Текст книги "Вторая мировая война. Ад на земле"

2. «Белый путь» из Бирмы

Раззадоренные своим триумфом в Малайе, завоеватели, не теряя времени, ринулись в британскую Бирму – отчасти чтобы захватить нефть и природные ресурсы, отчасти с целью перекрыть проходивший через Бирму путь в Китай. Первые бомбы упали на столицу Бирмы Рангун уже 23 декабря. В маленьком домике на Спаркс-стрит сын индийского машиниста Касмира Рего играл на скрипке «Тихая ночь, святая ночь», его сестренка Лина клеила гирлянды из цветной бумаги, а родители отправились на рождественские закупки. Внезапно на эту предпраздничную идиллию обрушился грохот пикирующих самолетов и пулеметного огня. Взрывались бомбы, взметнулось пламя пожаров, началась паника⁴⁰.

Акушерка-бирманка Доу Сейн позднее вспоминала, что, хоть и слышала о большой войне, толком не знала, кто с кем воюет, а тут ее муж вбежал в кухню и закричал: «Пошли! Скорее! Надо выбираться отсюда!»⁴¹ Они выбежали из дома и пробежали полпути до вокзала, прежде чем женщина осознала, что она полураздета. Муж оторвал подол своей юбки-лоунджи и отдал ей, чтобы она могла прикрыть грудь. В таком виде они влезли в первый же поезд на Моулмейн (Моламьяйн). Поезд был забит такими же беженцами. Проехав сколько-то километров, он остановился и несколько часов стоял, а внутри томились люди – грязные, потные, голодные, отчаявшиеся. Наконец вдоль путей прошел какой-то человек, прокричал: «Моулмейн уничтожен! Бомбы падают повсюду! Поезд дальше не пойдет». Короткий возбужденный спор – и Доу Сейн с мужем двинулись пешком на север по дороге в Мандалай.

В следующие дни воздушные налеты продолжались, а продовольственное снабжение прекратилось. Многие жители Рангуна превратились в мародеров, они проникали в брошенные дома в поисках съестного. Однажды после визита мародеров семья Рего недосчиталась младшего сына Патрика. Старшие братья бросились на поиски. Прочесывая улицы, они наткнулись на фургон, груженный трупами и отрезанными конечностями. Из-под этого завала какая-то женщина кричала: «Я жива! Вытащите меня!»⁴² Но сверху на нее навалили еще трупы, и фургон укатил. Откуда ни возьмись, вернулся Патрик, целый и невредимый, но эта женщина, придавленная горой трупов, долго еще мерещилась им.

В Бирме империя рассыпалась так же быстро и бесславно, как и в Малайе. Многие индийцы ушли в джунгли или двинулись на запад, в их числе были и принадлежавшие к низшей касте уборщики, которые чистили туалеты своих белых владык и подметали улицы. Губернатор, сэр Реджинальд Дорман-Смит, с огорчением убедился, что без этих всеми презираемых людишек сахибам приходится несладко: «От уборщика зависит наша жизнь. Пока это смиреннейшее из человеческих существ делает свое дело, мы сохраняем чистоту и здоровье, без него падем жертвами грязи и болезней»⁴³. Гражданская администрация рухнула сразу же, не сильно отстала от нее и военная: за февраль – март японцы полностью овладели страной. Рядовой 7-го гусарского полка Роберт Моррис, высадившись в Рангуне, попал в хаос: «Мы ничего не видели, кроме огней пожара – горела разлитая нефть. Большое количество оборудования, даже самолеты с маркировкой “Ленд-лиз в Китай из США”, лежали в ящиках, дожидаясь, чтобы их собрали. Мы изумились при виде бесконечного ряда грузовиков, приготовленных для отправки в Китай. Порт был покинут и разграблен»⁴⁴.

Дорман-Смит оказался еще одним образчиком выродившихся проконсулов. Он горестно изумлялся: как это после столетнего британского правления в Бирме не привилась любовь к империи, подобная той, которая якобы существовала у других покоренных народов. На этот вопрос служащий гражданской администрации Джон Клэг не затруднился ответить: «Мы, европейцы, жили в мире, где большая часть населения никак не присутствовала в наших мыслях и чувствах. Ни один бирманец не состоял членом джиканы [спортивного клуба] в Моулмейне. Их никогда не приглашали ни к ужину, ни к завтраку»⁴⁵. И теперь было отдано распоряжение приберечь эвакуационный транспорт только для белых, индийцев и бирманцев не брать.

