Текст книги "Плацдарм для одиночки"

Экзаменационные тесты оказались довольно объемными. Около четырех часов я непрерывно долбил по виртуальной клавиатуре планшета и отвечал голосом на вопросы системы. Пару раз ко мне заглядывала медсестра Ольга и с беспокойством в голосе спрашивала, не пора ли мне отдохнуть. Я отвечал, что чувствую себя все лучше и что такая активность явно идет мне на пользу. Она недоверчиво качала головой, но, похоже, показания приборов и мой улучшающийся внешний вид подтверждали мои слова, так что возражений с ее стороны не поступало.

Итоговый тест занял два часа. Писать его оказалось реально интересно. Я настолько увлекся, что не заметил, как в углу экрана засветилась пиктограмма с небольшой фотографией. К процессу сдачи экзамена присоединился профессор Штейн. Он молча дождался окончания теста и, когда я удовлетворенно откинулся на подушку, произнес:

– Здравствуйте, молодой человек.

От неожиданности я даже слегка дернулся, поднес планшет поближе к лицу, чтобы сузить сектор обзора видеокамеры, и включил видеосвязь. Профессору оказалось чуть за пятьдесят, хотя я мог и ошибаться: кто ее, местную медицину, знает, на что она способна.

– Добрый день, профессор. Очень рад, что вы заглянули на мой экзамен.

Шейн удивленно поднял бровь.

– Чем я вас так порадовал?

– Возможностью лично пообщаться с компетентным специалистом и изложить кое-какие идеи.

– Вот как? Но я здесь не за этим. По крайней мере, пока. Вы, Игорь Яковлевич…

– Можно просто Игорь и на ты. Простите, что перебил, профессор.

– Хм… Хорошо, Игорь, тогда меня называй Иваном Герхардовичем. Итак, Игорь, ты очень удивил здесь буквально всех и, не скрою, вызвал ряд сомнений и вопросов. Перечислю по пунктам. Первое. Ты прошел вступительный тест с высшим баллом. В пятнадцать лет, заметь. Но это не уникальный случай. Так бывает. Второе. Ты за один день сдал все промежуточные тесты и итоговый экзамен. Тоже с высшим баллом. А вот так уже не бывает. Третье. Ты нигде и никогда не демонстрировал своих знаний ранее. Все вундеркинды участвуют сперва в детских конкурсах, потом в олимпиадах, получают гранты, короче, ведут активную деятельность в выбранной области еще до поступления в высшее учебное заведение. Ты же не проявил себя никак. Школа с ксенологическим уклоном. Средняя успеваемость. Четверка по физике. Четверка! В общеобразовательной школе, в которой ты закончил только девятый класс. Это несерьезно. Ты не должен был сдать даже вступительный тест.

– Однако вот он я, Иван Герхардович. Спрашивайте.

– Я уже спросил, Игорь. А если ты не понял вопроса, повторю кратко. Как это возможно?

Я немного помолчал, а потом со вздохом отодвинул планшет от себя на максимальное расстояние, чтобы в камеру попало почти все помещение.

– У меня был очень серьезный стимул, господин профессор. ОЧЕНЬ серьезный. Уже полгода, как я болен астероидной горячкой. Я хочу жить, Иван Герхардович, и мне нужна ваша помощь.

Сказать, что Штейн был сбит с толку, значит ничего не сказать. Профессор просто выпал в осадок.

– Но… чем же я могу помочь? – задал он вопрос, немного придя в себя. – Я занимаюсь теоретической физикой, а не медициной.

– Иван Герхардович, я могу попросить вас о личной встрече? Я бы хотел изложить вам метод лечения моей болезни, в котором ядерная физика играет важную роль. Мне нужен авторитетный специалист, который подтвердит, что моя идея не бред умирающего человека. Иначе мне никто не поверит.

Профессор задумчиво посмотрел на меня.

– Давай, Игорь, сначала закончим с экзаменом. Я хочу понять глубину твоих знаний за пределами стандартного теста. Заодно и увижу, насколько все серьезно. Ты готов?

