Текст книги "Новые празднiкi, или В поисках Внутреннего Грааля."

Дорога на Харьков, как известно, проходит мимо нашего дома с Да. Когда я проезжал мимо, она как раз позвонила мне и сказала, что только что приняла смертельную дозу таблеток и скоро умрёт. Ещё сказала, что желает мне счастья…

Я перезвонил Калинину, который к тому времени уже спал с ней несколько раз и попросил его за ней присмотреть.

После этого я выкурил сигарету, вернулся в вагон, забрался на верхнюю полку и уснул хоть и совершенно пьяным, но довольно глубоким, совершенно искренним, сном реально уставшего человека…

XII

Город Харьков прекрасен! Город Харьков прекрасен! Город Харьков – самый прекрасный город на всей земле!!!

Там живут замечательные люди и замечательные девушки, у каждой из коих потрясающе красивые ноги, глаза и грудь!..))

Мне с детства нравился этот город. То есть не то, чтоб нравился, а просто как-то всегда некое смутное трогательное откликалось в сердце, когда я ещё в детстве слышал это название.

В командировку в Харьков пару раз ездил муж моей тёти дядя Серёжа; в день моего пятнадцатилетия другой мой дядя, брат моей мамы, дядя Игоряша, подарил мне первую, и, кстати, последнюю, в моей жизни электробритву (да, к 15-ти годам мне уже было зачем такое дарить), которая называлась «Харкiв»; в Харьков же после того, как я в первый раз слез с героина, мы ездили с Костей Аджером как Ансамбль Спонтанной Импровизации «e69» на фестиваль «Апокалiпсiс почнется звидсi» («Апокалипсис начнётся отсюда»); там же в свободное от мероприятий время мы довольно лирично гуляли с ним по местному зоопарку, предаваясь взаимной сладкой ностальгии по первым сильным своим любвям)). Я грустил об Имярек, он – о девушке, с которой однажды, когда мы ещё не были с ним знакомы, случайно попал на концерт «Другого оркестра» и вроде бы это не вызвало у него активного неприятия. Не суть.

Тогда же, на тот же фестиваль, ездила с нами и Ира Шостаковская, в качестве поэтессы)). Однажды, когда мы обедали с ней за одним столом в столовой харьковской мэрии (о, да! Это был весьма громкий фестиваль; рекламу его мероприятий смело печатали на бортах троллейбусов и трамваев – скажите, возможно ли такое в Москве?))), она ещё, иронизируя над названием (вспомните тут, как отпрыгнет она впоследствии в сторону, услыхав от меня, что Евангелие – это, возможно, всего лишь сценарий будущего), сказала, что надо ещё как-нибудь обязательно провести тут фестиваль: «Крокодилы должны жить на деревьях!»))

Так или иначе, затевая в декабре 2002-го года интернет-переписку с девушками из Харькова, подсознательно имелись, конечно, у меня какие-то смутные, но в итоге вполне оправдавшиеся надежды!

Я всегда знал, что это мой город! Вот просто мой и всё!

А сколько всего написано о нём на страницах прозы Лимонова!

По иронии Судьбы именно на Салтовке, в так называемом некогда Салтовском посёлке, где провёл свои детство и юность Эдуард Вениаминыч, моя Ларисса как раз и жила. К этому времени туда уже давно проложили метро – как раз конечная станция одной из линий под одиозным названием «Вулiца Героев Працi» («Улица Героев Труда»). То есть, да-да, именно там, в Салтовском посёлке, на родине одного из своих любимых писателей, я и провёл, вне всякого сомнения, один из лучших месяцев моей жизни…