Главнокомандующий британскими силами на Дальнем Востоке сэр Роберт Брук-Попэм вполне разделял пессимизм Дормана-Смита. Более того, он докладывал, что многие туземцы откровенно выражают свои симпатии к японцам: «Весьма огорчительно после стольких лет управления Бирмой, когда благодаря нашим усилиям здесь достигнут существенный прогресс, обнаружить, что большинство населения предпочло бы от нас избавиться… Полагаю, что в связи с этим имеет смысл присмотреться к трем обстоятельствам. Во-первых, среди англичан наблюдается тенденция [sic] кичиться заведомым превосходством перед всеми представителями цветных рас, не давая себе труда подумать, всегда ли это превосходство обосновано. Во-вторых, мы не достигли взаимопонимания и взаимной симпатии с бирманцами… В-третьих, большинство англичан, находящихся в Бирме не по службе, куда более интересовались собственным обогащением, чем благом туземцев»⁴⁶.

Пожалуй, и сами бирманцы не сумели бы красноречивее изложить пункты обвинения. Из трех бирманцев, занимавших должность премьер-министра с момента отделения этой колонии от Индии, двое были арестованы англичанами за попытки сближения с Токио. Была выявлена группа студентов-националистов, проходивших обучение у японцев и заранее строивших коллаборационистские планы. Если бы кому-нибудь пришло в голову провести в Бирме референдум, предоставив электорату выбирать ту или иную сторону в конфликте, со всей очевидностью больше голосов набрала бы Япония. Генерал-майор сэр Джон Смит, только что назначенный командующим 17-й Индийской дивизией, базировавшейся к югу от Моулмейна, позднее вспоминал, с какой готовностью бирманцы помогали противникам англичан: «[японцы] не только получали информацию о любом нашем передвижении – их снабжали проводниками, плотами, пони, слонами и всем прочим, чего нам никто не давал по дружбе и лишь с огромным трудом удавалось раздобыть это за деньги»⁴⁷.

Ми Ми Кхаин, двадцатипятилетняя бирманка, учившаяся в Рангунском университете, с горечью писала о том, как ее народ ввергли в чужую для него войну, даже не удостоив притвориться, будто интересуются его мнением. Ее страна, писала Ми Ми, всего за полвека до того утратила суверенитет и еще не успела получить взамен какие-то современные формы управления – люди чувствовали, что они «по случайности оказались на пути изголодавшегося монстра – войны»⁴⁸. Случайно вышло так, что бирманский премьер-министр У Со в тот самый момент, когда произошло нападение на Пёрл-Харбор, находился в США. Зрелище охватившей страну растерянности и истерии лишь усилило презрение этого бирманца к представителям белой расы. По возвращении в Бирму У Со, как выяснилось из расшифровки радиопереговоров, делал японцам авансы – и за это был выслан в Восточную Африку. На таком фоне утверждение британцев, будто они защищают в Бирме демократические свободы, выглядело несколько парадоксальным.

Завоеватели тоже были несколько удивлены столь теплым приемом, особенно со стороны молодежи. Один из офицеров связи писал: «Мы воочию убедились, как сильна их тяга к независимости. Бирманские крестьяне толпились вокруг японских солдат, предлагали воду и сигареты. Они пытались расспрашивать солдат на английском, поскольку других иностранных языков не знали. Чаще всего интересовались, захвачен ли нами Сингапур»⁴⁹. Лейтенант Тацуро рассказывал: «Я с гордостью отвечал: “Да, Сингапур наш”»⁵⁰.

Первые же бомбы, упавшие на Мандалай, угодили в клуб «Верхняя Бирма», где собирались колонисты. Гость, присутствовавший на ланче, вспоминал: «Мы не успели понять, что это было. Только что мы сидели за столом, и вдруг обрушилась крыша, а стулья, еду и нас самих разметало по комнате»⁵¹. От бомбардировок начались пожары, значительная часть города выгорела. Долго лежали неубранные трупы, и тем сильнее становилось в народе презрение к беспомощным британцам. Символичной показалась и гибель цветов, насаженных белыми, – символичной и в то же время вполне объяснимой: садовники сбежали. Хозяева «Корпорации Бирма» умыли руки и заявили, что ничем не могут помочь своим туземным работникам.

