Текст книги "Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии"

В мафиозном государстве частные интересы подменяют интересы общества уже не от случая к случаю, а постоянно и систематически. Практически нет такой сферы деятельности этого государства, которая не была бы подчинена совокупным интересам укрепления власти и обогащения. Мафиозное государство – приватизированная форма паразитического государства.

2. Крах третьей Венгерской республики в 2010 г

В ходе смены режима в Венгрии сложилась действительно образцовая система политических институтов демократии западного типа. В то же время продолжали существовать и те формы поведения восточного типа, которые, можно сказать, системно чужды либеральной демократии. В течение «двух смутных десятилетий» с 1990 по 2010 г., как задним числом заклеймили период после смены режима руководители «Фидес», политический строй западного образца вел борьбу с восточной моделью приобретения имущества и собственности. Таким образом, выборы и смены правительств были не просто вехами коррекционных процессов внутри одной системы ценностей в русле консенсусной модели общества, а отчаянными сражениями в борьбе за захват собственности и новых имущественных позиций. В этой борьбе восточные образцы непотизма, поддержанные политической элитой и вызвавшие социальную и политическую турбулентность, подорвали и в конечном итоге практически поглотили систему политических институтов западного типа, сложившуюся в ходе смены режима. Конечно, напрашивается законный вопрос: почему в борьбе системы институтов западного образца и культуры восточного образца победила последняя?

Для объяснения этого краха и обстоятельств приобретения партией «Фидес» конституционного большинства на выборах необходимо, с одной стороны, четко определить ответственность различных политических игроков (преступления, ошибки, бессилие и т. д. правящих партий, а также сознательную военную стратегию партии «Фидес», направленную против системы институтов либеральной демократии), а с другой стороны, выяснить вытекающие из структуры и сознания венгерского общества социологические причины, которые послужили основой для наступательной правой политики. Вместе с тем лишь несчастное стечение этих обстоятельств могло привести к тому, что Венгерская Республика роковым образом превратилась в мафиозное государство. Та эволюция, которая в бывших республиках СССР была прямолинейной, в Венгрии совершилась кружным путем. В этом смысле то, что произошло в Венгрии, все же нельзя считать роковой неизбежностью.

2.1. Структура ценностных ориентаций венгерского общества

«В 1989 г. еще могло казаться, – пишет Петер Тёльдеши[6]6
  Tölgyessy P. Rajtunk múlik. (Это зависит от нас). Index, 2014.12.23. http://index.hu/belfold/2014/12/23/tolgyessy_peter_elemzes_masodik_resz/


[Закрыть], – что мы, венгры, всего лишь должны следовать практике социальной рыночной экономики и строительства правового государства, которая сложилась в Германии, руководствовавшейся боннским Основным законом, а позже была опробована целым рядом стран. Затем, создав новую, венгерскую модель развития, опирающуюся на отечественные традиции, и прилагая упорные усилия, можно будет в обозримом будущем догнать западные страны. Однако после перелома 1989 г. в Венгрии наступил не период догоняющего развития с форсированным развитием средних слоев населения, которое за несколько десятилетий позволило бы достичь уровня европейских стран, а затяжной кризис. Наследие коммунизма оказалось гораздо более обременительным, чем ожидалось ранее. Быстро выяснилось, что половинчатая мелкобуржуазная эволюция, наблюдавшаяся в эпоху Кадара, не открыла пути для непосредственного перехода к настоящему рыночному капитализму. Для людей, выросших в атмосфере сговора и обхода правил, приспособление к конкуренции на мировом рынке было сопряжено с гораздо бóльшими трудностями, чем для граждан других стран Центральной Европы. В освободившейся стране вдруг выяснилось, что инстинкты, стремления и надежды венгров, их культура и модели поведения имеют серьезные изъяны и конфигурацию, характерную скорее для Восточной Европы и Балкан, чем для Центральной Европы».

Результаты исследования, поместившего структуру ценностных ориентаций венгерского общества в международный контекст[7]7
  Keller T. Magyarország helye a világ értéktérképén. (Место Венгрии на ценностной карте мира).Budapest: TÁRKI, 2009.


