открыто антисемитским настроениям и идеологиям.

● Если граждане чувствовали свою незащищенность перед лицом крупных организаций, то мелкие предприниматели, как в роли конкурентов, так и в роли поставщиков, испытывали такое же чувство по отношению к бюрократии, мультинациональным компаниям и банкам. Запоздалые государственные выплаты, заниженные цены на поставки, неконкурентоспособность цен на товары мелких производителей и торговли в сравнении с ценами на товары крупных предприятий, а также система круговой задолженности часто мешали определить реальные достижения и рыночные успехи или неудачи.

В то время как расчеты между отечественными предпринимателями, взаимные неплатежи создавали тяжелые трудности, нерасторопность коалиции в деле создания справедливой среды экономической деятельности лишь преумножала массу людей, которые за отсутствием иных опор поддавались влиянию демагогии, натравливающей их на иностранный капитал и мультинациональные компании.

Для снятия драматичной социальной напряженности и устранения ловушек, порожденных сменой режима, требовались креативный интеллект, воплощенный в эффективных политических программах, сотрудничество различных отраслей управления и серьезная решимость. Все это отсутствовало. Правительственный аппарат оказался неспособным разработать комплексные, многофакторные программы и осуществить их, преодолев межотраслевые барьеры.

Находясь в плену у собственной истории, социалисты в большинстве случаев обращались к патерналистским решениям в области социальной поддержки, что постоянно увеличивало расходы сферы социального снабжения, а тем самым и бюджета, но при этом не могло вырвать людей из безнадежного положения и дать им какие-либо перспективы. Находясь в плену у собственной идеологии, либералы, защищавшие рыночные механизмы от государственного вмешательства и подчеркивавшие ответственность людей за свои решения, казались равнодушными к бесперспективным жизненным ситуациям, ответственность за которые не может быть целиком возложена на индивидуума. С истощением источников раздачи бюджетных средств и в отсутствие долгосрочных политических программ, позволяющих выйти из тупиковых ситуаций, находящиеся в безнадежном положении люди буквально вынуждены были возложить надежду на появление мессии с твердой рукой. Требуя от людей рационального, «осмотрительного» хозяйствования, правительство не создало необходимой для этого предсказуемой, стабильной макросреды. Можно критиковать инстинкты граждан, побуждающие их к самооправданию, уходу от ответственности и поискам козлов отпущения, но нельзя, ссылаясь на это, снять с правительства ответственность за то, что толкало граждан в сторону правых и даже правых радикалов наряду с популизмом, сделанным партией «Фидес» центральным элементом политики.

Коалиция социалистов и либералов до самого конца носила на себе печать вынужденного брака: либералы вышли из антикоммунистического диссидентского движения, в то время как социалисты входили в реформистскую партию – преемницу бывших коммунистов. Их коалиция сосредоточилась не на том, что и как они хотят совместно сделать, а на том, каким устремлениям партнера они хотят помешать. Их совместные усилия ограничивались в основном сохранением системы институтов либеральной демократии, созданной в ходе смены режима. Различия в социализации, системе ценностей и отношении к миру воспрепятствовали осуществлению совместной, последовательной социально-политической программы, поэтому эти партии и их сторонники чувствовали коалицию действительно своей только перед лицом правых. Постоянно возвращающаяся напряженность, выражавшаяся в жалобах типа «Опять хвост виляет собакой», то есть более слабый коалиционный партнер, либеральный ССД, диктует волю партнеру, или в, как правило, обоснованных испуганных коментариях типа «Что же опять делают эти социалисты», эмоциональные проявления, раздражавшие обе стороны, свидетельствовали о желании обеспечить во всем спектре деятельности правительства преобладание либо либеральных, либо коренившихся в традициях режима Кадара ценностей. В этой борьбе коалиционные партии растратили энергию друг друга. Их публичная коммуникация, предназначенная собственным сторонникам, превратила коалиционное сотрудничество в транслируемое телекамерами правительственное реалити-шоу. Коалиция и перспективы ее распада, а также постоянные внутренние споры в обеих партиях сделали удручающе зримой фрустрированную, полную нерешительности, бесперспективную жизнь участников коалиции.