Просили прислать подкрепление, но Уэйвелл, находившийся на Яве, 22 января телеграфировал в Рангун: «У меня нет резервов. Не понимаю, почему с вашими силами вы боитесь не удержать Моулмейн. Уверен, у вас все получится. Сам характер страны и ее ресурсов препятствует продвижению японцев». Японцы высадили в последние дни января десант из Сиама, всего две дивизии. Некоторые индийские части оказали мужественное сопротивление, однако местное ополчение – Бирманские стрелки – тут же и рассыпалось. Ни артиллерией, ни воздушным флотом колония не располагала, так что Джон Смит мог лишь яриться в бессильном гневе на вышестоящее начальство, требовавшее удержать беззащитный Моулмейн. Первая катастрофа в этой кампании произошла перед рассветом 23 февраля у реки Ситаун в 130 км от города. Заслышав в темноте приближение японцев, британские инженеры взорвали мост, и две бригады оказались отрезанными на восточном берегу. Спаслась лишь жалкая горсточка солдат, почти все вынуждены были сдаться. Это был тяжелый удар для бирманской армии и со стратегической точки зрения, и с моральной.

Лейтенант Джон Рэндл из Белуджийского полка занимал позицию к западу от реки Салуин. Японцы зашли с тыла. «Я послал гонца, трубача нашего взвода, к командиру, предупредить, что нас окружают японцы. Они уже подошли вплотную, и мы услышали, как наш трубач закричал, когда его убивали штыками и мечами. Японцы перебили всех раненых»⁵². В этой схватке батальон Рэндла потерял 289 человек убитыми и 229 пленными. Рэндл осознал: «Мы презирали япошек, считали их людьми третьего сорта, кули. Господи боже, горько же нам пришлось поплатиться за свое высокомерие. Японцы сражались отважно и свирепо. Мы-то понятия не имели, как вести войну в джунглях – ни тебе брошюр с инструкциями, ни тебе военной доктрины. Мы и так-то не были обучены, а тут еще совершенно неординарная задача»⁵³.

К марту Рангун превратился в город-призрак. Немногочисленные оставшиеся полицейские и маленький гарнизон пытались как-то бороться с мародерами. Какой-то отпор воздушным налетам давали только американские пилоты-истребители из группы добровольцев Клэра Шенно – их перебросили в Бирму из Китая. Долго продержаться такая оборона не могла. Британский офицер связи У. Эбрахамс рапортовал из Рангуна: «Невозможно передать общую атмосферу поражения в Рангуне. По сравнению с этим даже атмосфера штаб-квартиры в Афинах перед эвакуацией покажется веселой»⁵⁴. Уэйвелл, возмущенный «пораженчеством» своих генералов, сместил и бирманского главнокомандующего, и Смита, больного, пытавшегося повести остатки своей дивизии в бой, который он считал заведомо проигранным. Британское правительство обратилось к премьер-министру Австралии с просьбой вернуть два австралийских подразделения, которые только что были отпущены с Ближнего Востока домой, и направить их в Бирму. Кертин отказал и был, разумеется, прав: даже эти опытные и храбрые солдаты не смогли бы переломить ход уже обреченной кампании.

Уэйвелла терзали воспоминания о том, как Черчилль в 1941 г. бросил ему в лицо обвинение в недостатке веры, в пораженчестве, а затем сместил его с поста главнокомандующего войсками на Ближнем Востоке. Теперь в Юго-Восточной Азии он хотел показать себя «человеком из стали» и от подчиненных требовал того же. «Боевой дух бирманских войск недостаточно высок, – доносил он в Лондон. – И причина, как я совершенно убежден, в отсутствии поощрения и вдохновения свыше». Свыше или не свыше, но британские войска на Дальнем Востоке находились в столь запущенном и деморализованном состоянии, что в разгар японского вторжения остановить распад уже не представлялось возможным. В очередном рапорте в Лондон Уэйвелл, по-видимому, признает этот факт: «Меня удручает отсутствие боевого духа в войсках: они не проявили его в Малайе и до сих пор не обнаруживают и в Бирме. Ни британцы, ни австралийцы, ни индийцы словно бы не обладают ни физической, ни душевной выносливостью. Корни этой проблемы глубоки, они уходят в прошлое по меньшей мере на 20 лет: недостаточно жесткая подготовка в мирное время, расслабляющее влияние климата и атмосферы Востока». Уэйвелл зачастил в Рангун. Один историк сравнил его с «врачом с Харли-стрит, навещающим при смерти больного, черный портфель зажат под мышкой»⁵⁵.