[Закрыть], позволяют обнаружить твердые преграды на пути формирования устойчивой верности принципам либеральной демократии и свободно-конкурентной рыночной экономики. Характеристики, описанные в исследовании, почти не изменились с начала 80-х гг. до последнего, пятого опроса в 2009 г. Aнализ данных рисует картину, отрезвляющую всех тех, кто предполагает наличие у венгров западного набора ценностей, характерного для либеральных демократий, поскольку ближайшими соседями Венгрии на ценностной карте являются страны с восточной, православной культурой, прежде всего Республика Молдова и Болгария, а также Украина и Россия. Гораздо дальше от венгров на ценностной карте располагаются страны не только по ту сторону реки Лейта, но и те, что находятся в Центральной Европе и принадлежат к зоне западной иудейско-христианской культуры. Структура ценностных ориентаций, характерная для венгерского общества, далека даже от периферии Запада. Упомянутое исследование показывает, что Венгрию, которая, между прочим, секуляризована подобно западным странам, отталкивает далеко на Восток закрытость мышления ее жителей: преданность свободе выражения мнений, желание участвовать в решении общественных проблем, степень использования прав и свобод, доверие к людям, терпимость по отношению к инакомыслящим и вера в способность управлять своей судьбой характерны для венгерских граждан настолько, насколько и для молдаван, и далеко не в такой мере, как для наших словацких или словенских соседей. В своей комедии «Прощальная симфония» Петер Эстерхази пишет об этом так: «Русские ушли, а мы остались здесь»[8]8
  Esterházy P. Búcsúszimfónia (A gabonakereskedő). (Прощальная симфония /Хлеботорговец/). Komédia három felvonásban. 1994. http://dia.pool.pim.hu/html/muvek/ESTERHAZY/esterhazy00086_kv.html


[Закрыть].

Согласно опросу 1991 г.[9]9
  Опрос института изучения общественного мнения и рынка «Медиан». In Gyekiczki A. (szerk.): Hol tart a szabad gondolat? (Каково положение свободной мысли?) Budapest: Politikai Tanulmányok Intézete Alapítvány, 1991.


[Закрыть], даже в выросшей из оппозиции коммунистическому режиму западнической, либеральной партии Союз свободных демократов (ССД) лишь 5 % членов, которых было тогда 30 тыс., придерживались по вопросам прав человека и экономики тех ценностей, которые можно назвать последовательно либеральными и которые решительно провозглашали руководители партии. А всевенгерское исследование либеральных ценностных ориентаций, проведенное в 2013 г.[10]10
  Párhuzamos liberalizmusok. Kik a liberális szavazók Magyarországon? (Параллельные либерализмы. Кто относится к либеральным избирателям в Венгрии?)Budapest: Republikon Intézet, 2013. május 22.


[Закрыть], показало, что, хотя доля лиц, считающих себя либералами, составляет в Венгрии 14 %, a по вопросам прав человека к либералам относится 18 % опрошенных, доля приверженцев капитализма составляет только 5 %. Доля лиц, придерживающихся либеральных ценностей по крайней мере в двух из трех исследованных в опросе областей, не достигла и 5 %. А между тем условием стабильности либеральных демократий западного типа является именно массовая, совокупная и сознательная приверженность ценностям прав человека и свободного рынка, а также частной собственности.

2.2. Правые и левые: борьба двух анахронизмов

«В течение двадцати лет после смены режима, – пишет интеллектуальный лидер и глава бывшего движения демократической оппозиции Янош Киш[11]11
  Kis J. Az összetorlódott idő – második nekirugaszkodás. (Нагроможденное время – вторая попытка). Beszélő, 2013. május 5.


[Закрыть], – друг с другом боролись, одновременно поддерживая друг в друге жизнь, два анахронизма. Это были анахроничное мышление правых, которые тосковали по (предвоенной. – Ред.) эпохе Хорти, и анахроничное мышление левых, которые не могли оторваться от (наступившей после 1956 г. – Ред.) эпохи Кадара.

В истории Венгрии “короткого ХХ века” доминировала война между правыми и левыми. То одни, то другие брали верх в этой борьбе, то одни, то другие громили своих противников. Режим, возникший после 1989 г., был первым, при котором стороны, некогда боровшиеся друг с другом не на жизнь, а на смерть, были принуждены к мирной конкуренции, связанной с периодическими выборами. Проигравшему впервые приходилось принять к сведению, что его противник легитимно образует правительство. Это давление извне должно было превратиться во внутренний стимул.