Несмотря на то, что в последнюю свою московскую пятницу, 6-го июня 2003 года, я набрался, расчувствовавшись, так, что останься я в Москве, я вряд ли бы смог подняться с постели в ближайшие двое суток, уже к раннему утру субботы, 7 июня, на подъезде к Харькову я почувствовал в себе необыкновенную, неслыханную доселе лёгкость, не говоря уж о полном отсутствии похмельного синдрома. Как будто на самом деле всё плохое осталось в ненавистной, тупой и жестокой Москве: Да со своим красным сухим вином и шантажём в лице угроз самоубийства (в своё время, при разделе квартиры на Малой Бронной, самоубийством мне так же угрожала моя мать – в том случае, если я не сделаю, как она хочет, то есть не откажусь в её пользу от половины своей доли))), вся эта х*йня с шоу-бизнесом и музыкой; вся эта х*йня, которую с годами стали говорить мне некогда близкие мои друзья – о том, как я, мол, в чём-то там не прав или, де, слишком категоричен (те самые «друзья», которые когда-то, когда души у них ещё были почище, говорили совсем другое, а потом просто, как это многократно везде описано, предали свои идеалы, и чтобы хоть как-то замазать факт своего предательства, стали говорить уже мне, что это я, блядь, как раз не прав и категоричен))).

Она встречала меня на перроне, моя девочка, в каком-то светлом брючном костюмчике, глаза её светились счастьем и какой-то нездешней, – уж во всяком случае, немосковской, – трогательностью.

Из вещей у меня и был-то всего лишь недавно подаренный мне ею же бордовый рюкзак, хоть и набитый до отказа. Безусловно взял я с собой и модем. Без этого мне, как я тогда сам себя ощущал, идейному вдохновителю грядущей Мировой Революции Духа, было нельзя никак, вне зависимости от физического местонахождения. Да и что это такое вообще – физическое местонахождение – так, на постном масле очередная фигня!)) (Смайлик вводит себе в задний проход узкую и длинную стеклянную пробирочку)).)

Не успел я оставить одну свою семейную жизнь, как у меня немедленно началась следующая. Что тут скажешь? Наверное, так на роду мне написано. Нет, я не обладаю внешностью великого мачо (хоть на самом-то деле именно я-то им и являюсь))), но есть вещи, что умею открывать в женщинах только именно и исключительно я. Это просто вот так вот и всё, хоть ты тресни! И всем женщинам обычно хочется за меня замуж. Зачем, казалось бы? Ведь всю мою жизнь, в материальном плане, с меня совершенно нечего взять. И… тем не менее это так. Всегда так было. С тех самых пор, как, извините, «женилка» выросла. Тут как раз уместно напомнить, что на пятнадцатилетие мне уже было зачем дарить вышеупомянутый «Харкiв»)).

Мы быстро-быстро доехали до Лариссиной квартиры на Салтовке. Буквально чтобы просто кинуть вещи, потому как сразу же по моему приезду выяснилось, что к 10-ти часам утра нас ждут на приёме в какой-то крутой местной ветеринарной клинике. Да-да, нас уже ждали: Лариссу, меня и, с этого момента, именно что уже НАШЕГО кота по имени Рыжий. Я вам ещё не рассказывал про него?

О, это был удивительный тип! Дело в том, что Ларисса, в принципе, знала, что моя «прежняя» семья состояла из меня, Да и нашей рыжей кошки Василисы, найденной и подобранной мною в подъезде моего «материнского склепа» за несколько месяцев до окончательного размена той квартиры. Не знаю, сыграло ли это тоже свою роль, но, тем не менее, где-то в апреле-мае Ларисса шла себе как-то по улице и вдруг увидела маленького-маленького беспомощного рыжего котёнка и, вдруг презрев все свои некогда аллергии, взяла да и подобрала его. И, – о, чудо, – никаких аллергических реакций друг на друга у них не возникло! Так вот и вышло, что в Москве я оставил одну семью с рыжей кошкой, а в Харькове меня ждала уже другая – формально, в том же комплекте. (Смайлик, будто заправский фокусник, вытягивающий бесконечную ленточку из бутафорской бумажной шляпы, вытягивает у себя изо рта собственный же язык и… в конце концов засовывает его себе в жопу. Уроборос – forever!)))

Мы довольно быстро сделали Рыжему какую-то плановую прививку, вернулись, сразу легли в постель и довольно долго искренне любили друг друга.