Правительственный аппарат просто не находил места в этой коалиции противоречивых ценностей и амбиций.

Результатом начавшейся с середины 60-х гг. консолидации мягкой коммунистической диктатуры было то, что бюрократическо-управленческая деятельность работников отраслевого управления находилась на хорошем уровне в сравнении с другими странами Восточной Европы. Отраслевое управление как одна из важнейших областей социального роста давала возможность карьеры талантливым людям, примирившимся с идеологическими ограничениями коммунистического режима. Справедливая критика бюрократии той эпохи относилась скорее к режиму, чем к способностям служащих бюрократического аппарата. Не случайно, что в возвращении социалистов в 1994 г., помимо ностальгии по хлебу ценой 3,60 форинта, большую роль играла надежда избирателей на то, что «профессионализм снова придет к власти»[17]17
  Один из лозунгов ВСП в избирательной кампании перед парламентскими выборами 1994 г.


[Закрыть].

Смена режима открывала возможность следовать примеру западных демократий и в том отношении, что в случае смены правительства аппарат отраслевого управления почти не трогали. Однако с распространением политической паранойи мы постепенно отдалились от этой модели, и в конце концов иногда обезглавливание отраслевых аппаратов происходило даже при смене министров внутри одного правительственного цикла. Сокращение государственного аппарата было самой легкой мишенью для следовавших друг за другом рестрикционных мер. Параллельно с волнами сокращений и увеличением числа политических назначенцев к середине первого десятилетия 2000-х гг. управленческий аппарат подвергся сильной контрселекции. А так называемые модели карьеры государственных служащих были лишь эвфемизмами, маскировавшими стремление новой власти обеспечить позиции своих кадров после удаления экспертов предыдущего правительства и принудить аппарат к безусловному повиновению. Ситуация осложнялась тем, что, если до 1989 г., во время ограничительной государственной монополии во всех сферах, отраслевое управление и связанные с ним зоны (например, элитные научные организации, околоправительственные учреждения) притягивали к себе таланты, то в настоящее время молодежь имеет возможность выбирать из множества независимых от государственного управления, больше того, от страны карьерных возможностей. В результате повторяющихся чисток и сокращений, легитимированных полномочиями, полученными от избирателей, отраслевое управление скатывалось на все более низкий уровень. Более того, все более тяжелым карам подвергались даже специалисты, державшиеся вдали от политики, хотя тогда, как правило, не увольняли, а просто понижали в должности.

На этот трудноконтролируемый процесс, порождаемый властным инстинктом, накладывались повторявшиеся раз в четыре года радикальные реорганизации и такие единичые катастрофы, как удаление в 2006 г. министерских административных госсекретарей из структуры государственного управления. Данной мерой премьер-министр-социалист, который отмел серьезные возражения, исходившие даже из правящих партий, парализовал, больше того, обезглавил отраслевое управление ради однодневного коммуникационного эффекта. Место административных госсекретарей, выступавших в роли серых кардиналов, заняли неприметные политические госсекретари, не обладавшие административным опытом и профессиональными знаниями первых. От этого удара государственное управление так и не оправилось.

Вывод управления полиции из-под юрисдикции Министерства внутренних дел под юрисдикцию Министерства юстиции впоследствии тоже оказался катастрофической ошибкой. Конечно, эта мера пришлась по душе и либеральным доктринерам, поскольку как бы выполняла обещание осуществлять гражданский контроль за деятельностью полиции. Однако во время осенних беспорядков 2006 г., вспыхнувших после речи, произнесенной премьер-министром Ференцем Дюрчанем в правительственном доме отдыха в Ёсёде перед членами социалистической фракции, бывшие профессора-правоведы, а ныне министры оказались неспособными управлять правоохранительными органами, привыкшими к твердому руководству. Пострадавшая от сокращения бюджета, не имевшая оперативного опыта, лишившаяся правительственного руководства полиция потеряла ясные ориентиры, ее профессионализм и уверенность в себе были поколеблены, вследствие чего она временами неловко, а временами превышая свои законные полномочия жестко реагировала на агрессивность демонстрантов.