Можно было ожидать, что гарантированные конституцией политические свободы будут способствовать выходу на поверхность невысказанных обид. Правда, вскрытие ран могло привести к очищению атмосферы и примирению, ведь все междоусобицы были связаны с ушедшими в прошлое эпохами, а нормы демократии в конечном итоге благоприятствовали взаимному привыканию сторон. Однако воскрешение прошлого пробудило к жизни и давние взаимные страхи, которые не погасили, а, наоборот, усилили взаимоисключающие анахронизмы двух сторон. Глядя на действия правых, организовавших при участии правительства перезахоронение Хорти и поставивших памятники Палу Телеки[12]12
  Пал Телеки (1879–1941) – консервативный политик. В первый срок его премьерства парламент принял закон Numerus clausus (XXV закон 1920 г.), ограничивавший прием в университеты абитуриентов еврейского происхождения. Во второй срок его премьерства был принят IV закон 1939 г., то есть второй закон о евреях. В 1941 г. он совершил самоубийство в знак протеста против участия Венгрии в оккупации Югославии немцами.


[Закрыть], и Альберту Вашшу[13]13
  Альберт Вашш (1908–1998) – правый писатель-антисемит. После Второй мировой войны жил в эмиграции в США.


[Закрыть], левые находили в них оправдание своему послевоенному прошлому. Глядя на действия левых, мечтавших о “гуляшевом социализме”, правые находили в них оправдание своему довоенному прошлому.

Aпологетическое отношение правых и левых к своему прошлому уже само по себе нанесло большой вред установлению демократической атмосферы в стране, поскольку и те, и другие идеализировали антидемократические отношения. Однако был причинен и другой вред, так как эти два прошлых не могли быть объединены в общей традиции одного и того же политического социума. (…)

В то же время (…) нормы и упорядоченность функционирования демократической системы противоречили взаимоисключающим и именно поэтому поддерживающим друг в друге жизнь анахронизмам. Исход этой истории не был предрешен заранее. Старые правые и левые были одинаково антидемократичны; после 1989 г. и те и другие одновременно предавались антидемократической ностальгии по прошлому и начинали осваивать демократическую политику. Времени и возможностей для изживания анахронизмов было достаточно (…)

После смены режима отншения между венгерскими правыми и левыми с самого начала были пронизаны взаимным опасением, что другая сторона готовится к ломке конституционных рамок. Осенью 2006 г. (после антиправительственных беспорядков и реакции полиции на эти беспорядки. – Ред.) каждая из сторон пришла к твердому убеждению, что ее оппонент уже сломал конституционные рамки. Согласно мифологеме правых, левое правительство показало свое истинное лицо творца полицейского государства. Согласно мифологеме левых, деятели правой оппозиции показали свое истинное лицо путчистов. С этого времени уже ничто не сдерживало “холодной гражданской войны”».

В то же время ни в одном из лагерей на достоверность противостоявших друг другу мифологем никак не влияло то, насколько они были обоснованны или беспочвенны и воспринимались ли политическими лидерами серьезно или только для видимости. Зато фактом является то обстоятельство, что коалиция социалистов и либералов, располагавшая в 1994–1998 гг. парламентским большинством в две трети голосов, прибегнув к самоограничению, не воспользовалась данным потенциалом для изменения конституции, в то время как после 2010 г. партия «Фидес» осуществила конституционный путч, ссылаясь на «революцию в избирательных кабинах», принесшую ей конституционное большинство.