Я привёз с собою каких-то денег, оставшихся от продажи компьютера; конечно, немного, но кое-что. Ларисса же продолжала ходить на свою работу – в качестве менеджера рекламного отдела чуть не крупнейшей в Украине компании по продаже компьютеров под названием, по странному совпадению, «МКС» – то есть моё имя без огласовки)). Тут уместно напомнить, что во всех, как в хороших, так и в плохих, смыслах Харьков – всё-таки не Москва, и быть там где бы то ни было менеджером рекламного отдела означает сочетание в своём лице и менеджера, и копирайтера и чуть ли не дизайнера.

Так, в общем-то, мы и жили с Лариссой: счастливо и, в общем-то, душа в душу. Однажды я спросил её, а почему в латинице ты всегда пишешь себя с двумя «с». «Просто не хочу, чтобы меня называли Ларайзой…» – отвечала она с улыбкой. «Понимаю» – сказал я и сразу вспомнил, как моя первая жена Мила, уехав жить в Америку, тоже добавила себе в имя лишнюю букву, чтоб не быть Майлой)).

У Лариссы был родной брат Серёжа. Очень хороший парень. Сын её матери и того лётчика, что некогда заменял ей отца. Он жил в общежитии какого-то технического ВУЗа, где учился на младших курсах, и часто приезжал.

Ларисса подтрунивала над ним. На мой взгляд, не всегда оправданно, ну да что с бабы возьмёшь)). Он же просто очень искренне любил её и, наверное, любит и ныне. Ларисса довольно смешно играла в «старшую сестру». «Серёжа, – говорила она порою, нахмурив бровки, – мне опять звонила Ваша мама!»

– Она и твоя мама тоже! – довольно обиженно возмущался Серёжа.

– И тем не менее! – так же строго продолжала Ларисса.

Однажды мы после её работы сидели с ней на бревне во дворе «нашего» дома. Оу, харьковские дворики!.. А знаете ли вы украинскую ночь?!. И всё такое ещё… Харьков, Харьков, Харьков, Харьков, Харьков – самый любимый мой, самый родной мой город! Там всё было таким, будто я вернулся в своё детство, в любимые мои 70-е годы, то есть первое десятилетие моей жизни. Будто бы моё детство сначала ушло от меня, уехало в этот Харьков, а я всё-таки искал-искал, да и наконец разыскал его здесь!..

Мы сидели с Лариссой на бревне и пили вечернее пиво, беседуя, опять же, о Мировой Революции Духа, когда вдруг увидели направлявшегося к нам Серёжу, тоже с какой-то банкой в руке (Эх, грёбана Перестройка!))). Мы с ним пожали друг другу руки, потом он внимательно и с восхищением оглядел свою старшую сестру и сказал: «Ух ты! Какая ты! Макс, и чего ты с ней делаешь?»))

Буквально в первые же дни после моего приезда мы разместили моё, прямо скажем, объективно нехуёвое резюме на нескольких местных сайтах, посвящённых поиску всяко-разных работ; у Лариссы тоже были какие-то завязки и мысли насчёт моего трудоустройства, но тут надо было кого-то там подождать, да и вообще меня, конечно, больше бы устроил какой-то более самостоятельный сюжет. Поэтому пока каждое утро, с понедельника по пятницу, Лариса уходила на работу, а я оставался дома, пытаясь мастерить какие-то полочки и столики, чтобы, в общем, была от меня хоть какая-то польза в хозяйстве.

Иногда, уже ближе ко времени окончания её рабочего дня, я уезжал в Центр; куда-нибудь на знаменитый Каскад (действительно очень красивая штука!) или куда-нибудь в Парк перед Зоопарком. Там я просто сидел на лавках, иногда писал и… просто был счастлив.

Что я писал тогда? Ну, в общем-то, третья часть романа «Да, смерть!» под красноречивым названием «То-то и оно!» на 90% как раз там и написана.