5 марта генерал-лейтенант сэр Гарольд Александер явился принять командование. Все, что мог сделать «Безупречный Алекс», любимый командир Черчилля, это осенить своим неизменным личным шармом и ясностью духа уже привычную рутину поражения. Первым делом он запретил англичанам отступать, через 24 часа понял, что Рангун не спасти и согласился на эвакуацию. Завоеватели упустили редкую возможность поймать всю британскую армию в ловушку: один из японских офицеров снял преграждавшую англичанам путь заставу – он неверно понял приказ и решил, что должен вместе со всеми подойти к Рангуну для решительного сражения. Этот возникший по ошибке путь к отступлению позволил армии Александера уйти на север, а самому генералу избежать плена.

В отчаянии Уэйвелл принял посланные ему Чан Кайши две дивизии китайских националистов с приданными ими вспомогательными войсками. Китайцы действовали отнюдь не из чистого альтруизма: в северной Бирме продвижение японцев перекрыло «Бирманский путь», по которому в Китай поступало снабжение из США, и Китай был кровно заинтересован в восстановлении этого маршрута поставок. Уэйвелл сомневался, принимать ли помощь от Чан Кайши, главным образом потому, что эти войска не имели собственной системы снабжения и собирались жить за счет местного населения. Кроме того, требовалось решить вопрос, кому эти дивизии будут подчиняться. Американский генерал Джозеф Стилуэлл считал себя их главнокомандующим, на что китайский генерал Ту Луминь в разговоре с губернатором Бирмы Дорман-Смитом возразил: «Американский генерал лишь воображает, будто он командует, а на самом деле ничего подобного. Мы, китайцы, поняли: единственный способ иметь с американцами дело – позволить им покомандовать на бумаге. Особого вреда они не причинят, ведь всю работу выполняем мы!»

Стилуэлл, заклятый англофоб, после первой встречи с Александером 13 марта так и кипел. В дневнике он записал с характерными для него ошибками и столь же характерной горечью: «Удивился, что я, жалкая личность, чортов америкашка, командую китайскими дивизиями. Вазмутительно! Смотрел на меня словно на червяка!» Стилуэллу придали конный отряд британских пограничников для разведывательных операций. Командир этого отряда капитан Артур Сэндмен из Центрально-Индийского кавалерийского полка, стяжал сомнительную славу, став последним британским офицером, погибшим в кавалерийской атаке. Наткнувшись на японских пулеметчиков, капитан выхватил саблю, велел трубачу просигналить к бою и ринулся на врага, обрекая себя и своих спутников на неизбежную гибель.

Вмешательство китайцев побудило японцев также усилить армию вторжения, состоявшую до тех пор всего из двух дивизий, и послать морем в Рангун подкрепление. Британские войска были реорганизованы в корпус под командованием Уильяма Слима, умного и практичного офицера гуркхов, который в итоге оказался лучшим британским генералом за всю войну. 24 марта японцы нанесли китайцам сильный удар на севере. Чтобы отвлечь на себя силы противника, британцы попытались перейти в наступление, но японцы взяли верх на обоих фронтах. Бирманский корпус, погибавший на восточном берегу Иравади, звал тех же китайцев на помощь. Стилуэлл имел все основания выплеснуть на англичан свое презрение. 28 марта он записывал: «Британские солдаты взбунтовались в Енанджауне. Уничтожают нефтяные поля. ГОСПОДИ БОЖЕ. За что мы воюем?» Но, к изумлению и Стилуэлла, и англичан, китайская дивизия во главе с одним из лучших своих командиров Сун Личеном добилась пусть и маленькой, но существенной победы, потеснив японцев. И хотя войска Британской империи были почти истреблены в боях на Иравади, Слим после этой битвы проникся величайшим уважением к солдатам Личена, благодаря которым Бирманский корпус был спасен от полного уничтожения.