2.3. Разрушенные площадки рационального общественного дискурса

Не существует социальной интеграции без интеграции языковой , в основе которой лежит общепринятый общественный дискурс. К началу 1980-х гг. еще в условиях мягкой коммунистической диктатуры сложился секулярный, рациональный общественный дискурс западного типа, лишь на поверхности которого, как сливки на торте, красовался официальный, но все менее принимаемый всерьез язык аппаратчиков коммунистической власти. Язык либеральной интеллигенции и демократической оппозиции постепенно вынудил язык официальных кругов перейти к обороне, и в ходе переговоров о мирной смене режима реформ коммунисты уже прошли через частичную смену языка. Ставшая свободной пресса широко растранслировала эту перемену. Однако за гомогенностью рационального языкового арсенала западного типа стали незаметны противоречивость и ярко выраженный восточный характер системы ценностей общества. Это была эпоха иллюзий и обмана чувств в политике. Язык павшего режима вышел из употребления, социалисты до сих пор не имеют своего языка, но более или менее переняли секулярный, рациональный общественный дискурс западного типа. Поначалу язык отживших или даже диких идей был оттеснен в зону политической субкультуры и пробивался на поверхность лишь во время избирательных кампаний. Позже его высвободила оттуда лишь отчаянная борьба внутри политической элиты, превратив вербальную агрессию в средство крайней политической и социальной поляризации.

На свет появилась многоязычная нация с системой ценностей, исключавшей диалог. Если два языка с различными функциями становятся языками двух политических лагерей, то политическая борьба уже ведется в языковой плоскости.

Функция языка либерального, левого лагеря – интерпретация и обсуждение. Присущие ему средства, нацеленные на описание, анализ, критику и дискуссию, делают его фактором формирования рациональной идентичности. Данный язык несет лишь рациональный месседж и лишен системы ценностей, на которую мог бы рефлектировать. Однако этот язык рационального общественного дискурса постепенно отступил в область субкультуры интеллигенции.

Функция языка правого лагеря – сплочение и рекрутирование. Присущие ему средства, нацеленные на указание, демонстрацию, навешивание ярлыков и стигматизацию, делают его фактором формирования символической идентичности. Этот язык способен был рефлектировать на неязыковый, образный, ритуальный, эмоциональный мир данной идеологии и, придавая ему консистентность, постепенно становился господствующим языком.

Эрозия либеральной демократии началась с вытеснения ее языка. Это был закат рационального общественного дискурса и диалога, когда аргументирующая, интеллектуально целостная речь подменялась фрагментированным, нарративоцентричным, стигматизирующим языком, служившим эффективным средством поддержки упрощенных идеологий, порождающих эмоциональную целостность. Вместо понимания и аргументации этот язык транслирует веру, а вместо сравнительного подхода – конфликт.

«Фидес» заложила фундамент холодной гражданской войны, организовав языковую кампанию, в ходе которой либералы и левые день за днем терпели поражения, даже не подозревая об этом.

Конечно, за дерационализацией общественного дискурса стоит рациональный политический расчет, нацеленный на максимизацию голосов избирателей и расшатывание либеральной демократии. Поскольку результаты выборов в посткоммунистических государствах затрагивают условия жизни гораздо глубже, чем в устоявшихся западных демократиях, предвыборная борьба характеризовалась своего рода нарастающим «цунами обещаний», что исчерпало политическую базу рациональных ответов на социально-экономические вызовы.

Венгрия не только стала жертвой депрессии, которая привела к смене режима и усилилась вследствие начавшихся перемен и экономического кризиса 2008 г., но и попала в западню популизма. Западня заключается в том, что в Венгрии 80 % подоходного налога с населения поступает всего от 1,5 миллиона граждан из почти 8 миллионов, обладающих правом голоса. Главный вопрос на трех парламентских выборах, состоявшихся после 1998 г., заключался в том, какую долю денег налогоплательщиков пообещают отдать гражданам, не платящим налоги, крупные партии. Две силы, имевшие шансы на победу, «Фидес» и Венгерская социалистическая партия (ВСП), одинаково использовали популистскую риторику и, придя к власти, после 2000 г. в основном придерживались политики «раздач и хищений».

