Текст книги "Новые празднiкi, или В поисках Внутреннего Грааля."

XI

Ещё раз повторяю, время с декабря 2002-го и где-то по июль 2003-го было временем, когда мне практически всё удавалось, когда я всё знал наперёд и когда у меня хватало, нет, не мужества, конечно (как раз мужества тут не нужно))), а внутренних сил особо не париться из-за того, что совершенно очевидные для меня вещи понимаю действительно только я один, и действительно предпринимать, вследствие этого, совершенно беспроигрышные ходы.

Так например, с одной стороны, я знал всегда, что женщины устроены просто и всеми фибрами своих нижних сердец именно что алчут Сказки, а Сказка для них всех – это, по сути дела, довольно примитивная смесь довольно примитивной же мелодрамы с таким же низкопробным боевиком-блокбастером, когда некий мачо при первом же удобном случае (как правило, это преддверие в том или ином виде Апокалипсиса) страстно овладевает ими под ближайшим кустом и всё такое, после чего оба они, насытившись животной е*лей с громкими вздохами и душераздирающими стонами страсти Лирической Героини, отряхиваются от травинок и прочего мусора и идут, собственно, спасать мир, что, по законам жанра, получается у них на ура. Да, с одной стороны, я знал всегда, что именно на эту фигню падки практически все женщины, независимо от возраста и уровня образования. Но с другой – я всегда в глубине души мечтал встретить Человека женского пола, у которого бы помимо Нижнего Сердца было б ещё и Верхнее, ни говоря уж о Мозге)). И многие отношения с противоположным полом не заладились у меня именно потому, что многим барышням до поры зачем-то предоставлял я шанс обнаружить в себе ту глубину, которой в них, к сожалению, не оказывалось)).

К весне же 2003-го, а если честно, то уже к лету 2000-го, я перестал ждать милости от женской природы, всесторонне удостоверившись в том, что женщина, во-первых, существо глубоко эгоистичное, а во-вторых, путь к сокровищам её «духовной красоты» лежит только через качественный, с её точки зрения, секс. А качественный секс для абсолютного большинства женщин – это когда вы ведёте себя с ней как грубое похотливое животное и сверх того не выё*ываетесь.

Впрочем, вести себя как животное – ещё вовсе не означает, что все женщины предпочитают жёсткий секс с брутальным оттенком (это бывает по-разному), но всё-таки никогда не стоит излишне рефлексировать, хер должен быть твёрд и напорист, глаза должны тупо гореть тупым желанием и… прочее дерьмо. Ну и, понятное дело, коитус должен быть достаточно продолжительным)). О себе я могу сказать, что мой первый раз никогда не превышает более 2—3 минут, но… если девочка мне нравится, ведёт себя со мной, на мой взгляд, интересно, то я могу, не останавливаясь, уйти на второй круг сразу (эрекция у меня обычно не ослабевает сразу после оргазма, и если я начинаю снова, то сохраняется во всей своей полноте до следующего))), и тогда в сумме это составляет уже минут 10—12 непрерывной напористой е*ли. Впрочем, опять же, если девочка очень мне нравится, то я могу так же, не останавливаясь, уйти и на третий раз. Впрочем, это вообще всё мелочи жизни)).

Короче говоря, стоя 3-го апреля 2003-го года на платформе Курского вокзала в ожидании прибытия поезда из Харькова, я чётко знал, как именно через несколько минут я подам руку выходящей из вагона Лариссе, насколько крепко прижму её к себе и как именно впервые поцелую её в губы, непременно прежде чем поздороваюсь, потому что… Просто потому, что так надо.

Как говорится, сказано – сделано. В моём случае, замыслено – воплощено)). К этому времени и возрасту я уже научился осуществлять задуманное. Второй наш поцелуй, уже более долгий, произошёл через пять минут на эскалаторе, опускающем нас в метро «Курская».