Потом, в шесть вечера мою Лариссу отпускали с работы, я встречал её в близлежащем к их офису сквере, и мы отправлялись гулять. Как-то раз ходили на уличный концерт «Океана Эльзы», устроенный прямо на главной городской площади (тут необходимо лишний раз заметить, что эта самая главная площадь города Харькова является, между нами, девочками, говоря, самой крупной городской площадью в Европе, а если брать Евразию в целом, то превосходит её только знаменитая Тянь-ань-мэнь в Пекине), и всё было сказочно хорошо…

Вообще в тот период у меня в голове в социально-политическом плане существования Пластмассовой Коробочки царили весьма энергетически насыщенные проукраинские настроения. Внезапно, будто не по своей воле, я вспомнил, что вообще-то я – почти наполовину украинец, и это почему-то вдруг стало наполнять меня какой-то чуть не героично))) радостной гордостью. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что такое возможно – я бы ни за что не поверил!

У Лариссы же украинцами были и мама и папа, но сама она отчего-то считала себя русской, а любимым её языком был и вовсе английский, и она действительно постоянно читала в метро в основном какие-то английские романы. Мне же ужасно нравилась украинская речь. Конечно, в Харькове, мiсте компактного проживания русскоязычного населения, её услышишь нечасто, но всё же гораздо чаще, чем в Москве – в общем-то несмотря на всё)).

Я жил в Харькове, был счастлив и ненавидел москалей, и мне было реально стыдно за то, что, как ни крути, я всё-таки родом из этого города. Я тогда не знал ещё, что мой прапрадед когда-то был здесь раввином. Кажется, всё-таки перед самым моим отъездом из Москвы мать сказала мне, что в Харькове родился мой дед по имени Арнольд, её отец, но без подробностей.

Я всё время спрашивал у Лариссы, как будет по-украински то, как будет сё – она отвечала, и мне ужасно нравилось. Она смеялась над моим москальским говором, и я смеялся вместе с ней, но местный принципиально не перенимал – может просто не успел. Вообще украинский язык прекрасен! Ну и будет, впрочем, об этом. Скажу одно: мною действительно настолько овладела украинская (то есть исконно русская) тема, что в скором времени я и вовсе взялся за перевод на русский глубоко националистической, но весьма остроумной книги некоего Олександра Боргарда)) «Двi культури», попавшей ко мне в руки в своё время через Олега Чехова (Боргард был другом его отца – оба они, кажется, трудились в Донецком универе физиками).

А как прекрасны украинские женщины!!!

Нет, пожалуй, больше никого, кто обладал бы такой внутренней свободой Духа и, вместе с тем, способностью любить и именно отдаваться своему мужчине – в глубоком смысле этого слова. И вообще, есть у меня серьёзное подозрение, что в тех случаях, когда на протяжении всей известной истории иностранцы воспевали «русских» женщин, они просто не знали деталей или же просто в них не вникали, а все, кого они воспевали, были либо чистокровными украинками, либо, так или иначе, имели частично такую кровь, которую может быть и нельзя назвать именно украинской, но… это кровь людей, исторически расселившихся на территории где-то с Дона и далее на юг, но… конечно, до определённых пределов)). И тут, чтобы правильно понимать, что именно я говорю, следует в очередной раз учесть, что я родился в СССР, и интернационалистский дух был воспитан во мне действительно навсегда – просто с возрастом, в процессе прохождения жизненного пути, я научился обращать своё внимание и на национальную составляющую, ибо иногда составляющая эта кое-что говорит; иногда же, впрочем, молчит.

Бесспорным же остаётся одно: вне зависимости от мало того, национальности, но и даже близкородственных связей, хорошим должно быть ХОРОШО, а плохим должно быть и будет ПЛОХО, ибо… всем по заслугам – таков Закон Божий!

Плохой – это тот, кто трижды отринул от себя шанс к Исправлению, то есть трижды плюнул в сторону Света)). Итог известен – СИМВОЛИЧЕСКАЯ АННИГИЛЯЦИЯ. (Отрезанная голова Берлиоза катится хуй знает куда. Поделом же ей, дуре-материалистке!)