– Конечно.

– Сначала вопрос из области математики, благо разделить ее с теоретической физикой решительно невозможно. Тебе знакома гипотеза Кантора-Шимана?

– Да. Теорема Кантора-Шимана мне знакома.

– Теорема?

– Да. Именно теорема. Я могу привести доказательство.

– Это неожиданно. Я внимательно слушаю.

– Пять минут, Иван Герхардович.

Мои пальцы замелькали над виртуальной клавиатурой. Извлеченное из памяти доказательство занимало полторы стандартных страницы. Ближе к концу я сознательно допустил неточность, указав не вполне корректные граничные условия. Я надеялся, что профессор найдет эту небольшую ошибку, не влияющую принципиально на ход доказательства.

С полчаса Штейн изучал полученный файл, удивленно покачивая головой в отдельных местах, потом поднял на меня глаза. Мои ожидания он не обманул.

– Великолепно, молодой человек. Просто великолепно. Но в одном месте есть ошибка. Думаю, вы просто поторопились. Вот это условие, – он вывел нужную часть доказательства на экран, – должно выглядеть так. – И профессор исправил мою неточность.

– Совершенно с вами согласен, Иван Герхардович, – с благодарностью произнес я. – Недодумал. Но вы меня очень вовремя поправили. Мне кажется, что «теорема Кантора-Шимана-Штейна» звучит куда лучше, чем «гипотеза Кантора-Шимана».

Я улыбнулся и взглянул в глаза профессору.

Штейн задумчиво смотрел на меня.

– Не так, – наконец поборол он свои сомнения, – гораздо лучше будет звучать «доказательство Штейна-Лаврова». Этого более чем достаточно для успешной сдачи экзамена. Диплом я вам вышлю через десять минут. Поздравляю с окончанием Колониального технологического института, коллега.

– Спасибо, профессор. А как насчет личной встречи?

– Я так понимаю, – Штейн окинул взглядом мою палату, – вы приглашаете меня к себе?

– Если возможно.

– Хорошо. Когда?

– Мне нужно пригласить еще пару человек, и я пока не знаю, согласятся ли они… Честно говоря, пока даже не знаю, кто они.

– В каких областях вам нужны специалисты?

– В медицине, лучевая терапия. И в биохимии.

– Биохимию вы знаете так же, как физику?

– Думаю, не хуже.

– Тогда у меня есть для вас достойный кандидат. Я уговорю его приехать со мной.

– Буду признателен. Это ваш коллега по Колониальному технологическому?

– Да.

– Я собираюсь завтра сдавать тесты по биохимии. Вы не могли бы сделать так, чтобы именно он принял у меня итоговый экзамен?

– Даже так? Не вопрос. Это легко можно организовать.

Следующие два дня я безвылазно сидел за планшетом. Ольга всерьез обеспокоилась моим возможным переутомлением и призвала на помощь доктора Илью Сергеевича. Тот поздоровался, молча подошел и глянул, чем я занимаюсь. Я как раз разбирался с очередным практическим заданием по медицине, а именно – руководил виртуальной операцией по удалению осколка снаряда из левого легкого пациента. Постояв пару минут за моим плечом, он так же молча вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Что уж он там себе надумал, я не знаю, но вопросов от него не последовало, а медсестра Ольга меня больше не беспокоила.

С биохимией все прошло на ура, а вот с медициной пришлось изрядно повозиться. Все-таки в этой области очень много практики, даже с учетом автоматизации основных процессов. Да и вся медицинская аппаратура оказалась мне совершенно незнакома. Тем не менее, все три необходимых диплома я получил, о встрече с тремя профессорами договорился, а местная наука помимо доказательства Штейна-Лаврова обогатилась методом оценки проницаемости клеточных мембран Луцко-Лаврова и экспресс-тестом переносимости лучевой терапии Лаврова-Гришина.