Случилось так, что в то утро мы (в данном случае Ансамбль Спонтанной Импровизации «e69») подвязались поиграть на открытии какой-то литературной конференции под эгидой журнала «Новое Литературное Обозрение» в клубе «На Брестской», и Ларисса вынуждена была, не успев толком приехать, первым же делом сопроводить меня на одно из бесчисленного по тем временам цикла культурных мероприятий под совокупным названием «Дело Жизни Любимого Мужчины».

Мы встретились с другими членами «е69» на «Маяковской» и отправились на саунд-чек. Там я усадил Лариссу за столик под какое-то довольно крупное, ясно дело, сугубо авангардное полотно, в котором среди прочего угадывалось нечто напоминающее парашют. Тут надо сказать, что в это самое время моя Да должна была совершить свой второй в жизни прыжок с парашютом, о чём я знал из её недавней гневной эсэмэски, каковыми эсэмэсками она не прекращала осыпать меня по три-пять штук в сутки, начиная с той ночи, когда я ушёл от неё. Естественно, большинство этих эсэмэсок она писала в состоянии почти перманентного в тот период опьянения, и потому там же, где было рассказано про парашют, содержалось как то, что этот прыжок она посвятит нашей с Лариссой любви, так и обещание того, что она ещё подумает, открывать ли ей парашют вообще. Поэтому когда Ларисса, которая была в курсе предстоящего Да прыжка, просто молча указала мне со значением на довольно крупную надпись на той же авангардной картине, имея в виду нечто, как я теперь понимаю, совсем иное, которую сам я сначала не приметил «Должно уже произойти…» меня, понятное дело, весьма ощутимо внутренне передёрнуло. Но… тут стало пора выходить на сцену. Я нежно улыбнулся Лариссе и пошёл выполнять свои прямые обязанности.

Мы исполнили свой так называемый «музыкальный квадрат» (я думаю, вы понимаете – моё любимое сочетание чисел «1» и «6» окружало меня в это время буквально со всех сторон. Ведь и ежу понятно, что Квадрат – это Семёрка, она же – Единица второго порядка, а квадрат «четырёх» – это 16))), получили зарплату (каких-то жалких 100 баксов на четверых, но во-первых, я опять временно нигде не работал, а во-вторых, что возьмёшь с литераторов, а тем паче с литературоведов) и убрались восвояси.

Основную массу инструментов нужно было закинуть на тачке к Ване Марковскому. Я поднялся вместе с ним в его съёмную хатку на ВДНХ; Ларисса же, вся в известных романтических мечтах, осталась ждать в такси, пилотируемом каким-то грузином. На лестнице Ваня, которому, что греха таить, нравилась вся эта моя история (хуль, мир приключений, ибёмте!))) сказал: «Хорошая Лариса! Мне нравится!» Тут необходима маленькая оговорка. У Вани, как и у всякого высоко энергетичного и максимально щедро одарённого в творческом плане природой самца, конечно была не одна Истинная и совершенно Искренняя Любовь. Такая Искренняя и Истинная, что эмоционального наполнения любой из них с лихвою хватило б на сотню-другую самцов попроще (то же, что о Ване, я могу сказать и о себе))). Однако была в его жизни история, которая, пожалуй, изменила его много сильнее прочих; такая история, через которую опять-таки весьма узкий круг Самцов получает нечто весьма близкое к Инициатическому Посвящению (не путать с банальной Первой Любовью, а тем более – с первым сексом))). Довольно популярно и при этом же с неповторимыми трогательностью, нежностью и талантом, присущими Ване, эта история изложена в его поэме «Лариса», ибо именно так и звали ту Прекрасную Девушку. Поэтому-то то, что вся эта, уже моя история, в принципе симпатичная Ване, была ещё и связана с девушкой по имени Лариса, безусловно обладало в его глазах дополнительной привлекательностью.

Заметив, что я тороплюсь поскорей назад, Ваня усмехнулся и сказал: «Ну конечно! А то сейчас увезёт грузин твою Ларису!» с едва уловимым внутренним акцентом на слово «твою».