Тем не менее удерживать долее Бирму союзники не имели возможности. Японцы убедились, что китайцы сражаются храбрее и энергичнее колониальных войск, но и китайцы вынуждены были вскоре начать отступление на север, до самого Китая: преследовавшие их японцы на границе остановились. Стилуэлл, весьма дурно обращавшийся с состоявшими под его номинальным командованием китайцами, теперь их бросил и отправился на запад с горсточкой американцев, в том числе корреспондентов, взяв с собой всего двух китайцев. Они две недели продирались сквозь джунгли, пока не добрались к 20 мая до Имфала в принадлежавшем британцам Ассаме. Здесь, в безопасности, Стилуэлл писал: «Нам задали адскую трепку. Это было адски унизительно. Нужно понять, отчего так вышло, и вернуться». Слим к 30 апреля переправил своих людей через Иравади, а затем отступил на запад по следам дезертиров и мародеров, успевших изрядно запугать местное население. 3 мая Бирманский корпус начал под огнем японцев переход через реку Чиндуин – границу между Бирмой и Индией. Взвод бирманских стрелков, охранявших штаб-квартиру Слима, погиб в эту ночь. Большую часть войска удалось переправить, однако почти весь транспорт и крупные орудия – «2000 грузовиков, 110 танков и сорок пушек» – пришлось оставить на восточном берегу. А на той стороне уцелевших ждал не слишком теплый прием. «Отношение [в Индии] к нам, вышедшим из Бирмы, было чудовищное, – вспоминал капрал Уильям Норман. – Всю вину за поражение свалили на нас»⁵⁶.

Японцы прошли Бирму насквозь за 127 дней, преодолели 2700 км со средней скоростью 50 км в день, провели 34 сражения. Англичане потеряли 13 000 человек убитыми, ранеными и пленными, а японцы – всего 4000. По масштабам эта катастрофа уступала малайской, тем более что Слим руководил отступлением достаточно умело. Тем не менее теперь к японцам перешли все владения англичан в Юго-Восточной Азии, и они стояли у врат Индии. Один житель тех мест изумился при виде белых военнопленных, принужденных работать наряду с туземцами: «Мы всегда смотрели на белых снизу вверх, но японцы открыли нам глаза: вот они метут пол рядом со мной, босиком»⁵⁷. Однажды сделав это открытие, азиатские страны его уже не забудут. И еще одна потеря: почти на три года закрылся путь в Китай через Бирму.

Насильственное переселение мирных жителей стало еще одной жуткой приметой этой войны в разных уголках мира, который яростно выдирали друг у друга воюющие армии. Мало кто из бирманцев бежал от приближавшейся японской армии: в большинстве своем туземцы не страшились завоевателей, а напротив, рассчитывали на их милости. Когда только что набранная Армия обороны Бирмы промаршировала через Рангун под благосклонным взглядом мобилизовавших эти отряды японцев, один из горожан с восторгом писал: «Какое прекрасное зрелище – бирманские солдаты и офицеры в форме и с разнородным оружием, какое кому досталось, с трехцветными повязками на рукавах, с торжественным выражением лиц»⁵⁸.

Однако в Бирме проживал без малого миллион индийцев – одни господствовали в торговле, другие выполняли грязную работу, столь необходимую сахибам, но отвратительную на взгляд бирманцев. Местные националисты индийцев не любили и боялись. Удирая от победоносных японцев, британцы и пальцем не шевельнули, чтобы помочь сотням тысяч полностью зависевших от них людей. Разумеется, белые господа были слишком озабочены собственным спасением. Но, так или иначе, англичане вновь поступили вопреки подразумеваемому «кодексу империи»: покоренные народы в обмен на служение белым господам рассчитывали на их защиту и покровительство. Беженцы побогаче покупали авиабилеты или бронировали каюты на отправлявшихся в Индию кораблях. Бирманские индийцы с горечью прозвали путь по реке Чиндуин «белой дорогой», потому что ею фактически пользовались только англичане и евразийцы. Пыхтя вверх по реке, пароходы проплывали мимо плывших вниз по реке трупов – несчастных индийцев, погибших на «черном пути» по суше.

Те, кто не мог купить себе билеты на пароход – спасение за деньги, – брели по дорогам и тропам на север и на запад, в Ассам. Май – сезон муссонов, дождь и грязь преграждали путь и счастливчикам в автомобилях, и босоногим беднякам. По дороге их грабили, зачастую насиловали. За крошку еды они платили вдесятеро. Они умирали от дизентерии, малярии, лихорадки. На паромах и контрольно-пропускных пунктах алчные полицейские вымогали последние рупии. Никто не считал, сколько индийцев погибло весной и летом 1942 г. на пути в Ассам, но жертв было не менее 50 000, а возможно, и намного больше. Их скелеты белели вдоль дорог еще долгие годы к стыду англичан, которые вернулись в страну и вновь проходили тем же путем. У Таргум Хилл на пути в Ледо офицер в поисках отставших солдат набрел на мертвую деревню:

«На росчисти кривились обветшалые хижины, где ютились и умерли вместе целые семьи. Я обнаружил мертвого ребенка в объятиях мертвой матери. В другой хижине – труп еще одной женщины, погибшей в родах, дитя так и не вышло из ее чрева. Более 50 человек умерло только на этой росчисти. Некоторые набожные христиане втыкали в землю маленькие деревянные кресты на том месте, где остались умирать, другие скелеты сжимали в костяных пальцах фигурки Девы Марии. А вот скелет солдата в пилотке: его хлопчатобумажный мундир истлел, но шерстяная пилотка все так же браво сидит на ухмыляющемся черепе. Прожорливые джунгли успели поглотить часть хижин, скрыли скелеты, обратили их в прах и плесень»⁵⁹.

Среди беженцев было много католиков смешанной расы из португальского Гоа. Таможенный офицер Жосе Салдана много дней шагал через джунгли с семнадцатилетним сыном Жорже (остальных членов семьи удалось отправить на корабле, забитом насмерть перепуганными беженцами). По пути отец и сын терпели чудовищные лишения, а однажды, на привале в джунглях, пережили райские мгновения: девушка по имени Эмили Крус пела им, «ее голос, прекрасный и чистый, плыл в тишине ночи, распевая “Бледно-голубое платье” (Alice Blue Gown)»⁶⁰. Потом Жорже одолела дизентерия. Он попросил отца идти дальше, оставив его под деревом в джунглях. Несколько часов спустя юноша заметил поблизости женщину из племени Нага – охотников за головами. Страх помог ему превозмочь слабость, и Жорже вновь пустился в путь. Он брел на северо-запад, поддерживая в себе силы ягодами: поскольку эти ягоды ели обезьяны, мальчик решил, что они безвредны и для человека. Однажды Жорже увидел стаю бабочек чудесной красоты – очарованный, он подошел ближе и с омерзением понял, что они питаются жидкостью, сочащейся из разложившегося трупа. В конце концов Жорже повезло: он перешел границу, оказался в безопасности, нашел родных. Далеко не все оказались такими счастливчиками. В долине Хуконг мальчики из католической школы наткнулись на тело своего директора Лео Менензеса: слабое сердце не выдержало долгого перехода.

Но и добравшись до Имфала, остававшегося под контролем Британии, беженцы-индийцы, как и индийские солдаты, не могли рассчитывать ни на размещение в человеческих условиях, ни на медицинскую помощь. Располагая богатейшими ресурсами субконтинента, власти не считали нужным позаботиться о самых элементарных нуждах жертв войны. Даже племена качин и нага больше сделали для беженцев, чем англичане. Служащий пароходной компании на реке Иравади, добравшись до лагеря в Ассаме – пришлось переваливать через горы, – услышал от распоряжавшегося там британского офицера, что ему как человеку смешанного англо-индийского происхождения полагается питаться в отведенной для индийцев столовой. В больницах беженцев ожидали чудовищные условия. Англичанка, инспектировавшая госпиталь в Ранчи, с горечью писала подруге в Англию (подруга была замужем за министром Р. Э. Батлером): «Это напоминает кадры из “Унесенных ветром”: несчастные лежат на циновках вплотную друг к другу, тщетно молят хоть о капле воды, их рвет – и так повсюду. Это страшное преступление, и да поразит Господь вечным проклятием Восточное командование»⁶¹. В нескольких лагерях уже свирепствовала холера.

Разбитая армия Александера восстанавливалась медленно и без энтузиазма; понадобится два долгих года, чтобы она смогла взять верх в столкновении с японцами. Самого Александера между тем перевели командовать британскими силами на Ближнем Востоке. Воспоминания о страшной бирманской весне и о жертвах того поражения глубоко засели в душе каждого, кто стал свидетелем этих событий. Лидер партии Индийского конгресса Джавахарлал Неру, сидя в индийской тюрьме, куда заточили его англичане, с презрением отозвался о капитуляции Бирмы и бегстве колониальных чиновников, бросивших сотни тысяч соплеменников Неру на произвол судьбы: «Несчастье Индии в этот переломный исторический момент заключается в том, что она не только состоит под чужеземным правлением, но и это правление некомпетентно и неспособно должным образом организовать оборону страны и позаботиться о безопасности и основных потребностях людей»⁶². Справедливый приговор. Крах британского могущества в Юго-Восточной Азии стал для империи не только поражением, но и позором. Уинстон Черчилль хорошо это понимал.