На четвертый день ко мне приехала мама. Она была так рада, что мне лучше, что я решился кое-что ей рассказать. Удивительно, но сам круглый сирота, я действительно воспринимал эту уже немолодую, но привлекательную женщину как маму. Игорь Лавров был добрым домашним мальчиком и очень любил ее. Какая-то часть его личности, похоже, поселилась в моей голове, против чего я, сам себе удивляясь, совершенно ничего не имел.

Мама присела на стул рядом с моей кроватью и взяла меня за руку.

– Игорек, тебе явно стало лучше. Может быть, все еще обойдется…

– Если ничего не изменить, не обойдется, – твердо ответил я, – это только ремиссия, временное улучшение. Через две недели мне снова станет хуже, и уже необратимо.

– Но как же… Илья Сергеевич ничего мне не говорил…

– И не скажет. Он не хочет портить тебе последние дни общения с сыном. Но, мама, он знает не все. Завтра ко мне сюда приедут три профессора: специалист по лучевой терапии, биохимик и физик. Приходи и ты. Тебе будет полезно послушать. И еще… Боюсь, нам могут понадобиться все наши деньги. Все, что осталось.

* * *

О предстоящем визите профессоров я предупредил Илью Сергеевича заранее и попросил его тоже присутствовать. Смотрел он на меня при этом немного странно, но вслух ничего не сказал, видимо, решив для себя, что неизлечимо больной пациент просто хватается за соломинку и не надо ему в этом мешать, только зря перед смертью расстраивать.

Приехали гости почти одновременно. Во всяком случае, мой доктор впустил их в палату всех вместе. Мама была уже здесь. При появлении научных светил она тихо поздоровалась и аккуратно присела на угловой диванчик. Я представил ей моих новых знакомых и начал наш разговор.

– Итак, господа, вы люди занятые, поэтому сразу перейду к делу. Я хочу представить вам метод лечения астероидной горячки, вчерне разработанный мной и нуждающийся в вашей оценке и доводке до практического применения на мне.

– Вот так вот просто взяли и придумали, Игорь? – задал вопрос профессор Гришин.

– Нет, Федор Николаевич, не просто так. Голову чуть не сломал, придумывая. Но вы даже не представляете, как стимулирует умственную деятельность стоящая за левым плечом дама с острой косой, – я улыбнулся, вспомнив, что это уже не первый мой смертельный диагноз. – Однако давайте к делу. – Я развернул к гостям свой планшет и вывел на экран изображение двух клеток. – Вот здесь, как вы видите, здоровая клетка и клетка-модификант. Многие их свойства схожи, что затрудняет нам целевое уничтожение измененных клеток, но есть и различия. – Я вывел на экран следующий слайд с формулой органического вещества довольно сложной пространственной структуры. – Это метилфенолитин. Его молекула как раз подходит для использования различий в строении клеточных оболочек здоровой и больной клеток. В здоровую клетку она проникнуть не может, а вот модифицированная клеточная оболочка пропустит ее внутрь беспрепятственно.

– Но, Игорь, – перебил меня профессор Луцко, – вы же так хорошо сдали мне экзамен по биохимии! Вещества этого класса давно известны и многократно испытаны, в том числе и при попытках лечения астероидной горячки. Здесь всегда возникает одна и та же неразрешимая проблема. При низких концентрациях активное вещество не может причинить вред клетке-модификанту, а если концентрацию повысить, человек умирает от интоксикации раньше, чем погибают измененные клетки.

– Вы совершенно правы, профессор, – я кивнул, – но мы не будем использовать метилфенолитин в высоких концентрациях. От других веществ своего класса он отличается способностью легко присоединять атом бора, не теряя при этом способности избирательно проникать в пораженные клетки.

– Погодите-ка, Игорь, – остановил меня профессор Штейн, – вот теперь я, кажется, начинаю понимать, зачем вам понадобился физик-ядерщик. Скажите-ка мне, молодой человек, а не изотоп ли бора-10 вы собираетесь использовать в своей методике?

– Вы совершенно правы, профессор.