Дальше… Дальше действительно началась вполне добротная смесь мелодрамы с блокбастером. Мы приехали, вошли уже в мою съёмную комнату и… оба сели на край дивана. Я взял Лариссу за ручку. Нельзя было по-другому. Как говорится, «должно уже произойти»…

Минут через пятнадцать-двадцать Ларисса сказала: «Эх! Ну-у! Зачем ты это сделал?!.» А я сделал всего лишь то, чего три года назад как раз не сделал с Тёмной. Да, тогда я не сделал этого из принципиальных соображений. Сейчас, по прошествии трёх лет, я сделал нечто совершенно противоположное и тоже не менее принципиально.

В решающий миг я… покинул поистине гостеприимное Лариссино лоно. Это её расстроило. Но когда я поступил противоположным образом с Тёмной, её, в её очередь, расстроило уже это)). И я не знаю, как правильно в идеале; то есть не знаю, как сделать всё так, чтобы это подходило ко всем случаям жизни)).

С одной стороны, когда ты всё-таки не кончаешь в женщину – по крайней мере, при «первом знакомстве» – то ты вроде ведёшь себя как Благородный Рыцарь, элементарно оставляя выбор Прекрасной Даме. Но со стороны другой, я вам честно скажу, с некоторых пор (то есть с той поры, как я действительно стал мужчиной, что случилось со мной, конечно же, много позже, чем я выучился спать с женщинами (это всё само по себе ещё не делает нас мужчинами)) я просто не верю в существование женщин, способных видеть Мужчину, и уж тем более Благородного Рыцаря, в том, кто оставляет ей выбор.

В ситуации же с Лариссой, в её координатной системе, получилось и вовсе так, будто я с первого же раза наглядно продемонстрировал ей свою позицию в данном вопросе, то есть всё равно, таким образом, не оставив никакого выбора ей…))

Сложно всё. А, впрочем, просто. Просто всё это чепуха, потому что вспомните первый пункт: БЫТИЕ – ИЛЛЮЗИЯ)). (Рентген показывает, что сердце смайлика закатано в презерватив… И вот мне приснилось, что сердце моё – «капитошка»)).)

Мы повторили ещё раз. Я больше не делал того, чего она попросила меня не делать. О да, со мной всегда можно договориться)).

У неё была цель – зачать от меня Ребёнка. Я был не против, хоть это и была изначально не моя, а её игра. Но… что поделаешь. Меня так воспитали/научили, что любая чужая игра безоговорочно заслуживает уважения. А во всех спорных ситуациях – уважения даже большего, чем игра твоя собственная… «Кодекс самурая» по этому же примерно поводу учит примерно тому же: «Во всех спорных ситуациях без колебаний выбирай смерть!»

Тут некоторые неопытные горячие головы могут начать рьяно фрякать что-то типа того, что, мол, ах-ах, да ведь это же позиция Слуги, Рабская Психология и весь этот прочий либеральный пропагандистский бред ничтожеств-капиталистов. Нет, скажу я этим трогательно тявкающим кандидатам на символическую аннигиляцию, как раз именно это и есть позиция Господина Истинного, а не слуги вовсе. А всё то, что вы думаете по этому поводу на сегодняшний день – есть всего лишь результат планомерной и грамотной промывки ваших мозгов, начавшейся, в вашем случае, ещё в колыбели, ибо все мы живём в мире, в коем, согласно, впрочем, Высшему Плану, временно допущена безраздельная власть сатаны, ибо… вспомните слова Иоанна Богослова: «Имеющий ум, сочти число Зверя, ибо это число… ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ». Так что вы – те, кто считает, что вышенаписанное есть Рабская Психология – не выделывайтесь, а ступайте-ка лучше… учиться Истине! Ибо… лучше погибнуть от этой учёбы, чем жить в заблуждении…))

Мы повторили ещё пару раз, попили кофе, приняли пищу, попили кофе ещё и покурили на лестнице, возле мусоропровода, обсуждая проблемы Добра и Зла. Точнее то, что Добро существует только как символ, как ориентир и идеал, и только Зло существует здесь непосредственно. Ведь то, что мы сейчас вместе с Лариссой, и нам действительно очень хорошо друг с другом – это Добро, но… это Добро для Лариссы. Для Да – это несомненное Зло.