Однако моё москальское прошлое всё-таки нет-нет, да лезло ко мне, словно не могло смириться внутренне с тем, что мне без него действительно ХОРОШО; что я и впрямь ничего не придумал, не надумал себе, и ощущаю именно то, что всегда хотел ощущать и к чему стремился всегда всей душой, и в чём «оно», моё москальское прошлое, всегда мне мешало, постоянно беря меня на реально, как показала практика, несостоятельные понты, что я, мол, без «него» не смогу. А я мог! Слышите, мог! Отлично мог без «него», и, более того, причина всех проблем ещё в детстве была определена мною верно! Причина всех моих неприятностей, всей моей боли (как внешней, так и внутренней!), всех моих неудач, была именно в «нём», в том, что я назвал своим «москальским прошлым», а именно – в людях, которые всю жизнь на разные лады навязывали мне мысль о глубинном, бл*дь, родстве с ними, какового родства я никогда не чувствовал и избавившись от которого, чувствовал себя, напротив, абсолютно счастливым и свободным!..

У меня была моя Ларисса, у неё был её я (опять же, об этом многое написано в «Да, смерть!». И вот через пару недель моей жизни в Харькове (время там действительно текло по-другому, и через эти две недели я чувствовал там себя так, будто живу там всю жизнь) оно, «москальское прошлое», снова стало лезть ко мне, сцуко, в душу!..

Я просто сделал очередную благородную глупость (как в своё время, по молодости лет, я поступил в угоду маме со своим будущим и будущим своей семьи в ходе нечестного, в её пользу, раздела квартиры) – уезжая в Харьков, я оставил, с Лариссиного согласия, её телефон своей матери. Она терпела некоторое время, а потом однажды всё-таки позвонила мне. Просто так. Поговорили немного, ни о чём, просто передали друг другу привет – только мне в душу почему-то снова, словно кошки нассали. «Отъебись! Отъебись от меня наконец!» – кричало будто бы всё во мне.

Через несколько дней меня разыскал, по городскому же телефону, уже Саша Дудов. О, это отдельная история! В тот период Дулыч подвязался продюссировать очередной альбом певицы Аниты Цой. Он написал ей песен, тексты к которым написали, в свою очередь, известный поэт-плесенник Костя Арсеньев и всё тот же мой некогда близкий друг Ваня Марковский. Когда же уже все песни были успешно спеты Анитой, сведены и отмастерены, Дулыч приступил к их реализации на радио.

С одной стороны, он, конечно, молодец – типа назвался груздем и вполне себе полез куда надо, но методы, которыми он действовал, и которые при этом вполне общеупотребимы и общеприняты в попсовой среде, никогда не просто не были мне близки, а всегда были попросту ненавистны. Поэтому-то когда «Новые Праздники», как это ни удивительно, всё-таки доросли до уровня FM-ротаций, и когда нашу песню «Письмо» время от времени заказывали в «бизнес-ланче» «Серебряного дождя», я хорошо знал, чего на самом деле стОит то, что люди, заказывавшие нашу песню, делали это по искреннему велению своих сердец, а не были банальными «подсадными», в каковой роли меня, наряду с другими своими друзьями, считал возможным использовать Дулов в связи с раскруткой нового альбома Аниты Цой.

Он заебал меня этим ещё в Москве. Он звонил мне через каждый час даже когда я лежал влёжку с разбитой головой и с panda-eyes (ом) после 10-го апреля и всё спрашивал, ну как, удалось ли мне дозвониться на «Русское радио» или на тот же «Серебряный дождь». Или же он звонил напомнить, что вот, мол, именно сейчас начинается очередной «стол заказов» на какой-то уже другой радиостанции. Йобана дружба детства! Дружба ли это, хочется порою спросить. Почему, бл*дь, я должен отвечать за то, что человек, с которым мы столько съели в юности соли, предал эту самую нашу общую юность, взял и послал её к собачьим чертям? Почему за это должен отвечать я, а? Я – всего лишь предостерегающий увещеватель, и на мне не лежит никакой ответственности, кроме ответственности за ясную передачу Откровения.

Я говорю вполне ясно: это предательство и не надо, просто нельзя, делать никаких скидок на реальность. Кто делает скидки на Реальность – тот не с Богом! Неужели я и сейчас неясно, бл*дь, выражаюсь?!.

Однако всего две недели жизни в Харькове вернули мне Силу, а когда я в Силе, я всегда добр и обходителен)). Чужое дерьмо начинает казаться мне всего лишь милыми странностями чужого характера, каковые, де, странности есть, мол, у каждого человека.