– Тогда позвольте мне продолжить, – Штейн очевидным образом пребывал в состоянии научного азарта. – Бор-10 очень эффективно захватывает медленные нейтроны, распадаясь при этом на изотоп лития-7 и альфа-частицу с выделением значительной энергии. Скажите мне, Федор Николаевич, – обратился Штейн к профессору Гришину, – как относится организм человека к облучению медленными нейтронами?

– Ну… при разумной интенсивности практически никак. Тепловые нейтроны просто проходят сквозь человека, не поглощаясь его тканями и не разрушая их.

– Вот. А теперь представьте, что с помощью этого, как бишь его?..

– Метилфенолитина, – подсказал я.

– Да, спасибо. Так вот, с его помощью мы затаскиваем внутрь пораженных клеток атомы бора-10 и начинаем облучать пациента медленными нейтронами. Что происходит в пораженных клетках? А происходят в них микроскопические ядерные взрывы, господа, но в масштабах расщепления всего лишь одного атомного ядра. Как вы думаете, профессор, – обратился Штейн к своему коллеге-биохимику, – сколько нужно энергии, чтобы разрушить или просто убить пораженную клетку, но не повредить ничего вокруг?

– Дайте прикинуть, – пробормотал Луцко и углубился в расчеты на своем планшете. – Ага, вот. Двух-трех мегаэлектронвольт будет достаточно, но больше уже опасно.

– При распаде одного ядра бора-10 именно столько энергии и выделяется. Не могу сказать за уважаемых коллег, но что касается моей сферы компетенции, ваш метод, Игорь, должен работать. И источник медленных нейтронов у нас в институте имеется. Вот только это громоздкий аппарат, так что если мы решимся помочь молодому дарованию, придется транспортировать его к нам.

– Честно говоря, я тоже не вижу препятствий по биохимической части, – подключился Луцко. – Если только продукты распада клеток-модификантов не отравят организм.

– Не отравят, – в один голос ответили профессор Гришин и мой доктор. Потом Илья Сергеевич продолжил: – Методы детоксикации организма после лучевой терапии хорошо отработаны, и все необходимое оборудование у нас имеется.

– Подождите, господа, – остановил дискуссию Луцко, – мы как-то увлеклись. Идея, несомненно, заслуживает внимания. Отличная, прямо говоря, идея. Но мы же не клуб энтузиастов-любителей. Вы ведь понимаете, что от идеи до воплощения в практике неизбежно пройдут многие месяцы. Нужны опыты на животных, потом клинические испытания… А у нашего молодого коллеги осталось… сколько?

– Не больше пары недель, – ответил я, пытаясь сохранить спокойствие в голосе.

Мама тихо всхлипнула. Возникла неловкая пауза.

– Все решаемо, – нарушил я молчание, – я напишу подробное описание методики, укажу, что она разработана мною лично и что я категорически настаиваю на ее применении ко мне. Копии своих дипломов приложу обязательно. При этом всю ответственность за последствия возьму на себя. Так как изобретателем методики я укажу себя, никто не сможет вас обвинить в том, что меня обманом втянули в испытание непроверенного метода лечения. Текст я и моя мама, я все же несовершеннолетний, заверим личными цифровыми подписями, и я разошлю копии каждому из вас. Если я умру, у вас будет железное доказательство отсутствия вашей вины. А если нет, мы просто уничтожим эти файлы, а в патентное ведомство уйдет заявка на метод лечения астероидной горячки Штейна-Луцко-Гришина-Голованова. Вы хорошо представляете себе возможный размер авторских отчислений?

– Да уж представляем, – за всех ответил Гришин, – только вы опять забыли упомянуть фамилию Лавров. На первом месте.

Все четверо молча смотрели на меня.

– Сколько понадобится денег на организацию лечения? – задал я мучавший меня вопрос.

Профессора переглянулись. Штейн потер указательным пальцем кончик носа и задумчиво произнес:

– За доказательство гипотезы Кантора-Шимана нам с вами, молодой человек, из спецфонда Колониального технологического отвалили по сто тысяч федеральных рублей. Вы свой личный счет давно проверяли? Я не думаю, что на лечение понадобится больше, но если вдруг… на мою долю тоже можете рассчитывать.