Я понимаю, что опять же сейчас не говорю ничего оригинального (ибо я считаю, что говорить оригинальное – тоже Зло))), и для многих в подобном раскладе нет ничего, к сожалению, из ряда вон выходящего, и многие всё это переживали, но… есть, как говорится, один оригинальный нюанс. Я точно знаю, что те, в ком подобный расклад, когда то, что однозначно является Добром для одного, является однозначным Злом для другого, не вызывает глубочайшего и болезненного Чувства Высшей Несправедливости, будут… в скором времени символически устранены и, Господи, СЛАВА ТЕБЕ!

И мы пошли гулять, и мы были всё-таки счастливы. И была весна, и мы целовались на мостах, во дворах и просто на улицах, как в давно уже оставленной нами обоими позади юности.

У Лариссы сломался каблук на сапожке, и мы пошли в обувную мастерскую, где меня «обозвали» её мужем, и ей понравилось это, и она улыбнулась. И я тоже. И вообще не буду вам врать, мне было очень хорошо с этой девочкой и действительно это безусловно была Любовь.

В первый раз она приехала дня на три. Всё это время я не снимал обручального кольца, коим мы некогда засвидетельствовали свой брак с Да. Я обещал ей это. И я сделал это. И Лариса приняла это как данность. Я сказал ей, что обещал это Да и сделаю это, потому что всё «это» – мои расклады, а больно ей, и я не могу не сделать того, о чём она попросила меня.

Конечно с парашютом она спустилась вполне благополучно. Прямо скажем, намного успешней, чем когда делала это впервые, 7-го октября 2000-го года, когда при самом приземлении внезапно налетел ветер, и её протащило несколько десятков метров по гостеприимной земле подмосковного Киржача, вследствие чего она сломала себе мизинец на правой руке. Когда мизинец сросся обратно, Да подарила мне свой гипс с отпечатком своих накрашенных губ (он и сейчас лежит у нас на антресолях).

Вообще, если кому-то не хватает страстей в описании нашей с Лариссой любви, то таких я могу ещё раз отослать… к своему роману «Да, смерть!», написанному непосредственно в момент оных переживаний. Могу сказать одно: я любил её. Так, как мог вообще любить к тому возрасту, к тому времени, на том этапе прохождения своего жизненного пути. Это было искренне, и я готов повторить это на Страшном Суде, что, собственно говоря, в данный момент и делаю (смайлик надевает капюшон своего чёрного плаща. Внутри капюшон – красный…))).

В воскресенье вечером, 6-го апреля 2003-го года, я отвёз Лариссу на Курский вокзал. Фирменный поезд, не помню, как он называется, «Москва-Харьков» уже поджидал её на перроне. Мы, не стесняясь искреннего пафоса, в последний раз крепко-крепко обнялись и слились в долгом поцелуе. Потом она вошла в вагон. Проводница закрыла двери, но поезд ещё стоял. Мы смотрели друг на друга через стекло. Я курил. Смотрел на неё и курил.