– Ой, а как клёво, что ты сейчас в Харькове! – сказал Дулов что-то типа того, – Это же реально из регионов будет звонок! Это круто!

И он, короче, упросил меня позвонить на «Русское радио» из Харькова. Обещал ещё зачем-то и денег дать – идиот! (Кстати, потом, конечно, не дал)), да я и не напоминал…)

И… случилось так, что Лариссе действительно удалось написать удачную эсэмэску на «Русское радио», которую действительно в порядке бреда почему-то взяли, приняли и зачитали в эфире «Стола заказов» «Русского радио», после чего натурально поставили Анитину, то есть дуловскую, песню!

Будучи менеджером рекламного отдела крупного в масштабах Украины предприятия, Ларисса относилась ко всему этому заведомо легче меня и согласилась проделать это на раз. В тексте было что-то про Луну и про Солнце, как в «шутку» мы с ней называли друг друга. Всё получилось, короче. И мы решили поехать с ней гулять в центр.

Мы шли к метро, держась за руки, было какое-то совершенно замечательное небо, и это был ещё один момент острого счастья – там, в городе моих предков – который запомнился мне, как выяснилось, навсегда…

Разумеется, практически всё то время, пока я был вполне себе счастлив в Харькове, Да присылала мне эсэмэски. Нет, бывали, конечно, редкие дни, когда она не делала этого, но, в общем, это происходило практически постоянно. Нет, слава богу, она всё-таки не покончила жизнь самоубийством. То ли она съела не те таблетки, то ли те, но не так, как надо, то ли – что, честно признаться, скорее всего – не ела их вовсе, а просто напилась сильнее обычного. Но, так или иначе, всё обошлось.

Эсэмэски были примерно двух видов. В одних, которые приходили в дневное, трезвое, время, она писала, что они с кошкой Васькой – моя семья, что они меня ждут и будут ждать всегда. Другие эсэмэски приходили по ночам. Они были злые, полные ненависти, гнева, проклятий и всего подобного прочего.

Я пытался не отвечать ни на какие из них. Некоторые даже удалял, не читая. Это было трудно. Однозначно трудно.

Ларисса, заслышав хлопанье крыльев влетающей в мой телефон эсэмэски, обычно сразу деликатно отворачивалась, делая вид, что именно сейчас занята какими-то своими делами, а то и вовсе уходила в другую комнату или на кухню, опять же, вроде бы по случайному совпадению с приходом сообщения от Да, по неотложным делам. Словом, пыталась не реагировать.

Что чувствовал я? Бог меня знает. Пожалуй, я молча, как мне тогда казалось, с достоинством, охреневал от этого йобаного Зеркала Жизни. Постепенно я действительно начал чувствовать себя какой-то бумажкой, какой-то пластмассовой фишкой в чьей-то совершенно чужой, не имеющей никакого ко мне отношенья, игре! Если говорить откровенно – а я уж вроде решился делать по жизни именно это – в общем-то, Женское Начало стало доставать меня как-то в целом. Меня совершенно заебала и Пластмассовая Коробочка по имени Максим, и уж тем более борьба за эту х*йню (простите за каламбур))), простую дурацкую коробочку, двух Монстров в образе Прекрасных Дев. По большому счёту, их совершенно неприкрытая борьба друг с другом за якобы меня даже на мелководье моей души, не говоря уже о её глубинах)), воспринималась мною ровно таким же бредом, как и столь же нелепые, сколь изобретательные, войны некогда моих одноклассниц из-за каких-нибудь заграничных ластиков, линеек или пеналов.

С другой стороны, конечно же, мне было чуть не до слёз жаль мою глупую девочку Да, с которой мы к тому времени действительно пережили уже целый ряд эксклюзивных сложностей, уготованных, прямо скажем, не каждой семейной паре.

Нет, я не хотел возвращаться в этот глубоко ненавистный мне город, где живут одни мертвецы, смеющие считать себя живыми и на этом неправедном основании, смеющие требовать что-то и от меня, да ещё и убивающие всех, кто ещё не успел незаметно для себя умереть.