– Хм… – обратил на себя внимание Луцко. – И на мою. За метод Луцко-Лаврова нам тоже что-то упало…

– И за экспресс-тест Лаврова-Гришина…

– Господа, – деловым тоном вернул профессоров к предмету встречи мой доктор, – к какому времени мне готовить больного к транспортировке?

Началось обсуждение деталей. Я уже не слушал. Я смотрел только на маму. Она продолжала тихо сидеть на угловом диване, не издавая ни звука, но по ее лицу редкими каплями катились крупные слезы.

* * *

Не скажу, что все прошло гладко. Не таким уж и безвредным оказалось облучение медленными нейтронами, да и измененных клеток в моем теле накопилось уже столько, что продукты их распада изрядно отравили организм. Но меня вытащили, хотя, как оказалось, едва успели. Быстро установку и необходимые препараты просто не смогли подготовить. Еще пара дней, и процессы приняли бы необратимый характер. Но обошлось.

Пока я валялся в больнице под присмотром Ильи Сергеевича и Оли, у меня состоялось несколько серьезных бесед с профессорами, а теперь уже и партнерами. Они рыли копытом землю, чуть не прыгали от восторга и регулярно водили ко мне целую толпу медицинских светил, понаехавших со всей Федерации смотреть на чудо чудное, излеченное от астероидной горячки. Больше всего гостей поражало то, что пациент и есть главный обладатель патента. Они осторожно задавали вопросы о деталях методики и выглядели крайне озадаченными, получая от еле живого пятнадцатилетнего пацана вполне компетентные ответы.

Сами профессора, каждый по отдельности, подъезжали ко мне с предложениями на продолжение обучения у них в аспирантуре, намекая на блестящие перспективы научной карьеры, но я пока отмалчивался, поскольку ученым становиться совершенно не планировал, но и обижать хороших людей тоже не хотел. Вообще же давно пора уже было определяться с дальнейшими планами.

Казалось бы, карьера ученого открывала передо мной весьма заманчивые перспективы. Но это только на первый взгляд. Земная Федерация, несмотря на идущую уже более двадцати лет войну с внешним врагом, являлась образованием достаточно аморфным. Со времен, восходящих еще к докосмической эре, она унаследовала территориальное деление на ряд автономий, бывших когда-то независимыми государствами. Соответственно, и космос осваивался вроде бы и совместно, но на самом деле в каждой колонии преобладали либо русские, либо китайцы, либо американцы с европейцами, либо арабы…

Ну, и широта автономии у колоний тоже впечатляла. Объединиться заставила только угроза нападения, а впоследствии и внешняя агрессия. «Спасибо» кваргам. Но сепаратистских настроений в Федерации все равно оставалось еще предостаточно, что и понятно, учитывая, по сути, принудительный порядок ее создания. Каждый стремился вести свои научные исследования, и между автономиями существовала неслабая конкуренция. Поэтому научный мир Федерации представлял собой грандиозный серпентарий, или, проще, отменный гадючник. С набором знаний в своей голове я смог бы достичь в научном мире очень многого, но изменить вектор развития цивилизации, заставить ее объединить усилия и в условиях войны потратить огромные ресурсы на фундаментальные исследования мне бы оказалось не под силу.

Единственным реальным объединяющим стержнем государства оказалась воюющая армия. С начала войны выросло уже целое поколение молодых людей, для которых мирная жизнь существовала только в фильмах, книгах и рассказах старших. Жизни без войны они не видели и реально себе не представляли, а конец вооруженного противостояния людей и кваргов не просматривался даже на горизонте. В результате я не видел для себя других вариантов, кроме военной карьеры. Только будучи высокопоставленным военным, я смогу на что-то реально влиять в Земной Федерации. Что ж, придется снова стать курсантом. Не привыкать.