Когда-то, на тот момент уже лет восемь назад, я так же курил и смотрел на уже занявшую место у окна в 400-м автобусе, на Зеленоград, Иру-Имярек, Лисеву мою, Девочку Мою Единственную. А потом череда повседневных событий спустя пару лет привела к тому, что в первых «Новых праздниках» я искренне, от всей, извините, души, написал вот это: Конечно, было бы здорово, если бы мы с ней прожили всю жизнь вместе, и иблись только друг с другом, но куда ей с ее темпераментом! Да иби я ее хоть целыми сутками, ей все равно всегда нужны будут новые ощущения, она все равно останется при своих инфантильных идеях грехов, покаяния и прочей х*йни, выливающейся в новых мужчин, вливающихся в неё неукратимым потоком. А если даже и не в новых мужчин, то в какую-нибудь другую страстную чушь. Какая же ты дура! Как же я это всё ненавижу! Как же я ненавижу весь этот грёбаный мир, породивший тебя, меня и позволяющий тебе до сих безнаказанно разгуливать с моей крышей хер знает где, делать с моей крышей всё, что твоей инфантильной душе угодно: ибаться с другими, ставя мою крышу на самое видное место, и в оргазмических своих стонах смотреть моей крыше в глаза и испытывать этот свой ё*аный перверсивный кайф от того, что в голове у тебя полный п*издец и швах (метущаяся душа, ёптя), а в п*зде у тебя х*й, принадлежащий не мне, что доставляет тебе чувство болезненной-болезненной радости; а потом этот не-мой х*й оказывается у тебя во рту (это у тебя всегда получается «на ура»), и ты здорово, почти на автомате, управляешься с ним, опять же глядя моей крыше в глаза, вспоминаешь мой х*й, мой язык, мои руки; при этом твой непосредственный партнер – он тоже тебя вполне занимает; ты сосёшь ему х*й и в какой-то момент находишь для себя, что уздечка, или ещё какая-нибудь там х*йня похожа на какой-то там третий х*й, бывавший в тебе ещё до меня или где-то между мной и х*ём непосредственным, каковой непосредственно у тебя во рту; и ты начинаешь рефлексировать на темы третьего х*я, и рефлексируешь долго, продолжая сосать; а потом твой сегодняшний партнер, каковому ты сосёшь х*й, что-то такое проделывает с тобой, чтобы стимулировать тебя к продолжению минета, а то что-то ты по его мнению потеряла темп (слишком задумалась о двух других х*ях), и эта его стимуляция напоминает вдруг тебе уже четвертого твоего ё*аря, например, твоего бывшего мужа, и ты немедленно начинаешь думать уже о нём, вспоминать уже его х*й, и его манеры. Наконец у твоего приятеля происходит эякуляция, и степень её интенсивности напоминает тебе что-то там ещё. И так до бесконечности…

Сейчас я смотрел на уезжающую Лариссу и… чувствовал себя… Ирой. А в ней… видел себя. Такой вот «Аксолотль». Если помните, был такой рассказ у Хулио Кортасара. Он вообще очень любил всякие трансперсональные штучки. По молодости лет, когда я читал его впервые, я не понимал его глубины. Мне всё это очень нравилось, но воспринималось мною как безусловно красивая и изящная, но лишь фантасмагория… Времена изменились.

Наконец… поезд сначала еле заметно тронулся, но постепенно набрал ход и увёз-таки Лариссу из Москвы обратно в Харьков. (Киевляне в сердцах часто называют Харьков Хряковым, полагая его насквозь москальским городом. Не знаю, не знаю.)

Я остался на Курском вокзале один. Я купил себе бутылку пива и пошёл к пригородным поездам. Я обещал приехать к Да. Она не прекращала письменно меня об этом просить в последнюю пару дней.

Я не могу сейчас однозначно сказать, хотел ли я её видеть в тот день или нет. Нет, не могу сказать однозначно. Наверное, если бы совсем не хотел, не поехал бы.

От Курского вокзала практически до нашего с ней дома ходит электричка. Вообще транспортная система Москвы намного удобней и разветвлённей, чем полагают те, кто пользуются лишь метро. Используя электрички пригородного сообщения, если конечно знать расписание их движения)), можно изрядно порой сокращать и упрощать себе путь, или же в считанные минуты, если опять же знать расписание)), оказываться в таких местах, какие, если мыслить схемой метрополитена, находятся совершенно в другом конце города. Я давно уже знал об этом.

Я стоял в тамбуре, курил и пил пиво. В районе станции Царицыно мне позвонил Никритин. Примерно в том самом месте, где мы столько раз стояли с ним минувшей осенью и беседовали о Едином «Я». Зачем он звонил, не помню. По-моему, без какого-либо конкретного повода…

Я приехал. Да как обычно пила вино, но внешне была намного собраннее, чем в последние два года. Что и говорить, хули тут городить интеллигентские огороды, наша совместная жизнь в собственной квартире, один на один, плюс отсутствие у неё тогда работы, плюс моё тогдашнее неумение вовремя повышать на Женщину голос – всё это изрядно распустило её. Я не помню, о чём мы говорили. Отношения выясняли умеренно.