Оставаясь в дневное время один в квартире с Рыжим, мы, когда я заканчивал хозяйственные дела, ложились с ним на нашу с Ларайзой супружескую постель, и он просто спал, а я читал – то мемуары Манштейна и Карла Денница, то Откровение Иоанна Богослова, и я уже точно знал, о каком именно городе под именем Вавилона там идёт речь.

Скажем так, когда моё «москальское прошлое» (да, в глубине души, врать не буду, именно этими словами я определял в совокупе всё то, что оставил в Москве) сидело себе в Москве и помалкивало, я чувствовал себя совершенно счастливым и правым; чувствовал себя и Человеком вообще, и, в частности, человеком, сделавшим в кои-то веки правильный выбор. Когда же Да снова писала мне эсэмэски (неважно, какого содержания), моё сердце, конечно же, довольно серьёзно откликалось на это. («Ты же всё-таки человек, Маугли!, – говорит смайлик Балу смайлику Маугли, – Ступай к своей стае!..» «Нет, я – Волк! Я – Волк Свободного Племени!» – спорит смайлик Маугли сам с собой.) «Мы – твоя Семья!, – писала мне Да, имея в виду себя и рыжую кошку Ваську, – Мы всегда будем ждать тебя; ждать, когда ты к нам вернёшься!»

Примерно в это же время мне нужно было отправить свой, на тот момент недавно написанный, роман «Я-1», который я, если помните, разослал многим сотням неизвестных мне девушек, многие из которых его прочли, в издательство не то «Лимбусс-пресс», не то в «Ad marginem», не то куда-то ещё – точно не помню. Были тогда кое-какие слабые, но всё же завязки через моего предыдущего издателя и прекрасного писателя Серёжу Соколовского, каковые завязки было неразумно проябывать. Так я в очередной раз оказался в офисе у Лариссы, за её рабочим столом, за которым она когда-то получила первую весточку от тогда ещё незнакомого ей меня.

Всего я был у неё в офисе не то два, не то три раза. Это всегда были выходные, и там никого не было, кроме нас. В соседней комнате у них жили морские свинки, как раз чуть не на рабочем столе дизайнера Томы, и, собственно, помимо всего прочего, именно этих свинок мы как бы и ходили кормить в выходные дни.

Однако нет, несмотря на крайне благоприятные условия, мы не занимались там сексом. Что-то удержало меня. Впоследствии я понял, что это хорошо.

«Овладеть» Лариссой на её же рабочем столе, навсегда оставив, таким образом, недвусмысленное воспоминание о себе в месте, где она проводит бОльшую часть времени своей жизни было бы слишком, хоть она, конечно, хотела этого)). Впрочем, когда спустя несколько лет я увидел в её виртуальном «дневнике» фото, на котором она, с ногами взобравшись на этот самый «рабочий» стол, демонстрировала виртуальным друзьям свои новые сапожки, будучи при этом в довольно короткой юбке, я, конечно, немедленно вспомнил, что на этом самом столе мы в своё время могли бы очень неплохо развлечь друг друга и, в общем-то, не сделали этого скорее просто случайно… целых три раза (смайлик-девочка задумчиво крутит себе один из сосков))).

Когда мы пришли к Лариссе в офис впервые, она вдруг достала, кажется, из нижнего ящика стола узелок с деревянными рунами. И это была моя вторая, на сегодняшний день последняя встреча с данной оккультной областью…

В первый раз это было в 1995-м году в Зеленограде, в квартире у Имярек, утром; кажется, после первого соития. Впрочем, могу ошибиться, что после первого, но то, что утром – точно, и то, что после соития – тоже точно)).

ЛисЕва-Имярек сказала: «На, вытягивай!» и протянула мне заветный узелок. Я вытянул. «Ты уже являешься тем, кем стремишься стать!» – возгласили Небесные Сферы в сентябре 1995-го года, определённо под знаком Девы. И надо ж было такому совпасть, что как раз незадолго до этого я понял, что я – Мессия, отчего, понятное дело, весьма прих*ел, не взирая на тогдашнюю молодость лет.