Вот только с поступлением в военное училище все оказалось не так просто. В отличие от других учебных заведений здесь дистанционное обучение не практиковалось, что вполне логично. Но неожиданная для меня проблема возникла не с этим, а с моим возрастом. В пятнадцать лет в училище не поступить. До шестнадцати чуть меньше года, но сейчас июнь, а это значит, что следующий набор только через год. Год терять не хотелось, но, почитав внимательно требования к кандидатам в курсанты и полазав по форумам, на которых обсуждались разные высшие военные училища, я понял, что этого года мне может и не хватить.

Для начала, там требовалась нехилая физическая подготовка, которой у меня не было от слова совсем. После излечения предстоял довольно длительный реабилитационный период, так что на приведение в необходимые кондиции моего хилого организма оставалось месяцев девять-десять.

Другой проблемой оказалось мое происхождение. Папа – гражданский медик, мама – учительница. Их родители тоже не имели никакого отношения к армии. Сейчас, когда в реальных боевых действиях участвовать приходилось почти всему мужскому населению Федерации, ибо призыв в армию всеобщий и обязательный, желающих воевать хотя бы не в первой линии набиралось немало. Офицеров старались беречь, по крайней мере, по сравнению с обычными солдатами. С другой стороны, офицерскую карьеру во время войны сделать можно достаточно быстро, если жив останешься, конечно. В результате при поступлении в высшее военное училище стали отдавать предпочтение потомственным военным, поскольку это давало хоть какую-то гарантию, что человек идет в офицеры по призванию, а не по каким-то иным причинам. В общем, отбор предстояло пройти жесткий.

Поскольку в ближайшие пару месяцев заняться физическим развитием мне совершенно не светило, я решил пополнить свою копилку знаний о мире, в который меня занесло, благо Сеть под рукой имелась. Как и ожидалось, Игорь Лавров знал о нем только то, что и положено среднестатистическому пятнадцатилетнему подростку, то есть, с одной стороны, очень много, все-таки он здесь родился и вырос, а с другой – очень мало, так как ничем серьезным и действительно полезным для меня не интересовался.

Неожиданно для себя самого я заинтересовался школьной специализацией Игоря – ксенологией. С момента первого контакта с кваргами она выросла в полноценную науку. Меня как бригадного генерала интересовала прежде всего их армия. Сведений на эту тему в Сети имелось предостаточно, но я чувствовал, что без должной систематизации разобраться в них будет сложно. В Колониальном технологическом факультет ксенологии имелся, но, посмотрев требования к абитуриентам, я понял, что со своим нынешним уровнем знаний вступительный тест не потяну. Знания о кваргах имелись только в этом мире, так что информация, закачанная в мой мозг доктором Силком, ничем мне здесь помочь не могла. Пришлось через Сеть записаться на прием, виртуальный, естественно, к директору моей с Игорем школы, в которой я числился временно отсутствующим по болезни, но, зная диагноз, никто моего возвращения там уже не ждал.

Увидев мою заявку, директор связался со мной сам. Не знаю, что он ожидал увидеть, но мой внешний вид его удивил.

– Здравствуй, Игорь, – с немного напряженной улыбкой произнес он, глядя на мое изображение, – ты отлично выглядишь для человека с таким тяжелым диагнозом.

– Нет больше диагноза, Максим Леонидович, – я вернул ему улыбку. – Я, конечно, еще не выздоровел полностью, но сейчас у меня период реабилитации после применения новейшего метода лечения. Успешного применения.

– Это отличная новость, Игорь, – директор, похоже, искренне обрадовался, – и когда мы можем надеяться вновь увидеть тебя в нашей школе?

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Тут такое дело… – Я потер пальцем переносицу, глядя в глаза директору. – В общем, Максим Леонидович, гляньте, пожалуйста, вот на это. – И я отправил на адрес школы копию диплома Колониального технологического по биохимии.

Остальные дипломы я решил пока не светить. Незачем просто.

С минуту директор вчитывался в полученный документ, после чего поднял на меня полный непонимания взгляд.