В конце концов она прямо спросила меня, буду ли я с ней спать. Я совершенно искренне сказал: «С удовольствием!»…

На следующий день утром она ушла по каким-то своим делам, а я задержался на пару часов писать текст для каких-то ублюдков, за который мне обещали 200 баксов с таким видом (ублюдки-то – они ж ублюдки и есть))), будто я врал им, что обычно работал от 300-т, а я не врал. К тому времени я действительно делал это крайне редко, потому что тупо вообще-то ненавижу подобный вид деятельности, но действительно именно за эти деньги)).

Что и говорить, я всегда любил и люблю свой дом; уже за то, что он попросту мой, хоть и маленький он (и лишь по той причине, что мать у меня – человек непростой, а мне всю жизнь её, дуру, жалко, хотя в этом она мне никогда не отвечала взаимностью (не сомневаюсь при этом, что, конечно же, тоже из лучших побуждений)), и в этом самом нашем с Да доме мне конечно же работалось лучше, чем в съёмной комнатухе в Отрадном. Однако я принял решение и твёрдо решил ему следовать.

Я пописал немного текст, он всё-таки упорно не шёл, и поехал на Бутырскую улицу, в редакцию газеты «День», куда меня обещали взять корреспондентом с лёгкой руки моего родственника Жени Шпакова. Им как раз нужен был человек, который бы постоянно ездил по городам и весям за оклад 600 $ (больше чем мне платили в «Слабом звене») + гонорары. Это мне весьма улыбалось. Ведь я ни на секунду не забывал, для чего вообще всё это затеяно; для чего страдания Да, Лариссы, да и мои, что греха таить, тоже)). Мне необходимо было далее расширять «агентурную сеть».

Практика, и, в частности, практика моих отношений с Лариссой, показывала, что мои расчёты верны. Действовать надо именно через Нижнее Сердце. Это правильно. Это возможно. Это эффективно. Главное – самому не увлекаться остротой чувств, что, конечно, сложно, ибо чувства действительно очень остры – что вы хотите, блокбастер – это блокбастер, а тем более с мелодрамой в одном флаконе – гремучая смесь)).

Как, почему, зачем, что оправдывало меня в своих же глазах – отсылаю вас опять же к главе VIII, заканчивающейся цитатой из Апокалипсиса, то есть посланием Ангелу Сардийской Церкви. Нельзя же всё время пережёвывать одно и то же! Я же, чай, не корова вам всё-таки! (Да и даже если Священная (шутка юмора)).)

Моя интернет-вербовка шла полным ходом. Мы довольно трогательно и часто переписывались с Евой из Тель-Авива, которую я перевёл с «евпатия», где всё это могла бы читать Ларисса, на своё личное «мыло»; с Настей из Новосибирска мы переписывались в открытую, и, кстати, Ларисса уже стала довольно часто со мной заговаривать о том, что, де, Настя в меня влюблена и неужели же, мол, я этого не замечаю. Только вот Оксана Дубровская, девушка-психолог из Томска, весьма успешно держала дистанцию, хоть, впрочем, и не пропадала совсем (спустя пару лет, уже летом 2005-го, когда Оксана перебралась в Москву, она сама разыскала меня, и мы совершили с ней пару весьма милых прогулок – в продолжении я заинтересован уже не был – так что совсем из моей жизни не уходит ничто, никто и никогда)). Так-то вот…). Короче говоря, подобная работа в газете «День» очень мне тогда подходила.