И вообще с этим самым 95-м годом всё довольно-таки странно. Когда в новогоднюю ночь на этот самый год я занимался сексом с Аней Абазиевой, она зачем-то взяла, да и сказала мне прямым текстом: «Ты трахаешься, как Бог!», хотя, прямо скажем, – видит всё тот же Бог, – я не задавал ей вопроса, как именно с её точки зрения я это делаю. Я не знаю, почему она так сказала. Скорее всего она насмотрелась эротического кино, и ей не терпелось при соответствующих обстоятельствах сказать такое кому бы то ни было, но, так или иначе, такая фраза была произнесена женщиной, которую я только что вы*бал и не когда-нибудь, а именно в Новогоднюю Ночь, и адресована она была именно мне, а не кому-то другому. Лисева, в том же 95-м, но позже, тоже говорила мне нечто подобное)).

Вообще, после того, как я перестал иметь дело с девственницами, моя сексуальная самооценка ощутимо повысилась. Кроме прочего, Лисева говорила – и даже в письменной форме – что тем, что я «нашёл» её, я именно что доказал существование Бога… Вот так…))

Будучи девочкой, чей предок, как и у меня, кстати, тоже был кем-то на уровне православного протоиерея, она всегда была повёрнута на этих вещах. Однако когда я узнал о её предках, сам я ещё не знал, что тоже происхожу как от православных священников, так и от раввинов.

Ну и вдобавок изучающим каббалу по Микаэлю Лайтману (смешной псевдоним, право слово))) известно, что 1995 год – год особый, ибо это год осознания Мессии себя самого в оном качестве. Но и об этом я тогда конечно ещё не знал.

У меня долго хранилось её фото, сделанное 8-го апреля 1995-го года (кстати сказать, в день рождения Будды))), когда в своём первом романе «Псевдо» я написал, собственно говоря, вот это: А когда взрыв закончился, на месте эпицентра осталась стоять девушка дивной ослепительной красоты. Милая, пригожая, нежная, тихой такой красоты, умной красоты такой. Просто посмотришь так на умницу эту – и даже о е*ле думать как-то неловко, а просто хочется всю жизнь провести возле волшебницы сей, или жизнь эту самую ради неё немедля отдать. Одним словом, киса!..

Таким вот неожиданным поворотом закончилась эта странная ночь. И только мне известен сокровенный смысл сего явленья: сегодняшней ночью, 8-го апреля 1995-го года в мир явилась Женщина-для-Максима Скворцова! Имя её покрыто до поры мраком, но настанет великий день, и мы встретимся с ней! Она станет моей Женой, и всё кроме неё потеряет смысл! Да будет так! – апостол Максим сказал, и так оно всё и будет, потому что не какой-нибудь хрен об этом сказал, а я, апостол Максим! Пришла, пришла моя Женщина в мир! Пришла моя девочка! Любимая! Осанна!

На этом фото Лисева была потрясающе красивая, улыбающаяся и, как в прямом, так и в переносном смысле, буквально вся залитая Солнцем.

И вот, такой же заветный мешочек мне протянула Ларисса. Второй. Раз. В жизни.

Я запустил туда руку. И она запустила тоже. После. «Энергия. Мощнейшая энергия Солнца! Удача во всём!» – сказали мне руны. «То, что с тобой сейчас происходит, похоже на прыжок в пропасть с закрытыми глазами» – сказали они ей…

Где-то во Времени, где-то возле этого эпизода, мы сидели с Лариссой в одном замечательном сквере рядом с её работой. В какой-то момент она просто взяла и весьма проворно надела мне на большой палец какое-то колечко, как у себя. Знаете, есть такие. «Спаси и сохрани» там написано. Я не помню, на какую руку, хоть и носил его, не снимая, долее месяца. Я не помню, что она перед этим сказала. Просто случилось так, что вдруг как-то так раз, и это кольцо оказалось у меня на руке, не помню, на какой, ей-богу, но на большом пальце. Как, собственно, и у неё. Кольцо, обручившее нас с Да, я к тому времени уже не носил. Я снял его после того, как Ларисса первый раз уехала из Москвы, став уже моей женщиной в полном смысле слова, потому что обещал Да не снимать его именно в это время, когда буду с ней в первый раз.