– Игорь, но это же… Как такое возможно?

– Это очень долгая и запутанная история, Максим Леонидович. Если у вас будет на то желание, я когда-нибудь вам ее расскажу. Но сейчас я хотел бы прояснить один вопрос касательно моего дальнейшего обучения в школе.

– В школе? – директор явно перестал понимать, что вообще происходит. – Но зачем? Ты же уже имеешь высшее образование, Игорь.

– Меня интересует ксенология, и я хочу поступить в Колониальный технологический на соответствующий факультет. Мне нужна подготовка для прохождения вступительного теста. Сейчас я в больнице и буду здесь еще пару месяцев. Я бы хотел обучаться дистанционно по единственному предмету – ксенологии.

– Ну, молодой человек… Я просто даже не знаю, что сказать. Удивил ты меня, Игорь, очень удивил. Ладно, пиши заявление в свободной форме и отправляй на адрес школы. Дистанционный курс у нас есть. А экзамен тебе сдавать не придется. Сдашь сразу вступительный в институт.

* * *

К моему немалому удивлению, школьный курс ксенологии угнездился в моей голове за один день, включая время написания вступительного теста в институт.

Это заставило меня крепко задуматься. При всех моих генеральских погонах великим мыслителем я себя никогда не считал, да и не был им, естественно. Да, конечно, мне досталось молодое тело, соответственно, с молодым мозгом. Но тело это раньше как-то не проявляло себя вундеркиндом. Видимо, доктор-мозговед Силк все-таки что-то накосячил с этим своим переносом сознания и одновременной закачкой знаний в мозг. Что-то он там подковырнул в нашей с Игорем Лавровым черепушке, что заставило мозг работать в несколько раз интенсивнее. Я обратил внимание, что запоминаю прочитанное с одного раза, причем не слово в слово, а именно смысл. Всю воду и прочее бла-бла-бла из лекций мозг отжимал как хорошая центрифуга и забывал сразу и навсегда, а вот суть прочитанного оставалась. Скорость чтения выросла раз в пять, у меня даже глаза стали уставать от такого потока информации. Я решил пока использовать новые возможности без фанатизма, чтобы не пережечь себе что-нибудь полезное в вышедшем на форсаж мозге, поэтому начал тщательно следить за временем и регулярно делать перерывы в занятиях.

Тем не менее, через полтора месяца выпускной экзамен в Колониальном технологическом я успешно сдал и получил наконец доступ к той информации по кваргам, которая меня действительно интересовала. Теперь, будучи дипломированным ксенологом, я имел возможность работать со специальными информационными разделами, содержащими подробные сведения о противнике. Стратегия, тактика, образцы вооружений, системы управления, средства радиоэлектронной борьбы, в общем, все стреляющие железки и аксессуары к ним, которые столь дороги уму и сердцу имперского генерала-десантника и будущего образцового курсанта Земной Федерации. Для этого, правда, пришлось-таки поступить в аспирантуру, но зато теперь я имел полное право не только читать о вражеской технике, но и щупать ее руками и даже копаться в ее внутренностях, чем я и планировал заняться, как только меня выпустят из больницы.

Реабилитация моя уже подходила к концу. Илья Сергеевич, превратившийся за эти почти два месяца из провинциального врача в солидного респектабельного джентльмена (хорошие авторские вознаграждения по патенту – они способствуют), выражал полное удовлетворение ходом выздоровления дорогого во всех смыслах пациента. Скорость восстановления его, правда, несколько удивляла. Уже через месяц он сказал, что, в принципе, меня можно бы и выписывать, но с учетом сложности случая лучше перебдеть, чем недобдеть.

Я не возражал, мне было чем заняться.

На стоянке у входа в больницу меня ждал личный флайкар, купленный через Сеть и доставленный сюда как раз к моей выписке. Не самый навороченный, кстати, хотя средства позволяли. Не люблю без необходимости демонстрировать окружающим свою крутизну, даже если для этого вроде бы имеются предпосылки. Водить такие аппараты здесь разрешалось с четырнадцати лет, поскольку автопилот все равно не даст пилоту уж очень сильно ошибиться и довести ситуацию до аварии. Двадцать минут полета над городом, и я дома.