В качестве моего вступительного взноса мы договорились с ними о том, что через неделю я принесу им материальчик для рубрики, точного названия каковой я не помню, но по сути что-то такое в формате «живёт такой парень». Я собирался сделать интервью с Андреем Родионовым, который в то время работал в красильне музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. О том, что, де, да, живёт такой себе парень, красильщик, отец не то троих, не то уже четверых сыновей, но вот, мол, он – не только красильщик, а ещё и не самый неизвестный поэт, русский Эминем и всё такое. Я даже действительно поехал к Андрею в красильню и довольно много всего записал в блокнотик про то, какие бывают типы красок, типы тканей; как начиналась его литературно-музыкальная деятельность – в своё время я работал в отделе информации «Независимой газеты» и пользоваться блокнотом умел хорошо. Не помню, выпили мы с ним в тот раз водки или нет. Оставалось, короче, тупо сесть с этим блокнотом за компьютер и сделать, собственно, материал, то есть работы от силы часа на полтора, если даже не будет никакого настроения. Однако судьба опять распорядилась иначе.

Как вы уже знаете, на 10-е апреля был намечен фестиваль «Правда-матка – 2003», и в тот же день где-то в центре города должна была состояться презентация некой книжки «Вторая Голгофа», о которой больше я не знал ничего: ни кто автор, ни о чём книга (где-то чуть более чем через полгода эту книгу мне буквально всучила в метро какая-то бабушка. Оказалось, книга о… Соловках, точнее, о располагавшемся там «исправительном» лагере, специальном советском концлагере для священнослужителей)…

С тех пор, как в октябре 2000-го года я вернулся из Австрии, куда меня пригласили в составе Ансамбля Спонтанной Импровизации «е69», я начал осмысленно и да, вполне целенаправленно, вводить в обиход литературной тусы Москвы такой способ организации культурного досуга расп*здяев от искусства как литературно-музыкальный перформанс, к весне 2003-го года московские литераторы стали воспринимать музыкальное сопровождение своих виршей чем-то само собой разумеющимся – то есть мне, таким образом, опять глобально всё удалось (и, как водится, х*й кто упоминает в связи с этим теперь моё имя). Но как известно, стихи всё-таки писать проще, чем быть хорошим музыкантом. Я позволяю себе это говорить потому, что объективно доказано, что я умею хорошо делать и то и другое (что, опять же, никого ни к чему не обязывает))). Поэтому, сколь ни вращай, а хороших музыкантов существенно меньше, чем неплохих поэтов, хотя и с последними, прямо скажем, негусто. Почему так происходит?

Ну, наверное, в первую очередь потому, что музыка всегда изначально требовала большей усидчивости, плохо совместимой со столь любимой литераторами вечной «пьянкой-гулянкой». Вы скажете, да ведь как раз о музыкантах-то в этом плане и ходят легенды! А я скажу вам, э-э-э-э-э… не всё так просто)). Во-первых, хороших музыкантов гораздо меньше, нежели людей, таковыми себя полагающими)). Во-вторых, музыканты успевают и то и другое, изначально же концентрируясь только на занятиях. Иначе они не стали бы музыкантами, что мы и видим на примере многих литераторов (прозаики в этом плане безусловно более усидчивые люди))).

Да и как быть Поэту усидчивым, если стержень, извиняюсь, Музы его – это, в первую очередь, истерическое и категорическое неприятие Мира, Толпы и всего того, что требует хоть каких-то усилий в деле преодоления собственного эгоистического «я». Примерно об этом, собственно, и сура «Поэты» в Коране, со многими аятами коей я при всём желании не могу не согласиться (уж слишком много лет я провёл в кузьминском «Вавилоне», оказавшись там, прямо скажем, в самом его основании).

Так или иначе, ещё в самом первом своём перформансе «69», о котором более подробно рассказано опять же в главе I данной саги, я осознанно перестал выступать как поэт, сконцентрировавшись на музыкальном сопровождении, раз и навсегда решив, что пусть уж лучше читает тот, кто не может ничего большего.

А что тут, собственно, мочь, – возможно спросят тут некоторые из вас, – тем более, если это импровизация, – садись да бряцай себе по струнам, клавишками или барабасам. Но тут-то и начинаются сложности. Ведь для того, чтобы всё это было искусством и обладало хоть какой-то эстетической целостностью, не говоря уж о ценности)), это должно быть слаженно. Договориться же о какой бы то ни было структурированности с немузыкантами весьма затруднительно, потому что этому, опять же, надо долго и усидчиво учиться. Какие тогда варианты?