Переход партии «Фидес» от либеральных ценностей к ценностям правых одновременно означал последовательное движение по пути от политического общественного дискурса, основанного на рациональных аргументах, в сторону популизма. Поначалу «Фидес» отгородилась от набора ценностей и аргументов либеральной демократии и свободного рыночного хозяйства с помощью добавления к слову «либерализм» эпитета «национальный», символически усилив националистическую риторику. Результат получился половинчатым: хотя национального популизма, дополненного применением властной технологии, использовавшейся внутри «Фидес», ко всем правым силам, то есть устранением из политики лиц и организаций, стремившихся сохранить разделенность правых сил, оказалось достаточно для создания широчайшего единого политического блока, для получения абсолютного большинства этого было мало. Как показало поражение правых на выборах 2002 г., «их было много, но недостаточно». Этот опыт подтверждался и итогами референдума 2004 г. о предоставлении гражданства и права голоса венграм, живущим за пределами страны, который можно описать как конфликт национального и социального популизма. На этом референдуме «Фидес» потерпела поражение, но в дальнейшем уже вполне сознательно и без самоограничения стремилась смешивать национальный и социальный популизм, чтобы привлечь на свою сторону и избирателей, чувствовавших ностальгию по режиму Кадара, обладавших иммунитетом от взглядов правых и ранее, как правило, голосовавших за левых. Об обращении партии «Фидес» к социальному популизму, который до этого считался привилегией социалистической партии, свидетельствовал не только демагогический лозунг предвыборной кампании 2006 г. «Мы живем хуже, чем четыре года назад», но и замена темного элегантного костюма на рубашку в лиловую полоску без галстука и териленовый пиджак в серую клетку. С этого времени целевой аудиторией стали уже не автономные «граждане», представляющие аргументирующий мир рационального общественного дискурса, а «люди», жаждущие верить в популистские обещания.

Общим знаменателем национального и социального популизма является переложение ответственности за свою судьбу на других, смычка «растерзанной злым роком» венгерской нации и социально незащищенного маленького человека. В конечном итоге происходит систематическое изгнание ответственности, саморефлексии из венгерской политической культуры. Между тем нельзя назвать зрелым индивидуума и народ, неспособный к взвешенным оценкам, рациональной аргументации, саморефлексии, больше того, к самоиронии. В нашем основанном на конкуренции мире неспособность к обучению и обновлению, вытекающая из отсутствия саморефлексии, наносит человеку и обществу непреодолимый ущерб. Человеку и нации, отказывающимся от ответственности за свою судьбу, полагающимся на заботу государства, необходимы сказки о том, кто и почему исковеркал их судьбу и похитил их счастье. От безграничного самооправдания идет прямая дорога к раздраженным поискам козла отпущения, которым могут стать люди «с не нашей душой», коммуняки, банкиры, oлигархи, рыцари офшора, либералы, евреи, геи, цыгане – в общем, кто угодно, даже несуществующие пирезы (которых отвергает две трети населения)[14]14
  Nőtt a «pirézekkel» szembeni elutasítás. (Усилилось неприязненное отношение к «пирезам»). TÁRKI, 2007. március 8.


[Закрыть]. Все они могут быть обвинены в нашем несчастье. Если политическая элита не берется сознательно выступать против этого живущего в нас инстинкта самооправдания, и напротив, то в полный голос, то хитренько подмигивая усиливает его, то и из политики, и из общественной жизни исчезает разумная речь и культура пусть критического, но все же справедливого отношения друг к другу.

В возложении ответственности за свою судьбу на других «Фидес» усмотрела скрытый потенциал, который можно было конвертировать из области психологии в область политики, и сознательно использовала его. Если путь к победе должен быть вымощен подобными страстями, «Фидес» это сделает. Диффамация и создание козлов отпущения (то есть стигматизация и криминализация политических противников), которые с 2002 г. уже не эпизодически, а в качестве главного правила определяли политическую коммуникацию партии, являются не чем иным, как средством разрушения препятствий на пути эксплуатации популизма. Вербальная агрессия превратилась в обыденность политической коммуникации. Если «Фидес» в своей политической коммуникации играла на отрицательных инстинктах и низменных страстях с холодной головой, в надежде на политическую прибыль, то правые радикалы проповедовали расизм и антисемитизм откровенно и от всего сердца. «Фидес» сделала эти чувства благопристойными, a правые радикалы вербализовали их с детской непосредственностью. Поскольку ожидания, порожденные социальным популизмом, неосуществимы, после 2010 г. поиски козлов отпущения и стигматизация превратились в обязательный атрибут правительственной политики. Направляемые «сверху» расправы, лишающие противников материального благополучия, и кампании по разжиганию ненависти стали средствами сплочения потенциального электората партии, именно ее потенциальные избиратели составляют аудиторию руководимых из центра сеансов ритуальных, вербальных линчеваний. Если нельзя облегчить жизнь людей, то пусть хотя бы звенят их цепи. И реально, и виртуально – под угрозой криминализующих кампаний травли политических противников.