Под влиянием неразрешимых коалиционных споров, бюджетного кризиса, вызванного политикой раздачи государственных средств, акций недовольства, инициированных и поддерживаемых оппозицией, никогда не признававшей легитимность правительства, а позже – все более агрессивных уличных демонстраций стало очевидно, что правительство ни в мирное время, ни во время холодной гражданской войны не способно удовлетворить требованиям профессионализма.

2.6. Несовершенство гарантийных институтов системы сдержек и противовесов

Исходя из принципа разделения властей, руководителями политической жизни являются не только члены партийной элиты, но и представители различных ветвей власти. В условиях либеральной демократии сознательно создаются гарантийные институты сдержек и противовесов, которые могут стать преградой для вспышек популистских инстинктов. Формирование кадрового состава этих институтов сознательно происходит вдали от подверженного влиянию демагогии мира политических кампаний, цель этого состоит в том, чтобы в интересах защиты демократических ценностей эти кадры не стремились к популярности. Все промежуточные ступени их выборов введены для того, чтобы сократить давление популистских инстинктов медиатизированной демократии. Этой же цели служит и длительный, выходящий за рамки избирательных циклов срок назначения руководящих работников этих учреждений, освобождающий их от необходимости приспосабливаться при принятии решений к мнению потенциальных победителей на выборах. Однако партийная элита стремилась заполнить эти позиции своими людьми, что подрывало престиж личного состава этих учреждений. Таким образом, нельзя умолчать о роли упомянутых лиц в распространении в Венгрии радикальных идеологий и придании им благопристойности. Юридически-институциональная гарантийная роль противовесов оказывается бесполезной, если обеспечивающие их функционирование люди во многих случаях действуют не в соответствии с демократическим этосом этих институтов. В результате этого они не могут показывать пример и в сдерживании антигуманных и антидемократических инстинктов, демонстрируемых частью партийных элит.

Можно ли отрицать роль президента республики в придании благопристойности расистским высказываниям и действиям, если он оставляет без внимания основание буквально под окнами его резиденции праворадикальной военизированной организации «Венгерская гвардия» (2007) и с опозданием реагирует на серию ужасных убийств цыган, имевших расистскую подоплеку (2008–2009); роль судов, если они лишь после многолетней волокиты, дождавшись усиления «Венгерской гвардии», отдают распоряжение о ее роспуске, а позже терпимо относятся к появлению ее клонов, если они обращают против меньшинств законы, принятые для их защиты, и вершат «правый суд», не применяя реальных санкций и не предусматривая частичного возмещения ущерба, нанесенного жертвам этнической сегрегации; роль oмбудсмена, если он говорит о «профиле цыганской преступности»; роль прокуратуры, если она годами не склонна замечать расистских побуждений даже в случае инцидентов, имеющих вполне очевидную антицыганскую направленность, и в бездействии наблюдает за распространением дискурса ненависти (возбуждения ненависти против определенной группы населения), a также за применением насилия к участникам демонстраций различных (например, сексуальных) меньшинств; роль Национального бюро расследований и полиции, если вдруг пропадают следы, позволяющие предположить наличие расистских мотивов преступлений, и если применяется двойной стандарт в отношении жертв этих преступлений?

Конституционный суд (КС) формирует ценностные ориентации граждан, защищая правовые нормы. Однако он сделал невозможной политику, основанную на рациональном общественном дискурсе и способную порвать с социальным популизмом, выступив в 1995 г. под надуманным предлогом против значительной части реформ «пакета Бокроша», названного по фамилии министра финансов, который ввел ряд рестрикционных мер, ставших необходимыми в результате кризиса, сопутствовавшего смене режима, а также признав в 2008 г. законной противоречившую прежним конституционным нормам инициативу референдума об упразднении платы за учебу и визит к врачу, который легитимировал и усилил нереальные ожидания избирателей и парализовал дееспособность правительства. Вследствие этих и других решений конституционные судьи тоже неизбежно несут ответственность за эрозию либеральных норм республики и падение правительства социалистов и либералов, пытавшегося осуществить непопулярные, но необходимые реформы.

Следовавшие одна за другой волны национального и социального популизма не только подняли на вершину власти автократическое правительство, отбросив при этом социалистов на периферию политической жизни, а либералов за ее пределы, но и погребли под собой всю систему институтов сдержек и противовесов.