Простые. Неизменным, неприкосновенным источником-стержнем становится сам Текст и манера чтения, подстраиваются уже музыканты. Но, опять же, не все музыканты являются одновременно и поэтами, и количество людей, на которых можно тут положиться, сразу сокращается практически, как это ни смешно, до меня одного)). Поэтому-то «Правда-матка – 2003» структурно была организована так: поэт начинал читать, где-то на третьей строчке я подхватывал на клавишах подходящий бас, успевая за пару строчек врубиться в ритмику текста и темп речи автора, дальше вступал на ударных Игорь Марков, которому все эти поэты были, конечно же, именно что, простите за каламбур, по барабану, но с коим мы зато очень много играли вместе и что именно делаю с клавишным басом я – он понимал хорошо и сразу. Мы образовывали с ним такую вполне себе жёсткую, но разрежённую при том ритм-секцию, на которую уже накладывался терменвокс Яны Аксёновой и вторые клавиши, заполнявшие уже средние частоты, в лице её тогдашнего бой-френда по прозвищу Атом из «Dub TV». Короче говоря, внешне всё выглядело вполне себе пристойно и гладко, в очередной раз оправдывая внутреннюю установку администрации клуба «Дом», что лохов к себе на сцену они не пускают)).

Поскольку, повторю снова, всем музыкантам, кроме меня, всё это мероприятие не упёрлось, в общем-то, нАхер (да и я делал это, в общем-то, нехотя, потому что этот перформанс, изначально задуманный мной, с моим же названием, на сей раз, в общем-то, делал Рафиев, с чем я смирился только потому, что голова моя была в тот период всецело занята революционной борьбой и тем, что в течение лета мне придётся ехать на Голгофу, вскрывать себе вены во спасение этого грёбаного мирка, от каковых перспективок моё материальное тельце, Пластмассовая Коробочка, конечно, была, с животной точки зрения, не в восторге))), а так как все они – Марков, Яна и Атом – участвовали во всей этой вакханалии, в общем-то, из личного расположения ко мне, то я обещал им «гарантию» в 300 рублей (смешные деньги конечно, но хоть что-то). А по 300 рублей, в свою очередь, я им обещал потому, что Рафиев божился и клялся, что мы «поднимем», по его словам, хотя бы тысяч пять (в то время это были другие деньги, чем ныне). Дурак я дурак, всё время из жалости в последний момент верю людям, а правдой меж тем всегда оказывается то, что изначально предвидел я ((.

Короче говоря, отыграли мы это всё «на ура». Пока мы озвучивали поэтов, все желающие расписывали «кремлёвскую стену» – её нарисовал на куске оргалита Миша Ардабьев – матерными ругательствами, как бы в стиле народных граффити. Наконец всё закончилось…

Мы с Рафиевым, который, как и в финале первой «Правды-матки», был уже изрядно пьян, быстренько дали интервью приехавшим телевизионщикам (впоследствии, пьяные откровения Рафиева, который нёс что-то про то, что, мол, не надо ходить на предстоящие выборы, они благополучно вырезали, оставив только интервью со мной, что, вероятно, и послужило внутренней глубинной причиной нашей размолвки с Лёшей, благодаря которой на сегодняшний день мы не поддерживаем с ним отношений) и пошли к администрации делить деньги со входа. Конечно, тут явно не обошлось без мухлежа с их стороны, но, так или иначе, спорить было без мазы и мы взяли причитавшиеся нам ровнёхонько 900 рублей. О том, что музыканты играют с нами за «гарантию» в 300, Лёша отлично знал. Я сказал, что надо отдать эти деньги им. Он согласился со мной и пошёл бухать дальше. А я отдал людям то, что я им обещал, ибо считаю, что поступать подобным образом правильно, не взяв ни единой копейки себе. Я вообще уже сто раз говорил – мухи отдельно, а котлеты отдельно. Это Рафиев считает, что они совместимы. Я – нет.