Мама встретила меня домашним обедом. Она вообще любила готовить сама. Эта мода вернулась лет двадцать назад, да так никуда и не ушла.

Еда оказалась необычной, но вкусной, и я с удовольствием ел, отвечая на мамины вопросы и делясь с ней своими планами.

– Высшее войсковое Училище планетарного десанта? – повторила за мной мама, словно пробуя эти жесткие колючие слова на язык. – Но зачем, сынок? Деньги теперь у нас есть, и немалые. Можем переехать в новый дом, даже на Землю можем перебраться. Профессора из Колониального технологического наперебой предлагают тебе работать с ними. Ты можешь сделать отличную карьеру. Ученых в армию не призывают. Зачем этот риск? Да и посмотри на себя – какой из тебя военный, да еще и десантник?

– Понимаешь, мама, научная карьера меня не привлекает. Да, у меня получилось всех удивить и кое-чего добиться в этой сфере…

– Кое-чего?! Это ты так называешь метод лечения астероидной горячки и четыре диплома о высшем образовании в пятнадцать лет?

– Да, мама. Именно так я это называю. И сделал я это только потому, что умирал от неизлечимой болезни. Выхода у меня другого не было. Но посвятить этому жизнь я не готов. Это не мое.

– А что же твое? Бегать под пулями и стрелять в кваргов?.. – Мама явно расстроилась и даже повысила голос: – Тебя ведь могут убить там! Я уже потеряла твоего папу, хоть он и не был военным. Не хватает мне еще потерять тебя…

– Мама, – тихо ответил я, – выслушай меня, пожалуйста. Я сделаю все для того, чтобы меня не убили. Поверь мне, я и сам этого очень не хочу. Но я не могу поступить иначе. Кварги убили папу. И каждый день они продолжают убивать тысячи людей. Их нужно остановить. Ты ведь имела возможность убедиться, что если я упрусь в какую-то проблему рогом, то я ее решу. Я хочу решить проблему кваргов. Раз и навсегда решить, понимаешь?

Я говорил и удивлялся самому себе. У меня не возникло ни малейшего ощущения, будто я рассказываю легенду, скрывая за высокими словами свои истинные цели. Да, эти цели имели место быть. Но все, что я сказал маме, тоже являлось правдой, и говорил я вполне искренне. Раздвоение личности… Или, наоборот, сдвоение.

Мама молча смотрела на меня. Потом тихо всхлипнула, но сумела справиться со своими эмоциями.

– Откуда в тебе это, сын? Твой папа был добрым и отзывчивым человеком, но не жестким и целеустремленным, как ты. Я – тем более. Да и тебя в детстве я помню совсем другим. Но ты вырос, сын, и знаешь, я рада, что ты вырос именно таким. С чего ты планируешь начать?

– Спасибо, мама, – я подошел к ней, сел рядом и обнял за плечи. – Ты совершенно права, я смотрю на себя в зеркало и вижу отчаянного задохлика. Вот это я и буду исправлять в первую очередь. Ну и ксенология в аспирантуре, конечно. Врага надо знать в лицо.

* * *

Для поступления в ВВУ планетарного десанта требовалось пройти последовательный ряд испытаний. Начиналось все с собеседования с военными психологами. Этот этап вызывал у меня наибольшие опасения своей непредсказуемостью. По результатам собеседования комиссией выносилась рекомендация на предмет допуска кандидата к дальнейшим испытаниям: «рекомендуется в первую очередь», просто «рекомендуется», «рекомендуется условно» и, наконец, «не рекомендуется». В последнем случае для испытуемого все на этом и заканчивалось. К моему сожалению, первый этап проходило не больше тридцати процентов кандидатов. И это с учетом того, что «рекомендуется условно» практически всегда тоже означало «приходите в следующий раз».